Философия просвещения (XVIII в.)

В эпоху Просвещения идеал Возрождения – свободная личность – обретает атрибут всеобщности, однако теперь она облагорожена идеей ответственности и социальности. Воспитание и образование, приобщение к знаниям, распространение знаний – таковы провозглашаемые цели нового типа мышления.

Переворот в области морали и политики, произошедший в европейском обществе в эпоху Просвещения, позволяет двояко смотреть итоги XVIII века: с одной стороны, на основе принципов разума были определены принципы автономии личности, прав человека и гражданина, с другой, – была посеяна иллюзорная вера в прогресс, сформирован фундамент для развития материализма как науки, утвержден абстрактный рационализм. Однако ценнейшим наследием того времени являются поставленные перед человеком вопросы, краткий обзор которых мы представим ниже.

Выделение философии Просвещения в самостоятельную эпоху связано с тем, что философские идеи пишутся уже не на латинском языке, как это было в Европе вплоть до конца XVII века, а на родных языках – французском, немецком, английском и проч. По этой причине к философским идеям могли обратиться не избранные (представители духовенства и дворянства), входящие в ограниченный круг, а все желающие. Кризис феодально-абсолютистской системы отношений во Франции требовал существенных преобразований с социально-экономической и политической системах, активизация которых была спровоцирована мыслителями, писателями, учеными, именуемыми «просветителями». Просветителей объединяло критическое отношение к царившему феодальному мировоззрению, предвкушение «триумфа философии», способной на основе человеческого разума и идеи просвещения изменить ситуацию, и настроение мессианства – собственной избранности для победы над тьмой невежества. В целом же философия Просвещения вошла в историю благодаря пропаганде сформировавшихся ранее идей, а не созданию новых. Либеральные идеи того времени являлись теоретическим фундаментом Великой французской революции 1789 г., а сегодня они могут быть использованы для критического осмысления направления, в котором развивается современный человек и общество.

В фундаменте преобразований того времени лежат несколько существенных моментов: разум теперь понимают как присущий каждому человеку от природы «здравый смысл», а сам человек представляется уже не божественным, а природным созданием. Именно принятие этих идей способствовало принципиальному изменению мировоззрения отдельного человека, а также общества в целом. Концепция просвещенного абсолютизма Вольтера, концепция правового государства Шарля Луи Монтескьё, теория гражданского общества Жан-Жака Руссо: социально-политический характер взглядов философов-просветителей не столько отражал ценностные трансформации в обществе того времени, сколько формировал их.

В философии Просвещения выделяется деистическая, утопическая и атеистическая направленность. Предпосылки для возникновения философии Просвещения создали рационализм Рене Декарта, эмпиризм Джона Локка и атеизм Пьера Бейля (1647-1706), на основе «Критического словаря религии и метафизики» в 1751-1780 гг. создается знаменитая «Энциклопедия». Напомним, что если эмпирики полагали, что теоретический разум должен ограничиваться регистрацией и упорядочиванием чувственно воспринимаемых фактов, то рационалисты, напротив, исходили из того, что познание должно быть организовано в соответствии с некими «врожденными идеями», содержащимися в разуме до всякого опыта³⁵².

Поскольку просветители действовали не от лица какой-либо организации, партии или общества, своеобразным инструментом объединения и влияния выступила «Энциклопедия, или толковый словарь наук, искусств и ремесел, составленный обществом писателей, отредактированный и опубликованный господином Дидро, членом Прусской Академии наук и искусств, а в математической части – господином д’Аламбером, членом Парижской и Прусской Академий наук и Лондонского Королевского общества». Призывая французов самостоятельно мыслить, а не бездумно идти на поводу у правящей власти и служителей Церкви, просветители стремились донести свои идеи до как можно большего числа граждан. Конечно, целевой аудиторией в этом случае были уже не узкий круг элиты, а широкие массы. Несмотря на то, что французским парламентом принято решение сжигать наряду с антирелигиозными и философские книги (например, «Философские письма» Вольтера, «Эмиль» Жан-Жака Руссо и «Об уме» Клода Адриана Гельвеция), высказанные в них идеи становились более популярными.

Жюльен Офре Ламетри (1709-1751) – автор нашумевшей и вызвавшей бурю негодования среди защитников традиционного мировоззрения книги «Человек-машина» (1747): «Человеческое тело – это заводящая сама себя машина, живое олицетворение беспрерывного движения»³⁵³. Дело в том, что его современники придерживались так называемого преформизма – теории о наличии в половых клетках материальных структур, предопределяющих развитие зародыша и признаки развивающегося из него организма. Эти представления опирались на то, что все формы созданы Творцом и не изменяются из поколения в поколение: считалось, что зародыш уже сформирован в половых клетках, и его дальнейшее развитие заключается только в увеличении размеров.

Жюльен Офре Ламетри на различных примерах доказывает тесную взаимосвязь внешней (телесной) и внутренней (духовной) жизни: умонастроение, способность человека мыслить, особенности его характера и личностные качества в целом главным образом влияет то, «как заведена машина»³⁵⁴. Так, возраст, болезнь, климат, те или иные лишения (голод или, например, беременность) существенным образом определяют вкусы, душевные состояния и разум в целом. Подчеркивая власть пищи над сознанием человека, философ отмечает: «Сырое мясо развивает в животных свирепость, у людей при подобной пище развивалось бы это же качество; насколько это верно, можно судить по тому, что английская нация, которая ест мясо не столь прожаренным, как мы, но полусырым и кровавым, по-видимому, отличается в большей или меньшей степени жестокостью, проистекающей от пищи такого рода наряду с другими причинами, влияние которых может быть парализовано только воспитанием. Эта жестокость вызывает в душе надменность, ненависть и презрение к другим нациям, упрямство и другие чувства, портящие характер, подобно тому как грубая пища создает тяжелый и неповоротливый ум, характерными свойствами которого являются леность и бесстрастность»³⁵⁵.

Анализ внутреннего строения тела (размеры мозга и т. п.) человека, животных и птиц позволяет мыслителю делать различные предположения касательно их иерархии по критерию умственной деятельности. «Я придерживаюсь мнения, что глаза глухого видят яснее и отчетливее, чем глаза нормального человека, в силу того, что потеря какого-нибудь органа или чувства может увеличить силу и остроту другого»³⁵⁶.

Отвергая тезис Декарта о том, что животные лишены субъективных переживаний, философ полностью воспринял его взгляд на животных как на машины в том смысле, что их поведение определяется строением их тела и оказываемыми воздействиями окружающего мира. Убеждение в том, что все живые организмы обладают способностью к саморегуляции, обеспечивающей самосохранение в условиях агрессивной среды, было необходимо для доказательства изучаемости человека, минуя при этом какое бы то ни было сверхъестественное, мистическое, божественное в его природе. Обезьяна обучаема так же, как и человек «дрессируем», поскольку до изобретения слов, языков, законов, науки и искусства он был «животным особого вида» с менее выраженными инстинктами. Воспитательные механизмы основаны на так называемом символическом познании: «слова и обозначаемые ими образы настолько тесно связаны между собой в нашем мозгу, что редко можно вообразить себе какой-нибудь предмет, не обозначая его каким-либо именем или значком, присвоенным ему»³⁵⁷.

Приведём ценные в педагогическом отношении мысли философа:

«Несомненно, деятельность воображения отличатся такой живостью, что, если не вмешивается внимание – этот ключ и источник всех наук, оно ограничивается беглым и поверхностным взглядом на предметы. Взгляните на птицу, сидящую на ветке: кажется, что она вот-вот вспорхнет. Таково же и воображение. Постоянно увлекаемое вихрем крови и животных духов, оно не успевает сохранить впечатление, тотчас же изглаживаемое последующим; душа следует за ним, часто не поспевая. Потерянным для нее оказывается то, что она недостаточно быстро схватила и усвоила эти впечатления. Таким именно образом воображение, настоящий символ времени, непрерывно само себя уничтожает и восстанавливает. Таковы хаос и непрерывная, быстрая смена и последовательность наших идей; они гонят друг друга, подобно волнам, сменяющим одна другую, так что, если воображение не употребит, так сказать, части своих мускулов для сохранения равновесия на канатах мозга с целью задержаться на некоторое время на как бы ускользающем предмете и отстранить от себя другой, для рассмотрения которого не пришло ещё время, оно не будет заслуживать прекрасного имени суждения… Напротив, если с детства приучить воображение к самообузданию, не давая ему уноситься на своих сильных крыльях (что воспитывает только блестящих энтузиастов); если приучить его останавливать и задерживать представления, чтобы всесторонне исследовать предмет, то воображение, способное к составлению суждений, при помощи последних сумеет охватить наибольшее количество предметов»³⁵⁸.

Основываясь на «естественном законе» – «чувстве [страха, боязни], научающем нас тому, чего мы не должны делать, если не хотим, чтобы нам делали то же»³⁵⁹, – философ утверждает разумность «религии природы». По его словам, он не отвергает Бога, хотя и считает душу «лишенным содержания термином». Приведенные мыслителем примеры «опытов» над живыми организмами свидетельствуют о том, что отдельные волокна, части организованного тела движутся в силу свойственного им самим начала независимо от нервной и кровеносной систем. Однако главным заключением Жюльена Офре Ламетри является следующее: во Вселенной существует всего одна только субстанция, различным образом видоизменяющаяся, и человек является самым совершенным её проявлением³⁶⁰.

Современные исследователи полагают, что свою концепцию Жюльен Офре Ламетри считал лишь предположением, но поскольку в то время гипотезы в естествознании осуждались, он скрывал это от читателей, чтобы не дискредитировать свои идеи. Заслуживает внимания и то, что философ, размышлявший задолго до Иммануила Канта, отвергал путь доопытного познания (a priori), придерживаясь экспериментального, эмпирического пути познания (a posteriori). «Быть машиной, чувствовать, мыслить, уметь отличать добро от зла так же, как голубое от желтого, словом, родиться с разумом и устойчивым моральным инстинктом и быть только животным, – в этом заключается не больше противоречия, чем в том, что можно быть обезьяной или попугаем и уметь предаваться наслаждениям. Кстати, кто бы мог a priori предположить, что капля жидкости, выпускаемая при совокуплении, вызывает божественное наслаждение и что из нее рождается маленькое создание, которое в будущем при определенных условиях будет испытывать подобные же наслаждения»³⁶¹. Ясно, что революционность этого произведения определялась доступностью изложения и простотой тех идей, которые необходимо было донести до окружающих. С другой стороны, поскольку наибольшая обоснованность приведенных в книге примеров достигалась практически, интерес к ней предполагал соответствующие ценности. В целом же «телесность», «материалистичность» и «атеистичность» в большей степени характерны для рационального ratio Нового времени, нежели для древнегреческого logos или древнеиндийского buddha.

Однако не менее известно и более раннее сочинение Жюльена Офре Ламетри – «Трактат о душе (Естественная история души)» (1745). На основе теории о способности материи самостоятельно двигаться, ощущать и чувствовать, философ анализирует растительную душу, чувствующую душу животных и разумную душу человека, последовательно приходя к выводу о том, что «душа существенным образом зависит от органов тела, вместе с которыми она образуется, растет и стареет»³⁶².

В связи с этим приведём также некоторые размышления философа о воспитании: «Люди, обучающие детей, должны внушать им всегда лишь столь очевидные идеи, ясность которых ничто не в состоянии затемнить. Но для этого требуется, чтобы они сами обладали подобными идеями, что бывает очень редко. <…> В какой только хаос и лабиринт заблуждений и предрассудков не погружает нас плохое воспитание! И какую большую ошибку делают те, кто позволяет детям рассуждать о вещах, о которых они не имеют никаких идей или имеют весьма смутные!»³⁶³

Дени Дидро (1713-1784), несмотря на то, что его идеи проникнуты антирелигиозными и материалистическими идеями³⁶⁴, был выбран сначала для перевода отдельных статей, а потом и для идейного и организационного продвижения «Энциклопедии». Издание «Энциклопедии» требовало серьезных финансовых вложений, поскольку многочисленный авторский коллектив состоял из высококвалифицированных специалистов различной направленности, а тиражи издания постоянно требовали увеличения из-за многочисленных желающих приобрести «Энциклопедию». Кроме того, авторам пришлось выдержать шквал критики со стороны светской и религиозной власти, осознававшей опасность данного издания для собственного авторитета. Несмотря на возникающие препятствия, работа по изданию «Энциклопедии» была хорошо организована и продолжалась вплоть до покушения на жизнь короля в начале 1757 г. Впоследствии под давлением властей Дени Дидро организовал подпольную работу по подготовке оставшихся томов, которая была завершена в 1766 г. Характерное для «Энциклопедии» внимание к описанию техники и технологий производства, а также критическая позиция в отношении имевших в то время тенденций развития общества также способствовало формированию материалистического мировоззрения и, таким образом, «изменения распространенного образа мыслей» (Д. Дидро). Создававшие «Энциклопедию» философы-просветители во многом были близки к сенсуализму Д. Локка, а потому отрицательно относились к любым попыткам рационального познания, игнорирующего опыт, однако главным философским инструментом «Энциклопедии» был деизм³⁶⁵.

Деизм

Приведём выдержки статьи «Коллеж» в «Энциклопедии», касающиеся воспитания и образования:

«Из этих отдельных черт нашей школьной жизни вытекает, что молодой человек после того, как он провел в школе десять, можно сказать, самых драгоценных лет в своей жизни, даже если он наилучшим образом использовал своё время, выходит из нее с очень поверхностными знаниями мертвого языка [Идет речь о латыни. – Прим. автора.], правил риторики, которые ему следует постараться немедленно забыть. Он часто оставляет школу также и нравственно испорченным, что, в лучшем случае, пагубно отражается на его здоровье. Иногда он покидает школу с укоренившимися принципами ложной набожности, но чаще всего с таким поверхностным знанием религии, что он становится легкой жертвой первой безбожной беседы или первой прочитанной им опасной книги»³⁶⁶.

Поль Анри Гольбах (1723-1789) яро критикует не только церковь, священников, но и святых, а также всех тех, кому присуща религиозная вера. По мнению мыслителя, без представлений о Боге любой разумный человек может самостоятельно создать себе систему взглядов с «более твердыми принципами» и «более упорядоченной нравственностью», чем у верующего. «Мы могли убедиться из истории и наблюдаем каждый день, что ослепленные правилами религии, направляющей взоры к небу и внушающей презрение к природе и разуму, религиозные фанатики без стыда, без стеснения, бессовестно нарушают вполне открыто священнейшие нравственные обязанности»³⁶⁷. Логика Поля Анри Гольбаха в этом отношении может быть передана в одной его фразе: «Набожными становятся только для того, чтобы играть роль»³⁶⁸.

Основаниями подобных взглядов служат исследования мыслителем человеческой природы и закономерностей окружающего мира, отталкивающиеся от материалистического понимания идей механики Исаака Ньютона. Любопытен пример обоснования Полем Анри Гольбахом материального характера души: «Наша природа, видоизменяемая воспитанием, определяет наши физические и интеллектуальные способности, наши телесные и моральные качества. У сильного сангвиника будут сильные страсти, у желчного меланхолика – странные и мрачные, у человека с игривым воображением – веселые, у человека с преобладанием флегмы – мягкие и тихие… Темперамент человека – продукт физических субстанций, привычка – следствие физических модификаций; хорошие или дурные, истинные или ложные взгляды, которые складываются в уме человека, всегда являются лишь следствиями физических импульсов, полученных им через посредство органов чувств»³⁶⁹. Философ предполагает, что каждый человек может трансформировать свой темперамент через соответствующие физические упражнения и диету. По его мнению, нравственность происходит из необходимости личной выгоды, а добро всецело зависит от инстинкта самосохранения. Так, «заблуждающееся воображение порождает фанатизм, упорядоченное же воображение порождает энтузиазм к полезным вещам, страсть к добродетели, любовь к отечеству, жар дружбы и прочие прекрасные моральные качества»³⁷⁰.

Механицизм как всеобщий метод объяснения природы – вот ещё одна характеристика эпохи Просвещения, заслугу в разработке которой по праву можно присвоить французским просветителям-материалистам. По мнению Т. Б. Длугач, «П. Гольбах вообще был первым в XVIII в., кто превратил методы механики во всеобщий и универсальный способ исследования»³⁷¹.

Воспитание понимается философом в первую очередь как инструмент управления обществом. Так, например, если государство заинтересовано в увеличении численности населения, узы брака нужно объявить священными. Отмечая отсутствие интереса европейских правительств к воспитанию граждан, Поль Анри Гольбах отмечает важные упущения власти: нет гимнастики для упражнения тела и истинной нравственности для формирования сердца, вследствие чего повсюду масса бессильных, необразованных и лишенных добродетели людей. Приведём по этому поводу одну интересную цитату: «Воспитание и образование являются в руках политических деятелей самым верным средством для внушения народам чувств и взглядов, необходимых для развития их способностей и добродетелей. В раннем возрасте человек восприимчивее всего к тому влиянию, которое желают на него оказать, поэтому для правительства важно с юности сформировать из граждан своих будущих помощников. Вместо отвлеченных идей и утомительных наставлений, которыми обычно занимают умы молодых людей, необходимо привить им знание их естественных обязанностей, понятие о справедливости, чувство общественности, или любовь к обществу, преданность родине, преклонение перед добродетелью, благородное стремление быть полезным»³⁷². Весьма разумным представляется предложение Поля Анри Гольбаха о специализированном воспитании, предоставляющем гражданам альтернативные возможности достижения успеха в жизни. Так, будущим воинам, государственным служащим, торговцам и ремесленникам философ предлагает «внушать» уникальные ценности, соответствующие выбранному ими пути. Можно сказать, что идея просвещения в понимании французского мыслителя предполагает такое образование, которое сделает народ разумным, а потому и законопослушным³⁷³. Разум здесь предполагается в качестве средства ограничения всяческих страстей, которые приобретают такие опасные социальные формы, как, например, фанатизм. Однако природа такого разума качественно иная, нежели в случае его исторических предшественников: в большей степени он ориентирован на привитие чувства привязанности к социальным институтам и ценностям, долга, основанного на спокойствии и материальном достатке, страхе к потере всяческих земных благ.

В своем произведении «Об уме» Клод Адриан Гельвеций (1715-1771) подвергает анализу такие социальные почитаемые людьми добродетели, как ум и честность, доказывая, что они имеют целью собственную выгоду. Обосновывая теорию страстей, мыслитель пытается ответить на вопрос: следует ли считать ум даром природы или же результатом воспитания? Мыслителем анализируются тонкость чувств и обширность памяти, а также различные способности внимания. Им доказывается, что первостепенное значение имеют вовсе не совершенство органов чувств и памяти, а именно способность внимания. В поисках причин различной способности внимания, Клод Адриан Гельвеций отмечает:

«В ранней молодости достаточно страха наказания, чтобы заставить юношей учиться; но в более позднем возрасте, когда человек уже не чувствует над собой власти, он добровольно переносит утомление от прилежания только побуждаемый к тому какой-нибудь страстью, как, например, желанием прославиться. Тогда сила нашего внимания пропорциональна силе страсти»³⁷⁴.

Однако так как большая или меньшая часть наших страстей зависит от нашей природы, то, следовательно, ум надо рассматривать как дар природы. Под сильной страстью Клод Адриан Гельвеций подразумевает такую, предмет которой так необходим для счастья, что без обладания им жизнь кажется невыносимой³⁷⁵. Мыслитель заостряет внимание на то, что только некоторые страсти даны человеку от природы, остальными же он обязан «общественным учреждениям», под которыми, пожалуй, нужно понимать именно стремление к славе. Специфика такого подхода заключается том, что если любовь рассматривается как страсть, недостаток или преобладание которой не скажется на уме человека, то самолюбие, напротив, способствует развитию умственных способностей.

Шарль Луи де Монтескьё (1689-1755) вывел разум и человечность на бой со всеми видами рабства: политическим (колонии), религиозным (монашество), половым (проституция), экономическим (феодализм). В обсуждении французским мыслителем некоторых философских вопросов ощущается влияние эмпиризма Д. Локка³⁷⁶.

В своем философском романе-трактате «Персидские письма»³⁷⁷ Шарль Луи де Монтескьё рассматривает три типа государства: восточную деспотию, европейскую монархию и республику, критикуя первые два ради утверждения последней. Критика мыслителя направлена на самые существенные стороны феодального государства: королевскую власть и католическую церковь – и ловко замаскирована за описанием интригующих отношений внутри восточного гарема и бросающимися в глаза парадоксами европейской действительности. По оценке Т. Б. Длугач, «Франция была в то время наиболее читающая и наиболее «разговорчивая» страна; в ней и формировалась постфеодальная суверенная, независимая личность, обладающая собственным суждением и отвечающая за собственные решения. Ироничность же, или шутливость,… помогала французам без страха расстаться с прошлым, превратить грозные феодальные институты в смешные и бессмысленные, отживающие установления старины»³⁷⁸. На этом фоне откровения наложниц и евнухов служат своеобразной приманкой, вовлекающей читателя в обсуждение недостатков обладающих и злоупотребляющих властью.

Так, например, язвительная характеристика в адрес церковных авторитетов не редкость для того времени: «Епископы – это законники, подчиненные папе и выполняющие под его началом две весьма различные обязанности. Когда они находятся в соборе, то, подобно папе, составляют догматы веры; а у каждого из них в отдельности нет другого дела, как только разрешать верующим нарушать эти догматы»³⁷⁹, монахи «дают три обета: послушания, бедности и целомудрия. Говорят, что первый из этих обетов соблюдается лучше всех; за второй ручаюсь тебе, что он никак не исполняется; о третьем предоставляю судить тебе самому»³⁸⁰. Понятна и критика, направленная на казуистику – логическое оправдание греха. Сословия во Франции, находящейся на пороге революции, – служители церкви, военнослужащие и государственные служащие – были крайне разобщены и презрительно относились друг к другу.

В то же самое время отметим, что «Персидские письма» не следует читать поверхностно: ведь, по словам самого автора, вырывание отдельных отрывков из контекста искажает суть произведения в целом. Любопытно, но многие в то время читали именно так. Понимая это, Шарль Луи де Монтескьё доносит свои мысли не в форме монотонного фолианта, а в форме небольших писем по тем или иным значимым социокультурным вопросам, сумма которых побуждает задуматься над сложившейся в обществе ситуацией. Однако зачастую критика мыслителя не столько отражает объективную истину, сколько резко саркастична и даже оскорбительна для религии. Так, по его мнению, «христианство, как и магометанство, озабочены только благополучием будущей жизни и приносят ему в жертву жизнь земную, и по мере того, как религия подавляет в нас стремление к обеспечению земного благополучия, деспотизм, повсюду распространенный, угнетает нас все более и более»³⁸¹. Однако монархия становится деспотичной именно потому, что выражает и исполняет волю господствующего класса, а не Бога. Что касается характеристики Людовика XIV с точки зрения присущих каждому человеку пороков, Шарля Луи де Монтескьё, на наш взгляд, интересовало не разоблачение теории божественного происхождения королевской власти, но выражение присущих разумному человеку непонимания и сомнения в ответ на недостойное поведение монарха³⁸².

Мыслитель ярко характеризует городскую жизнь того времени, акцентируя внимания на невежестве масс и изобретательности шарлатанов: «Бесчисленное множество учителей всевозможных языков, искусств и наук преподают то, чего сами не знают, а ведь тут нужен немалый талант, ибо для того, чтобы научить тому, что знаешь, особого ума не требуется, зато его нужно чрезвычайно много, чтобы учить тому, чего сам не знаешь»³⁸³. От имени наблюдательного и рассудительного Узбека мыслитель разоблачает присущие человеку и обществу недостатки, видя их причину не в отсутствии высоких целей и достойных примеров, а в изжившей себя феодально-абсолютистской системе.

Заслуживает внимания приведенная Шарлем Луи де Монтескьё молитва простого человека к Богу, которая позволяет раскрыть истинное отношение философа к Богу:

«Господи! Я ничего не разумею в спорах, которые беспрестанно ведутся по поводу тебя; мне хотелось бы служить тебе по воле твоей, но всякий, с кем я ни советовался об этом, хочет, чтобы я служил тебе на его лад. Когда я намереваюсь обратиться к тебе с молитвой, я не знаю, на каком языке надлежит говорить с тобою. Точно так же не знаю, какую позу принять: один говорит, что надо молиться тебе стоя; другой требует, чтобы я сидел; третий настаивает, чтобы я преклонил колени. Это ещё не все: некоторые требуют, чтобы я по утрам омывался холодной водой; иные утверждают, что ты будешь взирать на меня с отвращением, если я не дам отрезать у себя кусочек плоти. На днях в караван-сарае мне довелось есть кролика; трое присутствовавших при этом повергли меня в ужас: они утверждали, будто я нанес тебе тяжкое оскорбление: один [еврей] говорил, что это животное нечисто, другой [турок] – что оно задушено, наконец, третий [армянин] – что оно не рыба³⁸⁴. Проходивший мимо брамин, которого я попросил рассудить нас, ответил: «Они не правы, так как вы, разумеется, не сами убили это животное». «Сам», – ответил я. «Ах! Вы совершили ужасное деяние, которого бог никогда не простит вам, – сказал он строго. – Откуда вы знаете, что душа вашего отца не перешла в это животное?» Все это, господи, повергает меня в невообразимое замешательство: я не могу пошевелить головой без того, чтобы не испытать страха оскорбить тебя, а между тем мне хотелось бы быть угодным тебе и посвятить этому жизнь, которою я тебе обязан. Не знаю, может быть я и ошибаюсь, но мне кажется, что скорее всего я угожу тебе, если буду жить как добрый гражданин в том обществе, где родился я по твоей воле, и как добрый отец в семье, которую ты даровал мне»³⁸⁵.

С 1728 по 1748 гг. Шарль Луи де Монтескьё трудился над созданием концепции правового государства, описанной им в сочинении «О духе законов». Выступая в роли политика-законодателя, философ исходит из того, что закон фиксирует необходимые отношения, вытекающие из самой природы вещей, их естества. Важность законов для невежественного, но наделенного разумом человека отмечена им в следующей форме:

«Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам, управляется неизменными законами; как существо, одаренное умом, он беспрестанно нарушает законы, установленные Богом, и изменяет те, которые установил. Он должен руководить собою, и, однако, он существо ограниченное; как всякое смертное разумное существо, он становится жертвою неведения и заблуждения и нередко утрачивает и те слабые познания, которые ему уже удалось приобрести, а как существо чувствующее, он находится во власти тысячи страстей. Такое существо способно ежеминутно забывать своего создателя – и Бог напоминает ему о себе в заветах религии; такое существо способно ежеминутно забывать самого себя – и философы направляют его законами морали; созданный для жизни в обществе, он способен забывать своих ближних – и законодатели призывают его к исполнению своих обязанностей посредством политических и гражданских законов»³⁸⁶.

Интересно отметить, что, по мнению Шарля Луи де Монтескьё, «законы воспитания должны быть различными для каждого вида правления: в монархиях их предметом будет честь, в республиках – добродетель, в деспотиях – страх»³⁸⁷. Нельзя не привести весьма актуальное и ценное размышление, озаглавленное им «О различных плодах воспитания у древних и у нас»:

«Большинство древних народов жило в государствах, принципом которых была добродетель, и в пору процветания этой последней там совершались дела, которых мы теперь уже не видим и которые поражают изумлением наши мелкие души. Их воспитание имело ещё и другое преимущество перед нашим: последующая жизнь не отрицала его. Эпаминоид и в последние годы своей жизни говорил, видел, слышал и делал то же самое, чему его учили в детстве. Ныне же мы получаем воспитание из трех различных и даже противоположных друг другу источников: от наших отцов, от наших учителей и от того, что называют светом. И уроки последнего разрушают идеи двух первых. Это отчасти происходит от существующего у нас противоречия между требованиями религии и правилами света – явления, неизвестного древним»³⁸⁸.

Критикуя свойственные монархии и деспотии механизмы воспитания, Шарль Луи де Монтескьё всячески защищает демократию и республику, предъявляющую высокие требования к человеку как ответственному и социальному. Так, например, отточенную форму кратких афоризмов имеют его замечания о воспитании в республиканском государстве: «Лучшее средство привить детям любовь к отечеству состоит в том, чтобы эта любовь была у отцов. Человек обыкновенно способен передавать детям свои познания; в ещё большей степени он способен передавать им свои страсти»³⁸⁹.

Также важно отметить, что мыслитель попытался научно обосновать идею о влиянии на становление человека и развитие общества географических условий³⁹⁰. Более того, по его мнению, не только климат, месторасположение, доступ к природным богатствам (географические факторы), но и производство, собственность, принципы и форма государственного правления, традиции, религия (социальные факторы) влияют на общественное развитие. В целом Шарль Луи де Монтескьё обосновывал теорию, которая противостояла концепциям, утверждающим в качестве определяющей причины волю Бога или человека (волюнтаризм) и подчинение слепой судьбе (фатализм).

Обобщая исследования Шарлем Луи де Монтескьё различных аспектов воздействия законов на жизнь отдельного человека и общества в целом, нужно особо подчеркнуть, что дух законов – это то единое, что воздействует на людей. Под определенным углом труд всей жизни философа предстает не как развитие идей деизма и материализма, но как доказательство присутствия сознательного участия Бога во всех сферах бытия. С другой стороны, бесспорным является вклад мыслителя в дальнейшее развитие политических и социологических исследований: его научный подход носит фундаментальный характер, поскольку не только обобщает многочисленные свидетельства различных культур, но и интерпретирует их на принципиально новом для того времени уровне.

Вольтер– псевдоним, под которым Франсуа-Мари Аруэ (1694-1778) вошел в историю. Мыслитель судит человека с точки зрения разума, все подвергая критическому анализу. Автономность человеческого разума – вот необходимое требование для дальнейшего развития общества. Влияние Вольтера на общество определялось комбинацией академической деятельности и социальной активностью: Вольтер вел переписку с различными влиятельными людьми того времени (в том числе и с монархами, многие из которых искали его уважения и признания), активно поддерживал свободу вероисповедания (его критика религии в большей степени обращена на характерную католической церкви того времени нетерпимость к протестантам и верующим других религиозных систем), способствовал формированию новых требований к человеку (изменение сложившейся в обществе ситуации было достигнуто через язвительную критику реалий феодально-абсолютистского режима и создание яркого образа нового исторического субъекта – образованного и адаптированного к создающемуся промышленному обществу).

Преобразования в культурном и социально-экономическом плане были связаны с необходимостью «просвещения» не только народных масс, но и королевской власти. Понятие «просвещенного абсолютизма» впервые употребляется Вольтером: неограниченная абсолютная власть на основе просвещенного философами-просветителями разума должна ограничить себя. Что касается просвещения народа, «некоторую образованность народу надо дать, но лишь некоторую и не черни»³⁹¹.

В трактате «Мысли об обществе» Вольтер справедливо отмечает, что деспотизм – это возмездие людям за дурное поведение. Критика мыслителя направлена в первую очередь на правителей и священнослужителей, отклоняющихся от исполнения своих прямых обязанностей в угоду собственным страстям и желаниям³⁹². В напоминание унижающих себя и статус священнослужителя лицемерам Вольтер цитирует слова Иисуса Христа из Библии: «Да не будет между вами ни первых, ни последних», «Сын человеческий не для того пришел, чтобы ему служили, но чтобы служить». Посягательства на власть под прикрытием богоизбранности, сектантство, подлость и мошенничество, стремление к почестям и роскоши, индульгенция (выкуп у Церкви прощения грехов) – вот некоторые характеристики священников, единственным законным занятием которых должно быть обучение нравственности³⁹³. Критикуя разлагающихся католических священников, Вольтер поддерживает соответствующую критериям рассудка практичность протестантов:

«Республика протестантская должна быть на одну двенадцатую богаче деньгами, промышленностью и населением, чем республика папистская, – при условии, если количество и качество земли у них одинаковы, – потому что в папистской стране тридцать годовых праздников, кои образуют тридцать дней безделья и распутства, а тридцать дней – это двенадцатая часть года. Если в папистской стране двенадцатую долю жителей составляют, как в Кельне, священники, готовящиеся к священству, монахини и монахи, то ясно, что в протестантской стране, занимающей то же пространство, населения должно быть более ещё на одну двенадцатую часть»³⁹⁴.

Несомненно, критикуя традиционность Церкви, в определенном смысле способствующую социально-экономическому застою, Вольтер смещает ценностный акцент к практическим показателям. Хотя такой подход в целом способствует социально-экономическому прогрессу, все-таки он не способствует становлению так называемых народных масс до принятия ими тех ценностей, которые провозглашает чистая религия. Критикуя отклонения священнослужителей и правителей, Вольтер вдохновляет человека на революцию, предполагающую перераспределение материальных ресурсов и смену власти, но не на освобождение от стремления эксплуатировать вообще. «Свобода состоит в том, чтобы зависеть только от законов»³⁹⁵, – провозглашает Вольтер, провоцируя людей к управлению государством.

Можно привести множество других примеров поощрения французским мыслителем индивидуализма, среди которых выделим следующий: «Республиканец всегда более привязан к своему отечеству, чем королевский подданный к своему, по той причине, что своё добро милее хозяйского»³⁹⁶. Ценности чистой религии Вольтер подменяет светскими ценностями: смирение – честью, равенством перед Богом – равенством перед законом, свободу от страстей – гражданской свободой.

Идеи Вольтера были весьма популярны среди его современников, хотя его достижения в области философии нельзя назвать выдающимися. Вольтер способствовал развенчанию устаревшего феодального режима. Так, например, он многократно призывал монарха Людвига XVI освободить более ста тысяч его подданных, состоящих в рабстве у монахов: «Трудно понять, как это так святые, давшие обет смирения, покорности и целомудрия, владеют тем не менее целым государством в вашем государстве и повелевают рабами, которых именуют своими «мертворучниками»³⁹⁷»³⁹⁸. Его позиция в отношении религии может быть оценена следующим образом: Вольтер не принимал религию слепо, что было свойственно большинству европейцев в его время; его критика религии, с одной стороны, направлена на тех, кто пренебрегает важнейшими религиозными принципами, а, с другой стороны, пытается обозначить и обобщить все те вопросы, которые возникают у рядового верующего, не сведущего в тонкостях продвижения по пути религии³⁹⁹.

Жан-Жак Руссо (1712-1778) способствовал утверждению идеи о том, что социальный порядок является созданием самого человечества, освобождая последнее от обязанности подчиняться божественному закону. Однако в отличие от Вольтера, который был сторонником сильной, но просвещенной власти, Жан-Жак Руссо в большей степени был ориентирован на народ. Секрет его популярности заключается в доступности его философских идей для большинства французов, оказывавших огромное влияние на европейское сообщество в целом. Более того, многие идеи мыслителя имели педагогический характер со специфической, уникальной для того времени особенностью: Жан-Жак Руссо в первую очередь стремится изменить себя, а только потом его опыт выражается на страницах «Исповеди».

«Гражданская религия», которую ещё иногда называют «естественной религией», эксплуатируя присущую человеку веру и религиозность, берет на себя функцию воспитания коллективных чувств, обеспечивающих социальную гармонию. Говорят, что ГР создана вопреки господствовавшему тогда утилитаризму.

«Естественная религия» Жан-Жака Руссо не ограничена пределами каких бы то ни было официальных культов, а напрямую соединяет человека с Богом узами любви. «Я не знаю другого, более достойного способа почтить божество, чем этот немой восторг, пробуждаемый созерцанием Его творений». В своей «Исповеди» он приводит такой яркий пример: «Один мудрый епископ, объезжая свою епархию, увидел старуху, которая вместо всякой молитвы умела восклицать только: «О!» Он сказал ей: «Всегда молитесь так, матушка; ваша молитва лучше наших»⁴⁰⁰. В целом Жан-Жак Руссо против каких бы то ни было границ между людьми: его «естественность» как характеристика человеческого бытия представляет собой оригинальную ликвидацию эгоизма, позволяющую раскрыться истинному «Я» личности. Развивая идеи мыслителя, можно сказать, что физические, нравственные, экономические границы между людьми создаются вследствие их природной, религиозной и социальной ограниченности. Различные проявления эгоизма – суть различные проявления обусловленности, ограниченности. В результате даже удовлетворение так называемых насущных потребностей приводит к конфликтам с существующими законами окружающего мира, церкви и религии, общества. Вот одна из самых известных мыслей Жан-Жака Руссо:

«Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От стольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов берег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья!»⁴⁰¹

Жан-Жак Руссо выступал против феодального строя и старого общественного порядка, но в то же самое время подвергал сомнению всемогущество прогресса наук и искусств, считая, что научно-технический прогресс и рост капитализма не приведут общество к стабильности и гармонии, процветанию и благоденствию. Однако в своем труде «Рассуждения о неравенстве» Жан-Жак Руссо заостряет внимание на том, что «чем более неистовы страсти, тем более необходимы законы, чтобы их сдерживать»⁴⁰².

Идеи мыслителя в отношении общественного договора сводятся к следующему: «Каждый из нас передаёт в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого»⁴⁰³. Поставив целью «сохранение договаривающихся», было необходимо сформулировать закон. Традиционное понимание закона как Закона Божьего способствовало утверждению его авторитетности и истинности: «Всякая справедливость – от Бога, Он один – её источник; но если бы мы умели получать её с такой высоты, мы бы не нуждались ни в правительстве, ни в законах»⁴⁰⁴. Логика Жан-Жака Руссо не концентрирует человека на Боге, а, используя Его в качестве бесспорного авторитета, переводит его сознание на уровень государства. Примечательно, что «закон может создать несколько классов граждан, может даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из этих классов; но он не может конкретно указать, что такие-то и такие-то лица будут включены в тот или иной из этих классов»⁴⁰⁵.

Интересны мысли Жан-Жака Руссо о законодателе и народе, способном воспринимать закон, понимаемый им в качестве условия гражданской ассоциации.

«Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу, должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческую природу, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которого этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и своё бытие; переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существование частичное и моральное. Одним словом, нужно, чтобы он отнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые были бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия других»⁴⁰⁶.

«Какой же народ способен к восприятию законов? Тот, который будучи уже объединен в каком-либо союзе происхождением выгодой или соглашением, вообще ещё не знал на себе подлинного ярма законов; у которого нет ни глубоко укоренившихся обычаев, ни глубоко укоренившихся предрассудков; который не боится подвергнуться внезапному нашествию… наконец, тот, который сочетает устойчивость народа древнего с восприимчивостью народа молодого»⁴⁰⁷.

Мыслитель так характеризует век Просвещения: «Нет больше ни искренней дружбы, ни настоящего уважения, ни обоснованного доверия. Подозрения, недоверие, страхи, холодность, сдержанность, ненависть постоянно скрываются под этим неизменным и коварным обличьем вежливости, под этою столь хваленою благовоспитанностью, которой мы обязаны просвещенности нашего века. Никто уже не станет поминать всуе имя Владыки вселенной, но Его оскорбляют богохульством, и это не оскорбляет наш слух»⁴⁰⁸. Лицемерие «просвещенного» человека коренится в привязанности к роскоши, поэтому, заключает Жан-Жак Руссо, возрождение наук и искусств в конце концов способствует праздности и совершенно не избавляет человека от недостатков.

Пожалуй, такой анализ позволяет провести черту между истинной и ложной ученостью, истинной и ложной добродетелью, истинной и ложной религиозностью. Ложность учености заключается в том, что она препятствует истинной добродетели, а ложность добродетели заключается в том, что она препятствует истинной религиозности. Жан-Жак Руссо приводит множество примеров того, как «разум», «ученость», «просвещенность» становятся препятствием для реализации человеком своего предназначения. «Астрономия родилась из суеверий; красноречие – из честолюбия, ненависти, лести, лжи; геометрия – из скупости; физика – из праздного любопытства, – все они и даже сама мораль вместе с ними – из человеческой гордыни»⁴⁰⁹. Мыслитель не только отмечает, что наука и искусства обязаны своим происхождением нашим порокам, но и обращает внимание на множество опасных путей, угрожающих в процессе научных исследований. Его критика направлена на спекулятивный разум, породивший множество теорий, обосновываемых только с помощью абстракций рациональной логики (а ведь среди критикуемых оказались и Исаак Ньютон, и Кеплер, и Дени Дидро, и Лейбниц!), а также на недальновидных политиков, променявших «добрые нравы и обычаи добрых граждан» на приводящий к праздности и деградации мнимый прогресс.

Весьма актуальны и сегодня слова Жан-Жака Руссо: «Я вижу повсюду бесчисленные заведения, где с большими затратами воспитывают молодежь, чтобы научить её всему, но только не выполнению её обязанностей. Ваши дети не будут знать своего родного языка, зато они научатся говорить на других языках, которые нигде не употребляются; они научатся слагать стихи, которые они сами едва ли смогут понимать, не умея отличать заблуждения от истины, они овладеют искусством делать их, с помощью благовидных доказательств, неразличимыми и для других; но они не будут знать, что означают слова: великодушие, справедливость, воздержание, человечность; сладостное слово «родина» никогда не дойдет до их слуха, и, если перед ними говорят о Боге, то не столько для того, чтобы они почитали Бога, сколько чтобы они Его боялись»⁴¹⁰.

Говоря о воспитании и образовании, Жан-Жак Руссо отмечает, что даже в Греции учителя стремились сделать ученика в первую очередь благонравным, но никогда – ученым. Ученость как препятствующие добродетели красноречие и интеллектуализм справедливо осуждаются им, но ещё большая опасность видится им в возможностях спекулятивной философии и безразличных механизмов. «Нечестивые писания Левкиппа и Диагора погибли вместе с ними – ещё не было изобретено искусство увековечивать странные причуды человеческого разума; но благодаря типографским литерам и тому применению, какое мы им находим, опасные заблуждения Гоббсов и Спиноз сохраняются навеки»⁴¹¹. Научно-технический прогресс позволял тиражировать не только истинные, но и ложные идеи, не проверенные временем и не поддерживаемые авторитетной линией преемственности. «Бэконы, Декарты и Ньютоны – эти наставники человеческого рода, сами не имели никаких наставников; – и какие педагоги привели бы их туда, куда вознес этих людей их могучий гений?»⁴¹² Простая формула Жан-Жака Руссо – «душа незаметно приходит в соответствие с тем, что её занимает»⁴¹³, – объясняет парадокс не только эпохи Просвещения, но и всей спекулятивной философии: забвение собственных обязанностей и цели любой добродетели только способствует постепенной деградации человечества, утратившего понимание механизмов преемственности ценностей. Приведём ещё один замечательный пример Жан-Жака Руссо:

«Наши сады украшены статуями, а наши галереи – картинами. Что же, по-вашему, изображают эти шедевры искусства, выставленные для всеобщего обозрения – защитников отечества или ещё более великих людей, кои обогатили его своими добродетелями? Нет. Эти картины изображают все заблуждения сердца и ума, заботливо выбранные из древней мифологии и выставленные на обозрение нашим детям с их ранних лет, вне сомнения, для того, чтобы у них всегда были перед глазами примеры дурных поступков даже прежде, чем они выучатся говорить»⁴¹⁴. Понятно, что лишенные комментариев достойных и мудрых учителей, ученики рискуют не только неправильно истолковать смысл увиденных статуй и картин, но и начать идеализировать то и подражать тому, чего стоило бы сторониться и опасаться. Истинной проблемой в век Просвещения является умение хорошо говорить в ущерб умению хорошо поступать. Эта мысль ставит точку в получившем премию Дижонской Академии в 1750 году рассуждении Жан-Жака Руссо по вопросу о том, способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов, и в его отношении к модным по тем временам убеждениям философов-просветителей.

Итак, именно в философии Просвещения обнаруживается возможность сопряжения разума и истории через построение лестницы общественного прогресса: последовательность фиксации ступеней на пути к человеку истинному позволила выделить и ступени разумности. А ведь в таком аспекте естественная природа человека не дана в готовом виде, но должна быть достигнута в процессе его исторического становления.

Выводы

Отличительными характеристиками философии эпохи Просвещения являются:

1. вера в человека как положительно ориентированную натуру и возможности науки в познании мира;

2. рационалистическая картина мира с упрощённо-поверхностным пониманием человека и наивно-просветительским представлением о его благе;

3. исторический оптимизм: возникновение идеи прогресса как возможности бесконечного совершенствования человека и общества;

4. главенство человеческого разума как определяющего человеческого качества и отвержение всех прочих авторитетов;

5. полезность, понимаемая как практичность, в качестве основного критерия истинности мысли, слова и действия;

6. развитие деизма, выступившего в качестве фундамента материализма как целостного философского учения;

7. общественная история тесно связана с достижениями науки и просвещением масс;

8. борьба за индивидуальную свободу, за равенство людей перед законом и за социальные права;

9. средняя и крупная городская буржуазия, отличающаяся расчётливостью и предприимчивостью, как социальная основа новой философии;

10. доступность философской мысли, обращённой к широким массам в форме энциклопедий, словарей, памфлетов и т. п.