Глава VIII о народе

Подобно архитектору, который, прежде чем воздвигнуть большое здание, обследует и изучает почву, чтобы узнать, сможет ли она выдержать его тя­жесть, мудрый законодатель не начинает с сочинения законов, самых благих самих по себе, но испытует предварительно, способен ли народ, которому он их предназначает, их выдержать. Вот почему Платон отказался дать законы жителям Аркадии и Киренаики, зная, что оба эти народа богаты и не потерпят равенства. Вот почему на Крите были хорошие законы и дурные люди, ибо Минос взялся установить порядок в народе, исполненном по­роков.

Блистали на земле тысячи таких народов, которые никогда не вынесли бы благих законов; народы же, которые способны были к этому, имели на то лить весьма краткий период времени во всей своей истории. Большинство народов, как и людей, восприимчивы лишь в молодости; старея, они становят­ся неисправимыми. Когда обычаи уже установились и предрассудки укоре­нились, опасно и бесполезно было бы пытаться их преобразовать; народ даже не терпит, когда касаются его недугов, желая их излечить, подобно тем глу­пым и малодушным больным, которые дрожат при виде врача.

Это не значит, что подобно некоторым болезням, которые все перевора­чивают в головах людей и отнимают у них память о прошлом, и в истории Государств не бывает бурных времен, когда перевороты действуют на наро­ды так же, как некоторые кризисы на индивидуумов; когда на смену забвению приходит ужас перед прошлым, и когда Государство, пожираемое пла­менем гражданских войн, так сказать, возрождается из пепла и вновь оказы­вается в расцвете молодости, освобождаясь из рук смерти. Так было со Спартой во времена Ликурга, с Римом после Тарквиниев, так было в наши времена в Голландии и в Швейцарии после изгнания тиранов.

Но такие события редки: это — исключения, причина которых всегда ле­жит в особой природе такого Государства. Они даже не могли бы повторить­ся дважды в жизни одного и того же народа; ибо он может сделаться свобод­ным тогда, когда находится в состоянии варварства, но более на это не способен, когда движитель гражданский износился. Тогда смуты могут такой народ уничтожить, переворотам же более его не возродить; и как только разбиты его оковы, он и сам распадется и уже больше не существует как народ. Отныне ему требуется уже повелитель, а никак не освободитель. Сво­бодные народы, помните правило: «Можно завоевать свободу, но нельзя об­рести ее вновь».

Юность — не детство. У народов, как и у людей, существует пора юно­сти или, если хотите, зрелости, которой следует дождаться, прежде чем под­чинять их законам. Но наступление зрелости у народа не всегда легко рас­познать; если же ввести законы преждевременно, то весь труд пропал. Один народ восприимчив уже от рождения, другой не становится таковым и по прошествии десяти веков. Русские никогда не станут истинно цивилизованны­ми, так как они подверглись цивилизации чересчур рано. Петр обладал та­лантами подражательными, у него не было подлинного гения, того, что творит и создает все из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершен­но не понял, что он еще не созрел для уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было еще приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских. Он поме­шал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убе­див их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, ее подданные или ее соседи, станут ее, как и нашими, повелителями. Переворот этот кажется мне неизбежным. Все короли Европы сообща способствуют его приближению.