Авторитет письма

Франц. AUTORITE DE. L'ECRITURE., англ. AUTHORITY OF WRITING, нем. autoritat des SСHREIBENS. Познавательный релятивизм деконструктивистов заставляет их с особым вниманием относиться к пробле­ме «авторитета письма», так как «письмо» в виде текстов любой исторической эпохи является для них единственной конкретной данностью, с которой они имеют дело. «Авторитет» характеризу­ется ими как специфическая власть языка художественного произ­ведения, способного своими внутренними, чисто риторическими средствами создавать самодовлеющий «мир дискурса».

Этот «авторитет» текста, не соотнесенный с действительно­стью, обосновывается исключительно «интертекстуально», т. е. авторитетом других текстов; иначе говоря, авторитет письма воз­никает благодаря имеющимся в тексте ссылкам и аллюзиям на

[6]

другие тексты, уже приобретшие свой «авторитет» в данной куль­турной среде, воспринимающей их как источник безусловных и неоспоримых аксиом. В конечном счете, «авторитет» отождеств­ляется с риторикой (риторичность литературного языка), посредством которой автор любого анализируемого текста и соз­дает специфическую «власть письма» над сознанием читателя.

Однако эта власть крайне относительна, и любой писатель, ощущая ее относительность, все время испытывает, как пишет Э. Сейд, чувство смущения, раздражения, досады, вызванное «осознанием собственной двусмысленности, ограниченности цар­ством вымысла и письма» (Said:1965. с. 84). Р. Флорес посвятил этой проблеме целую книгу — «Риторика сомнительного автори­тета: Деконструктивное прочтение самовопрошающих повествова­ний от св. Августина до Фолкнера» (Flares: 1984). Р. Сальдивар и многие деконструктивисты, отстаивая идею авторитета письма, в значительной степени повторяют доводы Ницше, стремясь дока­зать относительность любой «истины» и пытаясь заменить поня­тие истины понятием авторитета. Суть аргументации сводится к следующему. Бесконечное множество и разнообразие природных феноменов было редуцировано до общих представлений при по­мощи «тропов сходства» — отождествления разных предметов на основании общего для них признака. Необходимость социальной коммуникации якобы сама создает ситуацию, когда два различных объекта метафорически обозначаются одним именем. Со временем многократное употребление метафоры приводит тому, что она вос­принимается буквально и таким образом становится общепризнан­ной «истиной». Тот же самый процесс (когда метафорическое трактуется буквально и переносный смысл воспринимается как прямой) создает и понятия «причинность», «тождество», «воля» и «действие»; побеждает не истина, но наиболее повторяемая и ав­торитетная метафора.

Авторская маска

Англ. author's mask. Термин постмодернизма, предложенный американским критиком К. Мамгреном (Malmgren: 1985). Ученые, исследовавшие организацию текстовых структур произведений постмодернизма (Д. Лодж, Д. Фоккема), выявили различные способы создания эффекта преднамеренного повествовательного хаоса, фрагментированного дискурса о восприятии мира как разо­рванного, отчужденного, лишенного смысла, закономерности и упорядоченности. В целом подход этих исследователей помог опи­сать разрушительный аспект практики постмодернизма — те спо­-

[7]

собы, с помощью которых постмодернисты демонтируют традици­онные повествовательные связи внутри произведения, отвергают привычные принципы его организации. Однако они оставили от­крытым вопрос, что же является связующим центром подобного фрагментированного повествования, что превращает столь разроз­ненный и гетерогенный материал, который составляет содержание «типового» постмодернистского романа, в нечто, заставляющее воспринимать себя как целое. Мамгрен предположил, что таким центром является образ автора в романе, или авторская маска. Именно она служит камертоном, который настраивает и организу­ет реакцию имплицитного читателя, обеспечивая тем самым необходимую литературную коммуникативную ситуацию, гаранти­рующую произведение от «коммуникативного провала». По мне­нию критика, писатели-постмодернисты расширяют художествен­ное пространство произведения за счет «мета-текста», под кото­рым понимаются все коннотации, добавляемые читателем к дено­тативному значению слов в тексте, т. е. «простому текстуальному смыслу». Эти коннотации, рождаемые в мозгу читателя, форми­руются культурными конвенциями своего времени — традиционно сложившимися представлениями о роли и значении литературных условностей и о том, какими они должны быть (например, сюжет, персонаж, жанровые разновидности романа и т. д.). Они и на­правляют процесс понимания читателем текста и таким образом способствуют появлению «читательского метатекста».

В литературе постмодернизма автор посягает на эту читатель­скую прерогативу, вводя «метатекстуальный комментарий» в рас­сказ; тем самым он активно навязывает читателю свою интерпре­тацию. Ее отличает иронический характер; автор «явно забавляет­ся своей авторской маской и ставит под вопрос самые понятия вы­мысла, авторства, текстуальности и ответственности читателя» (Malmgren:1985, с. 164). «Автор» как действующее лицо постмо­дернистского романа выступает в специфической роли своеобраз­ного «трикстера», высмеивающего условности классической, а гораздо чаще массовой литературы с ее шаблонами: он прежде всего издевается над ожиданиями читателя, над его «наивностью», над стереотипами его литературного и практически-жизненного мышления, ибо главная цель его насмешек — рациональность бы­тия. «Вера в некий рациональный порядок реальности недоступна писателям-модернистам, фактически само понятие подобного по-. рядка для них нелепо. В этих условиях столь же нелепо требовать от литературы, чтобы она обнаруживала «глубинную структуру» действительности. Возможно, для литературы даже смешно вооб-

[8]

 

ще пытаться воспроизводить действительность, особенно если учесть изменчивость современной реальности. Металитературная техника в постмодернистской литературе основана на иной эпистемологии, не убежденной в познаваемости мира» (там же. с. 165).

Другая причина появления авторской маски состоит в том, что при остром дефиците человеческого начала в плоских, лишенных живой плоти и психологической глубины персонажах постмодер­нистских романов часто одна лишь авторская маска может стать реальным героем повествования, способным привлечь к себе вни­мание читателя.

Попытка добиться успешной коммуникации — достичь, пусть даже на уровне иронии, взаимопонимания если не с массовым, то по крайней мере с «культурным читателем» — уже служит свиде­тельством опасения «коммуникативного провала». Иными слова­ми, автор, рискнувший появиться в том или ином виде на страни­цах своего произведения, тем самым сразу выдает свое беспокой­ство по поводу того, что он может столкнуться с «несостоявшимся читателем». Автор, следовательно, заранее подозревает, что по­средством объективации своего замысла всей структурой произве­дения (общей моралью рассказываемой истории, рассуждениями и действиями персонажей, символикой повествования и т. д.) ему не удастся вовлечь читателя в коммуникативный процесс, и он выну­жден взять слово от своего имени, чтобы вступить с читателем в непосредственное речевое общение и лично растолковать ему свой замысел. Таким образом, проблема авторской маски тесно связана с обострившейся необходимостью наладить коммуникативную связь с читателем.^1y

Авторская маска как важный структурообразующий принцип повествовательной манеры постмодернизма в условиях постоянной угрозы коммуникативного провала, вызванной фрагментарностью дискурса и нарочитой хаотичностью композиции постмодернист­ского романа, оказалась практически главным средством поддер­жания коммуникации и смогла стать смысловым центром постмо­дернистского дискурса.