§ III выводы

Первый вывод, который следует из изложенных принципов, заключается в том, что наказания за пре­ступления могут быть установлены только законом. Назначать их правомочен лишь законодатель, кото­рый олицетворяет собой все общество, объединенное общественным договором. Ни один судья (являясь членом данного общества) не может в соответствии с принципом справедливости самолично выносить ре­шения о наказании другого члена того же общества. Наказание более суровое, чем предписанное законом,

справедливо, но это уже другое наказание. И, следо­вательно, судья не может, даже под предлогом ревно­стного служения общественному благу, увеличивать меру установленного в законе наказания гражданину, нарушившему этот закон.

Второй вывод состоит в том, что каждый член об­щества связан с этим обществом. А оно, в свою оче­редь, равным образом связано с каждым из своих членов договором, обязывающим в силу своей при­роды обе стороны. Тот факт, что обязательства, про­низывающие все общество от престола до хижины и действующие одинаково, как в отношении самого могущественного, так и беднейшего его члена, свиде­тельствуют о всеобщей заинтересованности в соглаше­ниях, признанных полезными большинством их уча­стников. И нарушение хотя бы одного из этих обяза­тельств¹ было бы чревато наступлением анархии.*² Верховная власть, говорящая от имени всего обще­ства, компетентна принимать законы общего характе­ра, обязывающие всех. Но она не может судить о том, нарушил ли кто-либо общественный договор, так как в подобном случае народ разделится на две партии: одна партия — партия верховной власти — будет утверждать, что договор нарушен, а другая пар­тия, — партия обвиняемого, будет это отрицать. И потому необходимо, чтобы некто третий установил истинное положение дел. Нужен судья, решения ко­торого не подлежали бы обжалованию и состояли бы в простом подтверждении или отрицании отдельных фактов.

Третий вывод касается жестокости наказаний. Если бы даже удалось доказать, что жестокость наказаний не противоречит непосредственно общественному благу и самой цели предупреждения преступлений, что она лишь бесполезна, то и в этом случае жесто­кость не только явилась бы отрицанием завоеваний в области морали просвещенного разума, предпочитаю­щего царить среди свободных людей, а не скопища рабов, жестокосердие которых увековечено постоян­ным страхом, но и справедливости, и самой сути об­щественного договора.

§IV толкование законов

Четвертый. вывод. Судьям не может принадле­жать право толковать уголовные законы исключитель­но в силу того, что они не являются законодателями. Судьи не получили законы в наследство от наших предков как традицию или завет, которые не оставля­ют потомкам ничего другого, кроме повиновения. Наоборот, они получают их от живого общества или суверена, его представляющего, как хранителя резуль­татов всеобщего волеизъявления своих современни­ков. Судьи получают законы не как обязательства, вытекающие из древней клятвы, лишенной своей си­лы, - ибо в противном случае она связывала бы во­ли уже умерших, — и несправедливой, поскольку возвращала бы людей, уже объединившихся в общество, в первобытное состояние, а как обязательства, вытекающие из молчаливого или прямо выраженного дого­вора между сувереном и его живыми подданными о передаче ему совокупной воли последних. Данные обязательства служат необходимым инструментом сдерживания и регулирования внутреннего процесса столкновения противоречивых частных интересов. В этом заключается материальная суть и реальная сила законов. Кто же, таким образом, наделен правом тол­ковать законы? Суверен, как хранитель совокупной воли подданных, или судья, обязанность которого за­ключается единственно в том, чтобы выяснять, про­тиворечат ли поступки, совершаемые тем или иным человеком, закону или нет?

По поводу всякого преступления судья должен по­строить правильный силлогизм, в котором большой посылкой служит общий закон, а малой — конкрет­ный поступок, противоречащий или соответствую­щий закону; заключение — оправдание или наказа­ние. Если же судья по принуждению или по собст­венной воле построит не один, а два силлогизма, то тем самым он откроет лазейку неопределенности.

Heт ничего опаснее банальной истины, предписывающей руководствоваться духом закона, что являет­ся иллюзорной преградой на пути потока мнений. Эта истина, кажущаяся парадоксальной умам обы­денным, для которых мелочные сиюминутные про­блемы служат большим потрясением, чем гибельные, но отдаленные последствия ложного принципа, уко­ренившегося в сознании народа, представляется мне очевидной. Все наши познания и представления взаи­мосвязаны. И чем они сложнее, тем многообразнее пути, ведущие к их освоению и реализации. Каждый человек имеет свою личную точку зрения, которая меняется со временем. Так что дух закона был бы подвержен, следовательно, влиянию хорошей или дурной логики судьи, нормальной или плохой работе его желудка, зависел бы от силы обуревающих его страстей, от его слабостей и от его отношения к по­терпевшему. Словом, от малейших причин, способ­ных вызвать в человеческой душе, подверженной по­стоянным колебаниям, искаженный образ любого ис­следуемого предмета. Поэтому-то мы видим, как судьба играет человеком при рассмотрении его дела различными судами. И жизнь несчастного приносит­ся в жертву из-за ошибочных выводов или мимолет­ных капризов судьи, который уверен в правомерно­сти принимаемого им решения на основе хаотичных представлений, витающих в его мозгу. Поэтому-то мы видим, что одни и те же преступления в тех же самых судах по-разному наказываются в разное вре­мя. Причина этого заключается в том, что судьи не прислушиваются к постоянному и отчетливому гласу закона, а идут на поводу у толкования, ошибающегося и непостоянного. Недостатки, связанные с точным следованием букве уголовного закона, ничтожны по сравнению с недостатками, вызываемыми толкованием.

Недостатки первого рода незначительны и легко устраняются путем внесения в текст закона необходи­мых изменений. В то же время строгое следование букве закона не допускает судебного произвола, чре­ватого возникновением необоснованных и своекоры­стных споров. Если законы кодифицированы и под­лежат буквальному исполнению, ограничивая роль судьи рассмотрением деяний, совершенных граждани­ном, и оценкой их соответствия или несоответствия писаному закону, если норма, определяющая пра­вомерность или неправомерность каких-либо дейст­вий, которой должны руководствоваться все гражда­не от простолюдина до философа, не является пред­метом спорного толкования, а четко установлена, то в этом случае подданным не угрожает мелочный де­спотизм большинства. Такой деспотизм тем более бесчеловечен, чем непосредственнее он касается угне­тенных и вынужденных страдать, и более губителен, чем тирания одного человека. И избавиться от него можно лишь посредством установления единоличной власти, т.к. ее жестокость пропорциональна не ее си­ле, а противодействию, с которым она сталкивается. Строго соблюдая закон, граждане обретают личную безопасность, что справедливо, поскольку ради этого люди объединяются в общество; и полезно, посколь­ку в этом случае предоставляется возможность точно просчитать неудобства противоправного поведения. Правда, граждане приобретают дух независимости, но не для того, чтобы расшатывать законодательную основу и не повиноваться властям. Они, скорее, ока­жут неповиновение тем, кто осмеливается назвать священным именем добродетели потакание своим прихотям и корыстным интересам или взбалмош­ным мнениям. Эти принципы вызовут неудовольст­вие тех, кто считает себя вправе тиранить подчинен­ных столь же жестоко, как их в свою очередь тира­нит вышестоящий деспот. И я должен был бы боять­ся всего на свете, если бы дух тирании мог заставить смириться дух просветительства.