1794 Году в письме к Гримму отрицательно высказывается о своих прежних

кумирах.

"Я вчера вспомнила, - пишет она, - что вы мне говорили не раз: этот

век есть век приготовлений. Я прибавлю, что приготовления эти состояли в

том, чтобы приготовить грязь и грязных людей разного рода, которые

производят, производили и будут производить бесконечные несчастья и

бесчисленное множество несчастных".

В следующем 1795 году Екатерина пишет, что философы-просветители

имели только две основных цели - уничтожение христианства и монархии во

Франции.

"Я бестрепетно буду ждать благоприятной минуты, когда вам будет

угодно оправдать в моем мнении философов и их прислужников в том, что они

участвовали в революции, особливо же в энциклопедии, ибо Гельвеций и

дєАламбер оба сознались покойному прусскому королю, что эта книга имела

только две цели: первую уничтожить христианскую религию, вторую уничтожить

королевскую власть. Об этом говорили уже в 1777 г.".

"Я ошиблась, - признается Екатерина, - ...закроем наши высокоумные

книги и примемся за букварь".

III

10 августа 1792 года якобинцы свергли конституционную монархию,

которой они добивались и которой они клялись в верности. 12 августа

королевская семья была арестована. 17 августа был утвержден чрезвычайный

трибунал. В сентябре начался революционный террор. 20 сентября войска

монархической коалиции были разбиты. 21 сентября была провозглашена

республика. Войска якобинцев вторглись в Сардинское королевство и Бельгию.

Людовик XVI погибает на эшафоте.

"С получением известия о злодейском умерщвлении короля французского,

- записывает в дневнике секретарь Екатерины II Храповицкий, - ее величество

слегла в постель, и больна и печальна".

Брату Людовика XVI графу ДєАртуа Екатерина передает на организацию

борьбы с якобинцами миллион рублей и вручает шпагу с надписью на лезвии: "С

Богом за Короля".

Свободная борьба простив вольтерьянства и масонства стала возможной

только после осуждения Новикова и закрытия "Дружеского общества". До этого

идеологическая борьба с вольтерьянцами и масонами "была делом опасным, как

для светских лиц, так и для духовенства".

Л. Знаменский в своем "Руководстве к русской церковной истории"

отмечает, что положение белого духовенства при Екатерине было не лучше, чем

положение монашества.

"Белое духовенство, - пишет он, - пострадало едва ли не более. В эту

эпоху крупных и мелких временщиков, угнетение слабых сильными, оно было

совсем забито. Губернаторы и другие светские начальники забирали

священнослужителей в свои канцелярии, держали под арестом, подвергали

телесным наказаниям".

"Смиренному проповеднику слова Божьего даже некого было вразумлять с

своей кафедры, потому что в той среде, которая нуждалась в его вразумлена,

не принято было ни ходить в церковь, ни тем более слушать какие-нибудь

проповеди".

Обличать же вольтерьянцев и масонов вне храма, принимая их

распространенность среди сильных мира сего, было опасно.

Однажды, когда Тихон Задонский вступил в спор с

помещиком-вольтерьянцем и стал опровергать его рассуждения, то помещик дал

ему пощечину.

Только высшее духовенство осмеливалось выступать против французских

философов. Были изданы сочинения: "Вольтер обнаженный", "Вольтер

изобличенный", "Посрамленный безбожник и натуралист" и многие другие. Но

писать против материалистов и атеистов надо было с опаской, оглядываясь на

императрицу-философа.

Тогдашний либерализм, как и современный, так горячо ратовавший за

свободу убеждения, оказывался очень фанатичен, когда эта свобода задевала

его самого.

Только испугавшись размаха революционных событий во Франции

Екатерина II, княгиня Дашкова и другие вольтерьянцы (далеко не все)

начинают бить отбой.

Французская революционная литература конфискуется. Уничтожаются

первые четыре тома полного собрания сочинений Вольтера, изданные тамбовским

помещиком Рахманиновым. Разрешают печатать книги против Вольтера и других

философов -"просветителей". Но дело уже сделано. Граф П. С. Потемкин с

тревогой пишет в 1794 году, что последователи французов, "обояющие слепые

умы народные мнимою вольностью, умножаются".

Майор Пассек в написанной оде призывает брать пример с французов "и

истратить царский род". Полиция даже у крестьян, работавших в Петербурге,

находила рукописи революционного содержания, "Естественно было поколебаться

всем нам, - пишет В. Н. Каразин, - воспитанным в конце осьмнадцатого века".

XXII. МИФ О "ЗЛАТОМ ВЕКЕ ЕКАТЕРИНЫ II" И

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА

I

"Златой век" Екатерины Великой это только один из многих

исторических мифов, созданных историками-интеллигентами. За внешне

блестящим фасадом скрывалось далеко не блестящее, состояние государства и

народа.

Бесконечные любовные увлечения Екатерины II очень дорого стоили

русскому народу. Фавориты не довольствовались теми щедрыми наградами,

которыми вознаграждала их Екатерина, а еще сами расхищали народные

средства. Во время второй турецкой войны Потемкин, например, представил

весьма поверхностный и неточный отчет вместо 55 миллионов только на 41

миллион.

Много вреда принесла привычка Екатерины превращать своих любовников

в государственных деятелей. Толковым из всех ее фаворитов оказался один

Потемкин. Все же остальные принесли только вред государству. Фаворит Зубов,

которого Екатерина считала выдающимся государственным деятелем,

ознаменовал, по оценке историка Валишевского, свою "государственную

деятельность" следующими результатами:

"Подорванная дисциплина в армии, развитие роскоши и сибаритства в

офицерских кругах, опустошенная казна и переполненные тюрьмы таковы по

словам компетентных авторитетов, памятники административной деятельности

фаворита в области внутренней политики." (50)

Только один фаворит Ланской не лез в государственные деятели, так

как, по остроумному выражению историка Валишевского, "не обнаруживал

претензий, чуждых его специальному назначению".

Вот, что пишет например, Валишевский в своем исследовании о эпохе

Екатерины "Вокруг Трона".

"Ее империя также обнаруживает для внимательных наблюдателей

признаки истощения и нужды. В письме, к графу Воронцову от 3 апреля 1755

года Безбородко подводит итог общему положению и картина получается крайне

мрачная: чтобы встретить турецкую флотилию из 35 кораблей, выставленных

Портой на Черном море, имеется только десять судов, наполовину сгнивших:

они были построены из плохого материала, флот из весельных галер, на

который рассчитывали, вовсе не существует"

...Сухопутная армия выглядит лучше, но она дорого стоит, потому что

ею страшно плохо управляют и не на что удовлетворять ее нужды...

"Безбородко принадлежит к числу недовольных, но его свидетельство не

единичное. Современники почти единодушны в своем мнении о приближающемся

страшном кризисе: политика Екатерины довела все пружины правительственной

машины до такого напряжения, которое далеко превышает силу их

сопротивления: во всех областях средства не могут удовлетворить

предъявляемых к ним требованиям, и Россия не может выдержать той роли,

которую ей навязали".

Екатерина же пытается убедить других и себя, что все прекрасно, что

политика "мудрой северной Минервы" приносит роскошные плоды.

"Я весела и резва, как зяблик", - пишет она Гримму. Но русскому

народу в этот момент, как и раньше, жилось не весело под управлением

веселой, как зяблик Императрицы-философа.

Общие выводы, которые делает последний видный предреволюционный

историк С. Платонов, подводя итоги царствования Екатерины II, так же

противоречивы, как и сделанные им оценки итогов государственной

деятельности отца Петра и самого Петра. В "Учебнике русской истории" эти

выводы представляют лукавую систему недоговоренностей и легко разоблачаемых

натяжек.

Изложение царствования Екатерины II он начинает фразой:

"Царствование Императрицы Екатерины II было одним из самых замечательных в

русской истории". Появление ряда талантливых деятелей в эпоху Екатерины

Платонов объясняет не тем, что это есть результат того, что русская нация

духовно начала выздоравливать после сокрушительной революции, совершенной

Петром и последствий "правления" его преемников, а только тем, что

Екатерина умела выбирать себе сотрудников.

С. Платонов чрезвычайно высоко расценивает нелепый "Наказ"

Екатерины, составленный на основании утопических воззрений французских

философов об "идеальном государстве", но потом сам пишет, что "за полтора

года законодательных работ она убедилась, что дело стоит на неверном пути".

Больше депутаты для выработки "идеальных законов" не созывались. То есть

дело кончилось пшиком.

Преобразования же в административном устройстве, по оценке

Платонова, "представляли собой последнюю ступень в общем ходе возвышения

дворянского сословия". "Блестящие результаты" для Императрицы-философа,

заявлявшей в "Наказе" о своем горячем стремлении утвердить основы

государства на началах справедливости и "вольности". Положение основной

массы народа крестьянства при Екатерине не, улучшилось, а ухудшалось.

"Екатерина, - указывает С. Платонов, - достигла лишь того, что дала

"вольность" дворянству и доставила ему влиятельное положение в местной

администрации". Вольности же крестьянам дать ей не удалось, даже и в малой

доле. Взойдя незаконно на престол с помощью заговора, Екатерина все свое

царствование зависела от дворянской среды, которая дала ей участников

заговора, убийц ее мужа и пополняла ряды ее "орлов". Поэтому Екатерина II

была Императрицей-философом, дворянской царицей, но не царицей, стоящей на

страже интересов всей нации.

Это признает и Платонов, "когда личные взгляды Екатерины совпадали с

взглядами дворянства, - сообщает он, - они осуществлялись, когда же

совпадения не было, императрица встречала непонимание, несочувствие, даже

противодействие, и обыкновенно уступала косности господствующей среды".

Следовательно фактически правила не Екатерина, а господствующая Среда - т.

е. дворянство.

"В других областях своей деятельности, - указывает Платонов, -

просвещенная Императрица не была так связана и не встречала вообще

препятствий, кроме того, что собственные ее философские и политические

правила оказывались вообще неприложимыми к практике по своей отвлеченности

и полному несоответствию условиями русской жизни."

На зависимость Екатерины от возведших ее на престол указывает и граф

А. Р. Воронцов в статье "Примечания на некоторые статьи, касающиеся

России". "О революции, коей возведена была Императрица Вторая на престол

российский, нет нужды распространяться, понеже; все сие обстоятельства еще

свежи в памяти: но того умолчать нельзя, что самый образ ее вступления на

престол заключал в себе многие неудобности, кои имели влияние на все ее

царствование" (Первая книжка "Чтения Моск. общ. истории и древностей").

"Коротко сказать, - пишет Державин в своих воспоминаниях, - сия

мудрая и сильная Государыня, ежели в суждении строгого потомства не удержит

по вечность имя великой, то потому только, что не всегда держалась

священной справедливости, но угождала своим окружающим, а паче своим

любимцам, как бы боясь раздражать их; и потому добродетель не могла, так

сказать, сквозь сей закоулок пробиться и вознестись до надлежащего величия;

но если рассуждать, что она была человеком, что первый шаг ее восшествия на

престол был не непорочен, то и должно было окружить себя людьми

несправедливыми и угодниками ее страстей; против которых явно восставать,

может быть, и опасалась, ибо они ее поддерживали" ("Рус. Беседа" 1859 г.,

кн. IV, стр. 387).

К чему привели философские и политические взгляды Екатерины в

области управления церковью и духовного развития общества в духе

вольтерьянства, нам известно. "Екатерина II считала себя слугой Вольтера, и

должно краснеть православному человеку при чтении ее корреспонденции с

Вольтером. Если протестанты могут рассматривать Петра, как одного из своих,

то неверующие - Екатерину, ибо она высмеивает церемонии и таинства своей

церкви в этой корреспонденции: ее дух нечестия вокруг нее и костюмы -

зеркало ее неверующей души." (51)

Земледелие в результате неправильной политики Правительства пришло в

упадок. Это привело к сильному росту цен. В 1760 году при Елизавете

четверть ржи на Гжатской пристани стоила, например, 86 копеек, в 1763 году,

в начале правления Екатерины II, поднялась до 96 копеек. А в 1783 году

стоила 7 рублей или в 8 раз дороже. "По всем сим вышесказанным

обстоятельствам, - пишет Щербатов "В размышлениях о нынешнем в 1787 году

почти повсеместном голоде в России", - удивительно ли, что цены хлеба час

от часу возвышались, и при бывших в двух прошедших 1785 и 1786 годах

неурожая не токмо до чрезвычайности дошла, но даже и сыскать хлеба на

пропитании негде, и люди едят лист, сено и мох и с голоду помирают, а

вызябший весь ржаной хлеб, в нынешнюю с 1786 на 1787 год зиму в

Плодоноснейших губерниях не оставляет и надежды, чем бы обсеменить в

будущем году землю, и вящим голодом народу угрожает".

По свидетельству того же Щербатова ("О состоянии России в

рассуждении денег и хлеба"):

"Московская, Калужская, Тульская, Рязанская, Белгородская,

Тамбовская губернии, вся Малороссия претерпевает непомерный голод, едят

солому, мякину, листья, сено, лебеду, но и сего уже недостает, ибо к

несчастью и лебеда не родилась и оной четверть по четыре рубля покупают.

Когда мне из Алексинской волости привезли хлеб, испеченный из толченого

сена, два из мякины и три из лебеды, он в ужас меня привел, ибо едва на

четверть тут четвертка овсяной муки положена. Но как я некоторым сей

показал, мне сказали, что еще сей хорош, а есть гораздо хуже. А однако

никакого распоряжения дальше, то есть до исхода февраля месяца, не сделано

о прокормлении бедного народа для прокормления того народа, который

составляет силу империи..."

Именно в это самое время, зимою и весною 1787 года Екатерина

совершила свое знаменитое путешествие по России. В то время когда народ по

всей России голодал, придворные старались инсценировать, что народ всюду

благоденствует под мудрым управлением императрицы-философа. В сочинении

Павла Сумарокова "Черты Екатерины Великой" мы читаем: "Ее появления

походили на радостные, посменные торжества; толпы народа окружали карету,

воины в строю встречали, дворяне, прочие сословия наперерыв учреждали

угощения: везде арки, лавровые венки, обелиски, освещения; везде пиршества,

прославления, милость и удовольствия..."

Принц де Линь сообщает, что каждый день знаменовался раздачею

брильянтов, балами, фейерверками и иллюминациями верст на десять в

окружности...

Задуманный Екатериной (мы знаем, как она боялась широкого развития

народного образования), широкий план развития сети народных училищ, ей, -

по словам Платонова, -"завершить не удалось: при ней было открыто несколько

губернских училищ ("гимназий"), не везде были открыты уездные; и не было

учреждено ни одного университета".

"В отношении финансов, - пишет Платонов, - время императрицы

замечательно водворением у нас бумажного денежного обращения".

Результаты этого "замечательного водворения" по оценке Платонова,

таковы: "В конце царствования Екатерины ассигнаций обращалось уже на 150

миллионов", а разменного металлического фонда для них почти не было.

Явились обычные последствия такого порядка: цена ассигнаций поколебалась и

упала в полтора раза против звонкой монеты (ассигнационный рубль стоил не

дороже 68 копеек), а цена всех товаров поднялась. Таким образом денежное

обращение пришло в беспорядок и дурно отразилось на всем хозяйственном

обиходе страны".

Все утверждения С. Платонова, полностью уничтожаются следующим

утверждением, которое он делает в "Лекциях по русской истории". В "Лекциях"

он заявляет, что эпоха Екатерины "была завершением уклонений от

старо-русского быта" которые развивались в XVIII веке и что "внутренняя

деятельность Екатерины узаконила ненормальные последствия темных эпох XVIII

века". А если дело обстояло так, то как возможно утверждать, что

царствованием Екатерины было одним из самых замечательных в русской

истории?

Признания со стороны потомства Екатерина может заслужить только тем,

что при ней границы русского государства снова как и во времена Киевской

Руси были доведены до берегов Черного моря и окончательно подорвали военную

мощь старинных врагов России - Турции и Польши.

Но присоединение Польши, древнего самобытного государства к России

надо уже признать ошибкой, которая принесла в дальнейшем России тяжелые

политические последствия, надолго, если не навсегда зародив ненависть у

поляков к русскому народу. Большим несчастием для России было и то, что

вместе с поляками в составе русского государства оказалось большое число

евреев.

II

Объективно верную историческую оценку политических итогов

царствования Екатерины II дал только Пушкин в своих "заметках по русской

истории XVIII века".

"Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, пишет

Пушкин, - она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше

дворянство. Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею

пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивление

потомства".

"Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, на молчала.

Ободренные таковою слабостью, они не знали меры своему корыстолюбию, и

самые отдаленные родственники временщика с жадностью пользовались кратким

его царствованием. Отселе произошли огромные имения вовсе неизвестных

фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа:

от канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно. Таким

образом развратная государыня развратила и свое государство

Екатерина уничтожила звание (справедливее - название) рабства и

раздарила около миллиона государственных крестьян (т. е. свободных

хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции.

Екатерина уничтожила пытку, а тайная канцелярия процветала под ее

патриархальным правлением..."

"Современные иностранные писатели, - указывает Пушкин, - осыпали

Екатерину чрезмерными похвалами; очень естественно: они знали ее только по

переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла

путешествовать".

Пушкин отмечает, что "...Греческое вероисповедание, отдельное от

всех прочих, дает нам особенный национальный характер".

Петр I понимал это и желая подорвать источник духовного своеобразия

русского народа, со всей силой своего деспотизма обрушился на православие и

всячески старался подорвать силу русского монашества.

"Петр, - отмечает Пушкин, - презирал человечество, может быть,

более, чем Наполеон" и делает следующие примечания: "История представляет

около него всеобщее рабство... все состояния, окованные без разбора, были

равны перед его дубинкой. Все дрожало, все безмолвно повиновалось".

Екатерина, II заняла по отношению к православию позицию Петра I и

всех его преемников.

"Екатерина, - пишет Пушкин, - явно гнала духовенство, жертвуя тем

своему неограниченному властолюбию и угождая духу времени. Но, лишив его

независимого состояния и ограничив монастырские доходы, она нанесла сильный

удар просвещению народному. Семинарии пришли в совершенный упадок. Многие

деревни нуждаются в священниках. Бедность и невежество этих людей,

необходимых в государстве, их унижает и отнимает у них самую возможность

заниматься важной своей должностью. От сего происходит в нашем народе

презрение к попам и равнодушие к отечественной религии".

"В России, - заключает дальше Пушкин, - влияние духовенства столь же

было благотворно, сколь пагубно в землях римско-католических. Там оно,

признавая главою своею папу, составляло особое общество, независимое от

гражданских законов, и вечно налагало суеверные законы просвещению. У нас,

напротив того, завися, как и все состояния, от единой власти, но

огражденное святыней религии, оно всегда было посредником между народом и

государем, как между человеком и божеством. Мы обязаны монахам нашей

историей, следственно и просвещением. Екатерина знала все это и имела свои

виды".

Заслугу царствования Екатерины II Пушкин видит только в том, что она

окончательно подорвала мощь извечных врагов России - Польши и Швеции. "Но,

- пишет Пушкин, - со временем история оценит влияние ее царствования на

нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и

терпимости, народ угнетенный наместниками (и помещиками. Б. Б.), казну

расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии,

ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с

философами ее столетия, - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее

славной памяти от проклятия России".

Несмотря на свою краткость, эта оценка Пушкина является самой

верной, исторически совершенно точной оценкой, той роковой роли, которую

сыграла Императрица-философ" в истории России.

"Непомерная роскошь, - пишет граф Воронцов, - послабление всем

злоупотреблениям, жадность к обогащению и награждение участвующих во всех

сих злоупотреблениях довели до того, что и самое учреждение о губерниях

считалось почти в тягость, да и люди едва ли уж не, желали в 1796 году

скорой перемены, которая, по естественной кончине сей государыни и

воспоследствовала" ("Чтения Моск. Общ. Истории", Кн. I, стр. 95-96).

XXIII. ПЕРВЫЕ ПРОБЛЕСКИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО МИРОСОЗЕРЦАНИЯ

Французить нам престать пора

На Русь пора!

Д е р ж а в и н

I

Несмотря на совершенно ненормальные условия развития духовной жизни

в России в итоге совершенной Петром I революции, во второй половине

восемнадцатого столетия в России все же появляется ряд крупных даровитых

деятелей.

Св. Тихон Задонский и Паисий Величковский противопоставляют

преподаваемому в духовных семинариях богословию (опирающемуся на

православно-протестантские взгляды Ф. Прокоповича) свое глубокое понимание

духовной сущности Православия. Григорий Сковорода создает оригинальную

систему философии.

Ломоносов в ряде своих научных теорий опережает современную научную

мысль Европы. Появляются даровитые художники, скульпторы, писатели и поэты:

архитекторы Баженов, Казаков, живописцы Рокотов, Левицкий, Боровиковский,

скульпторы Шубин, Козловский, композиторы и музыканты Фомин, Бортнянский,

писатели Крылов, Карамзин, Державин и ряд других.

Появление всех этих людей обычно приписывается реформаторской

деятельности Петра I. Дескать не произведи он свои благодетельные реформы и

не спаси он русское государство от неизбежной гибели, то русская культура

застыла бы на одном месте. Это сознательное искажение истории. Так могут

рассуждать только историки, не верящие в возможность развития самобытной

русской культуры, и игнорирующие такой важный фактор исторического развития

всякого народа, как время. Не соверши Петр I революцию, русский народ,

спустя 75 лет после смерти Петра I, все равно вошел бы в более близкое

соприкосновение с Европой и представители высших слоев общества

познакомились бы и с европейской философией, наукой и искусствами. Но не

искалеченные духовно, питая уважение к вере, предков, к трагической истории

родного народа, к национальной форме власти под руководством которой народ

победил всех своих бесчисленных врагов, они совсем бы иначе подошли бы к

культурному наследству Европы и взяли бы оттуда конечно уже не масонство и

идеи французских просветителей.

Одно перерождение крепостной зависимости в крепостное право

европейского типа лишило русскую культуру большого числа выдающихся

деятелей русской культуры. Только очень немногим даровитым представителям

народных низов, как Ломоносову, скульптору Шубину, земляку Ломоносова,

Баженову удалось выбиться. А сколько даровитых людей не смогли преодолеть

препятствий, которых выдвигало на их пути крепостное право.

А какое огромное количество сил потребовалось русскому народу,

русской монархической власти и православию, чтобы преодолеть тяжелые

последствия, вызванные сокрушительной революцией Петра, чтобы превозмочь

губительные последствия духовного подражания Западу. Какие тяжелые

потрясения вызвала в жизни государства одна передача высшей власти,

согласно личной воле Правителя государства! Каких огромных духовных усилий

потребовалось Карамзину, Фонвизину, Державину, чтобы преодолеть масонство и

вольтерьянство и снова ощутить себя духовно русскими людьми. И сколько их

современников сыграли роковую роль в истории русского народа, так и не

сумев преодолеть "европейскую премудрость".

Время - великое дело. И получи Россия возможность свободного

духовного развития на основе своих самобытных принципов при Петре, и после

Петра, к концу 18 века она наверняка имели бы больше достижений в области

культуры, чем те, которые она имела в "златой век" Екатерины.

Для того, чтобы Пушкин смог духовно преодолеть европейский соблазн и

стать духовно чисто русским писателем, нескольким поколениям русских людей

пришлось прожить в атмосфере безудержного чужебесия.

Всякая революция прерывает и замедляет развитие духовной и

материальной культуры и требуются десятки лет, а иногда и столетие, чтоб

народ смог снова обрести душевное равновесие и получить возможность идти

духовно вперед по предначертанному ему духовному пути. Потребовалось 75 лет

прежде, чем Павел I смог восстановить законный порядок престолонаследия и в

его лице появился снова не дворянский, а общенародный царь и почти два

столетия, чтобы Николай II осознал необходимость восстановления

патриаршества и тем вернуть духовную независимость Православной Церкви.

С большим трудом сквозь увлечение всем западным, начиная с

царствования Елизаветы, начинают пробиваться мысли о том, что

представителям русского образованного общества пора стать снова русскими,

пора сойти с пути подражания европейской культуре и, опираясь на русские

духовные устои, творить самобытную русскую культуру.

В царствование Елизаветы это сознание русской самобытности

выражалось очень редко и туманно. При Екатерине II это сознание стало

проявляться отчетливее и сильнее.

В зрелых годах Фонвизин, начавший свой идейный путь с атеизма и

поклонения Западу, пришел к вере и трезвому национализму. (52) Он понял,

что зло и неправда существует не только в России, но и во всем свете. И,

что подражание Западу не есть всеисцеляюший киндер-бальзам.

"Как истребить, - писал он, - два сопротивные и оба вреднейшие

предрассудка: первый, будто у нас все дурно, а в чужих краях все хорошо;

второй, будто, в чужих краях все дурно, а у нас все хорошо". Этот взгляд у

Фонвизина выработался в результате его путешествий по Европе.

Положение ж в Европе вовсе не было столь блистательным, как это

пытаются изображать русские западники. Наверху блистали Вольтеры, Дидро,

Руссо и их подголоски, а в массе европейского дворянства, не говоря уже о

низших слоях народа, царило невежество. Материальное положение простого

европейского люда было едва ли завиднее, чем в России, несмотря на

усилившийся при Екатерине гнет крепостного права, реформированного

Императрицей на более бесчеловечный европейский образец.

Фонвизин, давший в своих пьесах, согласно моде, карикатурное

изображение нравственной дикости русских дворян, пишет, например, в своих

путевых записках:

"Могу сказать, что, кроме Руссо, который в своей комнате зарылся как

медведь в берлоге, видел я всех здешних лучших авторов. Я в них столько же

обманулся, как и во всей Франции. Все они, выключая малое число, не то, что

заслужили почтения, но достойны презрения, Высокомерие, зависть и коварство

составляют их главный характер".

"Человеческое воображение постигнуть не может, как при таком

множестве способов к просвещению, здешняя земля полнехонька невеждами. Со

мною вседневно случаются такие сцены, что мы катаемся со смеху. Можно

сказать, что в России дворяне по провинциям несказанно лучше здешних, кроме

того, что здешние пустомели имеют наружность лучше".

"Нищих в Саксонии пропасть и самые безотвязные. Коли привяжется, то

целый день бродит за тобой. Одним словом, страждущих от веяния скорби,

гнева и нужды в такой землишке, какова Саксония, я думаю, больше нежели во

всей России".

"Я увидел, - признается Фонвизин, - что во всякой земле худого

гораздо больше, нежели доброго; что люди везде люди; что умные люди везде

редки; что дураков везде изобильно и, словом, что наша нация не хуже ни

которой, и что мы дома можем наслаждаться истинным счастьем, за которым нет

нужды шататься в чужих краях".

В письме Фонвизина П. И. Панину мы читаем следующее:

"Рассматривая состояние французской нации, научился я различать

вольность по праву от действительной вольности. Наш народ не имеет первой,

но последнею в многом наслаждается. Напротив того французы, имея право

вольности, живут в сущем рабстве".

Державин призывал в одном из своих стихов:

"Французить на престать пора,

На Русь пора!"

Державин ценил в человеке не разум, как вольтерьянцы и масоны, а

божественное начало в человеке.

"Великость в человеке Бог", - писал он уже в одном из ранних своих

произведений ("Ода на великость"). Державин понимает народность воинского

искусства Суворова. Оплакивая его смерть он пишет:

Кто пред ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари,

В стуже и в зное меч закаляя

Спать на соломе, бдеть до зари,

Тысячи воинств, стен и затворов,

С горстью Россиян все побеждать?

Для Державина русский народ не стадо дикарей, которых надо дыбой и

кнутом приобщать к европейской культуре, а народ, в котором православная

вера и мученическая история выковала драгоценные качества национального

характера.

На склоне жизни, славя победу русского народа над Наполеоном,

Державин писал:

О Росс! О доблестный народ,

Единственный, великодушный,

Великий, сильный, славой звучный,

Изящностью своих доброт!

По мышцам ты неутомимый,

По духу ты непобедимый,

По сердцу прост, по чувству добр,

Ты в счастьи тих, в несчастьи бодр...

Державин был один из немногих выдающихся людей "Златого века"

Екатерины, которого не коснулась зараза вольтерьянства и масонства. Это

дало возможность стать первым подлинно русским поэтом. Его ода "Бог"

драгоценный перл русской религиозной поэзии.

Совершенно русским человеком по своему мировоззрению был Суворов. Он

был, пожалуй, по своему миросозерцанию самым русским из всех людей

Екатерининской эпохи. Суворов говорил: "Горжусь тем, что я русский". Желая

упрекнуть офицеров и солдат он говорил: "Ты не русский", "Пойми, что ты

русский", "Это не по-русски!"

Суворов был прекрасно образованным человеком, но прочитанные им

книги французских философов и мистиков не смогли поколебать его чисто

русского мировоззрения.

Резко отрицательно относился Суворов к осуществлению царства

"равенства, братства и свободы" с помощью насилий.

С французом Ланжероном в 1790 году у Суворова происходит следующий

разговор:

"- Где вы получили этот крест?

- В Финляндии, у принца Нассауского!

- Нассауского? Нассауского? Это мой друг! Он бросается на шею

Ланжерона и тотчас же:

- Говорите по-русски?

- Нет, Генерал.

- Тем хуже! Это прекрасный язык.

Он начал декламировать стихи Державина, но остановился и сказал:

- Господа французы, вы из вольтерьянизма ударились в жан-жакизм,

потом в райнализм, затем и миработизм, и это конец всего".

Проблема Европы и отношения к европейской культуре остро встала

перед русским сознанием благодаря французской революции и не только

Карамзин осудил ее цели и кровавые методы.

"Слово республика, - как писал Герцен, - имело у нас нравственный

смысл. Увлечение идеей республики далеко выходило за пределы чисто

политической сферы и было тесно связано с общей верой в торжество разума в

историческом движении, с верой в возможность построить жизнь на началах

рациональных. Этот то исторический оптимизм, эта вера в просвещение и

прогресс и были потрясены у русских людей французской революцией: первые

сомнения в ценности самых основ европейской жизни выросли именно отсюда."

(53)

Многие поняли, что "высокая мораль" французской философии была

основной причиной пролития рек человеческой крови во всем мире в течении

двадцати пяти лет. Державин писал:

От философов просвещения

От лишней царской доброты

Ты пала в хаос развращения

И в бездну вечной срамоты.

II

Ярким представителем пробивающегося русского национального сознания

является и Карамзин. Карамзин, как и Фонвизин, прошел сложный духовный путь

прежде чем стать представителем русского национального сознания. В юности

Карамзин был масоном. Карамзин жил в Москве в доме, принадлежавшем

масонскому "Дружескому обществу". Он дружил с масонами А. А. Петровым и

другом Радищева масоном Кутузовым.

Карамзин жил в одной комнате с Петровым. Свое тогдашнее жилище

Карамзин описывает так: "Оно разделено было тремя перегородками: в одной

стоял на столике, покрытом красным сукном, гипсовый бюст мистика Шварца...

другая освящена была Иисусом на кресте под покрывалом черного крепа".

Одно время Карамзин редактирует издаваемый "Дружеским обществом"

первый русский детский журнал "Детское чтение". Но после путешествия за

границу Карамзин расходится с масонами.

Карамзин путешествовал по Европе в начале французской революции в