§ 7. Источники советского социалистического права

Общее учение марксизма о праве.

Парадокс, казалось бы, сам Карл Маркс - дипломированный юрист, кому как не ему испытывать пиетет к праву и государству, но он вслед за отрицанием современного ему государственного порядка стал отрицать один из важнейших устоев общества вообще - право как таковое. Маркс объявил право, как и все остальное, относимое им к надстройке, иллюзией, явлением, не имеющим реальных оснований в мире, за исключением самого галлюцинирующего субъекта, подвергнутого капиталистической эксплуатации. Освобождение от иллюзий требовало развернутой критики "действительности" с позиции реального основания - производственных отношений. Таким образом, марксистская теория права, если ее, конечно, можно назвать теорией, убийственно повлияла на советскую юридическую науку.

Первое, право представляет собой систему воззрений, которую лучше всего передает такой термин, как "идеология". Фактически марксизм - это еще одна попытка метафизического объяснения права. Отказывая праву в праве на объяснение того, как оно есть (an sich), Маркс стремился внести в правопонимание собственную концепцию.

И это было бы еще полбеды. Вся мировая правовая наука представляет собой своего рода дуализм учения о праве, когда его объяснение основанием имеет само право (позитивизм) или когда основанием является нечто другое: феномены свободы, сознания, психики, экономики и т.д. Последние учения относятся к разряду метафизических. Так вот, настоящая беда была в том, что марксистская метафизика в силу названой выше идеологичности исследовала то, что остается в сознании человека, пережившего, грубо говоря, акт классового насилия. В Манифесте коммунистической партии подчеркивалось, что "ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса".

Второе, любое научное осмысление правовой действительности, даже в метафизическом ключе, чревато было для марксиста-ученого только одним - все осмысление превращалось в огульную критику права предшествующих формаций. Советская юридическая наука за все время своего существования так и не смогла родить труд, равный по авторитету и влиянию на научную мировую мысль хотя бы такой книге, как "Чистое учение о праве" Ганса Кельзена или "Понятие права" Герберта Харта. Вместо этого читатель в трудах советских юристов находил только одно: буржуазные извращенцы Кельзен и Харт чего-то там не поняли, что-то напутали и т.д.

В силу идеологического своего характера право в Советской России должно было испытать серьезные метаморфозы. В связи с изменением господствующего типа производственных отношений право из равного масштаба, применимого к заведомо неравным субъектам, должно было превратиться в меру уравнивания заведомо неравных субъектов. Тем самым право отрицает свою прежнюю сущность, становясь новым, социалистическим правом. Эта новая сущность, по образному выражению Энгельса, делала его пригодным разве что только для музея. Вместо правового регулирования отношений общество переходило на стадию научного регулирования, главным элементом которого стало бы руководство не людьми, а процессами. В этом была утопическая суть марксистской концепции.

Советское учение о праве.

Вся история советской науки может быть разделена на два неравных периода: до 1938 г. и после. До 1938 г. в советской доктрине права исследователь может выделить и обозначить несколько направлений или школ, которые по сравнению с последующим бесцветным периодом развития несут на себе отпечаток некоторой интеллектуальной свободы, можно сказать, разномыслия. Впрочем, этим достоинство той эпохи и ограничивается. Безусловно, разномыслие не касалось главного - специфики марксистского правопонимания. Это правопонимание, как было сказано выше, было закреплено в официальном акте Советской власти - Руководящих началах по уголовному праву РСФСР (СУ РСФСР. 1919. N 66. Ст. 590). Пункт первый этих Начал гласил: "Право - это система (порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной его силой". Именно это относительно лапидарное определение вызвало к жизни творения таких ученых, как Пашуканис, Стучка, Курский и иже с ними. Именно в их трудах формулировались положения о праве как о мере нормативного или организованного насилия, праве как специфической форме выражения рыночных отношений, отношений производства и пр. Для этих "творцов" была весьма характерна недопустимая форма критики своих буржуазных оппонентов.

Дело, впрочем, зачастую не ограничивалось площадной руганью, очевидно, в подражание первоучителям - Марксу и Ленину, для которых был характерен именно такой стиль полемики. "Опыт показывает, - писал Гурвич (известный советский юрист 20 - 30-х гг.), - что в борьбе против непрошенных прожектеров и их контрреволюционных проектов существует лишь одно действительное средство - Бутырки" [Гурвич. 1923. С. 16]. Читатель волен спросить: что вызвало гнев этого "ученого"? Оказывается, особая точка зрения первого наркома юстиции в советском правительстве левого эсера Штейнберга по поводу проекта первой советской Конституции.

К слову сказать, Бутырки - это не совсем метафора! В 20 - 30-е гг. большевики, например, практиковали следующий прием революционной перековки старой царской профессуры, оставленной ими на развод нового поколения советской интеллигенции. Перед великими пролетарскими праздниками профессора появлялись в университетских аудиториях для чтения лекций с узелками личных вещей, что называется, "шильце, мыльце и смена белья". Казалось бы, зачем? А затем, что, отчитав лекцию, гражданин профессор должен был самостоятельно в полном сознании и здравом уме отправиться в тюрьму и просидеть там в общей камере с уголовниками все время пролетарских праздников! Так, и только так, в общении с урками, по мнению коммунистов, он мог постичь азы марксизма, поменять, так сказать, свое правосознание.

В 1938 г. произошел коренной перелом в умонастроении советских юристов. В июне указанного года было проведено Всесоюзное совещание по вопросам науки советского государства и права, которое навсегда покончило с разномыслием в советской доктрине. По сути, как совершенно верно отмечал в свое время Ганс Кельзен, Вышинский - главное действующее лицо на этом мероприятии - произвел ревизию марксистского правопонимания [Kelsen. 1955. С. 125]. Вышинский выступил с заявлением, разумеется, санкционированным свыше, в котором мы находим следующие положения: "Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества" [а. Вышинский. 1938. С. 183].

Это определение Вышинского фактически предопределило путь развития советской доктрины вплоть до падения Советской власти и, что может показаться парадоксальным, спасло советскую юридическую науку от полной деградации, к которой ее вели исследования Стучек - Пашуканисов и К. Фактически Вышинский возродил в СССР одну из форм позитивизма, основанного на старом и добром буржуазном легизме, с таким блеском сформулированном небезызвестным Дж. Остином в его "Lectures on Jurisprudence". Концепция Вышинского хоть в минимальной степени, но способствовала восстановлению в СССР банальных форм законности, без которых любое общество обречено на неуправляемое, анархическое саморазложение. И хотя впоследствии заклинания хранить социалистическую законность стали частью повседневного советского ритуала, за которым продолжали существовать разные формы произвола, все же эти заклинания, освященные авторитетом права как такового (an sich), способствовали стабилизации правоприменительной практики в дальнейшем. Это определение сделало главное - упразднило такую злейшую форму произвола, как революционное правосознание, заменявшее советским идеологам понятие права вообще.

Источники советского социалистического права.

Ирония истории заключается в том, что само выражение "советское право" изначально несло в себе негативный смысл. Стучка писал по этому поводу в одной из своих работ: "Впервые мы это слово встретили в проектах буржуазных спецов как некоторого рода ругательство, как противопоставление общему праву, т.е. праву буржуазному. Тогда советское право понималось как отрицание всякого права.

Еще не так давно даже среди коммунистов слышны были разговоры, что это словосочетание представляет собой какую-то несуразность" [Стучка. 1964. С. 583]. В общем-то последнее замечание очень верное, советское право, безусловно, было несуразностью "высшего исторического типа". Этот "венец творения", разумеется, имел специфические формы выражения, собственные источники, совокупность которых представляла собой следующую картину.

Труды основоположников марксизма-ленинизма. Выше, полагаем, мы показали, как произведения Маркса, Энгельса и Ленина, высказанные в них идеи инспирировали действия русских коммунистов, в том числе и в законотворческой сфере. Все мероприятия большевиков по строительству нового типа общественных отношений вызваны трудами вышеназванных "мыслителей". И хотя мы не найдем прямых указаний на труды Маркса и Ленина в текстах нормативных актов, достаточно взглянуть на советские Конституции, чтобы понять, что декларативность их прямо пропорциональна тем идеям, авторство которых бесспорно принадлежит "классикам".

Революционное правосознание (совесть) пролетариата. Согласно Декрету о суде N 1 оно являлось главным источником восполнения пробельности советского законодательства в первые десятилетия существования Советской власти. Пункт 5 Декрета гласил: "Местные суды решают дела именем Российской Республики и руководствуются в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию". Эта революционная совесть пролетариата знала некоторые конкретные формы. Например, такую, как отрицание фундаментального принципа права, запрещающего обратную силу уголовного закона.

Так, прим. 3 к ст. 10 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г. гласило следующее: "В случаях привлечения к уголовной ответственности за активные действия и активную работу против рабочего класса и революционного движения, проявленную на ответственных или особо секретных должностях при царском строе, а равно в случае совершения контрреволюционного преступления применение давности в каждом конкретном случае предоставляется усмотрению суда" (СЗ СССР. 1924. N 24). То, что советский суд не утруждал себя особенно объективной оценкой подобного положения, ясно хотя бы из того, что преследование лиц за совершение контрреволюционных преступлений до Октябрьского переворота осуществлялось вплоть до конца 1950-х гг., а то и позднее. Судьба небезызвестного монархического деятеля В.В. Шульгина может служить тому лишним подтверждением. Такую же обратную силу знал и гражданский закон (ст. 4 Вводного закона к ГК РСФСР. СУ РСФСР. 1922. N 71. Ст. 904). Впрочем, общее ограничение придания обратной силы закону в гражданско-правовой сфере было сделано: "Никакие споры по гражданским правоотношениям, возникшим до 7 ноября 1917 г., не принимаются к рассмотрению судебными и иными учреждениями республики" (ст. 2 Ввод. зак.).

Другим примером проявления революционной совести можно назвать широкую аналогию уголовного закона, введенную ст. 10 УК РСФСР 1922 г.: "В случае отсутствия в уголовном Кодексе прямых указаний на отдельные виды преступлений наказания или меры социальной защиты применяются согласно статьям Уголовного кодекса, предусматривающим наиболее сходные по важности и роду преступления, с соблюдением правил общей части сего Кодекса". С незначительными редакционными правками это положение перекочевало в ст. 16 УК ред. 1926 г. и действовало вплоть до 1960 г. до введения в силу нового УК, запретившего аналогию уголовного закона.

Как показали недавние исследования этого феномена отечественным юристом И.А. Шаповаловым, фактически революционная совесть означала возрождение архаичных форм сознания права, сопоставимого с уровнем сознания варваров эпохи Leges Barbarorum, по сути эпохи "Русской Правды"!

Вот яркий образчик проявления этой совести: "Разрешите предложить вам против царской опричнины, исходя из государственных соображений и для обеспечения спокойствия рабоче-крестьянской России следующее: офицеров жандармских, полицейских и классных чинов полиции, а также министров и т.п. высших дворян с крупными помещиками во главе, как имело до ста десятин включительно, сюда же все чины охранного отделения и тайной полиции, сгруппировать и отправить все без исключения вышеуказанные категории в Соловецкий монастырь, убрав из последнего всех монахов и попов... Лица, уличенные в агитации против СССР судом, - грузи в хлопушку Трубецкого бастиона, незачем тратить патроны" [Письма во власть. 1988. С. 419 - 420].

Еще более поразительно, что в деревнях крестьяне предлагали вернуться к таким архаичным формам следствия, как свод и гонение следа!

Закон. Закон в смысле lex был известен советской системе права под несколькими наименованиями. В смысле lex fundamentalis в первую очередь следует выделить советские Конституции, которые, кстати, все имели пояснения, что они являются еще и "основными законами" страны. Советское понятие конституции было довольно прагматичным. Советская доктрина восприняла классическую формулу конституции, согласно которой конституция является документом, закрепляющим на определенный временной срок соотношение классовых сил в обществе. Этой формулой обусловливались этапы конституционного развития СССР. Однако советские конституции являли собой еще и пример так называемого научного подхода. Дело в том, что большевики искренне приняли тезис Маркса о том, что созданная им идеология является единственно верной наукой. Большевики всерьез полагали, что советская система управления есть научное управление, что развитие их общества подчинено объективным законам развития. Эти законы открыты и изучены марксистской наукой, а управление в буржуазном обществе стихийно построено на игре неосознанных и, следовательно, ненаучных сил.

Советское социалистическое право согласно этой концепции тоже принимало наукообразную форму. В советских учебниках по теории права, например, совершенно серьезно утверждалось, что "социалистическое право опирается на подлинно научные знания о развитии общества, на закономерности социального прогресса" [Теория. 1969. С. 367 - 368]. Именно этим своеобразным культом наукообразности объясняется более чем странный стиль и содержание советских конституций, разительно отличавшиеся от текстов основных законов цивилизованных стран мира. Последнее, о чем следует упомянуть в связи с этим, это то, что фактически до 1924 г. нормы конституционного значения в СССР принимал не один, а несколько органов. Только в 1924 г. состоялось уточнение этого порядка, когда за Съездом Советов СССР было сохранено исключительное право определения принципов конституционного строя (ст. 2 Конст. СССР 1924; ср. п. "а" ст. 49 Конст. РСФСР 1918 г.).

Далее, под законом в смысле lex generalis вплоть до 1936 г. понимали совершенно разнородные акты: "декреты", "постановления", "распоряжения", "кодексы", "основные начала" и собственно "законы". Такой вывод мы делаем на основе анализа тех статей Конституции, которые наделяли высшие органы Советской власти законодательными полномочиями. Напомним, что согласно Конституции 1924 г. правом издания норм характера lex generalis обладали такие органы, как Съезд Советов СССР и союзных республик, ЦИК СССР и союзных республик, СНК СССР и СТО СССР и соответственно союзных республик в том числе. Следует тем не менее помнить, что названные органы государственной власти союзных республик издавали нормативные акты (законы) с ограничением по территории. Однако в истории СССР были известны случаи, когда законодательство одной республики распространялось на территорию другой. Так было в самом начале 1920-х гг., когда законы РСФСР получали прямое действие на территории других республик, так случилось в 1940 г. после инкорпорации Прибалтийских республик в состав СССР (Вед. ВС СССР. 1940. N 46).

Закон в смысле lex specialis мог иметь наименования "распоряжение", "декрет", "постановление". Издавали их те же самые органы, которые издавали и общие законы.

После 1936 г. в связи с упорядочиванием законотворчества в СССР единственным законодательным органом становится Верховный Совет СССР и союзных республик (ст. 32 Конст.).

Указ. Указ - вид нормативного акта, появившегося в советском праве в связи с принятием Конституции 1936 г. Так стали называть акты, принимавшиеся Президиумом Верховного Совета (п. "б" ст. 49 Конст.). По своему содержанию указы подразделялись на вносящие изменения в действующее законодательство и по вопросам собственного ведения (ст. 49 Конст. 1936 г., ст. 121 Конст. 1977 г.). Указы, вносившие изменения в законодательство, подлежали утверждению Верховным Советом на его ближайшей сессии.

Подзаконные нормативные акты. К данной категории источников советского права относились акты нормативного характера, издаваемые органами управления. До 1936 г. к этой категории можно было отнести акты, изданные в силу распорядительной компетенции некоторых высших органов Советской власти: СНК, СТО и т.п. Однако как до указанной даты, так и после акты Правительства СССР, сначала СНК, а потом и Совета Министров, издаваемые им во исполнение собственной компетенции, закрепленной в Конституции, можно и нужно было относить к категории подзаконных актов. В качестве подзаконных актов Правительства СССР можно назвать постановления и распоряжения Совмина СССР. Считалось, что постановления содержали в себе нормы более широкого характера, нежели нормы, изданные в форме распоряжения.

К категории подзаконных актов следует отнести акты, издававшиеся наркоматами, потом министерствами и ведомствами СССР и союзных республик. Собственная нормотворческая компетенция за последними закреплялась законами и Конституциями. Так, п. "в" ст. 6 Об. пол. о НК СССР 1923 г. выделял собственную компетенцию наркомата, в пределах которой тот был уполномочен издавать постановления, распоряжения и инструкции. Особо в этой связи следует отметить то, что ведомства очень часто служили своего рода экспертной инстанцией, которой поручалось составить проект декрета, закона и тому подобного нормативного акта типа lex generalis. На это совершенно четко указывала норма п. "б" ст. 6 Об. пол. о НК СССР.

Нормативные акты министерств и ведомств классифицировались по своей форме: положения, инструкции, приказы и распоряжения; и по своему предмету регулирования: акты внутреннего управления, акты внешнего управления, акты технического нормирования и акты, регулирующие отношения в пределах отрасли, находящейся в управлении министерства или ведомства. В отношении формы нормативных актов министерств и ведомств следует отметить, что различие их обусловлено было как характером норм (общих и специальных), так и предметом регулирования.

Партийные документы. Положение Коммунистической партии как партии правящей напрямую выражалось в том, что ряд ее внутренних документов и решений имели нормативное значение для всей страны. На самой ранней стадии формирования советского права одни из официально применимых в судах и учреждениях источниками права были Программа РКП(б), а также ряд постановлений и резолюций, принимаемых ее руководящими органами. В дальнейшем такие партийные документы, как ее Программа, резолюции и постановления съездов и т.п., стали рассматриваться как общие директивы развития общества, план, так сказать, действий на будущее. Чтобы убедиться в этом, достаточно беглого сравнения текста докладов Генерального секретаря на партийных съездах с принимаемым бюджетом страны и некоторыми законами.

Тем не менее особую формализованную группу нормативных источников советского права в СССР составляли так называемые совместные постановления. Было три категории подобных совместных постановлений: 1) ЦК ВКП(б) (КПСС) и СНК (СМ) СССР; 2) ЦК КПСС, СМ СССР и Президиума ВС СССР и 3) ЦК КПСС, СМ СССР и ВЦСПС. Первые издавались по вопросам общего государственного управления, вторые могут быть отнесены к актам верховного управления - образование органов чрезвычайной власти, например, в годы войны, третьи регулировали вопросы трудовых отношений и социального обеспечения советских граждан.

Руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР. Несмотря на резкое и полное неприятие советской доктриной теории судебного прецедента (res iudicata) в качестве источника права, тем не менее советская судебная практика выработала в некотором роде его суррогат. Основанием к его появлению, думается, был тот общий принцип судоустройства, согласно которому высшая судебная инстанция надзирает в кассационном порядке за единообразным и правомерным вынесением нижестоящими судами решений. В силу этой необходимости высшая инстанция сама в первую очередь обязана придерживаться единообразия в собственной практике. Именно в этом обычно видят корень нормативности решений вышестоящей инстанции. Но советская практика пошла несколько дальше. Неустроенность правовой системы первых лет Советской власти вынуждала высшую судебную инстанцию в лице Верховного Суда СССР давать указания судам по вопросам правоприменения.

Первое руководящее разъяснение было дано уже 3 ноября 1924 г. Первоначально практика шла по пути дачи разъяснений по вопросам союзного законодательства верховным судам союзных республик, что соответствовало норме ст. 2 Пол. о Верхсуде 1923 г. Но на основании ст. 4 того же Положения эти разъяснения оказались обязательными для всех судов и учреждений страны. Новое Положение о Верховном Суде 1929 г. наделило высшую инстанцию СССР самостоятельным правом дачи разъяснений по собственной инициативе, ранее Суд был лишен такой возможности. Суд получил также право дачи разъяснений по вопросам союзного законодательства по запросу СНК и Президиума ЦИК СССР. В 1934 г. Верховный Суд получает право издания обязательных директив для верховных судов союзных республик по вопросам правоприменения. В 1938 г. в связи с принятием Закона о судоустройстве в СССР право дачи разъяснений закрепляется за Пленумом Верховного Суда СССР, но право контроля за выполнением этих разъяснений Суд пока не получил. Это право начинает складываться только после 1957 г. после издания нового Положения о Верховном Суде СССР. Так, п. "в" ст. 9 Положения гласил, что Пленум Верховного Суда СССР "рассматривает материалы обобщения судебной практики по вопросам применения законодательства при рассмотрении судебных дел".

Наконец, право контроля за выполнением разъяснений было напрямую предусмотрено ч. 2 ст. 3 Закона о Верховном Суде СССР 1979 г. Таким образом, в советском праве сформировался принцип отмены судебных решений на основании невыполнения или неправильного выполнения руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР. Дополнительное основание к данной практике можно найти в положениях ст. ст. 307 и 346 УПК РСФСР 1964 г.

Систематизация и кодификация советского законодательства.

По самым приблизительным подсчетам общий объем только союзного законодательства к началу 1980-х гг. составил около 50 тыс. нормативных актов. Разобраться в этом огромном количестве источников не представлялось возможным без соответствующей обработки нормативного материала. Осознание возможности такой опасности приходит к большевикам довольно рано, когда материала было еще не так много. Поэтому в начале 1918 г. Наркомат юстиции превращается в рабочий орган по систематизации и кодификации нормативных актов Советской власти. Непосредственно работой в этой сфере ведали два отдела наркомата - законодательных предположений и кодификации (СУ РСФСР. 1917. N 12. Ст. 171; СУ РСФСР. 1918 г. N 20. Ст. 309). В дальнейшем работа над систематизацией сосредоточивается в Комиссии законодательных предположений при СНК СССР, образованной в 1923 г. С 1958 г. работа сосредоточивается в Юридической комиссии при Совете Министров СССР (СП СССР. 1958. N 10. Ст. 89). Однако параллельно в СССР продолжают существовать и другие органы кодификации и систематизации текущего законодательства.

В области обработки нормативного материала коммунисты, разумеется, не смогли выдумать что-нибудь новое. В основном они использовали два приема: кодификацию и инкорпорацию.

Кодификация. Примерами кодификации советского права, безусловно, являются кодексы, которые большевики издавали по различным отраслям права. Однако если говорить о первом опыте кодификации, то, конечно, следует назвать первую волну кодификации 1918 - 1919 гг. В этот период выходит Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве (СУ РСФСР. 1918. N 76 - 77. Ст. 818), Кодекс законов о труде (СУ РСФСР. 1918. N 87 - 88. Ст. 905) и Руководящие начала по уголовному праву РСФСР (СУ РСФСР. 1919. N 66. Ст. 590). Вторая волна, более масштабная, приходилась на 1921 - 1923 гг. и несла с собой издание полномасштабных Уголовного и Гражданского кодексов, а также процессуальных законов. В это время выходят новые КЗоТ и Кодекс законов о браке и семье. Следующая волна, третья уже по счету, приходится на конец 1950-х и начало 1960-х гг., что связано с переходом СССР к "развернутому строительству коммунизма". Эта последняя волна кодификаций, несмотря на заявленную демократизацию советского режима, на самом деле демонстрировала еще большую степень деградации советского материального права. Особенно ярко деградация проявилась в сфере гражданского права. Так, ГК РСФСР 1964 г. ни в какое сравнение не идет с ГК РСФСР 1922 г., юридический язык которого безупречен, а текст самого памятника до сих пор может служить пособием для начинающих юристов по части ясности и краткости выражения своих мыслей, не говоря уж о том, что ГК 1922 г. был действительно юридическим документом, отражавшим богатую палитру гражданских отношений.

Наряду с кодификациями основных отраслей права коммунисты пытались издавать акты по таким отраслям, как морское право - Кодекс торгового мореплавания СССР, воздушное право - Воздушный кодекс СССР. Значительные усилия были затрачены на составление кодексов об административных правонарушениях РСФСР и союзных республик.

Другим примером кодификации советского права следует назвать издание так называемых Основ законодательства СССР и союзных республик. Появление Основ было вызвано конфедеративным устройством СССР, первая Конституция которого наделяла союзные органы власти правом установления общих принципов по отдельным отраслям законодательства (п. п. "п" и "р" ст. 1 Конст. 1924 г.). Первая волна издания Основ приходится на 1920-е гг., вторая - на 1950-е гг. Последние Основы, Основы по гражданскому праву были изданы в канун крушения СССР (Вед. ВС СССР. 1991. N 26. Ст. 733).

Инкорпорация. Первым опытом инкорпорации союзного законодательства является изданное в 1927 г. Систематическое собрание действующих законов СССР. Собрание имело специфическую систему, оно подразделялось на книги, те - на главы. В общем виде Систематическое собрание выглядело следующим образом:

Книга I. Политический строй.

Книга II. Хозяйственный строй.

Книга III. Финансово-бюджетный строй.

Книга IV. Культурное строительство.

Книга V. Судебный строй.

Относительно удачный первый опыт советской инкорпорации вдохновил большевиков на попытку полной инкорпорации действующего законодательства. В этой связи в том же 1927 г. образуется комиссия по подготовке к изданию Свода законов СССР. Проект этого Свода не сохранился, поэтому о его содержании и систематике можно судить только по полемике конца 1920-х гг., ведущая роль в ней принадлежала юристам типа Стучки, издание Свода, по мнению которых, было данью буржуазности, тормозило развитие революционного права. В общем издание не состоялось, но по полемике видно, что составители за основу взяли систему графа М.М. Сперанского и его Свода законов Российской империи 1832 г. Советские составители, так же как и Сперанский, руководствовались простым техническим приемом: lex posteriori derogatpriori, устаревший акт и акт, исполненный по существу, при инкорпорации не учитывались.

Неудачный опыт с изданием Свода тем не менее не был забыт, он был учтен при составлении Хронологических сборников законодательства и систематических собраний, издание которых не прекращалось. В 1970-х г. в СССР состоялось издание Собрания действующего законодательства СССР в пятидесяти томах. Принятие последней Конституции СССР поставило на повестку дня вопрос о необходимости издания Свода законов СССР. Формальное намерение об этом было заявлено еще в 1976 г., т.е. в разгар работы над проектом последней Конституции. В 1978 г. была определена систематика Свода законов, включавшая в себя семь разделов. Первый том одиннадцатитомного Свода вышел уже в 1981 г. а последний - в 1990 г., когда Союз доживал последние месяцы своего существования.

Говоря об инкорпорации советского права, следует упомянуть, что с конца 1920-х гг. союзные республики издавали с определенной периодичностью собственные систематические собрания законов. Например, первое Систематическое собрание законов РСФСР вышло в 1929 г., а УССР - в 1930-м.

* * *

Порядок издания узаконений и распоряжений Советской власти регулировался отдельными постановлениями. Первым таким актом, судя по всему, было Постановление СНК от 30 января 1918 г. "О редактировании и печатании законодательных и правительственных актов" (СУ РСФСР. 1918. N 20. Ст. 309). Этим актом даже устанавливался срок, в течение которого текст Постановления должен был быть обнародован. Последний акт, регулировавший порядок издания нормативных постановлений, - Указ Президиума ВС СССР от 1958 г. "О Порядке опубликования и вступления в силу законов СССР, постановлений и иных актов Верховного Совета СССР, указов и постановлений Президиума Верховного Совета СССР" (Вед. ВС СССР. 1958. N 14. Ст. 275). Редакционная правка этого Указа по времени приходится на 1980 г. (Вед. ВС СССР. 1980. N 20. Ст. 374). Нормативные акты исполнительной власти издавались в порядке, предусмотренном Постановлением Совета Министров СССР от 1959 г. (СП СССР. N 6. Ст. 37). В России порядок опубликования был предусмотрен Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 1958 г. (Вед. ВС РСФСР. 1958. N 10. Ст. 510).