Линьков Е.С. Лекции разных лет. Том 1. 2012

13

первым философом? Иосиф Виссарионович Сталин. Вторым — Ленин. Потому что Сталин гениально истолковал то, что содержалось в качестве мешанины и набросков у Ленина. Вы с этим уже не сталкивались. Но, вам, наверное, встречалась другая сторона той же медали, что, мол, Ленин гени­ ально систематизировал то, что разработано в работах Маркса и Энгельса. Значит, кроме политического бедствия второго порядка имеется действи­ тельное незнание того, что такое философия. Если бы эти индивиды знали, что такое философия, то они бы не писали того, чего не думали.

Значит, в этой ситуации возникает одно: у нас подходов много и нужно только выбрать один из многих. «Раз надо сказать, что такое философия, то я выбираю то, что сказал о философии Фейербах». Простите, а как же быть с остальными философскими учениями? «А они не философские». Пристаёшь к представителям данной позиции и спрашиваешь: «Ты хоть действительно понял философию Чернышевского?» А он с гордостью отвечает: «Конечно!» Или, например, когда хотят похвалить кого-то, то говорят: «Вот этот человек — специалист по Зенону, вот тот — по Фоме Аквинскому, а вот этот — по Ленину». Я без шуток перебираю вам по­ стоянно встречающиеся явления. А теперь задаю вам серьёзный вопрос: а можно ли дать понятие философии Чернышевского? Вопрос нешуточный. Скажите, а можно ли дать понятие какому-либо определённому камню, который я воспринимаю в своих ощущениях? Улавливаете, в чём вопрос? Вот в связи с этим я и спрашиваю с полной серьёзностью: «Как можно дать понятие философии Фейербаха или понятие философии Чернышевского?» Мне скажут: «Да нет ничего проще. Стоит только рассказать то, о чём говорил Чернышевский, в каких выражениях, и разъяснить, в чём взгляды Чернышевского отличались от взглядов Писарева или Фейербаха. Вот и всё». Но правда ли, что понятие сводится к тому, чтобы показать отличие данного предмета в одной его эмпирической определённости от других? Не правда ли, вам хорошо известны многочисленные попытки дать систе­ матическое отражение наиболее существенных свойств, качеств и т.д.? Должен сказать, что это — не понятие. Почему? Потому, что если бы мы имели дело с понятием независимо чего и о чём, то понятие должно было бы служить исходным пунктом дефиниции предмета, а из этого по­ нятия не сделать исходного пункта дефиниции. Потому что дефиниция в простейшем уже есть суждение, а это понятие в суждение не втянуть. Вот в том и состоит наивность современного философствования во всем мире, что оно слишком много кричит о понятии чего-либо, в том числе и о понятии самой философии, но что такое понятие, никто не взял на себя труд исследовать, по крайней мере, в нашей стране. Да и за рубежом. Я не

говорю, что не было исторических попыток исследовать природу понятия.

14

Приведу один лишь пример. Откройте «Науку логики» Гегеля, третий том, который составляет учение о понятии. Но, прочитав третий том, вы обнаружите, что учение о понятии отнюдь не исчерпывается этим томом, а предполагает ещё и первый, и второй. Для того чтобы раскрыть, что есть понятие, человеку потребовалось три тома объёма и вся жизнь. Ну, мучались люди, да и ладно. Мы, слава богу, избавлены от этого. К тому же Гегель был абсолютный идеалист, а мы — материалисты.

Итак, без шуток. У нас речь идёт о понятии, а, следовательно, и о по­ нимании чего бы то ни было. Можно ли понять учение того или другого философа? Нельзя. Почему? Потому что понимать — не значит схватить

ивыразить определённость чего-либо особенного. Чего не хватало бы этому схватыванию? Одного: гармонии. Один схватывает одно особенное, другой — другое особенное, и этому особенному нет конца. Значит, нет конца и так называемым понятиям. Что же делать? Раз особенное не даёт понятия, выпрыгиваем из него и идём в другое — истинное — царство, во всеобщее, и говорим, что мы понимаем, когда имеем дело со всеобщим. По крайней мере, преодолена ограниченность особенного, бесконечность многообразия форм особенного. Наконец-то мы понимаем. Но правда ли, что мы понимаем, добравшись до всеобщего? Нам этот пункт чрезвычайно важен. Увы! Что же это за всеобщее такое, за пределами которого оста­ лось всё особенное? Как связать это всеобщее с особенным? Получается интересно. Пока мы набрасывались только на особенное, понятия и по­ нимания не было, когда мы набрасываемся только на всеобщее, понятия

ипонимания тоже нет. Совсем худо.

Как же быть с понятием философии? Беру Фейербаха, беру Платона. Увы, это не философия как таковая, не всеобщность философии. Берём все философские учения исторически. Все охватили, все удерживаем. И столько много философий, что не знаем, что с ними делать. Объединяем в своем представлении, как в пустом пространстве Ньютона, всё много­ образие особенных философских учений. Получилось понятие филосо­ фии? Нет. Оказывается, можно изучить в первоисточниках всю историю философии, начиная с фрагментов древнегреческих мудрецов и вплоть до мыслителей наших дней, и не получить понятия философии. Ирония

судьбы! Но коль вся совокупность особенных философских учений не даёт понятия философии, следует вывод, что нужно отказаться от особенных философских учений. Раз они не составляют понятия философии, то нужна философия как таковая.

Мы добрались с вами до формулировки пункта, который является ис­ ходным для всех метаморфоз, противоречий, путаницы и бедственного состояния философии в наши дни. Простая форма собирания, комплекта­

15

ции всех исторически существовавших философских учений не заменит философии. И обратный ход тоже ровным счётом ничего не даёт. Уловили, в чём противоречие? Почему нам без этого проклятого противоречия шагу не сделать и почему мы не можем закрыть на него глаза? Да вот почему. Допустим, что мы бросим эту затею и не будем искать философию как таковую и её понятие. Будем довольствоваться особенной формой. А те­ перь зададим вопрос: «Откуда мы знаем, что какое-либо особенное учение является философским?» — «Ну, так считают». У меня был такой случай недавно. Я одного мудреца спросил: «А правда ли, что «антропологический принцип» является философским?» Он мне ответил: «Но ведь Фейербах считал, что это философия». Это без юмора. Печальный, горький факт. Правда, просто? Платон ведь считал своё учение философским, так какое мы имеем право исключать его из числа философов?! И в самом деле, не­ хорошо. Но ведь, что самое интересное, так это то, что не только Платон считал своё учение философским. Выступает один физик в новое время и пишет произведение: «Натуральные начала естественной философии».

И что вы думаете, он без ложной скромности считает, что это и есть на­ стоящая философия. А по содержанию — обычная физика. Но простите, ведь он-то считал своё учение философским. «Мы-то теперь знаем, что все они заблуждались, уходя от точных наук. А ведь если философия где-то и имеется, то исключительно в сфере содержания самих наук. Вот когда мы возьмём проблему производительных сил и производственных отноше­ ний и озаглавим: «Диалектика производительных сил», — вот это будет философия!». Одно остаётся без ответа: а по какому праву автор или два миллиона авторов считают, что это философия? — «А так считает боль­ шинство». Но большинство считает, что бог есть. Большинство считает, что бога нет. Как же быть? Значит, никуда не годится. Вот почему я вас так мучаю, так разъясняю на пальцах эту исходную проблему величайшей важности. Потому что нам, хоть умри, нужно получить понятие филосо­ фии. И пока мы не получили понятия философии, у нас всё выпадает из рук. Ваше субъективное намерение таково, что вы решили твёрдо иметь дело с философией, заниматься философией, содействовать философии и развивать философию. Таков исходный пункт, и для этого мы и собра­ лись здесь с вами. А вдруг окажется, что мы всю свою жизнь затратим, преследуя эту цель и идя по такому пути, который никакого отношения к философии не имеет?! Тогда как? Представляете, мы подходим к концу нашего телесного бытия и сознаём, что всё, чему мы отдали свою жизнь, оказывается ложным?! Согласитесь, не очень интересно посвятить свою жизнь просто ошибке.

16

Значит, нам действительно нужно получить понятие философии. И нужно получить не что-то особенное и не всеобщее по ту сторону этого особенного, а что-то совсем другое. Пока ясно в общем виде, что нам нужно получить какое-то единство всеобщего и особенного. Но как? Особенное вроде бы эмпирически есть. Но, увы, коллекционирование, сложение особенного не есть всеобщее, как всеобщая воля не есть совокупность всех воль индивидов. Понимаете? И всеобщая форма собственности не есть сложенная собственность индивидуально каждого. Но, может быть, это такая форма собственности, которая по ту сторону индивидуальной формы собственности? Тогда это и есть наше государство. А к чему при­ шло наше государство, являясь абстрактным владельцем собственности всех граждан, членов общества, мы с вами хорошо знаем. Оно издало теперь такой тоненький писк: «Общество гражданское, спасай меня!» Но вместо помощи ему говорят: «Нужно объявлять борьбу с бюрократией», то есть с государством и его представителями. Значит, война с органами милиции, КГБ, Советом Министров, министерствами и так далее. Итак, как видите, не только в философии, но и в политике повторяется одна и та же мучительная проблема.

Что нам даст понятие философии? От чего нас избавит и что даст по­ ложительного? От чего избавит — я специально долго обрисовывал вам весь клубок мук, тупиков, противоречий. А вот что даёт положительного? Итак, допустим, мы нашли понятие философии. Нашли. И что же оно нам даст? Даст оно в первую очередь вот что: мы теперь будем иметь не индивидуально многообразно различённое, а объективно самим содержа­ нием обоснованное единое понятие философии. Это не так уж плохо, ибо всякой форме субъективного мнения, случайности представлений о том, что такое философия, будет положен хоть какой-то конец. Ну, посудите сами, ведь это просто. Если каждый индивид имеет своё представление о красоте, которая не существует объективно как предмет, независимый от воспринимающего, то самой красоты не будет. Если мы хотим стоять на почве науки, то должны избавиться от субъективных представлений о

философии и через содержание получить объективное понятие философии. Понятно? Оно будет одно. И двух понятий быть не может. Но единое по­ нятие не исключает того, что осознание, освоение и развитие этого понятия проходит бесконечное множество фаз, формаций, метаморфоз.

Узнав, что такое философия, мы можем установить то, чем отличается философия от других форм и способов духовной деятельности человека, то есть мы сможем точно отличить то, что входит и что не входит в фило­ софское познание. Значит, не будет смешения разных форм духовной деятельности, разных дисциплин, разных предметов.

17

Установление этого понятия должно нам дать возможность установить точно, без гипотез, без субъективных уверений, где по своему содержанию, по своему предмету, по своему способу освоения предмета начинается историческая философия. Это тоже немало значит. Таким образом, мы пойдём обратным путём. Не будем искать, копаясь в анналах истории, к тому же ещё и неписанной первоначально, где же начиналась философия,

вкакой стране, и что это такое было. А, наоборот, зная и имея понятие философии, точно определим, что в такой-то стране такой-то способ ду­ ховной жизни и был философией. Значит, мы с вами отнюдь не пустимся

врассуждения по такому пути: вот, мол, древнегреческая мифология и была первоначальной философией. И не будем читать «очень глубоко­ мысленные» работки «от мифа к логосу» или «от логоса к мифу» и так далее. Обратите внимание, в этом пункте мы идём противоположным путём, чем сама история, ведь, в самом деле, сначала была мифология. Но что делать, научное исследование не является механическим повторением исторического пути. Оно было бы ненужным, если бы по форме это была та же история. Назначение научной деятельности состоит в том, чтобы избавить человека и человечество от простого повторения процесса исто­ рического развития. Суть духовной деятельности состоит в том, чтобы при научном рассмотрении высшее в развитии предмета сделать основанием для рассмотрения его самой первоначальной и примитивной формы. Ход научного исследования — обратный ходу исторического развития само­ го предмета. Высшая ступень предмета должна оказаться предпосылкой

иисходным пунктом для объяснения начала и исторического движения

этого предмета.

И последнее. Мы добьёмся ещё одного немаловажного пункта, а именно рассмотрения связи всех исторических ступеней развития философии — не внешней, а внутренней связи, — а, следовательно, того, что должна пред­ ставлять собой философия сейчас. Поэтому я сломаю традиционный способ апеллирования непосредственно к работам К. Маркса и Ф. Энгельса. Их философское учение не заслуживает большего рассмотрения, чем пред­ шествующие ему. Это тоже особенная историческая форма философии, и мы должны подходить к ней, не превращая её во всеобщую форму.

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ

так, напомню вкратце, в последний раз мы прервали ход мысли Ина том, что для рассмотрения философии в её исторических

формах нам не обойтись без установления самого понятия философии. По сути дела, мы с вами сейчас подходим к самой, пожалуй, трудной задаче, с которой вообще имеет дело философия. Я уже в прошлый раз путем примеров из разных сфер постарался разъяснить вам, что достичь понятия любого предмета отнюдь не так просто. Если резюмировать это, уже не прибегая к разъяснениям через предметы, которые очень благо­ приятны для представления, то сущность заключается в том, что понятие

впроцессе познания чего бы то ни было, какого бы то ни было предмета отнюдь не является исходным пунктом. Наоборот, какой бы предмет мы ни стремились познать, понятие, в конечном итоге, является результатом всего процесса познания этого предмета. А насколько важно понятие, в общем-то, исторически вы уже знаете даже из сферы развития самой фило­ софии. Если бросить краткий взгляд на историческое развитие философии

вцелом, то человек, который впервые приступил к разработке понятия философии, был известный вам Сократ. Как видите, разработка понятия философии имеет древнюю историю.

Итем не менее, если мы в двух словах остановимся на современном состоянии, то оно может быть выражено совершенно отрицательно. В на­ стоящее время нет понятия философии. Увы, это, к сожалению, так. Откуда это я установил? Доказательство здесь бесконечно подробное, с опорой на всю совокупность явлений, не нужно. Это явствует уже из того, что на современном этапе существует бесчисленное множество представлений о философии. А раз это множество представлений ещё не упразднило себя, не свело себя к единству, естественно, понятия нет.

Яне буду сейчас, забегая вперёд, опережая само содержание, с которым мы с вами дальше встретимся непосредственно в исторических формах фи­ лософии, рассматривать подробно и по существу, что представляет собой понятие в какой бы то ни было его определённости. Укажу только на глав­ ные пункты для начала. Что понятие нам даёт? Отнюдь не то, как понимают понятие в настоящее время, потому что под понятием, по правде говоря, в марксистско-ленинской философии ничего не понимается. Откройте лю­ бые сочинения, которые у нас возникли за последние шестьдесят с лишним лет на тему, что представляет собой понятие в области философии, и вы

19

обнаружите одно: поскольку у К. Маркса и Ф. Энгельса нет такой темы и они не обсуждали, что представляет собой понятие философии, постольку всё дело сводится к аналогии и механическому перенесению одной сферы, определённости на другую. Что в таких случаях делают? Открывают эко­ номические работы, прежде всего К. Маркса, и находят по содержанию, а легче по предметному указателю в приложении, что К. Маркс понимает

под понятием чего бы то ни было: товара, стоимости, капитала и т.д. После того как весь этот эмпирический скарб взят в исчерпывающей полноте, делается вывод о том, что представляет собой понятие непосредственно для философии. Как видите, экономические понятия здесь служат ша­ блоном для того, чтобы рассуждать о философском понятии. Что здесь происходит? Происходит ни многое, ни малое — простое: совершенно особая сфера, сфера прежде всего определённой формации общества, его определённой исторической ступени сразу выдается за всеобщий пред­ мет. Интересно, с каких это пор особенное оказывается критерием для всего? Именно этот механический перенос и осуществляется, поэтому многие прикрываются основоположниками как авторитетом, будто это избавляет от необходимости мышления. К тому же в итоге получается, что за понятием остается одно: это нечто субъективное, которое имеет дело с какими-то существенными свойствами, признаками... Но вот как раз это и есть верх превратности в понимании понятия. Я не буду входить в детали рассмотрения этого дальше, укажу только, чем понятие является по существу, если это понятие любого предмета.

Что прежде всего понятие собой представляет? Во-первых, какой бы предмет мы ни хотели познать, понятие в освоении этого предмета начи­ нается лишь с того момента, на той ступени познания, когда раскрывается всеобщая определённость данного предмета. Следовательно, если мы ставим перед собой задачу дать понятие человека, как я упоминал в каче­ стве примера при прошлых встречах, то что это означает? Дело вовсе не сводится к тому, чтобы изучить одного, другого, третьего, десятого и так до бесконечности, а желательно всех индивидов на земном шаре, и, вы­ искивая что-то существенное у этих индивидов, то бишь общее, получить понятие. Вот тут мы подошли к одному из капризнейших пунктов в связи с первым моментом, где понятие должно быть выражением всеобщей при­ роды любого предмета. Сразу трудность возникает в связи с тем, что такое всеобщее? Но вообще-то отношение к всеобщему имеет многочисленные формы. И всеобщее на самом деле очень трудно. Можно даже сказать, что современное псевдофилософствование базируется исключительно на полном непонимании всеобщего. Что обычно понимается под всеобщим? Я не буду перечислять все бесконечные формы, тем более как историче­

20

ские этапы познания и определения всеобщего — это у нас с вами заняло бы слишком много времени, не хватило бы даже двух семестров. Укажу только на самые типичные способы определения всеобщего.

Перво-наперво всеобщее понимается как совокупность всего единич­ ного. Это самое распространённое представление. Значит, если в гимне у нас поётся: «Всеобщая воля народов», — то что это означает? Взяли воли всех индивидов, всех граждан нашего государства, сложили их и как сумму получили всеобщую волю? Это очень простой способ. Вся беда только в том, что сколько бы единичного ни складывали, от этого единичное не перестает быть единичным. Складывайте единичность в дурной бесконечности и ничего, кроме прогрессирующей единичности, не получите, это будет дурная бесконечность единичного и не более! Как видите, всеобщее совсем не таково, в данном случае мы будем иметь в буквальном смысле слова дурную бесконечность: единичное и выход за его ограниченность. Наконец-то вроде вступаем во что-то, что вовсе не

является единичным. Вышли. Здравствуйте, вместо того, чтобы избавиться от единичности, вновь нападаем на эту же самую единичность! Значит, происходит в буквальном смысле слова утомительная смена: одна единич­ ность, отрицание её, выход за неё, опять единичность, опять отрицание и так без конца. Уловили? Но ведь даже язык противится этому превратному представлению. Если всеобщность есть лишь совокупность единичного, то тогда не нужно даже слова «всеобщность», так и говорите: «Единичность, столько-то единичностей, все единичности», — не надо прибегать к дру­ гому словоупотреблению. Это первый, самый распространённый способ трактовки всеобщего.

Второй способ. Рано или поздно рефлексия рассудка набредает на то, что эта трактовка всеобщего неудовлетворительна. Ну а где искать? Единичность сама не есть всеобщее, совокупность, вся совокупность единичного тоже не есть всеобщее. Тогда где же, встает вопрос, искать всеобщее? — Сразу по ту сторону единичного вообще. Значит, если мы хотим опять искать всеобщую волю народов нашей страны, то всеобщая воля должна быть по ту сторону воль всех индивидов, всех индивидуаль­ ных воль. То есть это такая всеобщая воля, к которой вообще-то индивиды и их волеизъявления никакого отношения не имеют. Правда, такая все­ общая воля по воле исторических предпосылок у нас и выступила в виде родного социалистического государства. Это действительно всеобщая воля как потусторонняя воля для всех. Теперь сопоставьте, что получается в метаниях в этих двух крайностях. В одном случае мы не вылезаем из еди­ ничности, а, следовательно, из случайности, из природности, а во втором случае мы бросаемся в обратную крайность: ищем всеобщее по ту сторону

21

единичности. Великолепно! И вот тут-то начинается интересное: эта про­ славленная всеобщая воля, поскольку она — по ту сторону единичных воль, оказывается исключительно мёртвой, абстрактной всеобщностью. Но как-то же надо ей быть и существовать, какое-то содержание у этой воли должно быть. Всеобщая воля она только по наименованию, если угодно, по пустой форме, а что-то же должно наполнять эту форму. И оказывается, что эта воля никакого иного содержания, кроме обыденных вожделений индивида, увы, получить не может. Интересно, что всеобщая воля оказы­ вается по своему содержанию единичной. Думаю, я достаточно раскрыл, откуда коррупция в нашем государстве, прежде всего власть имущих, то, что теперь именуется публично советской формой мафии, — именно из этой всеобщей государственной воли. Итак, как видите, эти две крайности, хоть и кажутся прямо противоположными друг другу, на самом деле пред­ ставляют одно и то же содержание, только выраженное по видимости в противоположной форме. Вот как! Как видите, и это всеобщее оказывается отнюдь не всеобщим, а только мёртвой общностью.

Отсюда следует крайне для нас важное, что, оказывается, всеобщее не есть ни совокупность единичного, ни потусторонность единичного. Что же оно есть? — Отрицание единичного. Но отнюдь не такое отрицание, как это имеет место с абстрактной всеобщностью: там отрицается единич­ ность как единичность, то есть единичность подвергается абстрактному отрицанию, потому-то мы и не получаем всеобщего. Уловили? Значит, нам нужно не абстрактное отрицание единичного, а особенное отрицание единичного. Вот тогда мы и получим что-то, что не будет ни единичным, ни абстрактно-мёртвым всеобщим. Обратите внимание, я даю специаль­ но это разъяснение для того, чтобы понять, какая трудность коренится при достижении понятия любого предмета. Значит, чтобы добраться до понятия любого, даже конечного, предмета, мы не можем ни зарыться в единичной определённости этого предмета, ни броситься в абстрактную всеобщность определённости этого самого единичного предмета. Ни там, ни там мы понятия не получим. Вот насколько трудно.

Но даже если мы с вами добрались до какой-то всеобщности предмета, встает вопрос: «Избавившись от этих двух основных опасных крайностей и односторонностей, достигли мы понятия или нет?» — Ничего подобного. Значит, если мы достигли момента всеобщности в самом предмете, в его природе, понятия об этом предмете мы с вами еще не достигли. Почему? Да потому, что здесь выступает вторая важнейшая трудность: мало до­ браться до всеобщности момента любого предмета, нужно, чтобы этот всеобщий момент был самым необходимым образом связан с особенной определённостью этого предмета. Это чрезвычайно важный момент. И

22

какая должна быть связь двух разъяснённых абстракций, которые я вкратце рассмотрел? Конкретизация этого вопроса состоит вот в чём. Что же в конце концов должно быть: особенная определённость предмета должна быть основанием его всеобщего момента или, наоборот, всеобщий мо­ мент предмета должен быть основанием его особенной определённости? Вопрос не пустячный. Если он не имеет значения для опытной науки, то для философии как раз этот вопрос является решающим, о чем я сегодня буду говорить. Почему и откуда это следует? Это следует прежде всего из различия предмета философии и предмета остальных наук. А, соответ­

ственно, из различия философского метода и тех многочисленных методов, которые вырабатывают сами науки. Не буду забегать вперёд и поэтому не буду давать различия, но в качестве наименования различия скажу: суть дела в том, что это различие предмета философии и предмета остальных наук, как мы убедимся далее, является предпосылкой, исходным пунктом для различения методов в остальных науках и в философии. И это разли­ чие сводится к главному и одному единственному: все методы всех наук вместе взятых являются эмпирическими и метафизическими. Какие бы наименования ни давались этим методам, как бы процедура определения этих методов ни была раскрыта и объяснена — в этом ничего не меняется по сути. А философский метод исключительно один, единственный, диа­ лектический и ничего более. Откуда это, я сейчас не буду разъяснять, чтоб не забегать вперед и не давать предварительно каких-нибудь разъяснений. Вот насколько это важно. Значит, если мы с вами идем от особенного лишь, увы, мы с необходимостью можем оказаться в объятиях обычного метафизического метода. Хотя необходимость эта вовсе не обязательна, потому что можно двигаться и от всеобщего и точно также попасть в объятия чисто метафизического метода. От чего это зависит? От того, как понимается особенное и как понимается всеобщее. Забегая вперед, скажу: каждая философия с необходимостью вынуждена начинать с всеобщей природы предмета, и только благодаря этому философия через свой диа­ лектический метод является революционной. В противном случае, с какого бы особенного предмета ни начинали, особенность сразу выдают не только за основание, но и за всеобщий критерий всего иного. Представляете себе, к чему это ведёт. Берётся, например, наш советский гражданин эпохи сталинизма в развитии нашего общества и выдается за меру человека как такового вообще. Насколько здесь присутствует человеческая природа, нетрудно сообразить, то есть почти полная утрата человеческой природы как человеческой оказывается критерием человечности в каждом индивиде. Отсюда и апологетика всего этого преходящего, превратного.