I, есть главным образом история дворянства и история того, как

заимствованные европейские политические идеи отражались на политическом

развитии послепетровской России.

Почитатель Петра I Г. Федотов в книге "И есть и будет" (Размышления

о России и революции), принужден все же отметить, что после петровской

революции широкие массы народа, перестали понимать Россию: "Что касается

государственного смысла Империи, то он едва ли доходил до народного

сознания. Россия с Петра перестала быть понятной русскому народу. Он не

представлял себе ни ее границ, ни ее задач, ни ее внешних врагов, которые

были ясны и конкретны для него в московском царстве. Выветривание

государственного сознания продолжалось беспрерывно за два века Империи."

После петровской революции, из всех слоев русского общества, одно

только дворянство было носителем государственного сознания. После Петра I

носители высшей власти имели политическую опору исключительно в

государственном инстинкте и государственном сознании дворянства, с каждым

царствованием все более и более европеизировавшегося. Все остальные слои

народа были оттеснены от управления государством и постепенно совершенно

перестали интересоваться его судьбой.

После подавления восстания декабристов перестает интересоваться

судьбой России и дворянство. Образованное общество не ограничивается только

равнодушием, а, наоборот, постоянно оказывает сопротивление

преобразовательным замыслам Николая I. На смену масонам и декабристам

приходят новые идейные противники самодержавия, православия и вообще

русской культуры.

Николая I ненавидели родственники, свойственники и политические

единомышленники декабристов. Многие из дворян видели в нем узурпатора

политических прав дворянства и никак не могли простить ему, что он сумел

вырваться из политической опеки дворянства и стал править не считаясь с

сословными интересами дворянства. Князь Д. Д. Оболенский, - потомок

декабриста, выросший в либеральной дворянской среде пишет в своих "Заметках

о прошлом", что "В этой среде привычны были осуждения действий

правительства и, прежде всего поступков Императора Николая Павловича.

Родной внук декабриста, я рос в семье, по традиции предубежденной против

Императора. И только на возрасте, переехав в Петербург, я разобрался в

исторической правде и изменил свои отрицательные взгляды на Императора

Николая I". (Кн. Д. Д. Оболенский. Заметки о прошлом. Двуглавый Орел. щ 15.

Париж)

Все большее число дворян стремится покинуть военную и

государственную службу и засесть в родовых усадьбах. "Дворянин остается

государем над своими рабами, перестав нести на своих плечах - тяжесть

Империи. Начинается процесс обезгосударствления, "дезэтизации" дворянства,

по своим роковым последствиям для государства аналогичный процессу

секуляризации культуры для Церкви". "...Конечно, дворянство еще служит, еще

воюет, но из чтения Пушкина, как и Вигеля, выносишь впечатление, что оно

больше всего наслаждается жизнью. Эта утонченная праздная среда оказалась

великолепным питомником для экзотических плодов культуры. Но самая их

экзотичность внушает тревогу. Именно отрыв части дворянства - как наиболее

культурной - от государственного дела усиливает заложенную в духе

Петровской реформы (не реформы, а революции. - Б. Б.) беспочвенность его

культуры" "Дворянство начинает становиться поставщиком лишних людей... Лишь

небольшая часть их поглощается впоследствии революционным движением.

Основной слой оседает в усадьбах, определяя своим упадочным бытом упадочные

настроения русского 19-го века."

...Бытописатели дворянской России - Григорович, Тургенев, Гончаров,

Писемский - оставили нам недвусмысленную картину вырождавшегося быта. Она

скрашивается еще не изжитой жизнерадостностью, буйством физических сил.

Охота, любовь, лукулловские пиры и неистощимые выдумки на развлечения -

заслоняют иппократово лицо недуга. Но что за этим? Дворянин, который,

дослужившись до первого, корнетского чина, выходит в отставку, чтобы

гоняться за зайцами и дурить всю жизнь, становится типичным явлением. Если

бы он, по крайней мере, переменил службу на хозяйство. Но хозяйство всегда

было слабым местом русского дворянства. Хозяйство, т.е. неумелые затеи,

окончательно разоряют помещика, который может существовать лишь за счет

дарового труда рабов. Исключения были. Но все экономическое развитие XIX

века - быстрая ликвидация дворянского землевладения после освобождения, -

говорит о малой жизненности помещичьего хозяйства. Дворянин, переставший

быть политической силой, не делается и силой хозяйственной. Он до конца, до

дней революции, не перестает давать русской культуре людей, имена которых

служат ее украшением. Но он же отравляет эту культуру своим смертельным

недугом, имя которому "атония". (Атония - жизненная вялость,

расслабленность. - Б. Б.)

Самое поразительное, что эта "атония" принимается многими за

выражение русского духа. Обломов - за национального героя. Наши классики -

бытописатели дворянства - искали положительных, сильных героев среди

иностранцев, не находя их вокруг себя. Только Мельников и Лесков

запечатлели подлинно русские и героические образы, найдя их в нетронутых

дворянской культурой слоях народа. Лесков - этот кроткий и склонный к

идиллии писатель - становится жестоким, когда подходит к дворянскому быту.

Самый могучий отпрыск дворянского ствола в русской литературе, Толстой,

произнес самый беспощадный суд над породившей его культурой и подрубил под

корень вековое дерево" (Г. Федотов. "И есть и будет". Стр. 17-18.)

И чем дальше разрастается отчуждение между царской властью и

дворянством, тем все более и более тухнет у дворянства патриотическое

сознание. Дворянство все менее и менее интересуется политической судьбой

России. Каково внутреннее и внешнее политическое положение России, в тот

или иной момент, может ли правительство учитывая это положение провести те

или иные реформы - это мало интересует образованное общество. Правительство

осуждают не считаясь с реальной политической обстановкой внутри России и за

ее рубежами. Тревога за политические судьбы России становится все более и

более делом только царей и узких правящих кругов.

Самоустранение, значительной части, дворянства от участия в

строительстве Империи неизбежно должно привести к усилению бюрократии. "До

тех пор чрезмерный рост и вредное значение бюрократического управления было

несколько ослаблено влиянием дворянства, которое находилось в тесной и

непосредственной связи с верховной властью. Но дворянство потеряло

возможность (точнее - отказалось пользоваться этой возможностью. - Б. Б.)

исполнять прежнюю роль связи между верховной властью и нацией. А на месте

этой связи ничего не было создано. С упразднением социально-исторической

роли дворянства, около верховной власти остались только ее бюрократические

служебные органы.

Это было роковое обстоятельство, которое разъединило Царя и народ в

тот момент, когда их единение было наиболее необходимо" (Л. Тихомиров.

Монархическая Государственность III, стр. 225).

XXXIV

Николай I стал управлять с помощью бюрократии вовсе не потому, что

он был сторонником бюрократических методов управления. Он стал управлять

Россией с помощью чиновников только после того, как убедился что русское

образованное общество не хочет помогать ему. Что же оставалось после этого

делать Николаю I как не опереться на созданный Сперанским бюрократический

аппарат? Да, но этот аппарат был очень плох, - говорят противники Николая

I! Да, он был очень плох! Но разве в этом виноват один Николай Первый? 125

лет до него, коверкали и ломали существовавшие формы управления и объявляли

гениями тех кто их коверкал, но стоило только появиться царю, который

признал вредными те идеи, на основании которых коверкался правительственный

аппарат, как почему то он и оказался виновным в негодности

правительственного аппарата.

Бюрократия в царствование Имп. Николая сильно развилась не потому,

что этого желал Николай I, а потому, что проведенная в царствование

Александра масоном Сперанским реформа государственного аппарата была

проведена так, что благоприятствовала сильному развитию бюрократии. По

мнению В. Ключевского "Сперанский справедливо считается основателем нового

русского бюрократизма" (Курс Рус. ист. ч. V, стр. 191). В своих планах

перестройки государственного управления Сперанский преследовал определенную

цель. Меньшевичка по убеждениям, еврейка родом, Шварц, (литературный

псевдоним В. Александрова) в рецензии на вышедшую в США книгу М. Раева

"Михаил Сперанский" с восторгом отмечает, что "Сущность преобразования,

Сперанский видел в том, чтобы ограничить дотоле самодержавное правление.

Чтобы провести это в жизнь, надо было разделить власть на три категории -

законодательную, исполнительную и судебную".

Карамзин правильно угадал истинный смысл преобразования Сперанского

когда сказал: "Он шьет нам кафтан по чужой мерке, новая форма его законов

чужда русским". Как верно отмечает С. Середонин в Русском Биографическом

Словаре, вышедшем в 1909 году, Сперанский был "своего рода Пушкиным для

бюрократии: как великий поэт, точно чародей, владел думами и чувствами

поколений, так что над развивавшимся бюрократизмом долго парил образ

Сперанского".

Многие же выдающиеся русские историки, в том числе и Ключевский,

считают Сперанского таким же великим государственным деятелем, как и Петра.

При чем сделанная Ключевским характеристика Сперанского столь

противоречива, что кажется - Ключевский издевается над почитателями

Сперанского и мстит кому-то, приказавшему ему именовать Сперанского одним

из самых выдающихся русских государственных деятелей. Похвалы Ключевского -

хуже обвинений, которые делают по адресу Сперанского его враги. "Ум его, -

пишет Ключевский, - вырос в работе над отвлеченными понятиями и привык с

пренебрежением относиться к простым житейским явлениям или, говоря

философским жаргоном, к конкретным эпирическим фактам бытия".

"Картина, кажется ясна - человек ум которого "привык с

пренебрежением относиться к простым житейским явлениям" не может быть

выдающимся государственным деятелем, поскольку государственному деятелю все

время приходится иметь дело именно с "конкретными эмпирическими фактами

быта". Ключевский это, конечно, отлично понимает и поэтому в следующей

фразе, желая смягчить свой приговор уму Сперанского заявляет: "Философия