Глава 49 Мааны и Шехабы: повелители Ливана
Подготовительное культурное влияние Запада на Сирию, о чем мы говорили в предыдущей главе, и превращение Ливана в отдельную политическую единицу, о чем мы будем говорить в этой, – вот два наиболее значимых события периода Османской империи. Вокруг этих двух фактов и общих злоупотреблений османского режима можно сгруппировать большинство событий в истории всего этого периода.
После османского завоевания Мааны стали постепенно сменять Танухов в качестве хозяина центрального и Южного Ливана. К северу от них находились Ассафы, главу которых султан Селим поставил править Кисраваном, прибавив к нему Джубайль. Пика своего могущества клан Ассаф достиг в годы долгого правления эмира Мансура (1522–1580), власть которого простиралась от Бейрута до Арки, что севернее Триполи. Столицей Ассафов был Газир, где до сих пор можно видеть остатки некоторых построек того времени. В 1590 году политическое наследие этого рода перешло к его соперникам бану Сайфа (Сифа?) из Триполи, на котором лежит ответственность за убийство последнего правителя из Ассафидов. Клан Сайфа имел курдское происхождение. В таких феодальных кланах главный эмир обычно делил владения между подвластными эмирами, мукаддамами (вождями) или шейхами. Например, Шехабам, преемникам Маанов, в начале XVIII века подчинялись Джанбалаты, правившие в Шуфе, Абуль-Ламы в Матне, Танухи в Верхнем Гарбе, Арисланы в Нижнем Гарбе и Хазины в Кисраване. Что касается маронитов, то у них были свои мукаддамы, одна из функций которых заключалась в сборе и передаче дани, причитающейся османскому правительству. Видными мукаддамами были Башарри, Батрун и Джубайль. Будучи друзами и маронитами, ливанцы в основном подчинялись собственным законам, а управляли ими религиозные главы соответствующих общин в рамках системы миллетов.
О том, что Ливан при местных феодалах жил лучше, чем Сирия при турецких губернаторах, свидетельствует рост его населения, как естественный, так и за счет иммиграции. Его относительная
безопасность и стабильность привлекали суннитов из Бекаа в СахильАльму и соседние деревни и шиитов из Баальбека в Джубайль и другие области в Кисраване. Марониты из района Триполи расселились на юг до предгорий к северу от Джунии, а друзы – на север до Брумманы и других деревень в Матне.
Борьба за власть на местном и общенациональном уровнях мирными и силовыми методами занимала немалую часть времени и энергии эмиров, мукаддамов и шейхов. Порой эти феодальные вожди оказывались в вооруженном конфликте с султаном в Константинополе. В 1584 году, когда конвой янычар проезжал через Ливан, на него совершили налет и похитили крупную сумму денег – собранные в Палестине и Египте налоги, которые направлялись в столичную казну. Разгневанный султан отправил карательные войска против Юсуфа Сайфы, на чьей территории и произошло ограбление, и множество его деревень погибли в огне. Затем еще одна экспедиция выступила на юг против друзов, в свою очередь обвиненных в налете. В Айн-Сайфаре военачальник Ибрагим-паша, вали Египта, расправился с вышедшей ему навстречу делегацией друзов числом от пятисот до шестисот человек, и, как сообщается, еще 60 тысяч человек, которых он перед этим разоружил. Эмиром Джебель ад-Дуруз («Гора друзов», как тогда называлась эта часть Ливана) был тогда Куркумаз (Куркумас), который в 1544 году сменил своего отца Фахр ад-Дина I. Куркумаз нашел убежище в Калаат-Нихе (Шакиф-Тирун), что недалеко от Джаззина. Там он и умер, возможно отравленный агентом Порты. А до него вали Дамаска вероломно убил его отца. Куркумаз оставил двенадцатилетнего сына, названного Фахр ад-Дином в честь деда, и вдову, которая спрятала сына у Хазинов в Кисраване.
Молодой Фахр ад-Дин наследовал отцу в 1590 году. При нем власть Маанидов достигла своего апогея. Он, несомненно, был самым способным и интересным деятелем в истории османского Ливана, если не всей Сирии. С самого начала в его сердце горели три стремления: создать великий Ливан, разорвать последние связи между Ливаном и Портой и поставить его на путь прогресса. Все три, безусловно, отражали желания ливанского народа. Своих политических целей он старался достичь общепризнанными на тот момент способами – путем брака, взяточничества, интриг, договоров и военных битв.
Получив от султана санджаки Бейрут и Сидон, Фахр ад-Дин выступил против своего соседа Юсуфа Сайфы, на дочери которого был женат, и в ходе нескольких сражений вырвал из его рук контроль над Северным Ливаном. Шииты бану Харфуш из Баальбека и бедуинские вожди Бекаа и южного региона вплоть до Галилеи подчинились крепнущему властелину Ливана. Султан Ахмед I был слишком занят войнами с венграми и персами, чтобы беспокоиться о ливанском вассале. Кроме того, в 1606 году ему пришлось разбираться с мятежом Али Джанбулада, курдского вождя, узурпировавшего вилайет Алеппо. Фахр ад-Дин, не теряя времени, вступил в союз с узурпатором Алеппо. По словам Джорджа Сэндиса, английского путешественника, побывавшего в Ливане в 1610 году, Фахр ад-Дин правил всем побережьем от Собачьей реки до горы Кармель с городами Сафад, Банияс, Тивериада и Назарет. Расширив подвластные территории на юг, он получил в свои руки крепости, которые еще со времен крестовых походов господствовали над стратегическими перевалами и путями. А включение богатой долины Бекаа увеличило его доходы в достаточной мере для того, чтобы позволить ему набрать обученную и дисциплинированную армию с ядром из профессиональных военных в дополнение к прежним нерегулярным отрядам, чьи шансы в бою с янычарами равнялись нулю. Оставшегося дохода хватило на то, чтобы разослать шпионов ко дворам своих соперников и врагов и подкупить османских чиновников.
Другим источником дохода была торговля, которую он поощрял, особенно с флорентийцами, чьи корабли обеспечивали прибыльный внешний рынок сбыта для ливанского шелка, мыла, оливкового масла, пшеницы и других злаков. В 1608 году правитель Ливана подписал с Фердинандом I Медичи, великим герцогом Тосканы, столицей которой была Флоренция, договор, содержащий одну секретную военную статью, явно направленную против Порты. После чего султан, подстрекаемый вали Дамаска Хафиз-пашой, решил принять меры против дерзкого вассала и положить конец его политике сепаратизма и экспансионизма. В 1613 году против него выслали войска из Дамаска, но в горной местности им не удалось многого добиться. Однако когда побережье заблокировал флот из шестидесяти галер, благоразумие потребовало от Фахр ад-Дина пойти на попятную. Три корабля, стоявшие в сидонском порту, унесли его вместе с одной из жен и
ближайшим окружением к друзьям и союзникам в Италии. А руководство эмиратом он поручил своему сыну Али при содействии брата Юнуса.
Фахр ад-Дин аль-Маани II, эмир Ливана, 1590–1635 гг.
Фахр ад-Дин пробыл в Европе пять лет (с 1613 по 1618 г.), в течение которых посетил Ливорно, Флоренцию, Неаполь, Палермо, Мессину, Мальту и другие примечательные места и проникся идеями, которые скорее укрепили его в прежних стремлениях, нежели разубедили. Его постигло лишь одно разочарование: его попытка вернуться с экспедиционными силами европейских держав и римского папы провалилась. Именно во время его пребывания в Европе возникла
легенда о том, что друзы будто бы произошли от крестоносцев графа де Дре.
По возвращении он, не теряя времени понапрасну, принял меры для возвращения утраченных в его отсутствие территорий, особенно тех, где проживало бану Сайфа. Смерть их вождя Юсуфа убрала с его дороги тестя и злейшего врага. Путь был открыт и на север, и на юг. Прежнее ливанское государство было восстановлено и даже расширилось. В 1622 году Порта даровала ему санджаки Аджлун и Наблус. Двумя годами позже султан посчитал разумным признать свершившийся факт и подтвердить права Фахр ад-Дина на Арабистан от Алеппо до египетских границ. Этот тщедушный человечек, который, по словам врагов, был такого маленького роста, что, если бы яйцо выпало у него из кармана, оно бы не разбилось, оказался единственным, кто сумел обеспечить порядок, правосудие и регулярный сбор налогов и для себя, и для султана.
Через год после того, как он стал наместником Сирии, его люди вступили в бой с дамасским вали Мустафа-пашой при Анджаре в Бекаа и взяли его в плен. Однако Фахр ад-Дин немедленно выпустил его на свободу. В течение следующих одиннадцати лет эмир получил возможность свободно добиваться третьей цели своей жизни – модернизации Ливана. К своим государственным и частным проектам он привлекал архитекторов, инженеров по ирригации и специалистов по сельскому хозяйству, которых привез из Италии. Имеющиеся документы свидетельствуют о том, что он приглашал делегации из Тосканы, чтобы познакомить ливанских крестьян с усовершенствованными методами земледелия, и просил прислать ему скот для улучшения местной породы. Он украсил и укрепил Бейрут, где построил роскошную резиденцию с великолепным садом. Мондрелл в 1697 году посетил этот сад, где стояло несколько пьедесталов для статуй, «из чего можно сделать вывод, что этот эмир не был очень ревностным магометанином». Его недостроенный дворец в Сидоне стоял напротив хана, построенного там для французов. В этот период в Сидоне обосновалась миссия капуцинов и открыла свои центры в Бейруте, Триполи, Алеппо, Дамаске и некоторых деревнях Ливана. Иезуиты и кармелиты появились в стране примерно в то же время. В интересах сельского хозяйства Фахр ад-Дин поощрял переселение христиан из Северного Ливана в Южный. Он также
охотно принял в Ливане своих друзей Джанбалатов из Алеппо. Он допускал в свой ближний круг европейских миссионеров, коммерсантов и консулов, причем все принятые при Сулеймане капитуляции оставались в силе. Консульские доклады показывают, что он защищал европейских торговцев в Сидоне от пиратов. На протяжении всей жизни у него были советники-марониты, и первым из них – Абу-Надир аль-Хазин. Еще один Хазин командовал его войсками. Он поднял статус этого рода, который защищал и воспитывал его как сироту, от простолюдинов до шейхов, один раз в письме обратившись к его главе со словами «дорогой брат» (аль-ах аль-азиз) – таковы были тогдашние порядки. При наследственных правителях из этого рода Кисраван превратился в процветающий христианский регион. Какое-то время выдающийся ученый альХакилани выполнял роль его агента в Италии. Через него Фахр ад-Дин вложил в один из флорентийских банков деньги, которые век спустя его потомки попытались вернуть при помощи другого ученого, асСамани, но безуспешно.
Симпатии Фахр ад-Лина к христианам заставили некоторых объявлять его христианином. По словам Сэндиса, «никто не видел, чтобы он молился, он никогда не появлялся в мечети». Д’Арвье полагал, что эмир исповедует религию своего народа, «у которого нет религии». Вполне вероятно, что он, как и другие Мааны, представал мусульманином перед османскими властями и внешним миром, а в душе был друзом, как и его народ. Согласно одному источнику, в 1633 году его крестил монах-капуцин, его врач.
Социально-экономическая программа эмира не заставила его пренебречь и военными потребностями своего государства. Доходов от увеличения торговли, особенно за счет морских портов Триполи и Сидона, хватало и на первое, и на второе. В то время с особым успехом выращивались тутовые деревья. Годовой доход эмирата оценивался в 900 тысяч золотых фунтов, из 43 три тысячи шли в императорскую казну. Используя новейшее материально-техническое оснащение из Тосканы, Фахр ад-Дин снарядил армию численностью от сорока до ста тысяч человек, в основном маронитов и друзов, и отстроил некоторые из старинных замков. Крепость, венчающая гору в Тадмуре, до сих пор носит его имя. Эти возросшие вооружения, переговоры эмира с европейцами и симпатии к христианству снова привлекли к нему
подозрительные взоры султана. В 1633 году Мурад IV приказал своему вали в Дамаске Кючюку Ахмед-паше выступить на Фахр ад-Дина во главе огромной армии, набранной в Анатолии и Египте. Тем временем флот под командованием Джафар-паши открыл действия против прибрежных крепостей и портов. Подчиненные Фахр ад-Дину Сайфы, Харфуши и йемениты отступились от него. Его храбрый сын Али, управлявший Сафадом, пал в битве в Вади-ат-Тайм у подножия горы Хермон. Просьбы эмира о помощи к его итальянским союзникам остались без ответа. В течение нескольких месяцев он скрывался в Калаат-Нихе, а затем в почти неприступной пещере в горах у Джаззина, где его наконец обнаружили и вместе с тремя сыновьями в цепях доставили в Константинополь (около 10 февраля 1635 г.). Красноречие, которое когда-то спасло эмират его деду, на этот раз спасло ему жизнь – но лишь ненадолго. Он обратился к султану с такими словами:
«Поистине я был неверно понят. Никогда я не собирал никаких войск, иначе как по приказу ваших визирей и чиновников; не строил никаких крепостей, иначе как для защиты страны; и никого не убивал, иначе как мятежников против Османской империи. Я захватывал крепости повстанцев только ради того, чтобы передать их правительству. Более того, я обеспечил безопасность паломникам на пути [в Мекку] от разбойников-бедуинов; я в срок доставлял налоги в императорскую казну; я соблюдал высокий исламский закон [шариат], строго следуя всем его постановлениям и правилам».
Дни изгнанного эмира были сочтены. Вскоре Порта получила известие о том, что его родственники и сторонники не подчиняются новым властям. 13 апреля 1635 года Фахр ад-Дина обезглавили вместе с тремя находившимся при нем сыновьями, и его тело на три дня выставили напоказ в мечети. Попытки создать независимый Большой Ливан, о котором он мечтал и которому смог положить начало, были снова предприняты его преемником аль-Амиром Баширом аш-Шехаби, однако полностью осуществить эти планы удалось не раньше 1943 года.
Когда Фахр ад-Дин сошел с политической сцены, Ливан погрузился в период анархии. Али Алам ад-Дин, которого Кючюк Ахмед от имени султана поставил править югом Ливана, действовал полностью в рамках имперской политики, конфисковал имущество Маанов и
устроил на них гонения. Как-то раз его пригласили в Абай, и там за обедом он приказал своим людям наброситься на хозяев из клана Танух и перебить их. Тех, кто отсутствовал на расправе, преследовали до тех пор, пока не истребили всю их семью. Сопротивление возглавил Мульхим, сын Юнуса и племянник Фахр ад-Дина[267], который в течение многих лет состязался с османскими властями за контроль над регионом и сумел вернуть себе шаткое влияние под внимательным присмотром империи. Этот режим продолжался и при сыне Мульхима Ахмеде, который в 1697 году умер бездетным. Таким образом Мааны исчезли с лица земли.
На национальной конференции, состоявшейся в Эс-Сумка-нийе (1697) близ Бааклина, ливанская знать избрала новым правителем (хакимом) Башира аш-Шехаби из Рашайи и сообщила о своем решении вали Сидона с заверением, что через него они будут исправно платить налоги, часть которых, очевидно, все еще причиталась Ахмеду. Очевидно, дух самоуправления в Ливане еще не совсем умер. Турция, которой самой грозила опасность погибнуть в войне с европейскими державами, удовольствовалась обещанием, лишь бы регулярно поступали налоги.
Тогда Шехабы вступили в политическое наследство, оставшееся от Маанов. Они удерживали бразды правления до 1841 года при помощи старых методов: подкупа османских чиновников, восставая против слабых султанов, натравливая вождей или фракции друг на друга, и таким образом обеспечивали себе сохранение власти. Они так и не приняли вероучение друзов, как их народ, хотя, возможно, народ считал иначе. После столетий искусного маневрирования ливанские политики превратились в истинных мастеров притворства.
По представлению Хусейна, младшего сына Фахр ад-Дина, которого давным-давно перевезли в Константинополь, воспитали турком и отправили послом в Индию, Башира назначили регентом в ожидании совершеннолетия Хайдара аш-Шехаби из Хасбайи, сына дочери Ахмеда Маана. Эмират Хайдара (1707–1732) ознаменовался полным разгромом партии йеманитов в битве при Айн-Даре в 1711 году. Несколько членов побежденной фракции перебрались в Авран, где они заложили основу новой общины друзов. Непопулярных в народе Алам ад-Динов выследили и истребили. За доблесть, проявленную в этой битве, Абу-ль-Ламы стали эмирами. Когда власть йеменитов была
сокрушена, Хайдар получил возможность перестроить феодальную организацию страны, поставив во главе своих сторонников – Джанбалатов, Абу-ль-Ламов и Хазинов. Йеменитов-Арисланов он заставил разделить свой район с Тальхуками. Его сын и преемник Мульхим (1732–1754) прибавил к своим владениям Бекаа и Бейрут, но продолжал жить в Дейр-эль-Камаре. Из-за этого ему пришлось столкнуться с вали Сидона и Дамаска из рода аль-Азмов.
После разгрома йеменитов новый расклад в ливанской политике привел к образованию двух фракций: Джанбалатов и Язбаков. Тогда Джанбалаты стали одним из самых влиятельных и богатых друзских родов. Язбаки получили свое имя от главы рода Имад, который принадлежал к друзам и происходил из района Мосула. Этот расклад вышел за рамки местной аристократии и включил в себя маронитов. Вражда, начавшаяся в последние десятилетия XVIII века, продолжалась до первых десятилетий XX века. Мульхим отрекся от престола в 1754 году, и после него за эмират боролись два его брата. Один – Мансур – склонялся к Джанбалатам; другой – Ахмед – поддерживал Язбаков. Ахмед был отцом историка Хайдара, на которого мы неоднократно ссылались в этой главе. Период гражданских беспорядков продолжался до тех пор, пока Юсуф, сын Мульхима, не достиг совершеннолетия и унаследовал эмират. На национальной ассамблее, состоявшейся в Эль-Баруке в 1770 году, Мансур объявил, что устал от государственных дел и готов отречься от власти в пользу племянника Юсуфа, которого после этого и провозгласили правителем. Об этом уведомили вали Дамаска. Территория, которой правил Юсуф, простиралась от Триполи до Сидона.
К тому времени на сцену вышли еще два человека, разделившие всеобщее внимание с эмиром Шехабом: Захир аль-Умар и Ахмед альДжаззар. С их приходом к власти в Палестине она начинает конкурировать с Ливаном за первое место в историческом параде. Алеппо и Дамаск отходят на второй план. Население этих двух городов и их окрестностей, вероятно, было малочисленным и находилось в состоянии морального упадка.
Молодой Захир аль-Умар, бедуин, чьего отца Баширом I сделал шейхом при губернаторе Сафадского региона, вступил на арену политической борьбы около 1737 года, добавив Тивериаду к своим
сафадским владениям. С помощью шиитов Верхней Галилеи, особо притесняемых турецкими властями и готовых следовать за любым вождем, который пообещал бы им помощь, Захир решил избавить этот регион от его правителей. Наблус и Назарет подчинились ему. Следующим крупным приобретением стал Акко (1750). Город был частично разрушен еще со времен крестовых походов, и узурпатор укрепил его, сделал своей резиденцией и использовал для экспортной торговли шелком, хлопком, пшеницей и других палестинских товаров. Благодетельный диктатор, Захир искоренял беззаконие, поощрял сельское хозяйство и проявлял терпимость к своим подданным христианского вероисповедания. Его биограф передает такой рассказ очевидца: как-то раз, проезжая верхом мимо церкви Девы Марии в Назарете, Захир спешился, опустился на колени и дал обет, что в случае победы будет вечно поддерживать огонь в масляной лампаде, горевшей в церкви. «Даже женщина могла путешествовать с золотом в руке, не боясь, что к ней кто-то пристанет». Захир исправно выполнял свои финансовые обязательства перед османскими властями, так как понимал, что, пока поступают наличные, для правительства не имеет большого значения, от кого – от турка или араба.
В это время Турция оказалась втянута в ожесточенную борьбу с Россией при Екатерине II, и ее престиж на Востоке падал. В Египте Али-бей осмелился бросить вызов султану и отправить своего агента Абу-з-Захаба, чтобы захватить Дамаск и другие сирийские города, что он и сделал в 1771 году. Захир вступил в союз с Али, целью которого было возродить былую власть мамлюков. При содействии русского флота, обстреливавшего Сидон, Захир занял город в 1772 году. Русские войска также обстреляли и разграбили Бейрут. Юсуф Шехаб объединился с вали Дамаска против нового выскочки. Из Константинополя прислали на помощь эскадру. Совместно с сухопутными войсками она захватила Сидон в 1775 году и блокировала Захира в его основательно укрепленной столице. Турецкие пули ничего не могли сделать со стенами Акко, но турецкое золото подействовало на его гарнизон, что и стало погибелью Захира. В сирийской армии, которая пыталась защитить Сидон от Захира и русских, служил некий Ахмед аль-Джаззар, по сравнению со смелыми предприятиями которого бледнеют все свершения Захира.
Боснийский христианин по происхождению, Ахмед юношей совершил сексуальное преступление, бежал в Константинополь, продался еврейскому работорговцу и очутился у Али-бея в Каире. Хозяин использовал его в качестве палача. Разработанная им техника и удовольствие, которое он получал от своей работы, принесли ему фамилию-прозвище аль-Джаззар («Мясник»), которой он с тех пор гордился и которой старался соответствовать, и это ему удавалось. Из Египта он бежал в Сирию, где за военную службу в борьбе с Захиром получил в награду пост губернатора Сидона. Какое-то время он правил Бейрутом, но отказался признать власть Юсуфа. В то время жителей Бейрута, по оценке проезжавшего через него Вольнея, насчитывалось всего около шести тысяч человек.
Аль-Джаззар расширил свои владения на юг и сменил Захира в Акко. Он дополнительно укрепил город, согнав жителей окрестных деревень на принудительные работы, построил небольшой флот, организовал кавалерийский корпус из восьмисот боснийцев и албанцев и пехотный корпус из тысячи магрибийцев. Частичная монополия на торговлю в своем регионе позволяла ему покрывать все обязательные расходы и жить на широкую ногу. До сих пор еще стоит большая мечеть, которую он построил в Акко. Честолюбие альДжаззара побуждало его выйти за пределы Палестины и ливанского побережья. В 1780 году он получил фирман, который сделал его вали Дамаска. Почти четверть века после этого он правил как фактический наместник Сирии и арбитр в ливанских делах. Ни одна серьезная неудача не омрачила его жизненный путь, закончившийся в 1804 году смертью от естественных причин – можно сказать, уникальный случай в сирийских анналах того периода. Одна из причин этого состояла в том, что туркам в то время пришлось сосредоточиться на борьбе с новым могущественным внутренним врагом – аравийскими ваххабитами.
Ахмед-паша аль-Джаззар осуждает преступника в Акре
Пик карьеры аль-Джаззара пришелся на 1799 год, когда он остановил наступление Наполеона. Французский захватчик овладел Египтом и победоносно промаршировал вдоль палестинского побережья, пока не достиг ворот столицы аль-Джаззара. При помощи английского флота под командованием сэра Сиднея Смита аль-Джаззар успешно оборонял Акко с 21 марта по 20 мая, когда Наполеон был вынужден отступить, в то время как его армию косила чума. До сих пор еще можно различить французские надписи на надгробиях, отмечающих солдатские могилы на горе Кармель.
Диктатор-узурпатор, властитель Акко безжалостно истреблял врагов и соперников, расправлялся с шиитами и бедуинами, поддерживавшими его предшественника, и терроризировал всю Сирию и Ливан. Его имя по сей день остается синонимом жестокости. Местный летописец Мушака рассказывает, что его дед,
государственный чиновник, однажды стал свидетелем того, как у городской стены собрали более сорока человек для казни посажением на кол. Последних четырех пощадили по заступничеству этого человека. Тот же автор сообщает, что как-то раз у аль-Джаззара возникли подозрения в отношении его гарема, и евнухи бросили в костер всех его жен и наложниц одну за другой, всего 37 женщин. В Ливане он настраивал одну партию против другой, покровительствовал Джанбалатам, а после битвы при Кабб-Ильясе в 1788 году, в которой был разбит Юсуф, просил народ избрать Башира аш-Шехаби[268]. Юсуфа повесили в тюрьме Акко. В дни его правления в Ливане побывал Вольней, который рассказал о том, что туда «каждый день» переселяются христианские семьи из Сирии, чтобы бежать из-под власти турок.
Положение Башира как генерал-губернатора Ливана поначалу было шатким. Сыновья его предшественника Юсуфа вступили в сговор, чтобы бороться с ним, а его покровитель аль-Джаззар обратился против него за то, что тот не поддержал его в войне с Наполеоном. Вынужденный уйти, в 1799 году он бежал в Египет на одном из кораблей Сиднея Смита. Затем он подружился с британцами.
После нескольких месяцев отсутствия он вернулся, чтобы сокрушить своих внутренних врагов и укрепить владения. Сыновей Юсуфа ослепили перед казнью. Бекаа вновь присоединили к Ливану, вопреки воле дамасского вали. Теперь аль-Джаззар по отношению к туркам стал вести политику твердости и дружелюбия. В начале 1810 года, когда ваххабиты Неджда, выйдя из пустыни, прорвались за сирийскую границу и угрожали Аджлуну и южному Аврану, Башир явился туда с 15 тысячами ливанцев, чтобы помочь отразить их нападение. Во главе своих победоносных войск он прибыл в Дамаск. Он был уже не просто местным вождем, но принимал участие в сирийских делах и в спорах между соперничающими вали Дамаска и Триполи. Это, однако, привело его к очередному изгнанию (1821– 1822), которое он снова провел в Египте. Там он завязал дружбу с Мухаммедом Али, вице-королем страны и основателем ее королевской династии.
Дворец эмира Башира II, Байт-эд-Дин. Построен в 1811 г. в арабском стиле предыдущих веков, в настоящее время музей
Когда несколько лет спустя Мухаммед Али открыл кампанию против Турции, планируя пройти через Сирию, Башир связал с ним свою судьбу. Египетский вице-король ожидал – в качестве компенсации за услуги, оказанные им турецкому сюзерену в войне за Грецию с ее народом, боровшимся за независимость, и в боях в Аравии, где были разгромлены ваххабиты, – что ему по крайней мере отдадут Сирию. Но его расчеты не оправдались. Ливанские войска стояли бок о бок с египтянами во время осады Акко в 1831 году. Благодаря сотрудничеству Башира задача Ибра-гим-паши, сына Мухаммеда Али и командующего египетской экспедицией, оказалась сравнительно легкой. Ибрагим захватил Дамаск, разбил турецкую армию при Химсе, перешел через Тавр и ударил в самое сердце Турции. Он был близок к тому, чтобы нанести последний удар «больному человеку Европы». Но
затем Англия, Австрия и Россия вынудили его отступить. В Сирии его режим рухнул в 1840 году. Мечта Мухаммеда Али основать арабскую империю с самим собой во главе оказалась несбыточной. Пока еще в сознании народов не зародились основания для подобного государства. Прошло восемьдесят пять лет, прежде чем другой правитель замыслил не менее амбициозные планы. Это был шериф Мекки Хусейн, чья попытка оказалась столь же преждевременной.
После изгнания Ибрагима турки призвали к ответу Башира. И в первых днях осени 1840 года британский корабль увез его на Мальту.
Мальтийскому изгнаннику было разрешено перебраться в Константинополь, где он и умер в 1850 году. В октябре 1947 года его останки перенесли на территорию дворца, который он выстроил в дни своей славы в Байт-эд-Дине. В Горном Ливане нет другой такой же живописной и роскошной виллы. Воду к ней подвели по акведуку длиной в 9 миль (15 км) из Айн-Захальты, где река питается снегом и дождем, выпадающими на поросшие кедром горы. Ливан при Башире процветал не меньше, чем при Фахр ад-Дине. Башир строил дороги, ремонтировал мосты и помог Бейруту стать тем, чем он является сегодня: воротами в Ливан и Сирию. Мааны и Шехабы избегали города, отчасти из-за того, что ему грозили нападения пиратов и других врагов. Фахр ад-Дин и Башир боролись не только за независимый, но и за Большой Ливан, который бы наряду с горной страной охватил бы побережье и восточную равнину. Оба поощряли внешнеторговые связи. Оба приветствовали у себя политических беженцев и религиозные меньшинства. Башир предоставил убежище некоторым друзам из Алеппо и греко-католикам. В отличие от его непримечательных предшественников Маанов у Шехаба имелись ярко выраженные физические особенности. Орлиный взгляд, хищное лицо тигра и кудрявая борода внушали трепет и благоговение. Он, несомненно, был христианином, но считал публичную демонстрацию своей веры плохим политическим ходом. Его отец был первым из Шехабов, кто отказался от ислама в пользу маронитства. Если Фахр ад-Дин был первым современным ливанцем, то Башир был вторым. В традициях Маанидов Шехабы еще шире распахнули двери для культурных влияний с Запада, особенно в области образования. В своем народе он известен как Башир аль-Кабир (Великий), его имя вошло в легенды и горный эпос. У костров до сих пор рассказывают и
пересказывают истории о его справедливости, суровости, мудрости и таланте.
В 1840 году другой Башир, участник восстания ливанцев против Ибрагим-паши, когда тот пытался их разоружить и задавить поборами, который помог османам и британцам его изгнать, был назначен губернатором Ливана. Османы, проводившие политику централизации, начатую реформатором Махмудом, теперь более чем когда-либо были убеждены, что единственный способ удержать Горный Ливан под контролем – это посеять семена раздора и разжечь вражду между местными христианами и друзами. До той поры, как отмечалось выше, расстановка сил в горах проходила поперек деноминаций и выстраивала кайситов против йеменитов или Язбаков против Джанбалатов. Посеянная таким образом междоусобица между христианами и друзами началась в 1841 году и завершилась резней 1860 года, которая заставила вмешаться европейцев. Французская армия около года оккупировала Ливан. По некоторым оценкам, число христиан, убитых в 1860 году, составило 11 тысяч человек, а еще 4 тысячи погибло от лишений.
Согласно органическому статуту 1861 года, пересмотренному в 1864 году, Горный Ливан получал автономное правительство во главе с генерал-губернатором (мутасарриф), христианином-католиком, который назначался Портой и одобрялся державами-подписантами. Этот глава назначался на пятилетний срок, который мог продлеваться, и правил при содействии выборного административного совета из двенадцати представителей различных религиозных общин. Подчиненные ему наместники (ед. ч. каймакам) управляли семью округами, на которые разделили новую провинцию мутасаррифат Джебель-Лубнан, исключив из нее Бейрут, Сидон, Вади-ат-Тайм и Бекаа. Правительство обладало собственной судебной системой и охраняло порядок при помощи местного ополчения. В провинции не расквартировывались турецкие войска, она не отправляла даль в Константинополь, и ее граждане не призывались на военную службу.
Этот автономный Горный Ливан, хотя и лишенный некоторых стратегических районов в пределах его естественных границ, вступил в эпоху относительного спокойствия и процветания, вряд ли достижимых в любой другой провинции империи. Появились новые дороги, высокогорные деревни превратились в летние курорты,
узкоколейная железная дорога соединила Бейрут с Дамаском. Постепенно шло преодоление преград, мешавших его народу на протяжении многих веков, трудностей внутреннего сообщения, отчасти объяснявших политическую неспособность сформировать единое государство. Летние курорты извлекали пользу из красоты природы, которой щедро одарены горы. Скудность природных ресурсов частично компенсировалась возможностями для внешней торговли, а бедность почвы побуждала его сыновей, как и их далеких предков, становиться торговцами и осваивать Левант. В те времена бытовала поговорка: «Повезло тому, у кого в Ливане есть хоть козий загон». Рост благосостояния отразился в перенаселении, особенно среди христиан, которые искали выхода из трудного положения через эмиграцию. Плодовитость местных женщин резко контрастировала с бесплодием почвы. Начиная с 80-х годов XIX века ливанские эмигранты искали новые пристанища для себя и своих семей в Египте, Америке, Австралии и других частях цивилизованного мира. По разным оценкам, только в Соединенных Штатах проживает не менее четверти миллиона выходцев из Ливана.
Ряд мутасаррифов начался с одного необычайно одаренного человека – Дауд-паши, который стремился вернуть Ливану часть утраченной территории, основал для друзов школу в Абайе, до сих пор носящую его имя, и боролся с феодалами на юге и клерикалами на севере. Вторыми руководил Юсеф Карам, который после нескольких военных столкновений был сослан в Италию, где и умер. Второй преемник Дауда Рустем-паша, впоследствии посол в Лондоне, был столь же твердым и рачительным управителем. Привилегии, которыми пользовался Ливан, Турция отменила в годы Первой мировой войны. Его устав послужил образцом для Крита и в целом оказался «наиболее успешным примером автономии среди турецких провинций».