Руссо ж.Ж. Об общественном договоре // Руссо Жан-Жак. Трактаты. М.: «Наука», 1969. - Книга 2. С. 167-191.

Руссо Жан Жак – французский философ (1712-1778)

Книга II

Глава 1 о том, что суверенитет неотчуждаем

Первым и самым важным следствием из установленных выше принципов является то, что одна только общая воля может управлять силами Государства в соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо. Ибо, если противоположность частных интересов сделала необходимым установление обществ, то именно согласие этих интересов и сделало сие возможным. Об­щественную связь образует как раз то, что есть общего в этих различных интересах; и не будь такого пункта, в котором согласны все интересы, никакое общество не могло бы существовать. Итак, обществом должно править, руко­водясь единственно этим общим интересом.

Я утверждаю, следовательно, что суверенитет, который есть только осу­ществление общей воли, не может никогда отчуждаться и что суверен, кото­рый есть не что иное, как коллективное существо, может быть представляем только самим собою. Передаваться может власть, но никак не воля.

В самом деле, если возможно, что воля отдельного человека в некоем пунк­те согласуется с общей волей, то уж никак не возможно, чтобы это согласие было длительным и постоянным, ибо воля отдельного человека по своей при­роде стремится к преимуществам, а общая воля — к равенству. Еще менее возможно, чтобы кто-либо поручился за такого рода согласие, хотя такой пору­читель и должен был бы всегда существовать; это было бы делом не искусства, а случая. Суверен вполне может заявить: «Сегодня я хочу того же, чего хочет или, по крайней мере, говорит, что хочет, такой-то человек». Но он не может сказать: «Я захочу также и того, чего захочется этому человеку завтра» — по­тому что нелепо, чтобы воля сковывала себя на будущее время и потому что ни от какой воли не зависит соглашаться на что-либо противное благу сущест­ва, обладающего волею. Если, таким образом, народ просто обещает повиноваться, то этим актом он себя уничтожает; он перестает быть народом. В тот самый миг, когда появляется господин,— нет более суверена; и с этого време­ни Политический организм уничтожен.

Это вовсе не означает, что приказания правителей не могут считаться изъявлениями общей воли в том случае, когда суверен, будучи свободен про­тивиться им, этого не делает. В подобном случае всеобщее молчание следует считать знаком согласия народа. Это будет объяснено ниже более пространно.

Глава 11 о том, что суверенитет неделим

В силу той же причины, по которой суверенитет неотчуждаем, он неделим, ибо воля либо является общею, либо ею не является; она являет собою волю народа как целого, либо — только одной его части.¹ В первом случае эта про­возглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае — Это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, — декрет.

Но наши политики, не будучи в состоянии разделить суверенитет в принципе его, разделяют суверенитет в его проявлениях. Они разделяют его на силу и на волю, на власть законодательную и на власть исполнительную; на право облагать налогами, отправлять правосудие, вести войну; на управле­ние внутренними делами и на полномочия вести внешние сношения; они то смешивают все эти части, то отделяют их друг от друга; они делают из сувере­на какое-то фантастическое существо, сложенное из частей, взятых из разных мест. Это похоже на то, как если бы составили человека из нескольких тел, из которых у одного были бы только глаза, у другого — руки, у третьего — ноги и ничего более. Говорят, японские фокусники на глазах у зрителей рассекают на части ребенка, затем бросают в воздух один за другим все его члены — и ребенок падает на землю вновь живой и целый. Таковы, приблизительно, при­емы и наших политиков: расчленив Общественный организм с помощью до­стойного ярмарки фокуса, они затем, не знаю уже как, вновь собирают его из кусков.

Заблуждение это проистекает из того, что они не составили себе точных представлений о верховной власти и приняли за ее части лишь ее проявления. Так, например, акт объявления войны и акт заключения мира рассматривали как акты суверенитета, что неверно, так как каждый из этих актов вовсе не является законом, а лишь применением закона, актом частного характера, определяющим случай применения закона, как мы это ясно увидим, когда бу­дет точно установлено понятие, связанное со словом закон.

Прослеживая таким же образом другие примеры подобного разделения су­веренитета, мы обнаружим, что всякий раз, когда нам кажется, что мы наблю­даем, как суверенитет разделен, мы совершаем ошибку; что те права, которые мы принимаем за части этого суверенитета, все ему подчинены и всегда пред­полагают наличие высшей воли, которой они только открывают путь к осу­ществлению.

Невозможно и выразить, каким туманом облеклись в результате столь не­точных представлений о верховной власти выводы авторов, писавших о поли­тическом праве, когда те пытались на основании установленных ими принци­пов судить о соответственных правах королей и подданных. Каждый может увидеть в третьей и четвертой главах первой книги Гроция, как этот ученый муж и его переводчик Барбейрак путаются и сбиваются в своих софизмах, бо­ясь слишком полно высказать свои мысли или же сказать о них недостаточно и столкнуть интересы, которые они должны были бы примирить. Гроций, бе­жавший во Францию, недовольный своим отечеством и желая угодить Людо­вику XIII, которому посвящена его книга, ничего не жалеет, чтобы отнять у народов все их права и сколь возможно искуснее облечь этими правами коро­лей. К этому же, очевидно, стремился и Барбейрак, посвятивший свой перевод королю Англии Георгу 1. Но, к сожалению, изгнание Якова II, которое он называет отречением, принуждало его сдерживаться, прибегать к различным передержкам и уверткам, чтобы не выставить Вильгельма узур­патором. Если бы оба эти автора следовали истинным принципам, все труд­ности были бы устранены, и они оставались бы все время последовательными, но тогда они, увы, сказали бы правду и угодили бы этим только народу. Но истина никогда не ведет к богатству и народ не дает ни поста посланника, ни кафедр, ни пенсий.