Глава 5. Внеличностные и межличностные формы смысла

контексты разных людей сходны. Наряду со сходством очевидны и различия, связанные с различиями жизненного опыта, воспита­ния, образования, жизненных целей и отношений различных лю­дей. Взаимопонимание между людьми как раз и обеспечивается сходством индивидуальных смысловых контекстов: «Чем более по­хожи смысловые контексты двух индивидов, тем легче и лучше они понимают друг друга, ибо придают словам и вещам близкий смысл» (там же, с. 92). А.Л.Никифоров рассматривает далее четыре ло­гически возможных варианта: полное непересечение индивидуаль­ных контекстов, их частичное пересечение, полное включение одного из них в другой и полное совпадение. В реальных ситуациях коммуникации встречается только второй вариант (частичное пере­сечение), однако, по мнению А.Л.Никифорова, при переходе на уровень анализа отдельных смысловых единиц остальные три вари­анта также наполняются конкретным содержанием. Можно усмот­реть также аналогию (или нечто большее) между представлением об индивидуальных смысловых контекстах, детерминирующих по­нимание действительности, и известной концепцией В.В.Налимова (1989 а, б), характеризующего личность как генератор и преобразо­ватель смыслов, смысловой фильтр, детерминирующий проявление лишь части из бесконечного множества смыслов, потенциально присутствующих в мире в непроявленном виде.

Размеры социальных общностей, контекст деятельности которых способен порождать значения как системные свойства объектов, включенных во внутригрупповую коммуникацию, могут колебаться в очень широком диапазоне. Видимо, минимальной подобной груп­пой будет диада. Красивой иллюстрацией порождения значений контекстом совместной жизнедеятельности диады является эпизод из «Анны Карениной», в котором Китти и Левин объясняются в любви посредством начальных букв слова.

«Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел спросить у вас одну вещь.

Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.

• Пожалуйста, спросите.

• Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили "когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?" Не было ника­ кой вероятности, что она могла понять эту сложную фразу...

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать...

• Я поняла, — сказала она покраснев.

• Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось слово никогда.

• Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда!

5.2. Смысл и значение

385

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.

...Он вдруг просиял: он понял. Это значило: "тогда я не могла иначе ответить"» (Толстой, 1952, с. 421—411).

Этот пример, кочующий из одной психологической книги в другую, не был бы столь убедителен, будь он чисто литературным. Однако эпизод, как указывает Л.С.Выготский, использовавший его для иллюстрации свойств внутренней речи, был заимствован Тол­стым из своей биографии: именно таким образом он объяснялся в любви своей будущей жене (Выготский, 1934, с. 294—295). Более того, нам знаком подобный способ коммуникации и по личному опыту: время от времени, начиная с пятилетнего возраста, дочь автора начинала «в порядке эксперимента» общаться с помощью начальных букв слов, например: «СВ?» («Сколько времени?»). При этом, как правило, было сравнительно несложно понять, о чем идет речь, именно благодаря тому, что четко очерченный контекст ограничивал и в известном смысле определял диапазон возможных высказываний.

Для нас этот пример важен, поскольку он демонстрирует тот факт, что единство смыслообразующего контекста способно при­давать статус однозначно понимаемых значений даже таким потен­циально многозначным знакам как начальные буквы слов. Однако понимание на уровне значений возможно здесь только для двоих; больше никому этот язык недоступен, поскольку предельно узкой является порождающая этот язык социальная общность. О подобных знаках — вербальных и, невербальных, — значение которых понят­но только двоим или нескольким людям, упоминают, в частности, И.Горелов и В.Енгалычев (1991, с. 53—55). С другой стороны, ситу­ативно возможно и создание подобного контекста для целой груп­пы. И.Н.Горелов и К.Ф.Седов описывают эксперимент, в котором они убедительно продемонстрировали возможность ситуативного создания такого контекста, который делает возможным адекватное понимание фраз по начальным буквам. Группе студентов зачитыва­лась интересная информация о поведении дельфинов и китов, их интеллектуальных способностях. На протяжении четырех дней со студентами обсуждались эти вопросы, на пятый день эксперимен­татор, заключая тему, предложил отвлечься и раздал карточки с зашифрованными начальными буквами вопросами. Два из этих воп­росов относились к обсуждавшейся теме: 1) к, т(В), д, м, д, н, г? (Как ты (Вы) думаете, могут дельфины научиться говорить?). 2) к, т (В), д, о, д, и? (Как ты (Вы) думаете, обладают дельфины ин­теллектом?). Два других вопроса были внеконтекстны: к, т, з? (Как тебя зовут?); к, и, д? (как идут дела?). Из 40 испытуемых 21 смогли

'/2 13 — 7503

386 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

за 2—3 минуты правильно расшифровать первый вопрос и 19 — второй; внеконтекстные вопросы ни одному не удалось расшифро­вать за 8 минут (Горелов, Седов, 1997, с. 99).

Опустив достаточно очевидные и уже приводившиеся нами выше примеры «сдвига значения на смысл» в делинквентных группах и научных школах, перейдем сразу к наиболее обширным социальным общностям — государственным и социокультурным образованиям. Здесь перед нами стоит обратная задача — продемонстрировать, что культурно обусловленные значения не обладают абсолютной объек­тивностью и могут функционировать как смыслы в ситуации меж­культурной коммуникации.

Наиболее выпукло эффект «сдвига смысла на значение» прояв­ляется при анализе общения двух разных культур, хоть и говорящих на одном языке, например, Англии и США. К.Клакхон дает нагляд­ные иллюстрации того, как «слова, зачастую употребляемые в газе­тах одного государства, могут иметь другое значение для аудитории страны-союзника» (Клакхон, 1998, с. 210), приводя, в частности, примеры из работ М.Мид: «В Англии слово "компромисс" — хоро­шее слово, и о компромиссном соглашении можно говорить с одоб­рением, включая те случаи, когда противной стороне досталось более половины оспариваемого. В США, с другой стороны, мень­шая часть означает определенное положение той или иной сто­роны... Если для англичанина "пойти на компромисс" значит выработать приемлемое решение, то для американца это — вырабо­тать плохое решение, при котором для обеих сторон будет потеряно что-то важное» (цит. по: Клакхон, 1998, с.189). Опять прибегнем к иллюстрации из художественной литературы, а именно из романа П.Устинова «Крамнэгел» и одноименной пьесы того же автора. Ге­рой этих произведений — начальник полиции небольшого амери­канского городка — проводит часть своего отпуска в Англии. Отпуск этот, однако, прерывается для него в самом начале, когда из пис­толета, с которым он не расстается, он убивает человека и ока­зывается за решеткой. Эта достаточно, казалось бы, тривиальная история ставит в тупик судью, которому предстоит судить Крамнэ-гела. Ведь убийца действовал в полном соответствии с понятиями о законности и охране правопорядка, являющимися не просто его собственным мнением, но понятиями той культуры, в которой он прожил всю свою жизнь, а для него — чем-то объективным и абсо­лютным. Относительность этих понятий обнаруживается только при столкновении с другой культурой, где те же понятия того же анг­лийского языка имеют другое значение, обусловленное другим образом жизни всего общества в целом. Этот пример, впрочем, ил­люстрирует релятивность не столько языковых значений, анализу

5.2. Смысл и значение 387

которых мы уделяли пока преимущественное внимание, сколько «ролевых значений» (Леонтьев А.А., 1983 а), то есть значений соци­альных норм и социальных ролей.

Соотношение значений и смыслов в ситуации межкультурной коммуникации являет собой универсальную модель коммуникации между представителями социальных общностей, различающихся по любому основанию. Хороший пример обнаруживает история созда­ния позитивной семейной психотерапии. Автор этого подхода Н.Пезешкиан, эмигрировавший в юношеском возрасте из Ирана в Германию, вначале обратил внимание на трудности взаимопони­мания в семейных парах с разной этнокультурной принадлежностью супругов, обусловленные несовпадением фонового смыслообразу-ющего контекста. Постепенно, однако, он начал видеть абсолютно аналогичные, хоть и несколько меньше бросающиеся в глаза, про­блемы в моноэтнических семьях. Тем самым он пришел к более широкому пониманию культуры, не сводящемуся к этнокультур­ной принадлежности: каждая семья вырабатывает свою культуру, и барьеры взаимопонимания, возникающие при столкновении носи­телей разных семейных культур, столь же существенны, что и барь­еры в межэтническом общении (Пезешкиан, 1992).

Таким образом, одновременно с противопоставлением значения и смысла по параметру «общее— индивидуальное» снимается и про­тивопоставление их по второму параметру «объективное— субъектив­ное». Объективность значения оказывается относительной. Значение более объективно, чем смысл, лишь в силу того, что в нем аккуму­лирован опыт не индивидуальной деятельности, а деятельности коллективной, опыта многих людей. Значение, как и смысл, — это тоже «след деятельности», на этот раз коллективной, что, однако, не гарантирует полной объективности; корректнее было бы гово­рить в этом случае о квазиобъективности значения. Так, совокуп­ный многовековой опыт человечества был отражен в представлении о Солнце как о светиле, вращающемся вокруг Земли, пока гений Коперника не открыл человечеству новые пути познания этого яв­ления, позволившие удостовериться в том, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Динамичность научного знания является наилучшим примером детерминированности значений совокупным опытом человечества, постоянных изменений значений под влия­нием приращения коллективного опыта. Характерно, что в работах последних лет значение все чаще рассматривается не как нечто объективное, а как отношение, субъектом которого выступает все общество, как «общественное отношение к действительности» (Гу­сев, Тульчинский, 1985, с. 61), как «коллективное обобщение опыта носителей языка» (Зимняя, 1985, с. 77; см. также Рамишвили, 1982,

'/2 13*

388