Стратегии гипертекста в аспекте диалогической теории м. М. Бахтина

Возможно, нам еще только предстоит осознать в полной мере, како­ва степень влияния идей М. М. Бахтина на развитие гуманитарной мысли XX в. (в том числе на принципы постструктуралистского анализа, о чем щла речь выше). И дело не только в том, что Бахтин, является сегодня, пожалуй, одним из самых цитируемых авторов, не в том, что он вводит в научный обиход целый ряд терминов, ставших классическими: полифо­ния, карнавал, хронотоп, большое время и др. Творчество Бахтина харак­теризуется прежде всего новым подходом к определению сущности сло­ва, текста, литературного произведения, человеческого общения и бытия в целом. Девизом подобного подхода могут стать его же собственные реплики: «Язык, слово — это почти все в человеческой жизни»; «для слова (а, следовательно, для человека) — нет ничего страшнее безответ­ности» [Бахтин. Проблема текста в лингвистике...: 313; 323].

Смысл, по Бахтину, неотделим от самого процесса общения, являет­ся его результирующей функцией. Автор возражает тем самым против постулатов лингвистики XIX в., которая хотя и не отрицала коммуника­тивную функцию языка, но не уделяла ей должного внимания. Выраже­нием этого, по мнению Бахтина, является знаменитая гумбольдтовская формула: «Вовсе не касаясь нужды сообщения между людьми, язык был бы необходимым условием мышления для человека даже при всегдашнем его одиночестве» [Гумбольдт 1859: 51]. Не принимая этого, Бахтин пи­шет о том, что термины: говорящий; слушающий и понимающий как его партнеры; единый речевой поток — не более чем лингвистические «фик­ции». Они искажают реальное целое речевого общения, поскольку «вся-^Кое реальное целостное понимание активно ответно и является не чем иным, как начальной подготовительной стадией ответа (в какой бы фор-^Ме он ни осуществлялся)» [Бахтин. Проблема речевых жанров: 260]. Та-^ким образом, языковое общение изначально диалогично, поскольку любое понимание активно и сам говорящий именно на это настроен: «он ждет ^Не пассивного понимания, так сказать дублирующего его мысль в чужой ^г°лове, но ответа, согласия, сочувствия, исполнения и т. д.» [Бахтин. Робдема речевых жанров: 260].

Важное место в теории диалога М. М. Бахтина занимает понятие РУгого, чью активную роль в процессе речевого общения игнорировать ^ельзя. Это второй субъект любого речевого общения, и он участвует в формировании смысла («при объяснении — только одно сознание, оди субъект; при понимании — два сознания, два субъекта» [Бахтин. Пр блема текста в лингвистике...: 306]). Тут можно провести некую парал лель между диалогическими воззрениями Бахтина и учением Мартин (Мардохая) Бубера о бытии как о диалоге в самом широком смысле слов (между Богом и человеком, между человеком и миром и т. д.). «Диалоги ческий» дух, противостоящий древнегреческому «монологизму», Бубе искал прежде всего в прошлом Библейской традиции. Буберовское пони мание сущности человеческого бытия глубоко гуманистично. Для не коммуникация — это явление, порождающее истинную сущность чел века. Ученый писал: «Мир двойствен для человека в силу двойственн ста его соотнесения с ним. Соотнесенность человека двойственна в с двойственности основных слов, которые он может сказать. Основны слова суть не отдельные слова, но пары слов. Одно основное слово — э сочетание Я-Ты» [Бубер 1965]. В приведенном отрывке отразилась осн ва буберовской философии диалога — Я является не субстанцией, а свя зью, отношением с Ты, благодаря чему осуществляется истинное предн значение человека. Кстати, в качестве одного из возможных обозначени другого субъекта Бахтин употребляет буберовское «Du» [Бубер 1965].

Подобно М. Буберу, Бахтин понимает диалог чрезвычайно широко решительно возражает против ограничения этого концептуального по тия отношениями, возникающими между реальными репликами в пр цессе непосредственного общения. По его мнению, «два высказывай отдаленные друг от друга и во времени и в пространстве, ничего н знающие друг о друге, при смысловом сопоставлении обнаруживаю диалогические отношения, если между ними есть хоть какая-нибу смысловая конвергенция (хотя бы частичная общность темы, точки зр ния и т.д.)», поскольку «общность проблемы порождает... диалогич ские отношения» [Бахтин. Проблема текста в лингвистике...: 321].

Все это дает возможность говорить о том, что Бахтин в определе ной степени сумел предугадать логику стратегий электронного гиперте ста. Он предчувствовал специфику этого нового типа письменного текс задолго до его технического воплощения. На наш взгляд, возможные п раллели между теоретическими воззрениями Бахтина и отражением их гипертекстовой модели связаны с самыми существенными аспектам этого типа электронного текста.

Диалогическое учение Бахтина уравняло в правах автора текста и ег адресата, поскольку, как уже говорилось, рождение смысла по прав принадлежит им обоим. Читатель гипертекста в принципе не может бы пассивным «потребителем» информации. Отсутствие ответной реакции его стороны, выражающейся в выборе пути, по которому будет продо жено чтение, просто сделает это дальнейшее чтение невозможным. С это точки зрения, любая активация источника гипертекстовой ссылки путе нажатия клавиши «мыши» может быть сравнима с ответной реплико

сам процесс перемещения по гипертекстовому информационному про-_сТранству становится подобием диалога. То, что читатель воспримет, новое знание или эстетическое впечатление, которые он получит, — все _эТ0 $ известном смысле будет результатом его непосредственной созна­тельной деятельности, проекцией его собственного «я».

В процессе читательского перемещения от одного текстового фраг­мента к другому, вне их четкой и стабильной композиционной организа­ции, непредсказуемо варьируются отношения между этими фрагментами. Зге- также наглядно иллюстрирует тезис Бахтина о том, что любой текст пронизан диалогическими отношениями между его высказываниями. Но диалогические отношения не ограничены пределами конкретного текста. 0ни связывают его с бесконечным множеством других текстов, как уже существующих, так и с теми, которые только будут созданы. Сам же текст становится «субъективным отражением объективного мира» [Бах­тин. Проблема текста в лингвистике...: 309] со всем многообразием свя­зей, присутствующих в нем. Это тоже наглядно иллюстрирует специфику гипертекста. Гипертекстовые практики предоставляют возможность свя­зывать в едином текстовом пространстве самую разнородную информа­цию; подчас основанием для этого является не только общность темати­ки, но и простые совпадения на лексическом уровне. Действительно, электронный гипертекст в Интернете — это воплощенная идея Бахтина о том, что «диалогические рубежи пересекают все поле живого человече­ского мышления» [Бахтин. Проблема текста в лингвистике...: 309].

Логическим продолжением такого понимания текста является при­знание условности его границ. Именно это и демонстрирует гипертекст. Достаточно обратиться к любому профессионально сделанному, проду­манному сайту, чтобы убедиться в этом. «Внешние» ссылки (их нали­чие, среди прочих факторов, отражает продуманность структуры сайта) позволяют автору включить в информационное пространство своего гипертекста практически все, что представлено в Интернете на данный момент.

Стратегии Интернета, который можно представить как всемирный, глобальный гипертекст, как ничто лучше отражают изначальную Анало­гичность коммуникационных процессов. За читателем остается право выбора информации, он должен самостоятельно принимать решение о ее ^3начимости, достоверности, актуальности. Из пассивного получателя ин­формации он превращается в ее соавтора, создавая в результате своих гипер_{текстовых} переходов бесконечно множимые межтекстуальные свя-³¹ⁱⁱ А само информационное интернет-пространство является воплощен-^НЬ1М непрекращающимся диалогом культур, мировоззрений, идей, пре-^0д°левающим время и пространство, как об этом писал М. М. Бахтин. По ^пРаведливому замечанию М. Л. Гаспарова: «Бахтин — это бунт самоут­ешающегося читателя против навязанных ему пиететов... Диалогиче-^Кий подход — это не только гордыня переламывания чужих голосов

своей интонацией, это и смирение выслушивания чужих голосов...» [Гас-паров 1997: 495].

Идеология электронного гипертекста в свете идей текстовой деконструкции и грамматалогии Ж. Деррида

Ж. Деррида — французский семиотик, философ и в определенной мере литературовед, чьи идеи уже на протяжении нескольких десятиле тий оказывают самое существенное влияние на европейскую и американ­скую науку. Его книги «Голос и феномен: Введение в проблему знака в феноменологии Гуссерля» (1967), «О грамматалогии» (1967), «Письмо и различие» (1967), «Диссеминация» (1972), «Границы философии» (1972), «Позиции» (1972) привели, по мнению американского исследователя Дж. Эткинса, к изменению облика литературной критики [Atkins 1981: 134], предопределив принципы деконструктивизма — одного из ведут направлений философии текста второй половины XX в.

Термин «деконструкция» был введен Ж. Деррида как перевод «дест­рукции» М. Хайдеггера. Деконструкция представляет собой особую стра тегию отношения к тексту. С точки зрения деконструкции, письменность является способом смыслоозначения: «Ничего не создается вне текста» [Derrida «De la Grammatologie»: 158]. Окружающий нас мир, отражаясь ™ человеческом сознании, воспринимается в форме, которая может быт описана как текст, т. е. знаковая система, где различные единицы объе диняются системой связей. Если принять эту точку зрения, любой инди вид неизбежно находится также внутри текста, т. е. в рамках конкретног" исторического сознания, дискурса, что и определяет границы «интерпре тативного своеволия» любого индивидуального сознания, в том числе i литературного критика. «Цель деконструкции —- активизировать внутри текстовые очаги сопротивления "диктату логоцентризма"... Деконструк ция... выявляет конструктивную роль письма и переносит акцент на са процесс производства смыслов» [Маяцкий 1991]. Развивая диалогическ;~ теорию М. Бахтина, Деррида исходит из того, что не только исследова тель влияет на текст, но и текст влияет на исследователя. «Исследовател и текст выступают как единая система, своеобразный интертекст, кото рый пускается в особое путешествие по самому себе» [Руднев 2001: 102].

Таким образом, деконструкция, являющаяся основой философски воззрений Ж. Деррида, обладает ярко выраженной «письменной ориента цией». Она есть «активность некоторого типа философского письма п поводу письменности / смыслоозначения мира» [Гурко 2001: 5]. Специ фической форме такого осмысления текста, а, следовательно, и мира (п Деррида, современный буржуазный мир, порождение Гутенберговой эпо­хи, есть один бесконечный текст) автор дает название грамматологии. В концепции грамматологического анализа главенствующее место зани­мают вопросы письма как феномена человеческой цивилизации. Письмо

концепции Деррида наделяется особым статусом, превалирующим над ^В тной формой речи. Автор подвергает пересмотру такие важнейшие Характеристики письменного текста, как конечность и линейность.

С точки зрения Деррида, текст, являющийся порождением и про­должением определенного исторического дискурса, в принципе бесконе­чен. Всё функционирование института письма пронизано принципами взаимодополняемости и повторяемости. При этом факт существования бесписьменных языков, с точки зрения автора, не меняет сути дела. Культура этих народов состоит из огромного количества постоянно ци­фруемых и пересказываемых священных текстов, формирующих «архи­письмо», своеобразную текстуальность мышления, «через которую и в рамках которой самоопределялось, самосознавалось и самовоспроизво­дилось сознание людей той эпохи» [Ильин 1996: 37]. В результате такого подхода подвергается пересмотру категория конечности конкретного текста, так как он всегда лишь продолжение текстов, существовавших до него: «...никогда ничего не существовало, кроме письма, никогда ничего не было, кроме дополнений и замещающих обозначений, способных воз­никнуть лишь только в цепи дифференцированных референций. "Реаль­ное" вторгается и дополняется, приобретая смысл только от следа или апелляции к дополнению» [Derrida 1967 (1): 228].

Можно провести прямые параллели между тем, как Ж. Деррида трак­тует такую важнейшую текстовую категорию, как конечность, и принципа­ми электронного текста, постулируемых Теодором Нельсоном. Напомним, что по признанию Нельсона, им руководили идеи, «характер которых ли­тературный, а не технический» [Nelson 1981]. Ведь основной посылкой Нельсона, его наиболее существенным стимулом было стремление на прак­тике материализовать возможные связи данного конкретного текста со всеми текстами, которые существовали до него или были созданы после.

Еще большую близость идеологии электронного текста можно ус­мотреть в том, как Деррида, в своем постоянном стремлении преодолеть структуру, пытается разрушить диктат линейности письма как его осно­вополагающей категории. Деррида пишет: «Уже более века можно на­блюдать некое беспокойство внутри философии, науки, литературы; революции, происходившие в этих сферах, можно интерпретировать ^как потрясения, постепенно разрушающие линейную модель» [Derrida 1967 (1)_: 1зо]. Автор со ссылкой на исследования первобытных культур, прежде всего на работы Леруа-Гурона, констатирует, что древнейшие Формы письма имели нелинейный характер. Это древнейшее письмо бы­ло вытеснено линейным как более соответствующим экономике и идео-Огии развивавшихся цивилизаций. Современное же сознание, напротив, ^СтаНовится все более нелинейным, и это вступает в непреодолимое про-^Тив°Речие с формой книги («то, с чем имеет дело современное мышле-!^^е' не может быть представлено на письме линейно, в форме книги» ^errida 1967 (1): 130]). Трудно сказать, был ли Деррида знаком с идеей

электронного гипертекста, но в 1967 г. он предсказывает, что в само ближайшее время нелинейный текст состоится как культурологическая коммуникативная данность, а не как метафора, эксплицирующая теоре тические предпосылки деконструктивистского подхода к тексту.

Деррида во многих своих работах возвращается к идее нелинейног текста. Он постоянно проявляет себя как непримиримый противник с~ мого феномена книги, мешающего, по его мнению, на практике преодо леть линейность. Свою работу «La dissernination>>, опубликованную 1972 г., он начинает с констатации того, что «это не книга». Иногда Де рида, стремясь преодолеть классическую книжную форму, начинает экс периментировать с печатным текстом, в том числе с его зрительным об ликом. Он превращает текст в череду, казалось бы, несвязанных отрыв ков, помещает на плоскости одной страницы два или несколько тексто одновременно. В его работах «расходящиеся во все стороны от любог слова, выражения цепочки отсылающих друг к другу смыслоразличи тельных, смыслонесущих элементов демонстрируют реальное существ вание непрерывной, расширяющейся сети, образуемой этими элемента ми» [Субботин 1993: 37]. При этом в формировании смысла участвуют н только формулировки текстовых фрагментов, но и связи между ними, которые устанавливает автор.

Это неприятие книги как материального носителя текста нашло са­мый непосредственный отклик у других авторов и воплотилось в их бо лее поздних работах. М. Фуко, один из основоположников теории дис­курса, являющейся важнейшей частью постомодернистской философии, столь же категорично, как и Деррида, отрицал приоритет книги как фе­номена. Он считал, что книга (произведение) и текст (проявление опре­деленного дискурса) — это разные концептуальные сущности. Для по­строения дискурсивной теории, по его мнению, «в первую очередь необ ходимо отказаться от наиболее очевидного: от концептов книги и произ­ведения» [Фуко 1996: 24]. Фуко ставит перед своим читателем ряд вопро­сов, ответы на которые для него очевидны: «Материальное единство кни­ги? ...Не является ли феномен материального единства книги сущей ус­ловностью рядом с ее дискурсивным единством?.. Действительно ли ма­териальное единство столь однородно и для всех ли случаев равно при­менимо?» [Фуко 1996: 25]. Сущность текста не исчерпывается книгой.' «Границы книги никогда не очерчены достаточно строго: в ее названии, в первой и последней строке, во внутренних конфигурациях и в обособ­ляющих ее формах содержится система отсылок к другим книгам, другим текстам и фразам, которые и образуют узлы языковой сетки. Эта игра отсылок находится в прямой зависимости от того, имеем ли мы дело с математическим трактатом или комментариями к тексту, с историческим повествованием или эпизодом романного цикла, — во всех этих случаях единство книги, понимаемое как средоточие связей, не может быть опи­сано как тождественное» [Фуко 1996: 25].

Почему же форма ^{книги со} стабильной композиционной структурой, определенными эле!*^{1ентами}' ^пР^изванными ее поддерживать (номера ^С_храниц, название час^^{8, оглавлени}е и т. д.), оказывается, по мнению перрида и других ид^^ологов постмодернизма, наследием гутенбергов- ?_к0й эпохи, которое _Tef ^{яет связь с} современностью? С точки зрения Дер- книга это спС^с°б передачи «уже конституированного смысла»,

есть оформленное _с0Д^еР^жание, возникшее до окончательного облаче­ния в текст [Derrida 19с*⁷ 0): ²⁶У Развивая эту идею Деррида, М. М. Суб­ботин пишет: «Книга _п^^{>едставляет и} оформляет свое содержание как не­что целое, замкнутое ''завернутое в переплет"». Именно для этого со­держание ' представляет^^{51 в} Ф°Р^{ме единой} иерархической структуры. В этом и состоит глуб*^{ШНЬ1и СМЬ1СЛ} линейности. Ведь наиболее полная иерархизация осуществ/"^{яется именно П}Р^И линейном упорядочении, когда каждый элемент заним^*^ет единственное, строго определенное место — после чего-то, перед чеу*"^т

С точки зрения Де^⁵Р^ида' ^ДИКТат книги и предопределенный ею ло-гоцентризм письменного ^{текста вст}упили в непреодолимое противоречие с человеческим сознанр^^ем' ^{памятью}- Во второй половине XX в. книга перестает быть главным ^{носителем и} хранилищем смысла. В работе «Эд-мон Жабе и вопрос кни^^{и>> авто}Р ^выР^ажает свое недоверие к книге в че­реде риторических вопр?^{осов: <<1}*^{то если} Ф°Р^ма книги не должна быть более моделью для смыс^^{ла? Что если 6ытие} коренным образом пребыва­ет вне книги, вне буквы ' ® трансцендентальное™, которой уже больше не коснуться'написание^ ^и значением, которая не ложится на страницу, а прежде всего встает пе^^{>ед не}^ ^^сли бытие в книге теряется? Если кни­ги - растрата бытия?» [Деррида. Эдмон Жабе и вопрос книги: 96]. В этих вопросах содержи"^{1101 в се}^^{е и отве}ты, выражено представление о том, что книга как матер^^{5иальныи} °б^ъект, в силу своей специфики и по­тенциальных возможност^"^еи' ^{не в силах} зафиксировать память, опыт и со­знание. Чтобы понять этсЯ^{т тезис} Деррида, необходимо обратиться к фе­номену следа, который _Яв^^ляется ключевым в его философской концепции текста. Деррида берет это *л^{онятие и}. соответственно, сам термин у Фрейда.

Как известно основ-*¹™⁶ положения теории следа формулируются Фрейдом при разработке -'Теории памяти. В том, что Фрейд связывает по­нятия памяти и письменна⁰⁰™' ^{нет ниче}го принципиально нового для за­падной культуры ибо ещ# ^е Платон и Аристотель говорили о письменно­сти в связи с теми отнош^^ениями' ^к0Т0Р^ые складываются между разумом ^и опытом, между перцепц*-^{ией и памятью}- ^у Фрейда можно найти опреде­ленные аналогии между аг^^аедом' ^или иллюзорным знаком памяти, и пись­менным знаком. Письмен^^{ность как} феномен человеческой цивилизации понимается им расширите^^{ельно и становится} определенной метафорой. Наиболее часто появляется ^{она в} Работах о снах как о единственно воз­можной форме соприкоснс7°^{вения созна}ния и бессознательного. Характе-Ризуя расширительную тр*^^1КТОВКУ письменности у Фрейда, Деррида рас­сматривает и развивает его идеи о психике как о неком пишущем аппара те [Деррида. Фрейд и сцена письменности]. Фрейд рассуждает на тему каков же должен быть этот идеальный процесс фиксации мнемоническо го следа, который оставляют впечатления действительности в нашем соз нании после акта непосредственной перцепции. Все известные цивилиза ции способы фиксации следов несовершенны, как и сама линейная пись­менность. Психический аппарат, согласно Фрейду, должен писать таки образом, чтобы фиксируя нечто, тем не менее не оставлять постоянны следов, — как если бы существовала чистая страница для каждой новой перцепции. И здесь мы сталкиваемся с неразрешимым противоречием; связанным с функционированием человеческой памяти. Ни один носи­тель письменного текста, существовавший до появления компьютера, не в силах его преодолеть. Лист бумаги сохраняет следы, однако быстро заполняется, восковая дощечка легко может восстановить изначальную чистоту поверхности, но это достигается за счет уничтожения ранее за-? фиксированных следов. «Все поверхности классического письма содер­жат в себе лишь по одному преимуществу из тех двух, которые Фрейд хотел бы сохранить в аппарате психического письма» [Гурко 2001:31].

Примечательно, что и Фрейд, и Деррида связывают выход из проти­воречий традиционной письменности с появлением некоего нового носи­теля письменного текста. Для Фрейда это был «Волшебный пишущий блокнот», изобретенный в начале XX в.; его принцип основан на соеди­нении вощеного листа и резиновой пластины. Текст, написанный на нем палочкой, виден, пока лист соприкасается с пластиной, если их разъеди­нить, он перестает быть видимым, оставаясь тем не менее зафиксирован­ным на пластине-основе. Незамысловатый «Волшебный блокнот» для Фрейда был прямой аналогией функционирования психического аппара­та. С этой точки зрения, он мог бы считаться идеальным носителем «пси­хического письма».

Деррида, пытавшийся более чем полвека спустя найти выход из про­тиворечий многовековой книжной традиции, также видел перспективу в обретении письменным текстом нового, более совершенного носителя. В своих поздних работах, написанных уже под впечатлением от успехов новых информационных технологий, Деррида приходит к выводу о том, что именно компьютер способен стать идеальным носителем письменно­го текста. Однако и в новейшей технологии Деррида видел определенные недостатки — она связывает текстовые отрывки слишком прямолинейно и однозначно, подобно тому, как связаны, например, условие задачи и ее ответ [Harland 1987: 148].

Конечно, «Волшебный блокнот» Фрейда и интерпретация этой идеи в работах Деррида не сопоставимы по своим масштабам с реалиями со­временного Интернета. Тем не менее сетевые практики подтверждают, что письменный текст является зависимым от характера своего матери­ального носителя, на что указывали ученые. Деррида неоднократно под­_черкивал то, что пренебрежительное невнимание к материальной стороне _текста недопустимо. Одним из недостатков «метафизического» подхода к тексту, последовательно критикуемого им, является вслушивание в некий «голос» (бытия, Бога, вещей самих по себе), т. е. зависимость от опреде­ленного типа дискурса, и отход от самого текста, игнорирование его ма-_териальной стороны как чего-то вторичного по отношению к смыслу, g _этом французский семиотик, несмотря на всю близость теоретических _по3иций, полемизирует с М. М. Бахтиным. Как известно, Бахтин считал, _чхо словесное искусство не создает внешней пространственной формы: по его мнению, зрительные впечатления, создаваемые в процессе воспри­ятия письменного текста, не имеют практически никакого значения [Бах­тин 1979: 83-84].

Как и предчувствовал Деррида, смена материального носителя по­зволила на практике преодолеть линейность. По сути, гипертекстовые практики — это и есть деконструкция текста, призванная вскрыть то, что подавляется книжной линейностью. Только в сложном переплетении тек­стовых фрагментов материализуются зыбкие следы, запечатленные дей­ствительностью в индивидуальном сознании, в результате чего может произойти рождение нового смысла. Такой подход к письменному тексту и его потенциям в донесении смысла формулирует эпиграф к книге «Письмо и различие»: «Единственная новизна целого — в расположении читаемого» (Предисловие к «Броску кости»). Данный эпиграф перекли­кается с другой цитатой, предпосланной одной из частей статьи «Сила и значение» из этой же книги: «Существуют чудовищные линии... Линия сама по себе не имеет значения; чтобы придать ей выразительность, нуж­ная вторая. Великий закон» (Делакруа).

Помимо намеченных идеологических параллелей, интересно также рассмотреть повествовательную манеру Деррида в аспекте стилистики электронного гипертекста. Как было отмечено, в основе гипертекстовых практик, формирующих нелинейность, — своеобразная «игра» со словом и его значениями [Дедова 2004 (2)]. При гипертекстовом переходе слово, являющееся источником ссылки, начинает принадлежать сразу двум кон­текстам, формируя между ними непредсказуемые смысловые отношения. Точно так же использует нюансы смысловых оттенков слова Деррида, что является одной из самых характерных черт его научного стиля.

Популярность Деррида, совершенно особая роль этого автора в фор­мировании постструктуралистских концепций находятся «в вопиющем противоречии» [Ильин 1996: 8] со сложностью его стиля. Манера изло­жения идей и аргументации Деррида является наглядным примером его деконструктивистского подхода к тексту. «Само по себе творчество Дер-Риды в известной степени можно было бы назвать обширным, нескон­чаемым комментарием к чужим мыслям и к самому себе, в результате Чего его собственная мысль "ускользает" от четких дефиниций и одно­значных определений» [Ильин 1996: 9]. Он играет со словом и со смыс­лом, нарушая контекстные связи, бесконечно наделяя слово все новыми и новыми значениями. Его стиль, нарочито усложненный, становится спо­собом своеобразной рефлексии над смыслом. Примером этому могут служить термины Деррида, обозначающие отправные понятия его теории и ставшие уже классическими: presence, difierance, dissemination. Мы специально здесь отказались от перевода терминов, так как на практике это сделать очень трудно. «Presence» — это не только «наличие», как в подавляющем большинстве случаев термин переводится на русский язык, но одновременно и «присутствие», причем присутствие здесь и сейчас, в «настоящем времени». Термин dissemination также осмысляется в результате пересечения значений слова во французском языке; его можно перевести и как «рассеивание, разбрасывание семян», и как «распростра­нение» — сведений, идей и т. п. Вместо «difference» (может быть переве­дено как «различие», «отличие») — термина, принятого в семиотике и лингвистике, — Деррида вводит пишущийся через «а» неологизм «differance», который достаточно условно можно перевести как «разли­чение». Это вносит в значение термина оттенок процессуальности (а не результативности), нарушения временных связей, отсрочки результата в будущем, так как глагол «differer», от которого образовано новое слово, во французском языке имеет два значения — 'различаться, расходиться (во мнениях)' и 'отсрочивать, медлить с чем-то'. Данная терминологиче­ская игра приобретает особую семантическую утонченность ввиду того, что вводимое в научную практику слово, на самом деле, оказывается не неологизмом, а всего лишь неографизмом. Два термина различаются только в письменном варианте, а произношение их одинаково. Тем са­мым Деррида, безусловно, стремится акцентировать один из своих прин­ципиально важных постулатов — приоритет письменного слова, по срав­нению с устным.

Итак, если говорить о философии письменного текста, идеологиче­ски наиболее адекватной стратегиям электронного гипертекста, то это, безусловно, концепция Жака Деррида, постструктуралиста sans pareil (по выражению И. П. Ильина). Т. Нельсон, первым сформулировавший принципы электронного гипертекста, никогда не ссылается на работы Деррида (по крайней мере, нам об этом не известно). Собственно, книги Деррида, принесшие ему мировую известность, выходят в 1967 г. (три практически одновременно!), то есть уже после того как в 1965 г. Нель­сон выступает со своей идеей электронного гипертекста [Nelson 1965]. Но все же первая постструктуралистская статья Деррида, где он, полеми­зируя со структурализмом, последовательно излагает свою концепцию письма, была опубликована в 1963 г. Именно в ней формулируются важ­нейшие идеи постструктуралистского понимания сущности текста, в ча­стности, уравниваются в правах по отношению к тексту автор и читатель: «Письмо — это... метафора-для-другого-в-виду-другого-здесь-и-теперь, метафора как возможность другого здесь-и-теперь, метафора как метафи-

_Зцка, в которой бытие вынуждено скрываться, если хочешь, чтобы появи­лось другое» [Деррида. Сила и значение: 41]. Не следует также забывать о том, что именно в США окончательно складывается деконструктивизм как практика критического анализа художественного текста. Мы имеем в виду прежде всего так называемую «Йельскую школу»: П. де Мана, дж. Миллера, Дж. Хартмана. Представители этой школы поддержива­ли самые тесные личные контакты с Ж. Деррида и по праву могут счи­таться его учениками. В 1970-е и 1980-е гг. в США деконструктивизм был самым влиятельным литературным критическим направлением, «да и сейчас продолжает сохранять свое значение, несмотря на явно усили­вающиеся протесты части критиков против его засилья» [Ильин 1996: 177]. Американский деконструктивизм формировался на протяжении 1970-х гг. в ходе активной переработки идей французского постструк­турализма с позиций национальных традиций американского литерату­роведения с его принципом «тщательного прочтения», то есть практиче­ски в те же годы, когда осуществлялись первые опыты сетевой реализа­ции письменного текста и создавались соответствующие компьютерные программы.

Поскольку теоретические концепции Ж. Деррида и Т. Нельсона объ­единяет не только время возникновения, но и явственная идеологическая близость, вероятно, можно предположить их взаимовлияние. Этих авто­ров сближает также и то, что их идеи, сформулированные в середине 1960-х гг., оказали в последней трети XX в. самое существенное влияние на развитие науки о тексте.