Трансформацияценностей в философии истории

Социальную философию, являющуюся логическим продолжением философии человека, также называют философией истории. В этом отношении можно также полагаться на Алексея Фёдоровича Лосева: «Личность и общество – категории, взаимно предполагающие друг друга. Личность возможна только в обществе, и общество возможно только среди личностей»⁷⁷⁹. Таким образом, можно говорить о том, что личность, стоящая во главе общества, своим сознанием определяет направление общественного развития, которое, в свою очередь, естественным образом формирует сознание всех остальных личностей.

Философская концепция исторического развития древних Вед имеет циклический характер: четыре эпохи (Сатья, Двапара, Трета и Кали) последовательно сменяют друг друга подобно временам года. Если эпоха долголетия (санскр. сат), правды (санскр. сатья) и чистоты (санскр. саттва) может быть сравнена с цветущей весной, то эпоха ссор, раздоров и вражды (санскр. кали) во многом ассоциируется с лютой зимой. Основным лейтмотивом такого взгляда является то, что качества человека и продолжительность его жизни от эпохи к эпохе ухудшаются. Так, например, в эпоху Сатья человек естественным образом обладает такими качествами, как правдивость, милосердие, аскетизм и чистота, которые являются фундаментом устойчивого сосуществования человека с человеком, природой и Богом. Эпоха Кали, напротив, в целом характеризуется бесконечным числом субъективных философских и религиозных учений, которые создают условия не только для разъединения людей по убеждениям, но для массового заблуждения, провоцирующего недоверие в истине как таковой. Плюрализм в этом случае уже является не признаком развитой индивидуальности и уникальности, а отсутствием в эгоцентричном обществе устойчивых принципов и достойных человека жизненных целей.

Представления древнекитайской философской мысли нельзя назвать аналогичными древнеиндийским в полной мере. Востоковед Е. А. Торчинов приводит пример древнекитайской модели описания исторического процесса, которую он называет линейно-регрессивной: «В главе «Ли юнь» конфуцианского канонического текста «Записи о ритуале» («Ли цзи») описывается порядок деградации человечества: от эпохи Великого Единения (да тун) люди перешли к эпохе Великого Процветания (тай кан), затем – Малого Процветания (сяо кан), после чего настало время смуты (луань)»⁷⁸⁰. Итак, из примера становится ясно, что древние китайцы, рассматривали историю в регрессивном ключе, но всё-таки она имела для них линейный характер. По сравнению с ведическим подходом такой взгляд, хотя и отражает реальную тенденцию к ценностной деградации, является пессимистическим. Именно в невозможности вернуть время вспять можно найти корни обожествления древнейших из известных сегодня мудрецов. В «Дао-дэ дзин» Лао-цзы и «Лунь юй» Конфуция неоднократно упоминаются «древние», на которых ориентируются эти ставшие легендарно-мифическими философы.

Древнегреческую традицию, как известно, начинает один из самых ранних греческих писателей – Гесиод, предположительно живший в VIII-VII вв. до н. э. Ему принадлежит теория исторического регресса – так называемая теория пяти веков человеческой истории (золотого, серебряного, медного, героического и железного), из которых каждый последующий хуже предыдущего. В качестве причин деградации Гесиод также отмечает упадок человеческих принципов, ценностей, качеств: люди всё больше и больше неблагочестивы, им характерны гордость, глупость, грубость, насилие, забвение. Железный век страшен своим эгоизмом, всеобщим насилием одних над другими и всеобщим озлоблением как между чужими друг для друга людьми, так и между родственниками. Зависть, зло, болезни, тяжёлый труд и всеобщий разбой – таковы черты века, в котором жил и сам Гесиод. Знаток античной культуры Алексей Фёдорович Лосев отмечает, что остаются неясными причины перехода людей из одного века в другой, хотя сам же и подмечает, что вынесение на первый план моральной точки зрения свидетельствует о нравственном разложении, развращении и падении человечества⁷⁸¹. Несмотря на описание античным писателем Гесиодом исторического регресса, античные философы активно придерживались прогрессистских взглядов.

На протяжении всей истории западноевропейской философии вера в прогресс неразрывно связывалась с верой в человеческий разум. Приведём некоторые примеры линейно-прогрессистской направленности западноевропейской философии.

В философии Просвещения обнаруживается возможность сопряжения разума и истории через построение лестницы общественного прогресса: последовательность фиксации ступеней на пути к человеку истинному позволила выделить и ступени разумности. Следует обратить внимание на то, что в таком аспекте естественная природа человека не дана в готовом виде, но должна быть достигнута в процессе его исторического становления.

Посвятив много лет исследованию пределов человеческого познания, Имманиул Кант не отвергал надежд на прогрессивное движение человечества в истории. По мнению мыслителя, вера людей в прогресс является своеобразным стимулом трудиться во имя блага человечества, что способствует скорейшему воплощению этой идеи в жизнь. Хотя цена ложности такого предположения слишком велика, поскольку миражи прогресса могут быть действенной теоретической ширмой для эксплуатации и порабощения в скрытых формах, Великая французская революция уже санкционировала такой взгляд на историю, согласно которому возможно качественное изменение жизни в кратчайшие сроки. Последовательные шаги, предпринятые Иммануилом Кантом, Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем, Людвигом Андреасом Фейербахом, Огюстом Контом и Карлом Марксом, являются яркими тому примерами: критицизм и прагматизм трансцендентального идеализма, спекулятивность и рационализм абсолютного идеализма, телесность и эволюционизм материалистической антропологии, формализм и отказ от ценностного подхода позитивизма, идеологичность и практицизм диалектического материализма не только сформировали принципиально иной тип отношений человека к окружающему миру и своему месте в нём, но и способствовали формированию мощнейших социальных механизмов для тиражирования такого типа мировоззрения в масштабах истории.

Абсолютный идеализм во многом способствовал формированию этих механизмов, философски обосновывая всевозможные проявления активности духа на различных уровнях:

«На самом деле философия и есть то учение, которое должно освободить человека от бесконечного множества конечных целей и намерений и сделать его равнодушным к ним, так чтобы ему и впрямь было всё равно, есть ли подобные вещи или нет. Но вообще, так как речь идёт о некотором содержании, тем самым устанавливается связь с другими существованиями, целями и т. д., относительно которых заранее предполагается, что они обладают значимостью»⁷⁸².

С другой стороны, в самом начале «Лекций по философии истории» Георг Вильгельм Фридрих Гегель пишет:

«К такой первоначальной истории не относятся легенды, народные песни, предания, так как все это ещё неясные способы представления, свойственные непросвещённым народам. Мы же имеем здесь дело с такими народами, которые знали, что они собою представляли и чего они желали. Действительность, которую мы обозреваем или можем обозреть, следует признать более твёрдой почвой, чем то ускользнувшее прошлое, к которому относится возникновение легенд и поэтических произведений, уже не выражающих исторической жизни народов, достигших ясно выраженной индивидуальности»⁷⁸³. Такая индивидуальность может быть понята и как эгоизм, отвергающий те сущностные моменты человеческого бытия, которые транслируются древнейшим первобытным человеком. Однако первобытность в её смысловом значении нужно понимать вовсе не как примитивность и узость, а только лишь как первичность по отношению ко всему последующему. Исследователи идей великого диалектика в определённой степени придерживаются этой позиции: «Гегелю совершенно не интересно, становятся ли люди в ходе истории более моральными. Научная трезвость и добросовестность обусловили ответ Гегеля на вопрос о роли моральных идеальных мотивов людей в их исторической деятельности. Сколь бы возвышенными и благородными ни представлялись стремления людей к моральному совершенству, к добродетели, милосердию и человеколюбию, к «добру ради добра», для всего этого в истории мало места, всё это, как и моральное и правовое воспитание, не играет сколько-нибудь существенной роли в ней, их роль «ничтожна». Главными побудительными мотивами деятельности людей оказываются, по Гегелю, своекорыстные страсти и эгоизм, не знающие никаких ограничений»⁷⁸⁴.

Высокий спекулятивный потенциал философской системы абсолютного идеализма определил интерес к её интерпретации Карлом Марксом. «Развитие является не просто спокойным процессом, совершающимся без борьбы, подобно развитию органической жизни, а тяжёлой недобровольной работой, направленной против самого себя; далее, оно является не чисто формальным процессом развития вообще, а осуществлением цели, имеющей определённое содержание»⁷⁸⁵. Поскольку Георг Вильгельм Фридрих Гегель считал, что этой целью является дух, сущность которого – свобода, то в его понимании борьба предполагает сражение за эту свободу. Подмена такого понимания цели позволила Карлу Марксу диаметрально трансформировать и понимание борьбы, и её методы. Естественно, так называемая «заслуга» Карла Маркса как мыслящего идеолога состояла в оправдании предлагаемой им концепции в перспективе исторического развития.

«Рассуждения о та́к понятой «пользе истории» сопровождали историческую мысль от древности до Лейбница и Боллинброка и долгое время рассматривались в качестве чуть ли не главного обоснования и оправдания занятий историей, её изучения и преподавания. В ещё не столь отдалённые от Гегеля времена считалось отнюдь не зазорным подправлять и подчищать историю в воспитательных целях, стирать чёрные пятна с репутаций исторических героев и пририсовывать недостающие им нимбы. В контексте критики прагматической историографии сформулирован знаменитый вывод, согласно которому история ничему не научает ни народы, ни правительства и именно по причине уникальности исторических состояний и исторических задач. Одержимый пафосом научной объективности (в его время уже общепризнанного требования в исторической науке) и предпочтением исторической истины, какой бы она ни была, самым благим морально-дидактическим соображениям, Гегель вряд ли мог вообразить, какие масштабы в нашем веке обретет «прагматическое» использование истории в идеологии и в пропаганде, в манипулировании массовым сознанием, в фабрикации исторических мифов, в столкновении националистических и политических страстей и амбиций»⁷⁸⁶.

Нужно сказать, что по теории материалистического понимания истории в сознании человека нет заданных абстрактных идей, но только отражаются общественные отношения; что же касается идеалистического понимания истории – это «есть воззрение, по которому человечество с первого момента своего существования обладает какой-то смутной идеей, предчувствием своего развития и своего назначения»⁷⁸⁷. Ясно, что в случае идеалистического понимания истории человечество развивается под более или менее ясно ощущаемым влиянием идеала, который становится движущей силой исторического прогресса. Так, например, В. А. Кутырёв пишет: «Капиталистическая общественно-экономическая формация переросла в формацию, истиной функционирования и идеологией которой является экономизм. Экономизм – это когда через призму рентабельности рассматривается практически всё, что существует. Экономизм – социально институализированный эгоизм... Экономический человек становится безличным, что не означает его тупости или несостоятельности во всех отношениях»⁷⁸⁸. Расчётливость и прагматизм являются обязательными характеристиками такого экономического человека, в качестве примера мировоззрения которого можно привести следующее понимание:

«Конечной целью всей деятельности человечества – и познавательной, и практической, – является, если не бояться громких слов, счастье человечества. Путь к нему состоит из трёх этапов. Первый – открытие истины, второй – превращение истинных описывающих знаний в рациональные предписывающие, третий – воплощение этих рациональных предписаний в рациональные практические действия, продукты которых – дома, машины, книги, музыкальные произведения и т. д. – как раз и являются источником человеческого счастья»⁷⁸⁹.

В качестве решения создавшейся на уровне всего общества проблемы В. А. Кутырёв предлагает следующее: «Принцип служения пронизывает, держит на себе содержательные проявления духовности: любовь, дружбу, верность, патриотизм и т. п. Все они, как следование любым идеалам, предполагают альтруистичность поведения, способность к самопожертвованию. Это «моральная моральность», о которой писал Иммануил Кант, обосновывая ригористическую концепцию нравственности. Когда её критикуют за утопизм и отрыв от реальной жизни, то забывают, что хотя в ней отражён один аспект существования – в чистом виде данный подход действительно односторонен, – без него прожить нельзя. Человек не может быть только эгоистом, если, конечно, сохраняет в себе противоречие («два человека»), то есть является личностью»⁷⁹⁰. Ясно, что в чистом виде принципы эгоизма и служения полностью исключают друг друга, поэтому любые проявления одного будут сводить на «нет» любые попытки противоположной мотивации. Как метко заметил Хосе Ортега‑и‑Гассет, в современном обществе процветают эксплуатация и эгоизм, а потому «ни мужчины толком не знают, чему им по-настоящему служить, ни женщины – каких мужчин им по-настоящему любить»⁷⁹¹. Соглашаясь с испанским философом, добавим, что именно эгоизм является причиной трансформации ценностей. Изложим далее некоторые аргументы в защиту этой мысли изложим.