§ 3. Causa remota и правопорядок

Перед нами очень важная и сложная в научном и практическом отношении проблема современного правопорядка России. На первый взгляд вопрос, особенно острый для современного российского государства, кажется чуть ли не крамолой. Казалось бы, какие могут быть вопросы в отношении действенности современного правопорядка, если он, этот правопорядок, имеет четко выраженные черты, определенную степень "эффективности" и, как следствие этого, реальности? Нельзя же в конце концов ставить под сомнение существование того, что существует. Но если вспомнить Гегеля, то как раз можно!

Общая теория легитимности права.

Право и государство, а последнее есть правовой институт, как известно, обладают весьма условным характером реальности своего бытия. Ни государство, ни право, так сказать, пощупать нельзя. Реальность права и государства - идеальный порядок. Это первое, что необходимо учитывать. Идеальность права и государства имеет тот эффект, что о факте существования правовых феноменов мы судим по последствиям, по результатам их воздействия на поведение людей. Это второе. Такая своеобразная структура правовой реальности представляет собой зеркальное отражение механизма воздействия права на его адресаты. Механизм этот имеет вид каузальной связи, структура которой включает несколько уровней причинности. Право - это причина поведения людей, имеющая свою, так сказать, причину в квадрате. И это третье, что имеет основополагающий характер.

Право, таким образом, есть система правил поведения людей, обоснованных строго определенным образом. В этом отличие права от других правил поведения. Обоснованность права и есть его легитимация - то, что служит его главной причиной - causa prima. Хотя скорее под "обоснованностью" понимается нормальное состояние правопорядка, так глубоко в основание действенности права не заходят, руководствуясь известной максимой: causa proxima, non remota spectatur. Но в случае революции, особенно когда революционный процесс изобилует изломами, контрреволюциями и т.п., возникает вопрос именно о главном основании правопорядка. Легитимность его, таким образом, будет представлять собой положение, благодаря которому данный правопорядок считается или является действенным.

Обычно в этом очень сложном вопросе стараются апеллировать к классической теории легитимности, выработанной в свое время Максом Вебером. В общем и целом все так называемые типы легитимности, по Веберу, сводимы к одному простому действию. Все они есть отсылка к санкции, представляющей собой цивилизационно обусловленные типы порядка. У разных обществ представление о порядке может разниться. Тем не менее идея порядка одна - это внешний по отношению к субъекту объективный императив, не зависящий от воли субъекта, регулирующий внешнее же поведение субъекта. Таким образом, хотя идея порядка одна, но ссылок на нее может быть много. Эти ссылки классифицируются Вебером в типы легитимности - типы повседневной легитимации, имеющей отношение к правопорядку. "Порядок права" - само это выражение говорит о том, что в правовой системе легитимация в принципе черпается из самой системы. Эта всеобщая тавтологичность выполняет мощную гносеологическую (познавательную) функцию, поскольку знание здесь обусловлено непосредственно самим собой. В этом и заключается всеобщий принцип позитивизма как науки.

Но, возвращаясь к понятию правопорядка, можно утверждать, что норма права как элемент этого правопорядка есть норма не потому, что ее кто-то назначил быть нормой, а потому, что она есть норма по сути. Следовательно, чтобы назвать порядок правовым, этот порядок должен уже содержать в себе элементы права. Поэтому главный вопрос, как порядок получает эти самые элементы права, сводим к проблеме легитимации порядка. Легитимация порядка - это и есть механизм превращения порядка в правопорядок.

Легитимация, если пользоваться кантовским приемом определения сути вещей, возможна только в условиях правового сообщества, которое представляет собой определенную ступень цивилизации - вовсе не отдаленную, как могут подумать. Легитимность правопорядка, следовательно, есть его состояние в виде определенной группы норм, функционирующей в качестве известного правового масштаба. Иными словами, этот масштаб должен уже существовать и этот масштаб есть уровень развития цивилизации. Легитимность, соответствующая степени цивилизованности, таким образом, может изменяться вслед за изменениями самой системы правопорядка, которые спровоцированы внешними изменениями: войнами, революциями и т.п. Но степень легитимности не означает полную возможность ее упразднения вслед за умалением цивилизованности общества. Пока цивилизация сохраняет свою внутреннюю идею - то, что делает цивилизацию цивилизацией известного рода, - ее легитимация как правового сообщества гарантирована.

Механизм подобного превращения, или, точнее выражаясь, юридическая конструкция его, представляет собой конструкцию юридического факта. Поэтому первое, на что следует обратить внимание, это констатация известного принципа, без которого невозможна оценка (масштаба измерений) изменений с точки зрения права. Этот принцип звучит следующим образом: всякое изменение есть факт, но не всякий факт есть факт права. Революция не является фактом права или революция является фактом права - суть утверждения, основания которых должны быть раскрыты в проблеме легитимации. Факт права, таким образом, как и механизм легитимации, - это событие, созданное по правилам, санкционированным правом.

Революция является фактом, созданным вопреки существующему правопорядку, она не есть факт права и как таковая представляет собой событие дисконтинуитета правового порядка: его разрыва и даже гибели. Следовательно, утверждение легитимности вновь созданного революцией правопорядка возможно исключительно только по основанию из него же самого. И это при условии, что революционный правопорядок считается правовым, т.е. этот порядок порожден новой идеей, вызвавшей к жизни новый цивилизационный тип. Но в этом, как и в другом, случае апеллирования к старому обществу (попытке установить правопреемство с ним) дисконтинуитет будет тем препятствием, которое не позволит говорить о новом обществе как о правовом.

Нельзя сказать, что ситуация выглядит безнадежной. Само право может самостоятельно преодолевать собственный дисконтинуитет, используя ряд юридико-технических приемов.

К первому мы отнесем прием юридической фикции или презумпции. Суть такой elegantia iuris будет заключаться в том, что дисконтинуитета как бы не существует. Обоснование этому приему можно найти в политической необходимости существования подобной фикции. Можно даже говорить о ее политической целесообразности. В противном случае, если этого не делать, придется признать возможность правотворения в обход существующих органов государства, уполномоченных заниматься легальным правотворчеством, в связи с чем вся система права подверглась бы испытаниям на прочность из-за политических разногласий господствующих в обществе сил, претендующих на свое особое правотворение.

Тем не менее недостаток этого приема коренится в его достоинстве. Главный правообразующий фактор в условиях фиктивности рано или поздно превращается в произвол политических лиц. В приеме фикции мы, иными словами, видим такое свойство права, как его консерватизм, нежелание его идти равно как на радикальные демократические, так и на антидемократические уступки в угоду "текущему политическому моменту" по форме, но не по существу.

Ко второму мы отнесем известный постулат, выработанный еще в эпоху Средневековья, - ex factis oritur ius. Данный постулат хорош в условиях становления действительно нового общества. Но его легитимирующая сила скажется только через довольно продолжительное время. В противном случае необходимо будет изыскивать средства доказывания, что сам факт, провоцирующий новое правовое состояние, создается в условиях порядка, хотя бы логически выводимого из правового статуса. Иначе сам принцип можно будет перефразировать: из силы создается право. Такое кулачное право чревато провоцированием нестабильности правовой системы, основанием которой служит.

К третьему приему относится известная конструкция causa remota или fons remota. Это то отдаленное основание, та первопричина правопорядка, которая неотделима от первоначальной идеи его самого - исторически данного цивилизационного типа государства и права. Но также фактически в рамках данной конструкции речь может идти о том, что революция сама по себе есть основание легитимации. Выше отмечалось, что современная концепция революции исходит из архетипа творения нового политического бытия, ближайшей формой выражения которого является идея прогресса. Революция, таким образом, как causa remota может быть представлена в двух понятиях: 1) революция - акт восстановления прерванной линии прогресса (проклятый "старый режим" увел народ с проторенного пути к счастью); 2) революция - новый шаг навстречу самому счастью (прогрессу). Но идеологичность этих постулатов (их невозможно доказать средствами разума, в них можно только верить) есть главное препятствие на пути легитимации нового правопорядка средствами революции. Иными словами, главная проблема отдаленного основания легитимности правопорядка - действительно обнаружить это основание, найти эту первоначальную идею, лежащую в основании данного культурного исторического типа (цивилизации).

Вот три единственно допустимых правовых способа легитимации правопорядка. Веберовские типы легитимности, напомним еще раз, подходят для повседневности, т.е. для ситуации, когда субъект ежеминутно ставит под сомнение легитимность ситуации, в которой он находится. Правовая легитимность отлична от ситуационной тем, что она (а) длительна во времени и (б) только в исключительных случаях возможно сомнение в ее эффективности. Следовательно, эффективность является тем критерием, который позволяет судить о правопорядке как о легитимном порядке.

Формально эффективность права - это фактическая его соблюдаемость. Поэтому на первый взгляд кажется, что эффективность права сопоставима с санкцией права. Но это порочный круг, ибо самый верный признак силы права здесь сопоставляется с фактическим его неисполнением. Порочный логический круг образуется тогда, когда мы начинаем считать, что сила права зависит от частоты применения и меры силы санкции.

* * *

Выше мы отмечали, что выдающемуся русскому юристу Н.М. Коркунову принадлежит блестящая догадка о характере природы русского правопорядка и государства. Сейчас мы можем даже говорить, что в теории Коркунова содержится ответ на вопрос о causa remota русской государственности. Напомним, он считал, что право, власть и государство в России представляют собой явления, обусловленные действием силы глубокого психологического порядка. Этот порядок, да извинят нам невольную тавтологию, есть не что иное, как представление подвластных о себе самих как о подвластных. Русский правопорядок, как и государство, таким образом, являлся идеальным проявлением верований русских людей, народов, населявших Россию и принявших ее подданство, в подчинение власти, носившей строго персонифицированные черты самодержавия! Характер этих верований носил формы личной доверительной связи с самодержцем. Причем важно подчеркнуть, что правовая форма русского самодержавия полностью определялась в рамках римско-правовой концепции власти принцепса: cum ipse imperatorper legem imperium accipiat (Gai. I. 5). Власть царя потому считается верховной и законной, что покоится на праве, установленном фактом силой causa remota. И именно этот исторически выпестованный в России тип политической власти и является основанием легитимности ее правопорядка.

Этот тип власти, что совершенно очевидно, представляет собой исторически заимствованный из Византии тип государственной власти. Фактически это римская государственно-правовая идеологема власти. Именно поэтому мы можем говорить до сих пор (будущее покажет) о России как о воплощении Третьего Рима, его государственно-правового порядка, который, напомним, с большой натяжкой можно считать монархическим по форме своего выражения. Безусловно, в России эта форма обрела истинно монархические черты, но характер экстраординарности заимствованной из Рима магистратуры, сами условия восхождения на трон русских самодержцев все время давали знать об этом ее происхождении.

Итак, власть (potestas), обусловленная русской исторической цивилизацией, ее форма, т.е. осознание подвластными своей зависимости от этой власти, и есть, мы утверждаем, та единственно возможная сила (causa remota), на которую позволительна ссылка при определении легитимности существующего в конкретный исторический момент режима (правопорядка) в России. Из этого постулата вытекает со всей неизбежностью ряд выводов, которые необходимо учитывать в дальнейшем. Первое - не всякий режим, правопорядок в России после 1917 г. и вплоть до сего дня может считаться легитимным. Второе, легитимность режимов после 1917 г., как правило, зависела исключительно от степени генетического родства данного режима с русской исторической формой власти. Из этого следует, что стабильность русской государственной власти серьезно нарушена. Начало того или иного периода легитимности совпадает с тем или иным дворцовым переворотом. И нам сейчас предстоит найти причины этого.

Практика легитимации правопорядка в России.

1917 г. оказался переломным в судьбе России именно потому, что ознаменовал собой крушение русского исторического типа власти, в последующем только восстанавливаемого в довольно жалких формах на непродолжительные периоды времени. Корень всех бед, без сомнения, лежит в Манифесте Государя Императора Николая II от 2 марта 1917 г. Этим актом обладателю верховной власти в России (ст. 4 Осн. гос. зак. 1906 г.) было угодно отречься от престола, но при этом Император нарушил другое конституционное положение, запрещавшее отрекаться за кого бы то ни было, кроме как за самого себя.

Юристы Временного правительства, среди которых мы находим весьма компетентных: барона Нольде и Набокова (отца знаменитого писателя), сразу же обратили на это внимание. Какое-нибудь вразумительное объяснение этому факту они тем не менее дать не смогли. Есть лишь небольшие намеки, например, у Набокова, что царь это сделал скорее злонамеренно, отомстил, так сказать, своим гонителям. Впрочем, подобная тактика характерна для либералов, их вождь Милюков в своих обвинениях пошел еще дальше, дескать, царь сделал это так потому, что заранее предвидел крах демократии и поэтому рассчитывал вернуться снова на престол, прикрываясь заведомо недействительным характером своего Манифеста. Логика, надо сказать, примечательная, выдающая с головой своих авторов.

Вместе с тем можно предположить, что Государь действовал в смысле ст. 4 Конституции страны, наделявшей его правами верховной власти, в некотором смысле этой статье соответствует положение современной Конституции России, наделяющей Президента страны правами гаранта конституционного строя. Это нормативное положение тогда, как и сейчас, наделяет главу государства исключительной властью ("правом окончательного решения", воспользуемся гегелевским фразеологизмом), не ограниченной положениями самого конституционного акта, в случаях, когда обстоятельства затрагивают суверенитет страны. Разумеется, эти обстоятельства должны носить исключительный, катастрофический характер. В этом случае Манифест от 2 марта представляет вопреки строго юридическому (stricti iuris) мнению легальную базу для принятия престола великим князем Михаилом.

Власть Временного правительства при всей ее ущербности тем не менее являлась легитимной. Дополнительную базу легитимации составляет Учредительное собрание, в подготовке созыва которого это правительство принимало самое непосредственное участие. Не случайно большевики будут оправдывать свой приход к власти тем, что они и только они способны созвать Учредительное собрание. Декрет "Об учреждении Совета Народных Комиссаров" от 27 октября 1917 г. будет начинаться со слов: "Образовать для управления страной впредь до созыва Учредительного собрания временное рабоче-крестьянское правительство..." (СУ РСФСР. 1917. N 1. Ст. 1). Однако, свергнув законное правительство, пусть и временное, большевикам пришлось опираться на крайне шаткую в организационном отношении базу. Что такое Советы в правовом отношении? Советы этого периода представляют собой узкопрофессиональные или сословные общественные организации отдельных слоев населения России, причем слоев в процентном отношении составляющих в лучшем случае 1/10 часть от всего населения. Столько было рабочих и солдат в октябре 1917 г., на поддержку общественных организаций которых ссылались большевики? Крестьянские Советы не санкционировали переход власти в стране от Временного правительства к большевикам. Известно, что только к лету 1918 г. большевикам удалось уговорами и угрозами, расколов Всероссийский съезд крестьянских депутатов, где господствовали правые эсеры, слить его с Всероссийским съездом рабочих и солдатских депутатов.

Именно это событие позволило потом большевикам демагогически утверждать, что они опираются на волю большинства населения России. Фактически же большевики только укрепили власть своей партии. Крестьяне же как сословная группа совершенно терялись в механизме советской власти. Именно это облегчило, по мнению некоторых историков, большевикам дело раскрестьянивания России.

Разгон Учредительного собрания ознаменовал собой начало Гражданской войны, в ходе которой большевикам удалось силой оружия утвердить свою власть. Эта грубая сила и есть единственный ultima ratio советской власти все время ее существования. Относительная легитимность советской власти наступает тогда, когда народы, населявшие Россию, были поставлены перед фактом: либо продолжение коммунистического эксперимента, либо тотальное небытие. Дата наступления этого факта известна - 22 июня 1941 г. Народы выбрали первое, хотя вряд ли мы найдем еще пример такого сотрудничества граждан страны с оккупантами, какой дала Россия. Сотрудничество это в основном выразилось в службе, в том числе и военной, в армии противника! Дивизии, целые армии состояли из коллаборационистов. На сотрудничество с противником пошли целые этнические группы, нации страны! Все это может говорить только о том, что Великая Отечественная война 1941 - 1945 гг. <1> была еще и продолжением войны гражданской.

--------------------------------

<1> К одному из парадоксов советского менталитета следует отнести именно это название Второй мировой войны. Коммунисты назвали войну с Германией "Великой Отечественной войной", как считают, по аналогии с Отечественной войной 1812 г. Но это ошибка. На самом деле Первая мировая война в России была объявлена "Великой Отечественной". Так что это была третья Отечественная война!

События августа 1991 г. ознаменовались впервые в истории России после 1917 г. прямым вовлечением народа в процесс делания собственной истории. Тем не менее вовлечение народа в борьбу с "путчем" можно считать еще одной до некоторой степени формой легитимности режима, вышедшего из крушения СССР. Последующие события могут быть оценены как своего рода процесс возвращения стране легитимной формы власти. Однако и здесь возникают довольно серьезные проблемы.

Одна из них - насколько можно считать Конституцию РФ 1993 г. легитимным актом. Это означает, насколько были соблюдены условия ее принятия, установленные единственным на тот момент источником власти в стране - Президентом. Основная ошибка власти заключалась в том, что Ельцин, обладая всей ее полнотой после октябрьских событий 1993 г., использовал такой старый и доказавший давно свою несостоятельность механизм легитимации, как народный референдум <1>. Эффективность этого механизма исключительно низка. Необходимо устанавливать очень высокий порог явки избирателей и высокий процент большинства, голосующего за представленный на одобрение документ. Здесь даже нельзя говорить об использовании механизма квалифицированного большинства. Это большинство должно быть практически единогласным. В противном случае такой акт можно менять сколь угодно раз, используя все тот же способ, которым его принимали.

--------------------------------

<1> Проблема не возникла бы, если бы Ельцин октроировал конституционный акт, используя всю полноту власти, которой он обладал на тот момент. На тот момент с октября по декабрь 1993 г. форма правления в России как никогда ранее совпадала с римско-византийской парадигмой, составляющей fons remota правопорядка России.

Но дело в нашем случае даже не в этом. Сейчас уже мало кто помнит скандал, разразившийся после обнародования официальных данных по результатам референдума о принятии Конституции. Весной 1994 г. было авторитетно заявлено рядом социологов, что конституционный акт не получил даже требуемого по ельцинскому закону большинства. Власть поступила вполне по-советски: бюллетени референдума были уничтожены, а скандал замяли. Неприятный осадок остался.

Однако у проблемы легитимации помимо внутренней есть еще и внешняя сторона - внешняя сторона легитимности власти раскрывается в институте международного правопреемства. Государства, как известно, имеют еще и внешнюю сторону своей субъектности, учет которой просто необходим при описании истории институтов государственной власти.

Легитимность власти и правопреемство.

Механизм правопреемства используется правом для преодоления дисконтинуитета правового порядка, возникающего в связи с объективной причиной - с физическим исчезновением носителя прав и обязанностей. Субъект как совокупность прав и обязанностей прекращает свое существование. Вместе с тем права и обязанности этого уже мертвого субъекта не исчезают, исчезает, мы хотим это подчеркнуть, только совокупность - их связь. Поэтому всегда и везде при возникновении подобных ситуаций возникает вопрос: что делать с подобными правами и обязанностями? В цивилистике проблема решается достаточно просто, через институт наследования права и обязанности переходят к новому субъекту, имеющему материальную связь с прежним.

Публичное право по определению не может пользоваться частноправовым механизмом, хотя раньше в истории поступали как раз именно так. Власть, будучи главным объектом публичного права, именно наследовалась. Насколько институт "преемника", получивший в последние годы в отечественной прессе слишком превратное толкование, может рассматриваться как институт частного права - это большой вопрос. Здесь нет матримониальной связи между носителями власти. Поэтому в публичном праве правопреемство означает заступление новым субъектом прав и обязанностей старого. Собственно международное право в форме Венской конвенции о правопреемстве государств в отношении договоров 1978 г. так и определяет международное правопреемство. Мы хотим подчеркнуть, что речь идет именно о новых субъектах, а не о идентичных субъектах, чей континуитет не был нарушен, несмотря на существенные изменения в составе таких субъектов. Это очень серьезная теоретическая проблема, которую разбирать в настоящем учебнике не место.

Важно подчеркнуть, что сам факт заступления, его завершенность, эффективность, отсутствие правовых препятствий в виде правомерных притязаний третьих лиц - все это в совокупности позволяет говорить о том, что, несмотря на физическое исчезновение прежнего субъекта, новый, заступивший на его место, ничем не отличается от прежнего по совокупности прав и обязанностей. Понятно, что три революции и одна контрреволюция, за один только XX в. в России уничтожавших национальную государственность до основания, не могли не вызвать сомнений в том, насколько "наследник" Империи продолжал оставаться тем же субъектом, что и она.

Российская Федерация - продолжатель СССР и правопреемник Российской империи.

Разумнее освещение этого вопроса начать именно с конца. Итак, доктрина продолжательства была провозглашена 21 декабря 1991 г. на заседании Совета глав стран СНГ в Алма-Ате. Страны-участницы согласились, что Россия (Российская Федерация) продолжит осуществление прав и обязанностей СССР как страны - члена ООН. 24 декабря 1991 г. Президент России уведомил в своем письме Генерального секретаря ООН о совершившемся факте. Двумя днями позже последовала нота МИД России Генсеку ООН с аналогичным заявлением. 13 января следующего уже 1992 г. МИД России выступил перед главами дипломатических миссий, аккредитованных в Москве, с нотой, в которой расширил понятие "продолжательство" на совокупность всех прав и обязанностей бывшего СССР. В ноте говорилось: "Российская Федерация продолжает осуществлять права и выполнять обязательства, вытекающие из международных договоров, заключенных СССР, а правительство Российской Федерации будет выполнять вместо правительства Союза ССР функции депозитария по соответствующим международным договорам".

Эта четкая позиция России нашла полное понимание практически у всех стран, с которыми СССР на тот момент поддерживал дипломатические отношения. Государства либо прямо, как это сделали в своем заявлении от 25 декабря 1991 г. страны ЕС, либо косвенно признали факт продолжательства Россией прав и обязанностей СССР. Факт признания вытекает, в частности, из того, что иностранные послы не были переаккредитованы российским МИДом, как то было бы необходимо в случае правопреемства. Аналогичным образом бывшие советские послы автоматически получили статус послов России за рубежом. Россия приняла на себя обязательства по всем государственным долгам СССР и начала процесс переоформления государственной собственности СССР, находившейся за рубежом, на себя. Правда, этот процесс проходил не без трудностей, но к 1993 г. они в основном были устранены. Исключение составляет вплоть до сего дня позиция Украины.

Украина как новое государство, образовавшееся в результате распада СССР, вынуждена была осуществить правопреемство в отношении тех прав и обязательств бывшего СССР, которые были непосредственно связаны с территорией этой бывшей союзной республики. Таково в общем требование современного международного права. Некоторые попытки Украины претендовать на права СССР в целом (речь шла о владении ядерным оружием, стратегическими вооружениями, оставшимися на ее территории после крушения СССР) встретили резкий отпор прежде всего со стороны Запада, в частности США <1>. Только в 1996 г. Украина передала России оставшееся у нее ядерное вооружение. И эта проблема в целом была решена. Но одновременно с этим Украина продолжила предъявлять претензии на часть государственных активов СССР.

--------------------------------

<1> Напомним, что Белоруссия и Казахстан, где тоже были складированы советские ядерные ракеты, передали их России без неоправданных претензий. Соответствующими договорами им была дана необходимая компенсация.

Вкратце проблема заключалась в том, что страны, образовавшиеся в результате развала Союза, попытались изобрести велосипед там, где международное право давно создало приемлемый механизм. Речь идет о так называемых агрегированных показателях, согласно которым предлагалось делить госдолг (la dette publique) и госимущество Советского Союза. Международное право говорит о долгах, связанных с территорией, отколовшейся от прежнего государства, и никаких показателей не знает. Поскольку практика показала, что все страны, за исключением России, платить по долгам не могут, то к 1993 г. и был сформулирован так называемый нулевой вариант. Россия брала на себя весь долг, но взамен получала права на все имущество Союза за рубежом.

Этот в целом здравый, хотя как всегда слишком альтруистский со стороны России, жест понимания у украинских чиновников не нашел. Вплоть до сего дня Украина не платит по своей части долга бывшего СССР и где только может предъявляет в иностранных судах иски к России, пытаясь отсудить хоть часть чужого имущества; она остается единственной страной, не признающей широкой трактовки факта продолжательства России в отношении прав и обязанностей СССР.

Доказанный международной практикой факт продолжательства России позволяет по-новому взглянуть с юридической позиции на сам факт развала СССР. Развал или распад, как еще иногда говорят, СССР преподносится чаще всего как случай dismembratio - распад единого государства на несколько независимых частей. Но практика свидетельствует об обратном. Произошел раскол и отпадение от государства некоторых его частей. Такое заключение позволяет сделать факт установленного продолжательства Россией прав и обязанностей бывшего СССР. Не случайно доктрина современного международного права говорит о России как о "epine dorsal" - "становом хребте" СССР [Buhler. 2001. С. 159]. Этот механизм автоматически продолжил существование правосубъектности Союза ССР в правосубъектности Российской Федерации, тогда как отколовшиеся части - новые независимые государства - смогли преемствовать только ту совокупность прав и обязанностей СССР, которая имела четкую связь с территорией этих государств.

Гораздо более сложной является позиция России (РСФСР, а потом и СССР) как правопреемника Российской империи. Сложность эта заключается во многом в том, что собственная позиция русских коммунистов и обслуживавшая их интересы советская доктрина международного права позволяли ставить под вопрос саму возможность преемства РСФСР - СССР в отношении Империи.

Большевики, как известно, вообще сначала утверждали, что у пролетария отечества нет, нет и государства. Они отказались от выполнения союзнических обязательств, практически от всех договоров бывших правительств страны. В первые годы их правления от территории России практически ничего не осталось. Они выпустили декрет об аннулировании всех государственных долгов Империи и Временного правительства. Они, можно сказать, отказали в факте существования не то что совокупности прав и обязанностей Российской империи, они отказали в существовании самим правам и обязанностям. Они, конечно, не были первыми. До них нечто подобное попытались сделать якобинцы в Конвенте, объявив об отказе Франции от всех прежних договоров. Жизнь показала неправоту якобинцев, большевики тоже не составили исключение.

Тем не менее советская юриспруденция в доказательство правоты идеологических лозунгов большевизма выработала доктрину нового социального типа государства, которая позволяла отрицать возможность правопреемства СССР прав и обязанностей царского режима. Сейчас, конечно, не время называть фамилии, хотя обычно авторы обижаются, когда цитируются их мысли, но не приводится имя их автора. Многие из них в могиле. Но пример их показателен, особенно для будущих поколений юристов. Суть советской концепции заключалась в следующем: революция изменила природу власти и юридическое олицетворение этой власти; государство диктатуры пролетариата является высшим типом государства; все государства буржуазного типа не идут с ним ни в какое сравнение.

Теоретически подобная доктрина, разумеется, является нонсенсом. Дает о себе знать прежде всего общая теоретическая невозможность совмещения юридической формы государства и его социального типа. Так, грубо говоря, рабовладельческое государство, воспользуемся терминологией этих господ, может быть и демократией, и деспотией. Буржуазное государство может быть и тоталитарным (нацизм), и демократическим. Социальный тип государства на форму отправления государственной власти не влияет. Пресловутое понятие типа государства не может влиять на его форму, поскольку определяющей для формы государства является власть. А власть всегда и везде есть одно и то же явление: и в Африке, и в Европе, и в Японии, и в России. Могут быть особенности ее осуществления, которые являются предметом изучения. Сама же власть по своей сути есть одно и то же, несмотря на то, есть ли она власть пролетариев, буржуев или фараонов.

Жизнь как всегда расставила все по своим местам. По мере укрепления Советской власти, побед в Гражданской войне позицию поменяли сами большевики. Очень быстро стало понятно, что радикальное неприятие всех договоров и обязательств Российской империи самим же большевикам будет выходить боком. Подобная азиатчина еще никого к добру не приводила. И фактически и юридически большевики признали и царские долги и договоры, сделав, впрочем, ряд важных оговорок.

Основанием к признанию большевиками преемства РСФСР, а потом и СССР в отношении прав и обязательств Империи служил принцип международного права, выработанный еще на Лондонской конференции 1831 г., регулировавшей последствия революции в Бельгийском королевстве, расколовшей его на две части. Тогда, как и вплоть до сегодняшнего дня, действует четкий принцип: "Согласно общему основному началу трактаты не теряют своей обязательности, каким бы изменениям не подвергалась внутренняя организация народов (l'organisation interieur despeuples)". Однако к началу XX в. международное право выработало ряд ограничений этого принципа.

Так, безусловно не имели смысла договоры политического свойства с прежним режимом, павшим в результате революции или государственного переворота. Категория политического договора весьма объемна, чем большевики и воспользовались. Для них политическими стали все военные соглашения России с союзниками, все договоры Империи, устанавливавшие для ее контрагентов полуколониальный статус существования, - так называемая категория неравноправных договоров. К политическим большевики отнесли все экономические соглашения прежних правительств.

Но одновременно с этим Советская Россия объявила о правопреемстве в отношении договоров, гуманизирующих ведение войны. Это прежде всего знаменитые Гаагские конвенции Второй конференции мира, проходившей в 1907 г.: Петербургская декларация 1868 г. об отмене взрывчатых и зажигательных пуль, Парижская декларация 1856 г. о морской войне и др. Вместе с тем некоторые важные конвенции Россия не признала. Только в 1942 г. обстоятельства вынудили Правительство СССР заявить о соблюдении на основе взаимности Гаагской конвенции 1907 г. о режиме военнопленных. Именно этот факт использовали нацисты в оправдание бесчеловечного обращения с советскими военнопленными. Также было признано довольно большое количество международных конвенций научно-технического и культурного свойства. Например, Всемирная почтовая конвенция 1874 г., Парижская метрическая конвенция 1875 г., Парижская автомобильная конвенция 1909 г., Брюссельская конвенция относительно оказания помощи и спасания на море 1910 г. и др. Стоит отметить, что к довольно большому кругу подобных конвенций СССР присоединялся в порядке правопреемства в 1930-х и 1950-х гг.

Объяснение этого мы можем найти, пожалуй, только одно. СССР все годы своего существования в целом проводил довольно изоляционистскую политику, доступ в страну иностранцам был существенно затруднен, советские граждане только в виде исключения выезжали за границу. Но время от времени случались периоды, когда Союз был заинтересован в интенсификации научных и культурных связей с заграницей, базой этих отношений и служили подобные конвенции.

РСФСР - СССР правопреемствовал в отношении всех пограничных трактатов и договоров Российской империи, но, разумеется, с теми ограничениями, которые были установлены самим фактом поражения страны в Первой мировой войне, и последствиями, вызванными революцией.

Советская Россия преемствовала в отношении долгов прежнего правительства. Правда, сначала было заявлено, что никаких долгов она платить не собирается. Декрет ВЦИК от 21 января 1918 г. гласил: "Все государственные займы, заключенные правительствами российских помещиков и российской буржуазии, перечисленные в особо публикуемом списке, аннулируются (уничтожаются) с декабря 1917 г.

Декабрьские купоны названных займов оплате не подлежат. Равным образом аннулируются все гарантии, данные названными правительствами по займам различных предприятий и учреждений. Безусловно и без всяких исключений аннулируются все иностранные займы" (СУ РСФСР. 1918. N 27. Ст. 353). Но уже четыре года спустя Декларация о международном положении РСФСР, принятая IX Всероссийским съездом Советов, гласила: "Всероссийский съезд, признавая в принципе не обязательной для трудящихся масс, освободившихся от гнета деспотического правительства, уплату долгов этого правительства, съезд усматривает в признании старых царских долгов с применением льготных условий уплаты неизбежную уступку буржуазным правительствам в вышеуказанных целях" (СУ РСФСР. 1922. N 5. Ст. 50).

Тогда, как, впрочем, и сейчас, вопрос о долгах являлся одним из центральных, животрепещущих вопросов международного права. К началу XX в. международное право уже знало несколько общих принципов, которыми большевики и воспользовались. Эти принципы сводятся к нескольким положениям: долги нельзя взыскивать силой, военные долги возмещению не подлежат, долги следует возвращать, особенно те, которые были сделаны с одобрения народного представительства. Напомним, что согласно ст. ст. 72 и 74 Осн. гос. зак. Российской империи государственные заимствования после 1906 г. делались в порядке, предусмотренном для утверждения государственной росписи доходов и расходов, что означало их фактическое утверждение Государственной Думой. Кстати, у нынешней Думы такого права нет. Следует напомнить также, что правительство Империи тратило эти заимствования на строительство железных дорог и индустриализацию страны.

Однако положение осложнялось тем, что к требованию уплаты долгов присоединены были требования возмещения экспроприированной собственности иностранных подданных. Особенно резко это требование прозвучало на конференции в Генуе в 1922 г. Для большевиков последнее было неприемлемо, так как это в корне расходилось с их политикой обобществления собственности. Ставить ее под угрозу коммунисты не решились, поэтому вопрос о долгах в Генуе так и не был решен, но на этой конференции большевики их признали, хотя и выдвинули встречную претензию на удовлетворение ущерба, причиненного интервенцией.

Тем не менее постепенно и последовательно вопрос о долгах решался. В том же 1922 г. большевики подписали с Германией договор в Рапалло, которым аннулировались все долговые обязательства России по отношению к Германии. А Германия, напомним, до войны была нашим крупнейшим инвестором. Хотя истины ради следует указать, что формула отказа Германии от долгов предполагала, что если Россия будет платить по долгам третьих стран, то отказ Германии нуллифицируется. В 1924 г. удалось урегулировать вопрос о долгах с Великобританией. При дипломатическом признании de iure Советского правительства был заключен договор об аннулировании долговых требований туманного Альбиона к России. Правда, соглашение это не было ратифицировано, но, судя по всему, соблюдалось впоследствии. Этот же механизм был выбран и при признании Советской России другими иностранными державами. В том же 1924 г. от долговых претензий к России отказалась Италия, Норвегия и другие государства, объявлявшие о своем дипломатическом признании Советов. Нельзя сказать, что отказ от долгов был актом благотворительности со стороны западных стран. Все они без исключения в обмен на отказ от долгов получали крупные торговые и экономические преимущества в России.

Особое развитие получил вопрос о старых долгах в отношениях с Францией. Французы, пожалуй, были самыми крупными кредиторами России. Собственно, держателями русских ценных бумаг в основном были как раз рядовые граждане, а не финансовые учреждения. Граждане - это голоса на выборах, поэтому ни одно правительство Третьей республики не рисковало отказываться от долговых претензий. После отказа большевистской России платить по долгам правительство Франции экспроприировало всю русскую государственную собственность, но направило вырученные от этого деньги не на погашение долга, а на финансирование интервенции против Советов! Тем не менее в 1927 г. под давлением Франции Советское правительство пошло на полное признание долговых обязательств, обязуясь уплачивать в течение 62 лет ежегодно по 22 млн. руб. в погашение долга. Однако это предложение не нашло сколько-нибудь осязаемой формы воплощения. Только в 1996 г. правительство Российской Федерации (в рамках комиссии Черномырдин - Жюппе) окончательно урегулировало этот вопрос, согласившись погасить определенную особым образом задолженность в сумме около полумиллиарда долларов. Насколько этот шаг был оправдан, спорить стоит даже сейчас. Во всяком случае, сумма дореволюционного публичного долга страны была подвержена банальной амортизации, но никак не процентному приращению.

Военных долгов тем не менее Советская Россия так и не признала и не заплатила. Единственное исключение - долги СССР по ленд-лизу в годы Второй мировой войны, но их выплата была увязана с получением кредита, предоставить который США отказались.