Глава X. Революция и правопорядок

§ 1. Теория и практика социалистической революции. § 2. Составные части практики социалистической революции. § 3. Causa remota и правопорядок.

§ 1. Теория и практика социалистической революции

Понятие революции.

Юридическое определение революции покажется самым простым в ряду возможных дефиниций. Например, известный норвежский юрист Фред Кастберг сформулировал его достаточно лаконично: "изменение или способствование изменению существующего правопорядка неправовыми, незаконными средствами, подразумевающими использование насилия" [Castberg. 1977. С. 16]. Несомненно, что в основе этого ригористичного юридизма лежит традиционный для Запада культ права. Именно для такого подхода характерно положение, что право твориться может только на основе права. Даже схоластическая максима ex factis oritur ius становится своего рода causa - основанием творимого правопорядка, поскольку факт превращается этой максимой в содержание того права, которое порождает.

Однако во всех этих размышлениях можно найти немало парадоксального. Например, в том, что исключительно юридическое определение революции не учитывает такого важного факта, как победоносное ее исполнение. В этом случае незаконное использование силы в новых условиях победившего строя превратится в священное право народа восставать против угнетения. Это право освящено авторитетом Декларации прав человека и гражданина 1789 г. (п. 2) и является своего рода идолом современной правовой культуры, исторически происходящим от позднефеодального facultas insurgendi et resistendi. Но в то же время мы должны помнить другой постулат: право, правопорядок и революция суть вещи несовместные. И расхожее определение революции не может быть иным кроме уже упомянутого ius resistendi.

Трудность тем не менее этого определения станет понятной, когда мы поймем, что право на восстание мало отличимо от обыкновенного бунта, неповиновения властям, которые никак не назовешь революцией. Поэтому определение революции приходится искать скорее в политической сфере как наиболее близкой к юридической сфере в силу общности предмета. Обоснование такому подходу видится в том, что революция, если вспомнить довольно меткое определение Энгельса, считавшего революцию самой авторитарной вещью на свете, представляет собой вещь исключительно политическую по своей сути. Она авторитарна настолько, насколько аполитична и тотальна по своим результатам. Тем не менее цель всякой революции, безусловно, не заключается в грубой жестокости и насилии. Насилие в данном случае только средство достижения цели, которую нереволюционными методами достичь уже невозможно. Только такое, казалось бы, очевидное понимание революции, однако, не подтверждается практикой: как у всякого человека свой даймон, как учил Сократ, так у каждого революционера своя революция. Следовательно, необходимо исследовать прежде всего исторические корни самого понятия.

Общим стало положение, что слово "революция" является изобретением Нового времени, эпохи социальных потрясений XVII, XVIII и XIX в. Но вот парадокс, само слово вошло в политический лексикон из европейской средневековой астрологии, где употреблялось в ином смысле, нежели сейчас. Дело в том, что латинское revolutio означает "возврат в исходное положение". Поэтому когда астрологи говорили, например, что "Венера совершила революцию", это означало, что вторая планета Солнечной системы вернулась в исходное для наблюдения положение в соответствующем знаке Зодиака.

Такое понимание слова "революция", несомненно, шло еще из эпохи античности. Именно тогда была сформулирована циклическая концепция истории, согласно которой политические формы общения представляли неизбежную череду смен отдельных форм политического властвования, но сама череда смен при этом представляла собой замкнутый круг, круг предустановленных природой форм политического общения, исчерпывающую классификацию которых дал еще Аристотель. Политическая форма господства в обществе (civitas) тогда мыслилась как неизбежная предпосылка другой, та - следующей и так далее по замкнутому кругу. Ничего принципиально нового в данном круговращении возникнуть не могло. Очевидно, это только предположение, неизбежность возвращения той или иной политической формы и получила подобное странное на первый взгляд наименование.

Но в эпоху потрясений Нового времени понятие возврата и неизбежность следования человека в замкнутом кругу предустановленных Природой (Провидением) политических форм было заменено идеей линейного Прогресса. Главным действующим субъектом Прогресса стал Демиург - homo faber, который потому умелый, что fortuna suae ipse faber. Прогресс, таким образом, стал представлять собой непрерывное восхождение человека по своеобразной лестнице счастья, где каждая ступенька олицетворяла принципиально новое бытие, политическое в том числе. Эта концепция политической новизны, столь ненавидимая Платоном, скорее всего, и воплотилась в новом понимании термина "revolutio". Революция теперь означала разрыв с традицией, во всяком случае, с прошлой политической формой и восхождение к принципиально новому. Чем радикальнее разрыв, тем революционнее революция.

Выделенные классификационные черты революции позволяют определить типы политических революций. Но прежде чем мы начнем это делать, все же еще раз укажем на эти классификационные черты. (Повторение оправдано жанром работы - учебник, а не монография.) Итак, революция - это всегда разрыв. Чем радикальнее, тем лучше. Причем в понятие радикализма обязательным элементом входит насилие. Разрыв в данном случае становится всего лишь синонимом насилия. Революция - это всегда творение новизны. Именно она есть очевидная цель революции. При этом новизна как цель революции имеет свою непреложную цель. Это творение политического бытия. Этот пафос революции был изложен в теории социалистической революции, принадлежащей К. Марксу. Не владея информацией об этой теории, точнее, без ее учета, ничего нельзя понять в событиях русской истории XX в.!

Что такое настоящий марксизм?

Вопрос, вынесенный в подзаголовок настоящего параграфа, является отнюдь не праздным. Казалось бы, о Марксе и его "философии" известно давно почти все, как-никак в СССР на почве изучения его наследия подвизался целый академический институт. Но если поставить перед собой цель непредвзято понять это явление человеческой мысли, то сразу возникнут вопросы. Проблема заключена в том, что марксизм как система мировоззрения с трудом укладывается в рамки общеевропейской философской традиции. Другая существенная трудность заключена в том, что Маркс, несмотря на объемное эпистолярное наследие, так и не выработал системы своего учения. Потом уже эпигонам Маркса пришлось создавать эту систему, результатом чего явилась чудовищная по своей форме и совершенно эклектичная по содержанию так называемая советская философия или научный коммунизм.

Что касается первой проблемы, проблемы места марксизма в западной философской традиции, то она покажется решаемой с определенной простотой. Марксизм с трудом, но укладывается в традицию европейской, но только не светской, а религиозно-рационалистической мысли протестантского толка. Сам Маркс подчеркивал свое радикальное расхождение с современной ему философией, полагая, что он открыл единственно верную науку, объясняющую действительность, тогда как вся остальная философия есть не что иное, как иллюзия, затемняющая реальность. Вот эта вера Маркса в свою научную непогрешимость и делает его учение своего рода религией. Религиозно-ритуальная сторона марксизма очень ярко дала о себе знать именно в советских гуманитарных науках, хотя в СССР предпринимались серьезные попытки создать "правильную" марксистскую физику и математику. Уже поэтому нельзя считать марксизм ответвлением западной секулярной философии, хотя по частоте употребления гегелевской терминологии марксисты могут дать фору кому угодно. Эта частота употребления диалектических понятий и придавала в некотором роде наукообразность советским наукам, царицей которых являлась советская философия. Не случайно в связи с этим известный специалист по марксизму монах-иезуит Г. Веттер охарактеризовал советскую философию как "материалистический эволюционизм, выраженный в диалектической фразеологии" [Wetter. 1958. С. XI].

Система Марксова учения, напомним, разработанная его эпигонами, очень скоро приобрела характер устоявшейся догматики, составными частями которой стали диалектический материализм, исторический материализм и научный социализм. Именно в такой последовательности изложены основы марксизма его неразлучным другом Ф. Энгельсом - лицом, не имевшим даже законченного среднего образования, - в работе "Анти-Дюринг". Самой нелепой из этой "теодицеи" является ее первая часть - диалектический материализм. Согласно определению "Философской энциклопедии" 1962 г. издания "диалектический материализм - философия марксизма, являющаяся мировоззрением рабочего класса. Будучи подлинно научной, единственно истинной философией, диалектический материализм - это наука, изучающая отношения сознания к объективному материальному миру, наиболее общим законам движения и развития природы, общества и сознания". Из этой наукообразной тарабарщины может быть сделан только один вывод. Диамат - это констатация простых истин о состоянии материи, познаваемых либо опытным, либо, что чаще, интуитивным путем.

Значительно больший интерес представляет вторая составная часть марксизма - исторический материализм. Сердцевина учения исторического материализма как системы взглядов определяется знаменитым схоластическим постулатом: "Бытие определяет сознание". Бытие, по Марксу, это совокупность средств воспроизводства жизни. В общем виде - это способ производства средств, необходимых для поддержания и, соответственно, воспроизводства жизни. Поэтому "способ производства, - говорит Маркс в своей эпохальной работе "Немецкая идеология", - надо рассматривать не только с той стороны, что он является воспроизводством физического существования индивидов. В еще большей степени - это определенный способ деятельности данных индивидов, определенный вид их жизнедеятельности, их определенный образ жизни. Какова жизнедеятельность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает, следовательно, с их производством - совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они это производят. Что представляют собой индивиды - это зависит, следовательно, от материальных условий их производства". В результате подобной напыщенной диалектической галиматьи возможен только один постулат, банальный до невозможности. Решение достигается простым фокусом. "Сознание никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием, а бытие есть реальный процесс их (индивидов. - М.И.) жизни. Если во всей их идеологии люди оказываются поставленными на голову, словно в камере-обскуре, то это явление точно так же проистекает из исторического процесса их жизни, как обратное изображение предметов на сетчатке глаза проистекает из непосредственного физического процесса их жизни".

Так что все, что вы видите, - это обман, аберрация зрения. Вам лишь все кажется. Перед нами действительный материализм демокритовского толка. (Маркс в молодые годы даже написал докторскую диссертацию по Демокриту.) Единственно, что не делает Маркс в подражание своему учителю, он не выкалывает себе глаза, чтоб "не казалось". Получается, что марксизм - это гуманный материализм, когда людям глаза не выкалывают, но им разъясняют, что любое их представление не более, чем превращенная (читай - извращенная) форма их сознания. Зная, что любая форма сознания есть форма иллюзии, Маркс превращает это знание в единственную объективную научную истину. Теперь любая форма познания, научной деятельности и т.п. должна протекать в виде критики этих форм. Это непреложный догмат, отступление от него карается отлучением от живительного источника прекращения иллюзий.

Марксисты, таким образом, становятся группой, назовем ее лучше сектой, претендующей на обладание истиной в последней инстанции. Обладание истиной всегда ведет к стремлению переустроить окружающий мир согласно полученной "истине". Прозелитизм усиливается стократ, если истиной обладает секта. Вспомним знаменитый тезис Маркса о Фейербахе. Поскольку открытая Марксом наука есть единственная наука, она тотальна по сути. Она не знает никаких исключений. Поэтому целостность учения марксизма становится обратной стороной его достоинств. Учение Маркса превращается в догму. Претендуя на исключительную рациональность, марксизм в конце своего пути становится иррациональным, мистическим учением о капитализме, производственных отношениях, базисах и надстройках, товарном фетишизме, производящих силах и тому подобных субъектах, которыми пестрят писания Маркса, Энгельса и иже с ними. Марксизм становится в конце концов опиумом для аристотелевского политического животного.

Однако материализм должен стать историческим. Он должен открыть подлинную историю человечества и описать ее не в категориях иллюзий, а в действительных фактах сознания. Что это значит? Это значит, необходимо найти подлинное, действительное основание, провоцирующее возникновение иллюзий сознания. То, что служит формой и содержанием данной иллюзии, явно не годится в претенденты на действительность. Здесь для Маркса действует схоластический принцип: от подобного может произойти только подобное. Необходимо, следовательно, отыскать такую форму жизнедеятельности человека, которая благодаря своему универсализму должна служить основой человеческой цивилизации вообще. И Маркс находит эту основу - это труд человека.

В более обобщенном виде для Маркса труд становится "производственной деятельностью", "способом производства", "производительной силой", творящей общество и его конкретные, т.е. временные, формы согласно своему внутреннему предназначению. Одним словом, "определенный способ производства или определенная промышленная ступень всегда связаны воедино с определенным способом совместной деятельности, с определенной общественной ступенью, что сам этот способ совместной деятельности есть "производительная сила, что совокупность доступных людям производительных сил обусловливает общественное состояние и что, следовательно, историю человечества всегда необходимо изучать и разрабатывать в связи с историей промышленности и обмена".

Сразу следует оговориться, что данный постулат не выдерживает проверки эмпирическим знанием, поскольку в конкретных исторических формах человеческого общества всегда присутствуют практически все известные истории способы производства, состояние господства для которых является лишь временной, относительной формой их объективного существования. Как, например, в насквозь капиталистических США в середине XIX в. могли уживаться такие формы производства, как рабство и капитализм? Как в насквозь рабовладельческом Древнем Египте могла господствовать такая социалистическая форма труда, как "государственная литургия", а формой оплаты труда был чисто советский принцип распределения? Таких примеров можно привести множество.

Тем не менее Маркс считал, что открыл путь к познанию реальности. Реальность крылась в способах производственных отношений, которым соответствовали формы политических отношений. Такая действительность порождала "объективное" видение реальности. А реальность была такова, что, как заявили Маркс и Энгельс в "Манифесте коммунистической партии", "вся существовавшая дотоле история представляла собой борьбу классов". Действительная история человечества в марксизме превращалась в историю борьбы классов, доказательство существования которых не лишено было определенного онтологического смысла, поскольку именно класс станет главной категорией марксистской теории социалистической революции.

Онтологическое доказательство существования классовой борьбы.

Для Марксовой "диалектики" характерно придание принципиального характера связи между понятием "родовая сущность вещи" и индивидуальным (видовым) проявлением ее свойств. Во многом такой постулат может быть назван схоластическим, во всяком случае, сенсуалистским: вещь есть то, чем она кажется в настоящий момент. Поэтому онтологическое доказательство существования классовой борьбы для Маркса выглядит как очевидный факт окружающего мира производственных отношений. Зримым проявлением этих отношений является противостояние богатых (капиталистов) и бедных (пролетариев). Действительность этого противостояния обусловлена настолько, насколько само это противостояние является выражением общего типа борьбы "верхов" и "низов" любого общества. Борьба тех и других - это родовая сущность любого общества по Марксу. Заметим, что для Гегеля, в верности диалектики которого Маркса безосновательно подозревают, действительность классовой борьбы имела бы смысл тогда, когда эта борьба преследовала бы хоть какой-то рациональный смысл. Впрочем, сам Маркс признавался, что его диалектика - это перевернутая диалектика Гегеля.

Так вот, борьба есть сущность общества, заметим, даже не солидарность в дюркгеймовском смысле, а борьба! Следовательно, любое общество есть лишь временная форма борьбы двух классов за доминирование в обществе. Итак, класс является тем демиургом истории, которая, по Марксу, должна еще только стать настоящей историей, когда в результате борьбы классов появится такой из них, который будет способен осознать свою связь со способом производственных отношений как родовую пуповину, а осознав это, будет способен разорвать ее - произвести самый революционный акт из всех возможных - отрицать самого себя. Для того чтобы это произошло, необходима выработка классового сознания.

Классовое сознание.

Носителем классового сознания является класс. Поэтому первое, на что необходимо обратить внимание, это то, чем является класс на самом деле. Иллюзорное представление, т.е. доисторическое, согласно марксизму, представление о классе говорит о нем как о группе людей, отличие которой от других групп обусловлено различием в имущественном положении. Таков смысл латинского classis, положенного в основу налоговой политики Древнего Рима, от которого и происходит сам термин. Тогда же появляются и наименования классов, ставших благодаря марксизму нарицательными. Так, латинское proletarii означало, что люди, входившие в этот класс, обладают только потомством - proles - в противовес lumpenproletarii, которые capite censi, т.е. не обладают ничем, кроме собственной головы. Выражение указывает, что римские цензоры считали их по головам. Таким образом, понятие класса мало чем отличалось от понятия сословия, корпорации или любой другой группы людей, основой отличия которой от остального населения служил узко понятый критерий группового интереса.

Маркс "усовершенствовал" это доисторическое знание согласно своей теории, связав класс с производственными отношениями. По Марксу деление общества на классы обусловлено наличием в обществе частной собственности. Частная собственность воспроизводит сама себя благодаря трудовой деятельности, производственным отношениям, которые возникают в связи и по поводу частной собственности. Есть люди, у которых эта собственность есть, и есть люди, у которых этой собственности нет. Наличие или отсутствие частной собственности позволяет делить общество на соответствующие классы. Поскольку неимущие вынуждены подвергать себя эксплуатации со стороны частных собственников, то класс собственников (капиталистов, эксплуататоров) находится в непримиримом (антагонистичном) отношении с классом неимущих (пролетариев, эксплуатируемых). Как известно, Ленин лишь улучшил определение класса, выдвинув в качестве главного критерия не саму собственность, а отношение к средствам производства. Иными словами, есть ли у человека право собственности на эти средства или нет. Читателю самостоятельно предлагается определить, насколько такое уточнение является удачным.

Итак, антагонистичные отношения эксплуататоров и эксплуатируемых лишь видимо носят форму мирного сотрудничества. Их борьба усугубляется тем, что благодаря существованию частной собственности происходит все большее отчуждение эксплуатируемых от результатов своего труда. Как следствие, бедные становятся еще беднее. Но производственные отношения при этом развиваются в прямо пропорциональной зависимости от уровня бедности. Чем выше уровень бедности, тем выше уровень производства. В результате невыносимой пауперизации масс эксплуатируемого населения обнаруживается общественное противоречие, которое ведет к революционному взрыву - снятию противоречия между трудом и собственностью.

Этот революционный вывод Маркса одновременно притягателен своим мессианским видением конца истории, совпадающим с ее началом, и одновременно совершенно нелогичным сопоставлением уровня бедности с уровнем производственных отношений. Однако заслуга Маркса не в этом, а в том, что он показал, как благодаря антагонизму эксплуататоров и эксплуатируемых вырабатывается классовое сознание, которое в марксизме понимается как осознание классом себя самого как некоего целого и осознание классом собственного положения в обществе по отношению к другим классам.

По Марксу, это классовое сознание имеет два уровня. Согласно гегелевской диалектике классовое сознание последовательно проходит две ступени своего становления: "an sich" и "fur sich". В принципе любой исторический класс способен достичь первой стадии - стадии осознания себя как самостоятельного целого, познать себя-в-себе. На этом уровне сознания класс осознает свою общность как общность экономических и тому подобных интересов. Именно эта форма классового сознания провоцирует экономическую борьбу эксплуатируемых за улучшение условий своего существования. Но эта форма сознания по своей природе к радикальному переустройству общества привести не может, поскольку она (эта форма) также иллюзорна, как иллюзорно любое представление, не связанное с собственной причиной - производственными отношениями.

Собственное существование эксплуатируемым видится в некой форме природного закона - эксплуатация так же естественна, как естественны любые другие формы человеческой жизнедеятельности. В реальности эта ситуация ведет к фетишизации любого конкретного факта собственного временного существования пролетария, который воспринимает эти факты в виде непреложных результатов действия законов общественного развития. Таким образом, содержание факта общественной жизни отождествляется с содержанием закона, который есть не что иное, как иллюзия, поэтому истинная причина общественного факта продолжает оставаться неизвестной. Классовое сознание эксплуататоров убивает историю, низводя ее до апологетики существующего, так что пролетарию не остается ничего иного, кроме тихого смирения.

Картина резко меняется, когда антагонистическое общение двух классов приводит пролетариат к критике собственного положения в обществе как отражения природы этого самого общества. Место природного, естественного и, как следствие этого, законного положения класса эксплуатируемых замещается понятием отчуждения этого класса от общества, поскольку последнее есть результат труда самого пролетариата, над которым этот пролетариат не властен. Пролетарий, осознав свою отчужденность от результатов своего труда, уже не воспринимает положение своего класса как естественное, раз и навсегда определенное. Он, пролетариат, согласно Марксу, познает истинную причину существования общественных порядков, следовательно, пролетариат постигает действительную историю. Он осознает себя как истинного и единственного творца этой истории.

В таком обществе, чреватом познанием отчуждения пролетариата от результатов собственного труда, в роли "производственной силы" выступает капитал, истолкованный Марксом как система отношений по эксплуатации пролетариата за счет отчуждения так называемого "прибавочного продукта". Истинно революционный скачок в классовом сознании пролетариата происходит, следовательно, тогда, когда эксплуатируемые осознают свою зависимость от этой капиталистической системы, тогда как рациональность ситуации, вся совокупность производственных отношений требуют обратного. Осознание этой обратности и представляет собой фундамент классового сознания "fur sich", оно революционизирует сознание рабочих, познавших собственное отчуждение от общественного производства. Тем самым капитал утрачивает свой естественный флер, он больше не кажется законом общественного развития, поскольку рабочий теперь видит действительную причину своего исторического положения.

Надо заметить, что именно в этом пункте теория "классового сознания" представляет собой одно из самых темных мест марксизма как системы мировоззрения, идеологии или как теории. Дело в том, что эмпирически так и не было доказано появление у пролетариев типа высшей формы классового сознания. У рабочих просто нет ни времени, ни сил, ни образования для выработки этого типа сознания. Казус Иосифа Дицгена только подтверждает это общее правило <1>. Все эти формы были привнесены в рабочее движение извне. Пожалуй, единственной серьезной работой на эту тему является труд известного крупного теоретика марксизма Дьердя (Георга) Лукача "История и классовое сознание. Исследования по марксистской диалектике". Эта книга лишь недавно переведена на русский язык. Но и в этом труде читатель не найдет ни систематического учения, ни ответа на вопрос, как рабочим самим выработать тип классового сознания для себя. Единственный ответ на поставленный вопрос можно найти косвенным образом у Ленина. Согласно Ленину, воспользуемся его фразеологией: революционное сознание в пролетариат привносит революционная интеллигенция, которой претит роль лакея капитала. Хотя Ленин так и не ответил на другой резонный вопрос, возникающий из его варианта ответа: чем холуйство перед пролетариатом лучше холуйства перед капиталом?

--------------------------------

<1> Иосиф Дицген - немецкий рабочий-кожевенник, современник Маркса и Энгельса. Считается, что он самостоятельно, независимо от Маркса, выработал учение, схожее с марксизмом. Однако этот тезис никогда не был подтвержден научным образом. Все работы Дицгена, опубликованные уже в СССР, представляют собой образчик чистейшего графоманства и свидетельствуют только о малообразованности их автора.

Вернемся тем не менее к основной нашей теме. Дальше, после того как рабочий увидел истинную причину собственного исторического положения, происходит нечто волшебное. Сознание, как известно, имеет историческую форму мышления "здесь" и "сейчас". Даже с точки зрения диалектики такая форма мышления объективна, поскольку отражает реальность. Но она же и субъективна, поскольку полный охват мышлением тотальности (всей совокупности причин, приведших к мышлению "здесь" и "сейчас") невозможен. Поэтому всякое сознание, классовое, марксистское и т.п., есть ложное сознание. Ложность предопределена конкретикой выхваченного из процесса мышления его исторического акта: "здесь" и "сейчас" неизбежно пасует перед потоком времени. История, следовательно, - это не то, что действенно на данном отрезке времени, а то, что имеет смысл для довольно долгого срока времени. История становится совокупностью тех идей, которыми руководствуются люди в потоке времени.

Следовательно, необходим инструментарий, посредством которого конкретные формы сознания становились бы вечными, вневременными - sub specie aeternitatis. Но марксизм не способен этого дать. Субъективизм (читай - конкретика) классового сознания будет выбирать из всего потока фактов общественной жизни только те, которые (sic!) выгодны классу с точки зрения его интересов, понятых достаточно узко. Но при этом узкий интерес класса, его субъективное классовое сознание будет стремиться выдавать себя в качестве "мысли, адекватной объективной ситуации людей", как очень метко сказал уже упомянутый нами Д. Лукач. Поэтому любое классовое сознание порочно, поскольку оно ложно. Любое классовое сознание способно порождать только химеры. И классовое сознание пролетариата, по Марксу, родило одну из самых страшных химер - доктрину диктатуры пролетариата.

Доктрина диктатуры пролетариата.

"Классовая борьба, - писал Маркс в письме к Ведемейеру, - необходимо ведет к диктатуре пролетариата... Эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов". Происходит это с неизбежностью потому, что развитие капиталистического общества, как считал Маркс, ведет к гигантскому накоплению богатства на одном полюсе общества и гигантской же пауперизации на другом полюсе того же самого общества. Степень пауперизации такова, что вызывает ничем не купируемые страдания класса пролетариата. Тогда, когда пролетариату становится невыносимо, когда он не в силах более терпеть свое положение, тогда происходит социальный взрыв, названный Марксом социалистической революцией. Именно в этот момент "бьют часы капиталистической эксплуатации, экспроприаторов экспроприируют". Экспроприация экспроприаторов имеет форму гражданской войны. Социалистическая революция возможна только в этой форме. Эта форма имеет своим содержанием "самую авторитарную вещь на свете, которая только возможна, как писал Энгельс, революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т.е. средств чрезвычайно авторитарных. И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством страха, который внушает реакционерам ее оружие". Здесь надо заметить, что опасность все время сидеть на штыках, а как говорил еще Наполеон, это крайне неудобно, мало волнует марксистов. Маркс полагал, что классовая борьба по мере укрепления социализма будет только спадать, хотя такой марксист, как И.В. Сталин, на практике показал обратное. Поэтому диктатура пролетариата, а именно Маркс впервые употребил этот термин, представляется на самом деле институализированной формой бесконечной гражданской войны, конец которой не предвидится.

Итак, пролетариат исторически обречен на стремление к политическому господству. В "Немецкой идеологии" Маркс подчеркивал: "Каждый стремящийся к господству класс, - если даже его господство обусловливает, как это имеет место у пролетариата, уничтожение всей старой общественной формы, - должен прежде всего завоевать себе политическую власть". Пролетариат захватывает эту политическую власть с целью построения нового общества. При этом он выполняет самое главное свое предназначение - предназначение "могильщика классов". Но как это возможно сделать? Казалось, ответ прост: необходимо уничтожить то, что вызывает деление общества на классы. Деление общества на классы вызывает частная собственность. Вот ее-то и необходимо уничтожить. Упраздняя частную собственность, пролетариат упраздняет не только класс капиталистов, но и самого себя - в этом его высшее революционное предначертание.

Но вот практика реализации такого варианта ответа исключительно противоречива. Упразднение частной собственности есть довольно туманное понятие. По крайней мере три совершенно разных modus vivendi могут быть сведены в его объем. Во-первых, упразднять частную собственность можно в буквальном смысле - уничтожать ее объекты. Здесь достаточно вспомнить лозунг времен революции: "Мир хижинам, война дворцам". Общество в результате очень быстро окажется в каменном веке. Во-вторых, упразднять собственность можно, уничтожая ее носителей - капиталистов как конкретную группу людей. Но и этот процесс ведет в никуда, на место расстрелянных встанут другие, скорее те, кто расстреливал, этих придется также расстреливать и так до бесконечности. В-третьих, упразднить частную собственность можно, упраздняя общественные отношения, которые ведут к ее появлению. К появлению частной собственности ведут производственные отношения (читай - труд). Следовательно, необходимо уничтожить труд, саму промышленность и т.д. Концепция так называемого освобожденного труда здесь положения не спасает, поскольку невозможно отделить труд от его носителя - пролетария. В конце концов получится, что пролетариат необходимо освободить от обязанности трудиться!

Тем не менее считается, что в результате описанного выше социального эксперимента создается бесклассовое общество. В таком обществе отсутствует эксплуатация человека человеком, в таком обществе радикально меняется сама суть властных отношений. "На место управления лицами, - говорит Энгельс, - становится управление вещами и руководство производственными процессами". Прежняя форма государства в новом социалистическом обществе исчезает, поскольку старая форма отражала собой так называемую форму комитета господствующего класса, как ее называли Маркс и Энгельс в "Манифесте Коммунистической партии". Государство за ненадобностью "сдают в музей", туда же отправляются и все старые формы права, которые, с точки зрения марксистов, есть не что иное, как форма воли господствующего класса. Новое бесклассовое, безгосударственное общество строится на началах исключительно рациональных, почти научных, где все стороны жизни его членов подчинены науке.

Важно отметить, что сами классики марксизма устранились от определения форм коммунистического общества. Хотя среди желающих пофантазировать на этот счет мы можем встретить и такие великие имена, как Платон, создавший одну из тоталитарных теорий общества (см. его диалог "Законы"). Сами классики марксизма полагали, что конкретным содержанием формы будущего общества наполнятся сами собой, в ходе, так сказать, практики. Решающая сила при этом ими придавалась тому, что в новом бесклассовом обществе будет преодолена стихийная и разрушительная сила рыночных отношений. Капитализм, учил Маркс, развивается от кризиса к кризису. Каждый новый кризис становится все разрушительнее по своим последствиям. Поэтому упразднение частной собственности упразднит саму структуру рынка, механизм которого будет заменен строгим научным планированием развития народного хозяйства. Именно научное предвидение станет действенным фактором производства, и, как следствие этого, производственные силы разовьются в невиданных масштабах, что станет возможным удовлетворение всех потребностей всех членов общества. В результате произойдет тот "чудесный прыжок из царства необходимости в царство свободы", о котором так мечтал Энгельс. Изменится тип самого человека. Произойдет коренная ломка его сознания. Человек превратиться в некое подобие политехнического существа: сегодня он крестьянин, завтра - рабочий у станка, послезавтра - профессор на кафедре.

Ленинизм.

На этом ход мысли классиков марксизма оборвался по объективным причинам - все они закончили свой земной путь, но развитие концепции Маркса было продолжено русскими марксистами. Ленин сформировался как революционер в непростой обстановке самого существенного кризиса ортодоксального марксизма, который пришелся на конец XIX в. Именно в это время формируется доктрина ревизии основных положений марксистской теории. В Австро-Венгрии, Германии, Франции, Бельгии и других ведущих капиталистических странах той поры партии социал-демократического типа порывают с доктриной неизбежности социалистической революции и перехода к социализму через стадию диктатуры пролетариата.

Старая форма капиталистического государства эпохи либерализма, государства типа laissez-faire (ночного сторожа) сходит на нет. Ее место занимает жесткая форма интервенционистского государства, государства типа Welfare state. Государственная власть начинает активно вмешиваться во взаимоотношения между трудом и капиталом, существенно улучшая положение рабочего класса посредством социальных реформ. Но главное не это. Промышленная революция приводит к созданию общества массового потребления, в котором пауперизация пролетариата становится лишь воспоминанием. Как следствие этого, механизм интервенционистского государства испытывает на себе существенное влияние демократических веяний - рушатся прежние либеральные системы цензовой демократии, которым на смену приходят демократии массового типа с всеобщим избирательным правом как для имущих, так и для неимущих. Пролетариат в результате получает легальную возможность завоевания политической власти в стране. Этим и пользуются пережившие горнило ревизионизма партии марксистского толка - современная социал-демократия.

В России, политическое развитие которой отставало от общеевропейского демократического процесса, ситуация оказалась несколько иной. Перед русскими социалистами стояла в первую очередь задача упразднения форм абсолютизма и всемерного развития промышленности страны, которая также не могла считаться полностью капиталистической. Во многом эта законсервированность общественного развития страны делала самые радикальные концепции Маркса все еще жизнеспособными в русских условиях. Особенно нравился русскому уму <1> радикализм выводов Маркса, профетический характер всей его "философии". По сути, русский вариант марксизма оказался его "ориентализацией", как удачно выразился Н. Бердяев, когда на первый план выходили не научность марксизма, рациональность, пусть даже внешняя, а именно его полумистический, религиозный характер, поклонение одной идее - идее пролетариата как демиурга нового мира и общества.

--------------------------------

<1> Это выражение следует понимать как эвфемизм. Как совершенно верно заметил еще в 1918 г. Макс Вебер, говоря о партии большевиков, "среди них, вообще-то говоря, немного русских" [Вебер. 2003. С. 336]. Впрочем, среди меньшевиков и эсеров их было еще меньше.

Ленин выдвинулся на первые роли в партии благодаря отстаиванию перед своими соратниками и противниками ортодоксальных постулатов марксизма. Однако вклад его в теоретическое наследие марксизма был более чем скромный. Область теории не была его стихией, единственно, в чем ему нельзя отказать - это в практике. Как политику-практику в мире ему, пожалуй, до сих пор нет равных. Именно как практик Ленин выработал два тезиса, которые позволили организовать социалистическую революцию в России.

Первое, что он сделал, - основал организацию профессиональных революционеров, так называемую партию нового типа. Это была группа людей, намеренно ставящая себя выше законов человеческого общежития, христианской (вообще любой религиозной) морали. Их главная задача - организация революций посредством пропаганды, разжигания классовой и национальной ненависти, устройства террористических актов, диверсий, убийств, грабежей <1>, развала хозяйственного механизма страны. Одним словом, как любил повторять Ленин, чем хуже - тем лучше. В результате возникшего хаоса эта партия организуется для захвата политической власти и, опираясь на нее, осуществляет свою программу.

--------------------------------

<1> Которые на языке русских революционеров назывались кратко "эксы", т.е. экспроприации.

Второе, что сделал Ленин, - выработал концепцию о Советах как единственно приемлемой форме диктатуры пролетариата. Исторически первой формой государства типа диктатуры пролетариата считается Парижская коммуна, просуществовавшая 72 дня в 1871 г. Ленин основательно изучил историю этого явления. Сами меньшевики шутили, что они один-единственный день в году не спорят с Лениным, и этот день - годовщина Парижской коммуны. Исторически же так случилось, что в ходе первой русской революции 1905 - 1907 гг. русский пролетариат, точнее, ткачи Иваново-Вознесенска организовали Совет рабочих депутатов, в котором Ленин увидел удачную форму диктатуры пролетариата. Именно выработка учения о Советской власти как о форме диктатуры пролетариата является прямой заслугой Ленина. Но, как гласит русская пословица, "гладко было на бумаге, но забыли про овраги". Практика осуществления социалистической революции в России показала всю несостоятельность теории марксизма-ленинизма.