Линьков Е.С. Лекции разных лет. Том 1. 2012

403

диамате расписано, как по полочкам), но откуда этот противостоящий ему мир, какова необходимость его возникновения, почему существует само это сознание — это остаётся для него абсолютно неизвестным. Теперь об­ ратите внимание ещё на один момент: почему это остаётся неизвестным? Как вы догадываетесь, потому, что эмпирическое сознание и абсолютное самосознание здесь распались. То, что эмпирическое сознание как противо­ стоящее предмету есть результат абсолютного Я— до этого эмпирическое сознание никак не может добраться потому, что занято предметом и не занято собой. Агностицизм есть логическая и историческая необходимость завершения всех форм материализма. Уловили вывод, необычный особен­ но для диаматчиков? Призрак вещи в себе есть необходимый результат, к какому придёт каждый диаматчик, если он обладает не эклектикой в своей голове, а элементарной последовательностью.

Второе: что это такое — то, что противостоит этому Я? Правда ли, что это — объективный мир, реальность, материя? Для эмпирического сознания ничего не остаётся, как кричать на всех перекрёстках, что это

—материя. Знаете, почему? Потому, что не-Я является противоположно­ стью эмпирическому Я, сознанию. «Материя есть то, что противоположно сознанию». Но материя ли это? Если это — материя и она есть материя именно потому, что противоположна сознанию (откройте «Систему природы» Гольбаха — это его основные определения), то элементарная конкретизация этого определения состоит в том, что материя есть прежде всего то, что ощущается. Ощущающее — с одной стороны, ощущаемое

—с другой; это вошло в знаменитое ленинское определение материи, со­ гласно которому материя есть всё, что мы ощущаем. Но в таком случае, обратите внимание, поскольку ощущают уже и червяк дождевой, и червяк навозный, постольку они уже — материалисты! Притом они ощущают именно в этом определении, не нарушая его, ибо если бы они ощущали что-то внутри себя, то сдохли бы с голоду как червяки. Они не впадают в солипсизм, а ощущают только вне и предшествующее им существующее. Понимаете, это — червячный материализм, причём без шуток! Если ма­ терия — это и есть то, что противостоит сознанию, является противопо­ ложением лишь сознания, то она — конечна. Сознание с одной стороны противостоит материи, материя с другой стороны противостоит сознанию, значит, она конечна — существует так же, как и сознание! Знаете, что это такое? —Возникает вопрос, существует ли конечное благодаря себе самому, является ли оно causa sui, как говорит Спиноза? — Нет. Конечное требует такое же конечное вне себя. Поэтому в конечном нет бытия для себя без бытия для иного. Эта двойственность конечного абсолютно не­ разделима в этих двух моментах. Но в таком случае конечная материя есть

404

то, что имеет своё основание вне себя. Выражаясь языком религиозного представления, конечная материя сотворена! Уловили ещё второй ужас?! Последовательный материализм с необходимостью должен придти к тому, что его материя — сотворённая. Чем это лучше теологии XII века, напри­ мер, Фомы Аквинского (я беру ещё классическую, хорошую форму, не говорю уже про вульгарные школы теологии)?! Итак, материя сотворена для эмпирического сознания, которое занято лишь одним — отражением существующего для него, объективного вне его мира. Ещё один вопрос: «Кто и что есть это — сотворяющее эту материю?» Но это, извините, — то, на что ответить нельзя, это и есть... неопределимый толчок, непознанная вещь в себе! Вникаете? С совершенной неожиданностью получили ещё третий ужас: значит, сотворяющее, производящее материю есть первый момент бога, который выступал у неоплатоников (особенно у Филона Александрийского). Это — его первый момент, который неопределим и непознаваем. Великолепно! Неужто Филон Александрийский является родным отцом диамата?! Как видите, Фихте преподносит нам интерес­ нейший урок в отношении всех исторических форм материализма — не только предшествующих ему, но и последовавших за ним.

Ещё один момент. Обратите внимание: эмпирическое Я всё время старается определить не-Я', объект, предмет, содержание, материал, мате­ рия, объективный мир — главное; мышлением-то как-нибудь обойдемся и домашним, оно — не важно. Определяя не-Я, эмпирическое Я выдаёт определения не-Я за категории. Вам это ничего не говорит? Мне — слиш­ ком много. Беру знаменитую ленинскую основную дефиницию: «Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая копируется нашими ощущениями, существуя независимо от них». Что же в этой категории созерцается, что она выражает? Но она ничего не выражает — она просто обозначает реальность, которая как раз ощущается! Обратите внимание — ту реальность, которая противостоит

ощущению и поэтому ощущается. Значит, знаменитая в диамате дефиниция материи есть определение противостоящего сознанию, и это объявляется категорией! Но правда ли, что категория есть то определение, которое является определением одной половины яблока, разрезанного пополам?! «Вот, знаете, когда определяем левую половину, это — категория, а когда о правой половине яблока идёт речь, то это, в общем-то, — отражение». Интересные штучки! Вы поняли что-нибудь? Я — пока ничего. Я понял только одно — что категория в диамате есть определение одной половины целого. Единый мир расколот, единую вселенную — пополам! Если одну половиночку определяем, тогда это — категория, а на другую половинку падает как раз отражение, обозначение! Уловили? Мы имеем здесь как

405

раз то, что имеем в любой опытной науке. Разве физика не даёт нам ка­ тегории своего предмета? — С изобилием! Разве навозоведение не даёт нам свои категории по составу, процессу и результату гниения навоза? — Даёт, но, простите, пожалуйста, к философии это никакого отношения не имеет! Обыденное сознание, эмпирическое Я под названием категории с необходимостью даёт не-Я то, что является рассудочным определением односторонности предмета, противостоящего мышлению. Но что же на самом деле выражается в категориях (чтобы не оставлять вас в пустом отрицании)? Категория на самом деле вовсе не есть выражение предмета, противостоящего сознанию, мышлению, или, наоборот, категория также не есть определение мышления, противостоящего предмету. Ни то, ни другое — не категория, ибо категория есть то определение, которое вы­ ражает единую определённость предмета и мышления! Значит, категория (если она — философская категория), есть только одно — выражение единства сознания и предмета, природы и духа, бытия и мышления, не­ обходимости и свободы и т.д., но отнюдь не определение одного момента из двух противоположностей. Понятно? —• Значит, бедное обыденное, дофилософское сознание вечно думает, что имеет дело с категориями, но к категориям никакого отношения не имеет! Я полагаю, что теперь для вас раскрыта величайшая из всех загадка существующих сейчас способов философствования, когда определение предмета выдаётся за философ­ ское и определённость предмета выдаётся за всеобщую определённость. Отсюда такие знаменитые «категории» как «структура», «элементы» и т.п.! Однобокие определения предмета тут выданы за определения един­ ства мышления и предмета. Фихте — не таков! Он как раз под категорией понимает не одностороннее определение не-Я. По Фихте, категория есть определённый вид синтеза Я и не-Я. Значит, категория выражает и пред­ ставляет собой особенный синтез мышления и предмета, мышления и бытия, субъективного и объективного, а не одно из двух.

Надо отдать должное Фихте в том, что он старается показать эти кате­ гории, хотя и не существующие для эмпирического Я, в необходимости их возникновения. Я не буду перечислять все категории (это вы сами с удовольствием прочтёте у Фихте), а в качестве примера проиллюстрирую одну. Но сначала скажу, откуда они. Оттуда, что мы уже имеем в третьем моменте принципа как образующем первоначальный синтез всё начало дальнейшего противоречия. Посудите сами: поскольку Я и не-Я выступили как противоположность друг в отношении к другу, постольку здесь сразу уместно говорить (и Фихте эго делает) о реальности и отрицании. Когда не-Я во втором моменте принципа имело тенденцию стать абсолютным, оно ведь хотело (если здесь употребимо слово «хотеть») быть абсолютной

406

реальностью — так, чтобы подвергнуть Я абсолютному отрицанию. Но само-то Я, которое породило это не-Я, должно ещё исчезнуть от порожден­ ного им. Интересно: одна реальность принадлежит, является реальностью не-Я, другая реальность является реальностью Я\ Если бы диаматчики это узнали, то они повесились бы, ибо есть две противоположные реальности, а для них реальность — одна, и это — то, что есть вне мышления. Фихте как раз иначе смотрит на дело: есть две реальности. Если бы реальность была одна, то как было бы с реальностью отрицания? Если реальность — это нечто положительное, то противоположное реальности отрицание — это что, отсутствие реальности? Но тогда что за отношение такое — отношение чего с чем? С чем будет соотноситься реальное не-Я, если ему противостоит только отсутствие Я в реальности? Это — просто бессмыслица. Но именно эту бессмыслицу вы читаете в сотнях статей по диамату, включая журналы «Вопросы философии», «Философские науки» и прочие. Возьмите кредо целой секты крикунов, выраженное Д.И. Дубровским, что реальность — это то, что не есть сознание. Простите, но тогда с чем она соотносится?

С отсутствием реальности?! И это подаёт с серьёзным видом профессор Московского государственного университета! Правда, может быть, он действительно представляет лишь позицию секты крикунов? Возможно, но для констатации этого нужно пустить в ход конкретно-социологическое исследование!

Итак, теперь имеются две реальности —Я и не-Я, объективное и субъ­ ективное, реальность бытия и реальность мышления. Обратите внимание: поскольку определение реальности—единое, а Я и не-Я противоположены друг другу, только постольку и завязывается настоящее противоречие Я и не-Я. Значит, Фихте понимал дело серьёзнее, чем многие после него. Вот что значит не читать и, тем более, не изучать Фихте: «Зачем он нужен, какой-то солипсист?!» Так вот, отношение этих противоположных друг другу реальностей и даёт как раз взаимодействие. Вы понимаете, что это такое? Взаимодействие есть та категория, где оба момента существуют (обладают противоположной реальностью) и в их отношении друг к другу абсолютно невозможно решить, что является определяющим, а что — определяемым. Это значит (что бы сознание ни знало, это — его дело и дело его ступеней развития, но для философского мышления из­ вестно и понятно), что с точки зрения философского мышления мы здесь не можем принять, что не-Я определяет Я— и только. Поскольку здесь имеет место взаимодействие, постольку, простите, столь же, сколь не-Я определяет Я, столь же Я определяет не-Я. Поэтому, хотя эмпирическому Я, эмпирическому сознанию эмпирическим же сознанием и преподно­ сится, что оно и существует, оно и определяет теоретически не-Я, но так,

407

что определяющим для него в решающем моменте выступает не-Я, на деле это не так, на деле здесь — взаимодействие! Оно выступает первой необходимой категорией. Как видите, оно с необходимостью следует из того, что абсолютное определяет себя самого — вступает в относитель­ ное единство своих противоположных моментов. Узнаёте, что значит знаменитое «раздвоение единого» — раздвоение самого единого, а не благодаря тому, что кто-то пришёл и расколол единое пополам?! Для философского мышления известно, что именно благодаря абсолютности Я и его самоопределению возникла эта противоположность. Для эмпири­ ческого сознания это абсолютно неизвестно, отчего оно и полагает, что Я существует таким способом, что не-Я («реальность», «материя», «объ­ ективный мир») односторонне определяет меня — и все дела.

Я специально достаточно подробно и доступно растолковываю для вас главное в фихтевской философии — то, насколько Фихте здесь в классическом, чистом виде начал выражать различие обыденного и фило­ софского мышления. Всё, что говорит Фихте об эмпирическом Я, которое соотносится с не-Я, он говорит об обыденном, дофилософском мышлении. В связи с этим следует сказать, что, когда фихтевская философия высту­ пила на сцену, обыденное сознание, столкнувшись с философией Фихте, совершенно растерялось. Оно, идя до Фихте просвещённым путем, вроде бы должно было знать все глубинные тонкости философии (не зная фило­ софии, в ту эпоху нельзя было быть и государственным деятелем), а теперь оказывалось, что в нашем обыденном сознании есть что-то такое, что этому обыденному сознанию абсолютно неизвестно! Поэтому для обыденного сознания начались муки: «Что это такое — абсолютное Я? Где его искать? Как к нему добраться? Как получить?» И т.д. Но, поскольку оно никак не узнавало, что такое это Я, ему теперь оставалось делать только одно — по­ стараться это абсолютное Я стащить за фалды к эмпирическому Я. «Если нам не дано и недоступно знать абсолютное Я, то сведём его к эмпириче­ скому Я и будем иметь дело с тем Я, которое соотносится с не-Я\» — И стянули, особенно благодаря диамату! Это ведь проще г— проще стянуть героя до лакея, чем подтянуть лакея до героя. Поэтому, к сожалению, лакеи от философии опустили философию до обыденного сознания. Значит, наш век—это век лакейства в философии (хотя это, может быть, резко сказано, ибо лакей — тоже ведь служба, прежде всего — в государстве)!

Естественно, что на категории взаимодействия Фихте не останавли­ вается. Он шаг за шагом прослеживает всю мучительную цепочку тех противоречий, в которые вплетается эмпирическое Я, стараясь определить, снять свою противоположность, т.е. не-Я. Шаг за шагом он прослеживает десятки категорий — как они воспринимаются эмпирическим сознанием и

408

что они собой представляют для философского мышления — что я для вас рассматривать уже не буду, поскольку это не представляет никакой труд­ ности. Однако, обратите внимание, главный вывод (а Фихте неслучайно проводит эту цепочку основных противоречий, принимая их в рассмотре­ ние) состоит в том, что, сколько бы обыденное, нефилософское сознание ни отражало противостоящий ему объективный мир, оно никогда благодаря этому не вступит в начало философского познания. Это — то, что обычно трактуется как ограниченность фихтевской позиции, а на самом деле это — та «ограниченность», которая абсолютно адекватно выразила всю природу дофилософского мышления. Поэтому, извините меня, нет эволюционного перехода из сферы обыденного сознания в сферу начала философского познания! Сказали: «Всё и вся, т.е. то и сё, до философии надоело, а те­ перь будем философствовать, познавать!» — и .. .начали познавать! Если бы таковое происходило, тогда это был бы царский путь в философию. Но поскольку сие произойти не может, постольку происходит непосред­ ственно обратное — тот спектр интереса и объём содержания, который обычно входит в опытную науку, начинает выдаваться за философское содержание, от чего как от абсолютной болезни страдает наш век. С этим вы и имеете дело каждый день в области современного философствования. Раз непосредственно от опытного познания вступить в философское по­ знание нельзя, происходит обратное — низведение, погружение и утрата философского познания и предмета философии в предмете опытной науки. Это вы сами можете проиллюстрировать для себя — я не буду брать на себя труд и утомлять вас тем, что преподносится в качестве содержания в диамате, истмате, этике, эстетике, научном коммунизме и т.д., ибо вся

эта пестрота содержания есть пестрота предмета опытной науки, опытного познания, но не философии. Для нас важно другое — то, как Фихте пред­ ставляет себе выход из этого тупика обыденного сознания, которое из идеологического отношения к предмету не может придти к философскому миропознанию. Фихте представляет себе это дело очень серьёзно — что непосредственного перехода здесь быть не может. Переход от опытного, обыденного, дофилософского мышления к другой форме мышления, хотя бы ещё нефилософской, возможен только посредством рефлексии.

Рефлексия — это великое выражение. Сейчас я расскажу вам хотя бы вкратце, что это такое. Чтобы пояснить это, возьму лучше другую сферу материала, другую сферу содержания—тем более что мы всё равно будем иметь дело с ней. Посмотрите на обычного природного человека, каким являются и люди советского общества, всех стран Совета экономической взаимопомощи — всего зрелого, развитого, самого зрелого социализма. Что он представляет собой в своём поведении? Это человек, который

409

определяется исключительно природными интересами, природным по­ буждением: ему хочется есть, пить, быть неплохо одетым и обутым, когда холодно и т.д. Что это? Это — то, что ближе всего к животному миру, и не более того. Правда, говорят, что если человек движим только этим, то стыда нет, совесть пропала и т.д. — говорят (и говорят правду), что если следовать исключительно тому, что определяет природные интересы, цели, влечения человека, то ничего нравственного в этом ещё нет. Можно даже развести целую теорию и создать катехизис под названием, напри­ мер, «Нравственность в животном мире» — как раз для контраста, чтобы показать, какую противоположность этому составляет нравственность советских людей! Показать преимущество социалистической нравствен­ ности не просто над развивающейся на частном интересе буржуазной псевдоморалью, но и над животным миром (тем более что Гегель, как известно, уже давно отождествил в «Феноменологии духа» буржуазную нравственность с царством духовного животного мира). Так мы сразу убили бы двух зайцев — показали бы преимущество и над животными, и над буржуа. Уловили? Но, поскольку марксисты-ленинцы ещё не соз­ дали науки нравственности в животном мире, постольку нам придётся обойтись без этого. Итак, пока животный, природный интерес определяет человека, до тех пор, действительно, ничего нравственного в нём нет. Как же он начинает выходить за пределы этого донравственного, доморального состояния? Это — не шутка, ибо то, что я вам говорю, есть у Фихте тема практического разума (я рассказываю вам популярно, воссоздавая мысли Фихте в третьей части его наукоучения). Итак, как же получить эту нравственность — хотя бы нравственность, для начала, не говоря уже о моральности? Если мы пребываем в пределах определяемости только природой (бытием, объективной реальностью, объективным миром, даже общественным бытием), то нравственности нет! Колоссальную вещь преподносит нам Фихте: если (перевожу на его язык) не-Я определяет Я и только не-Я определяет Я, то никакой нравственности нет и не будет. Вы знаете, что это значит? Ужасное! Переведу на простой язык пред­ ставления: какой бы величайший, современнейший, абсолютный способ материального производства ни был достигнут в бесконечном светлом будущем через миллиарды лет, этот способ производства никогда не создаст даже элементарного зачатка нравственности. Не догадываетесь, почему? — Поясняю вкратце.

Когда не-Я определяет Я, то что это означает? Это означает, что, сколько бы не-Я ни определяло Я (а это — главный момент определения для теоретического разума, для теоретического сознания), не-Я всё равно остаётся внешним для Я. Вы уловили? Странное дело! Мы можем сказать,

411

пониманию истории, он заявил, что если дело обстоит так, то из этого общественного производства, из этого общественного бытия не полу­ чить даже и титулярного советника! Этот отзыв Л. Фейербаха никогда не любили приводить в лагере марксизма-ленинизма, при этом распевая песенки, что они являются продолжателями дела Л. Фейербаха. Уловили мысль Л. Фейербаха? Она — простая. Из общественного способа произ­ водства не получить даже и титулярного советника, причём титулярному советнику Л. Фейербах отнюдь не приписывал какой-то моральности и т.д. Похоже, Л. Фейербах имел в виду как раз героя «Шинели» Гоголя:

«Вот шинель — это да, а то ещё какая-то нравственность!» Шинель — это вещественное, материальное, ощущаемое, а нравственность не ощутить! Почитайте в связи с этим особенно Д.И. Писарева: «Это разные идеалисты придумали нравственность, мораль и т.д.!» Итак, вывод общетеоретиче­ ский: пока не-Я определяет Я, никакой нравственности и моральности нет, ибо это — конечное в отношении конечного. Видите, как рушится знаменитая и фундаментальная подкладка русской отечественной мысли о своей нравственности у крестьянок, своей — у рабочего класса и т.д.?! Но откуда тогда человек её получит, ведь он всё-таки нравственен и вовсе, как говорит Фихте, не является марионеткой? Он не является куском лавы на Луне, он определяет сам себя — этот вывод напрашивается эмпириче­ ски. Откуда это? Это оттуда, говорит Фихте, что человек имеет в самом себе рефлексию! Обратите внимание, что это — та рефлексия, которая непосредственно связана с абсолютным Я (хотя обыденному сознанию, которое не может существовать без этого абсолютного Я, это совершенно неизвестно). Только за счёт того, что абсолютное Я само разделяет себя, оно вступает в отношение рефлексии с самим собой. Это — абсолютная рефлексия, которая лежит в основании всего особенного в отношении Я и не-Я. Уловили? Значит, даже эмпирическое сознание не может быть таким, чтобы не страдать рефлексией в себе самом, причём рефлексия в эмпирическом сознании — не начало, а производное от рефлексии абсо­ лютного Я.

Вот и мучайся над великой проблемой: «Что же деятельно?» Для эмпи­ рического сознания начинаются великие муки! Во-первых, оно, пока было теоретическим, видело, что не-Я его определяет и всё время приписывала рефлексию предмету, материи, внешнему миру, природе и т.д. Поскольку оно пришло к выводу, что остаётся внешний толчок и его не определить, это как раз и толкает теоретическое Я к тому, чтобы обратиться ко второму своему моменту — моменту рефлексии, который у него есть. Откуда эта рефлексия у этого эмпирического Л? Для философского мышления ясно, что эта рефлексия — результат самоопределения абсолютного Я, а для

412

эмпирического Я это абсолютно неизвестно, но оно есть и оно имеет эту рефлексию. Значит, первый момент, с которого у эмпирического Я начи­ нается переход теоретического отношения к не-Я (к предмету, к объекту) в практическое отношение — вовсе не теоретический, а рефлексивный.

Что это значит? Это означает то, что вам хорог ю известно по философской концепции Декарта. Поскольку мы можем в теоретическом сознании чтото в качестве предмета удерживать, а от чего-то — отвлекаться, постольку оказывается, что рефлексия присутствует и в теоретическом сознании, но она для теоретического сознания вовсе не является главным. Для него главное — удержать определённость предмета, а рефлексия — это средство, рычаг, механизм, второстепенное для чего-то главного. Однако тогда, когда теоретическое мышление упирается в непознаваемость абсо­ лютного толчка, оно с необходимостью вынуждено обратиться к своему подчиненному, второстепенному моменту — к рефлексии. Это первое, что оно делает, теоретически придя к непознаваемости этого абсолютного толчка. Далее же оно идёт навстречу рефлексии во всей её полноте, т.е. не отвлекается от чего-то, а на чём-то ещё удерживается, а оно отвлекается от всего! Уловили декартовское абсолютное сомнение во всем? Не какоето сомнение («Я теперь сомневаюсь в периоде застоя»; это — не годится, это — не философское сомнение), а именно абсолютное сомнение во всём.

Значит, что бы ни противостояло Я, всё подвергается сомнению, а сомнение есть отрицание. Значит, дело уже не обстоит таким образом, что у меня есть такой-то интерес, но я подумаю, следовать ему или другому интересу, благо у меня их много, — ничего подобного! Пока мы вот это перебираем и выбираем, чему следовать в качестве определения со стороны не-Я, со сто­ роны природы, мы, по Фихте, никак к нравственности не идём. Первое, что требуется для начала нравственности, — это абсолютное отрицание всех интересов! Кошмар! «Как же так: столько дорогого для нас, составлявшего содержание нашего интереса, благодаря чему интерес и интересы только и были, — неужели всё это должно погибнуть?!» Да, должно погибнуть! Погибнуть в одном моменте — в моменте определяемости со стороны природы, потому что погибнуть в моменте определяемости природой значит положительно выступить в определении себя самого. Абсолютное отрицание природной определяемости есть начало самоопределения или, если перевести на более доступную сферу, только тогда, когда мы пере­ станем молиться на общественное бытие, которое нас когда-нибудь да определит в сторону моральности, и абсолютно откажемся (разумеется, не в субъективном смысле) от определяемости со стороны общественного

бытия, только тогда и начнется самоопределение моральности и нравствен­ ности. Теперь, я думаю, вы разгадаете великую загадку о том, что означает