Глава 3 нынешнее состояние антропологических исследований1

В этом выступлении, с которым я имею честь обратиться к вам как президент этой секции, я хочу поделиться с вами некоторыми сооб- ражениями по поводу нынешнего состояния антропологических исследований. Возможно, мой долг состоял в том, чтобы проследить ис- торию этих исследований и окинуть единым взглядом все, что было в них сделано за ис- текшее столетие, на которое мы, как члены нашей ассоциации нынче оглядываемся. Од- нако текст выступления мне пришлось писать во время путешествия из одного конца мира в другой, вследствие чего у меня не было воз- можности обратиться к необходимой литера- туре. К тому же, из двух альтернатив — смот- реть назад, в прошлое, или вперед, в буду- щее, — я, в силу моего темперамента, пред- почитаю последнюю.

Антропология, в том смысле, в каком ныне употребляется этот термин, например, при со- ставлении университетских учебных планов, не есть единый предмет. Она включает в себя

несколько в той или иной степени связанных предметов, но в то же время исключает дру- гие, не менее с ней связанные. Если опреде- лить антропологию как науку о человеке и че- ловеческой жизни во всех ее проявлениях, то станет очевидно, что психология как наука о человеческой душе или человеческом поведе- нии должна занять свое место в антропологии между человеческой биологией, изучающей физический организм человека, и социальной или культурной антропологией, изучающей его социальную жизнь. Тем не менее, на самом деле психологию не только обычно не вклю- чают в то, что именуют антропологией, но и вообще имеется очень мало систематической координации между психологическими и дру- гими антропологическими исследованиями. Причина этого кроется в истории психологии, которая с самого начала развивалась в тес- ной связи с философией или даже, по сути де- ла, была ее частью. Лишь постепенно психо- логия отделилась от философских исследова- ний и, приняв точные методы, аналогичные экспериментальным методам естественных на- ук, утвердилась в качестве самостоятельной научной дисциплины. Мне кажется, что те- перь психологии настало время порвать свою связь с такими философскими предметами, как логика и метафизика, и войти в более тесные отношения с антропологией. Дело здесь не про- сто в логическом упорядочении наук. И пси-

хология, и другие антропологические науки только выиграют от более систематической их координации.

Отложив психологию в сторону, мы нахо- дим, что вся область, которую называют «ан- тропологией», делится на три самостоятель- ные части. Одну из них, наверное, лучше все- го назвать Человеческой Биологией, поскольку термин «Физическая Антропология», обычно применяемый в несколько более узком смыс- ле, покрывает лишь часть этой области ис- следований. В одной из частей этой области, Человеческой Палеонтологии, мы стали за по- следние пятьдесят лет свидетелями многих важных открытий, из которых последнее — открытие доктором Дэвидсоном Блэком Sinan- thropus pekinensis — определенно является од- ним из самых значительных. В другой части Человеческой Биологии — изучении сравни- тельной расовой анатомии, которое собствен- но и есть то, что обычно понимают под «Физи- ческой Антропологией», — была проделана колоссальная работа, связанная с измерени- ями изучаемого живого предмета и изучени- ем ископаемого скелетного материала. Я не могу избавиться от чувства, что достигнутые при этом результаты были совершенно несо- размерны тому времени и той энергии, кото- рые были на них потрачены. На мой взгляд, одной из причин этой напрасной траты сил была пристрастная сосредоточенность на по-

пытках реконструировать расовую историю че- ловечества, в то время как мы до сих пор так и не располагаем точным знанием того, как действительно возникают многочисленные раз- новидности человеческого вида. Я думаю, что в области Человеческой Биологии нам нуж- но смотреть вперед и стремиться к установле- нию более тесного сотрудничества сравнитель- ной расовой анатомии с Человеческой Гене- тикой, а также к дальнейшему развитию срав- нительной расовой физиологии, в которой до сих пор было сделано гораздо меньше, чем в анатомии.

Естественна и наиболее полезна для Чело- веческой Биологии связь с другими биологи- ческими науками: с общей биологией, резуль- таты которой она должна применять к чело- веческому виду или на нем проверять, срав- нительной морфологией и физиологией, а так- же палеонтологией. Гораздо менее полезны этой дисциплине тесные связи с доисториче- ской археологией или социальной антрополо- гией.

Человеческая Биология (или Физическая Антропология) и Социальная Антропология сходятся в одной точке в связи с двумя комп- лексами проблем. Первый — воздействие соци- альных институтов на физические характери- стики населения. Изучение его, как мне ка- жется, относится скорее к области Человече- ской Биологии, нежели Социальной Антропо-

логии, ибо этим должен заниматься ученый, профессионально подготовленный как биолог. Другая проблема — обратная, а именно, от- крытие того, какие различия в культуре, если таковые имеются, являются результатом ра- совых различий, т. е. наследственных физи- ческих различий разных народов. К этой про- блеме, или этому комплексу проблем, можно подступиться лишь с помощью изучения срав- нительной расовой психологии, или сравни- тельной психологии народов. Ведь очевидно, что любые наследуемые физические различия между расами будут оказывать любое свое воз- действие на культуру главным образом через психические различия. Так, последние иссле- дования проф. Шеллшира обещают помочь нам в определении некоторых морфологиче- ских различий головного мозга как факторов, дифференцирующих австралийских абориге- нов от китайцев, а последних, в свою очередь, от европейцев. Определить, какие умственные различия соотносятся с этими различиями в строении мозга, — задача психолога или пси- хофизиолога.

Сравнительная расовая психология, кото- рая, таким образом, тесно связана с Челове- ческой Биологией, — предмет исключитель- но сложный, и в нем до сих пор был достиг- нут лишь незначительный прогресс. Первая задача состоит в том, чтобы разработать мето- дику максимально точного определения сред-

них психологических различий между разны- ми населениями. Многие из этих различий со- вершенно очевидно являются результатом раз- личий в культуре, и конечная задача такого исследования — установление того, что неко- торые наблюдаемые психологические разли- чия соотносятся с различиями в физическом организме и, следовательно, являются в стро- гом смысле слова расовыми различиями. К этой задаче мы пока еще не можем даже наде- яться подойти как к научной проблеме.

Другая область, относящаяся к общей об- ласти Антропологии в том виде, как она в на- стоящее время организовалась, — Доистори- ческая Археология. Нет необходимости напо- минать вам, какого существенного прогресса достигла эта дисциплина и насколько она рас- цвела в последние годы. Она снискала гораз- до большую популярность и поддержку, чем любой другой отдел Антропологии. К тому же, она более уверенно утвердилась как специа- лизированная дисциплина. Тем самым она об- рела такую самостоятельность, какой не об- ладала в то время, когда в ассоциациях и уни- верситетах еще только начинали организовы- ваться антропологические исследования.

Помимо этих двух дисциплин — Физиче- ской Антропологии (или, как, на мой взгляд, лучше ее называть, Человеческой Биологии) и Доисторической Археологии — Антрополо- гия, как она в настоящее время организова-

лась, включает в качестве третьей области изу- чение языков и культур неевропейских наро- дов, и в особенности тех из них, которые не имеют письменной истории. Это разделение народов мира на две группы, одна из которых изучается антропологом, а вторая оставляет- ся историкам, филологам и т. д., явно нельзя оправдать никакой логической координацией научных исследований, и даже практически- ми соображениями оно уже не оправдывается так полно, как тогда, когда впервые возник- ло. Изменения, происходящие в этой облас- ти, скоро, на мой взгляд, потребуют иной ор- ганизации наших исследований по отношению к другим.

Именно этой отрасли антропологии, изу- чению культур неевропейских народов, я и намерен посвятить свое внимание в этом вы- ступлении. Среди происходивших в ней в по- следнее время изменений, важных и значи- мых для ее будущего развития, есть одно, ко- торое я пока только назову, но к которому позже еще вернусь. На ранних этапах своего становления эта дисциплина была сугубо ака- демической и не оказывала никакого непо- средственного влияния ни на какие стороны практической жизни. Теперь положение изме- нилось, и все шире признается, что изучение этнографом или социальным антропологом Жизни и обычаев какого-нибудь африканско- го или новогвинейского племени может ока-

зать практическую помощь тем, кто занима- ется управлением или просвещением этого пле- мени. Антропология, или этот ее раздел, вхо- дит ныне в тесную связь с управлением коло- ниями, и можно предвидеть многие важные следствия этого союза.

Это новое положение антропологии будет, на мой взгляд, содействовать скорейшему из- менению точки зрения в нашей науке, тому изменению в ее ориентации, которое медлен- но давало о себе знать на протяжении несколь- ких последних десятилетий и на котором я предлагаю остановиться подробнее. Я попы- таюсь в нескольких словах сформулировать, что собой представляет это изменение в ори- ентации. Употребляя для обозначения накоп- ленного запаса точного знания слово «наука», мы можем разграничить два типа научного исследования, или два типа метода. Один из них — это исторический метод. Другой ме- тод, или тип исследования, я предпочел бы назвать индуктивным, но есть вероятность то- го, что это слово будет неправильно понято. Поэтому я назову его методом генерализации, или обобщения. Это различие между истори- ческими и генерализирующими науками уже давно подчеркивал Курно. Оно имеет огром- ное значение в любом вопросе научной мето- дологии.

Когда изучение неевропейских народов еще только начиналось, было совершенно есте-

ственно и по существу неизбежно, что в нем должны были применяться методы историче- ских наук, насколько эти методы были для этого пригодны. Однако на протяжении по- следних ста лет неуклонно набирало силу дви- жение к созданию генерализирующей науки о культуре или обществе. Настал час, когда сле- дует признать как существование, так и само- стоятельность этой науки.

Я уже говорил, что на ранних этапах изу- чения неевропейских народов в качестве под- хода была принята историческая точка зре- ния. Одна из задач истории состоит в том, чтобы давать точные описания общества или народа в тот или иной момент времени. Рабо- та этнографа, описывающего нам какой-то не- европейский народ, именно так и восприни- малась. Но, кроме того, история дает нам хро- нологические описания изменений в жизни народа. Что касается европейских народов, то мы располагаем письменными документами, которые позволяют историку это делать. От- носительно многих неевропейских народов у нас таких документов нет. Этнолог, храня вер- ность допущению, что история была именно такой, какой он хочет ее видеть, увлеченно предавался попыткам создать вымышленную, или гипотетическую историю.

Эти упражнения начались в XVIII веке, ког- да предпринимались попытки идентифициро- вать туземные народы, жившие в разных ча-

стях земного шара, как потомков десяти поте- рянных племен Израиля, а сходства в обыча- ях с Древним Египтом интерпретировались как результат египетского влияния. Иденти- фикация потерянных десяти племен Израиля теперь антропологов, похоже, уже не интере- сует, однако изобретательное сведение самых разных обычаев всего мира к их гипотетиче- скому египетскому первоисточнику дожило до наших дней и, судя по тому, какой сильный эмоциональный отклик оно находит в некото- рых умах, вероятно, сохранится еще надолго.

К концу XVIII века, с появлением в Анг- лии и Франции Адама Смита и других фигур, гипотетическая реконструкция прошлого при- няла другую форму. Было предположено, что менее развитые народы представляют в неко- тором смысле ранние стадии развития нашей собственной культуры. Следовательно, требо- валось такое знание о них, которое помогло бы в создании вымышленной истории, свя- занной с такими общими вопросами, как про- исхождение языка, гражданского правитель- ства и т. д.

Таким образом, попытки использовать ин- формацию о неевропейских народах приняли с самого начала две разные формы. Удобно было бы принять для этих двух типов иссле- дований разные названия, по которым мы мог- ли бы их различать; в отношении первых я буду пользоваться словом «этнология», а о

других буду говорить как об относящихся к социальной антропологии. Это вполне хоро- шо согласуется с обычным употреблением этих двуд терминов.

(Этнология, в том смысле, в каком я здесь употребляю это слово, занимается изучением связей между народами. Если мы исследуем ньшё'существующие народы мира и народы прошлого, о которых мы располагаем инфор- мацией, мы можем определить некоторые сходства и различия в расовых характерис- тиках, в культуре и в языке. Этнолог может ограничиться возможно более точным опре- делением этих сходств и различий и создани- ем в результате этого классификации народов по основаниям расы, языка и культуры. Если он пытается пойти дальше и объяснить их, он делает это, прибегая к помощи гипотетиче- ских исторических процессов. Очевидно, что на всем протяжении существования человека на нашей планете происходили движения и смешения рас; происходили распространение языков и последующая дифференциация од- ного языка на множество разных; и, кроме того, происходили движения целых культур с массовым переселением народов из одного ре- гиона в другой или распространение отдель- ных элементов культуры через взаимодействие соседних народов. Нынешнее положение на- родов мира, как и их положение в любой мо- мент истории, есть результат целой цепи из-

менений, происходивших на протяжении не- скольких сотен тысяч лет. Задача этнолога — гипотетически реконструировать некоторые из этих процессов.

Этнология, определенная таким образом, яв- ляется исторической, а не генерализирующей наукой. Правда, создавая свои исторические реконструкции, этнологи часто берут в каче- стве посылок те или иные обобщения, но при этом они, как правило, почти или вовсе не пред- принимают попыток поставить их на фунда- мент сколько-нибудь широкого индуктивного исследования. Обобщения для этой науки яв- ляются постулатами, из которых она исходит, а не выводами, к которым она пытается прий- ти в результате проводимых ею исследований.

Социальная антропология, в том смысле, ка- кой я придаю этому термину, поставила в центр внимания иного рода проблему. Ее интерес со- средоточен на развитии институтов в челове- ческом обществе. С самого начала она пыта- лась достичь своего рода компромисса между двумя разными научными методами: истори- ческим и генерализирующим. Несомненно, од- на из целей социальной антропологии состоя- ла в том, чтобы понять природу человеческих институтов и, если мне будет позволено вос- пользоваться этим выражением, узнать, как они работают. Однако вместо того, чтобы сра- зу принять методы генерализирующих наук,

социальная антропология оказалась под влас- тью концепции истории, исторического объяс- нения и исторического метода. А поскольку исторических документов было недостаточно, она сосредоточила свои силы на создании ги- потетической истории институтов и развития человеческого общества. Она обсуждала такие вопросы, как происхождение языка и рели- гии, развитие брака и собственности, истоки тотемизма и экзогамии, происхождение и раз- витие жертвоприношения и анимистических верований.

Социальная антропология часто искала ис- точники социальных институтов в чисто пси- хологических факторах, т. е. пыталась пред- положить в индивидуальных умах такие моти- вы, которые вели бы их к изобретению или принятию тех или иных обычаев и верований. Ее объяснения часто, или даже обычно, были историческими в одном смысле и психологи- ческими в другом, но почти никогда не были социологическими. К этому мы позже еще вер- немся.

На протяжении почти всего истекшего сто- летия этот историко-психологический метод настолько господствовал над антропологиче- скими исследованиями, что вряд ли вообще кому-либо было возможно его избежать. Так, когда Робертсон Смит, закладывая основы на- учного изучения религий, поднял вопрос о при- роде жертвоприношения (а это, как нам те-

перь должно быть ясно, была по-настоящему- научная проблема), он не удовлетворился вы- делением и классификацией разных видов жер- твоприношения и показал их взаимосвязь как разных форм широко распространенного типа религиозного обряда — таким был бы метод современного социолога, как он представлен, например, в очерке Юбера и Мосса, — однако мощная традиция его времени заставила его попытаться втиснуть разные виды жертвопри- ношения в схему исторического развития, пред- полагавшую, что каждая его разновидность имела свои истоки в какой-то другой.

Сохранить компромисс между историче- ским и генерализирующим методами, создан- ный социальной антропологией, было невоз- можно. В итоге, в последние десятилетия сло- жились два движения, одно из которых тяго- тело к этнологии, другое — к социологии; а традиционная социальная антропология под- вергалась всевозможного рода критике как с той, так и с другой стороны.

На протяжении почти всего XIX века меж- ду этнологией и социальной антропологией не проводилось почти никаких различий. У Тай- лора, например, сочетались оба типа иссле- дования. Некоторые авторы отдавали предпо- чтение какому-то одному типу исследования за счет исключения другого. Так, сэр Джеймс Фрэзер редко проявлял интерес к этнологи- ческим проблемам. Кроме того, эти два мето-

да время от времени входили в конфликт друг с другом по тем или иным частным вопросам, но этот конфликт не становился конфликтом между двумя методами и двумя точками зре- ния.

К концу прошлого столетия и в начале ны- нешнего в Америке, Германии и Англии сло- жились свои школы этнологов, которые, хотя и расходились во мнениях по частным вопро- сам исторической реконструкции и даже по методам этнологического анализа, дружно объ- единились в атаке на методы социальной ан- тропологии с позиций исторического метода. Эту критику, направленную против того, что этнологи называют «эволюционной антропо- логией», вы все хорошо знаете.

Поворот от социальной антропологии к эт- нологии находит отражение в интеллектуаль- ной эволюции покойного д-ра Риверса. Пола- гаю, что о Риверсе я могу говорить со знанием дела, поскольку три года изучал под его руко- водством психологию, а в 1904 г. стал его пер- вым учеником в области социальной антропо- логии. Риверс от начала и до конца был преж- де всего психологом, и эту дисциплину он пре- подавал зажигательно. Профессиональной под- готовки в этнологии и археологии у него не было, и лишь со временем он частично позна- комился с этими предметами. В ту пору, ког- да у него впервые проявился интерес к антро- пологии — со времени кембриджской экспе-

диции в пролив Торреса и до 1909 г., — его по- нимание целей и методов, которых необходи- мо придерживаться при изучении неевропей- ских народов, совпадало с концепцией того, что я назвал здесь социальной антропологи- ей. Несмотря на то, что он не мог, например, считать удовлетворительными теории Морга- на, он все-таки полагал, что задачей антропо- лога является создание теорий такого типа, и, как мне кажется, до конца своей жизни про- должал принимать в общих чертах анимисти- ческую теорию Тайлора и Фрэзера. В конце концов, во время работы в Меланезии его ра- стущее недовольство этим методом достигло критического предела, и в 1911 г. он в прези- дентском обращении к нашей секции заявил о своей приверженности этнологическому мето- ду. Иначе говоря, с одного типа историческо- го исследования он переключил свое внима- ние на другой. В 1913 и 1914 гг. я много спо- рил с д-ром Риверсом по поводу антропологи- ческого метода в переписке и личных встре- чах, отчасти благодаря тому, что в это время он любезно согласился прочесть рукопись, а потом и корректуру книги, которую я писал, и высказать свои критические замечания. На тот момент, когда наши дискуссии прекратились, его точка зрения состояла в том, что хотя он был полностью готов признать обоснованность и нужность метода сравнительной социологии, столь же обоснованным и нужным — а к тому

же еще и независимым — он считал метод этно- логии и сам предпочитал посвящать свое вни- мание последнему, а не первому. К самому кон- цу его жизни наметились признаки того, что его позиция вновь переменилась, что этноло- гический метод, который он в 1911 г. так упор- но отстаивал, вызывал у него все большее и большее недовольство и что его взор обратил- ся на метод, который я называю здесь мето- дом Сравнительной Социологии.

В перемене точки зрения, произошедшей в 1911 г. у Риверса, нашла, стало быть, отраже- ние общая тенденция. Все более росла неудов- летворенность теориями социальной антропо- логии. С точки зрения желания исторических объяснений эта неудовлетворенность, на мой взгляд, оправданна. Историческое исследова- ние «объясняет», выявляя особые связи меж- ду частными явлениями или событиями. Ис- тория не делает обобщений и не может закон- но их делать. Она показывает нам, что в дан- ный момент времени произошло некое собы- тие, а в результате этого произошло еще что- то другое. Таким образом, причина в истори- ческом объяснении трактуется как нечто одно- кратно произошедшее и приведшее к опреде- ленным результатам. Это не то, что называют причиной в естественной науке; там это собы- тие, которое многократно повторяется или мо- жет повторяться и неизменно вызывает то же самое следствие. Историческое исследование

всегда интересуют частности; обычно оно стре- мится показать хронологическую связь меж- ду двумя или более частностями. Следователь- но, ценность исторического объяснения пря- мо пропорциональна объему того определен- ного и детального знания, которым мы распо- лагаем относительно событий, находящихся в сфере нашего внимания.

В некотором смысле можно сказать, что этнолог с помощью своей исторической ги- потезы объясняет существующие сходства и различия между народами. Однако в действи- тельности объяснение его не интересует, во всяком случае изначально. Когда он берется реконструировать историю, он делает это, ве- домый желанием выяснить что-нибудь о про- шлом, не зафиксированном для нас в пись- менных документах. Его интересует знание о прошлом, насколько оно вообще достижимо, ради него самого. Либо, если этнолог счита- ет, что им движет другая цель, он пользуется неправильным методом. Все, что способна дать ему его гипотеза, будет ограничиваться неко- торым множеством более или менее вероят- ных утверждений о прошлом. А получаемые им результаты будут ценны или достоверны лишь при условии, что он будет избегать вы- водить их из тех допущений относительно об- щих принципов исторического изменения, которые не были доказаны социологией, ибо особая задача социологии как раз и состоит в открытии таких принципов.

Методологической проблемой этнологии яв- ляется и навсегда останется доказательство ее гипотез. Я не думаю, что когда-нибудь все при- нимали или примут риверсовскую детальную реконструкцию истории Меланезии. Теории культурных кругов, которых некоторые этно- логи придерживаются настолько твердо, что говорят о них так, словно они уже доказаны и эти доказательства не оставили ни малейшей почвы для сомнений, целиком и полностью от- вергаются другими компетентными и непре- дубежденными учеными. Египетская теория происхождения культуры имеет своих верных сторонников, но таковых имеет и теория Ат- лантиды.

Этнологический метод, если осторожно им пользоваться, безусловно, может дать нам огра- ниченное число в высшей степени вероятных или даже вполне убедительных выводов. Так, не приходится сомневаться в том, что язык Мадагаскара и значительная часть его куль- туры произошли либо из Индонезии, либо из какого-то другого региона, из которого проис- ходило распространение индонезийских язы- ков и индонезийской культуры. В таком слу- чае мы имеем дело с огромным множеством сходств между двумя регионами, которые ина- че объяснить невозможно, и решающее зна- чение здесь имеет вопрос о языках. Подобным образом можно было бы продемонстрировать некоторые общие связи между Австралией и Южной Индией или Индонезией и Меланези-

ей. Однако мне кажется в высокой степени со- мнительным, чтобы мы когда-либо смогли по- лучить от этнологии сколь-нибудь значитель- ную массу проверенного подробного знания об исторических связях народов и регионов.

Я думаю, что это ощущение разделяют со мной многие антропологи, все еще испытыва- ющие интерес к истории. За последние трид- цать лет или около того на наших глазах сло- жилось несколько различных школ этноло- гии, или культурной истории. Некоторые из них предлагали нам подробные схемы рекон- струкции всей человеческой истории; другие занимались конкретными локальными про- блемами. Однако эти разные теории невозмож- но примирить друг с другом, и даже невоз- можно выявить в них такие основания мето- да, относительно которых существовало бы об- щее согласие. Даже если ничего не говорить о теориях происхождения культуры из потерян- ной Атлантиды или потерянного Тихоокеан- ского континента, нам предлагают на выбор египетскую теорию, отстаиваемую в поздней- шей ее версии профессором Элиотом Смитом, теорию культурных кругов Гребнера, несколь- ко отличную от нее теорию отца Шмидта, тео- рию Фробениуса и уж не знаю сколько еще других теорий. Каждая школа, выстраивая собственные гипотетические постройки, идет своим особым путем, не пытаясь найти каких- либо точек соприкосновения с другими. С про-

цедурной точки зрения, они нередко больше походят на служителей культа, чем на науч- ных исследователей. В результате многие уче- ные, которые хотели бы стать этнологами, ви- дя, как много в этих реконструкциях истории гипотез и как мало в них определенности, пе- реключались на археологию, в которой мож- но достичь, по крайней мере, какой-то опре- деленности и общего согласия. Это движение, на мой взгляд, очень о многом говорит. В тех случаях, когда отсутствуют письменные доку- менты, мы должны ориентироваться прежде всего на археологию в ожидании, что она даст нам кое-какие знания об истории народов и культур.

Следовательно, если мы решили изучать человеческую жизнь методами исторической науки, мы стремимся к открытию в прошлом чего-то такого, к чему мы можем испытывать интерес. Когда в нашем распоряжении име- ются исторические документы, мы их исполь- зуем, и такое исследование называется исто- рией, в узком смысле слова. Исторические до- кументы можно дополнить исследованиями в области археологии. Эта дисциплина достиг- ла в своем развитии той стадии, когда она способна дать нам точную и надежную инфор- мацию, но в пределах своей ограниченной об- ласти изучения. Она может рассказать нам только о тех вещах в жизни народа, которые можно напрямую вывести из его сохранив-

шихся материальных останков. Этнология мо- жет в ограниченной степени дополнить исто- рию и археологию.

Исторический интерес к человеческой жиз- ни является одним из главных мотивов изу- чения неевропейских народов. Но это же ис- следование открывает простор и для другого интереса: стремления прийти к научному пони- манию природы культуры и социальной жиз- ни. В прошлом эти два интереса часто путали один с другим. Прогресс наших исследований требует, чтобы они были разграничены, и это разграничение уже происходило на протяже- нии последних десятилетий. Из лона социаль- ной антропологии вышла дисциплина, о кото- рой я буду говорить как о Сравнительной Со- циологии.

Этим термином я хочу обозначить науку, применяющую к феноменам социальной жиз- ни людей и ко всему, что мы включаем в поня- тие культуры или цивилизации, генерализи- рующий метод естественных наук.

Этот метод можно определить как метод, с помощью которого мы демонстрируем, что некое конкретное явление или событие явля- ется частным случаем некоего общего зако- на. При изучении любой группы феноменов мы стремимся открыть законы, которые были бы универсальны в пределах этой группы. Когда открываются такие законы, они «объяс- няют» те феномены, к которым они относят-

ся. Наука такого рода, как я ее понимаю, пока остается описательной, но вместо описаний ча- стностей и их особых связей, которые дают нам исторические науки, она предоставляет общие описания.

Прежняя социальная антропология не при- держивалась этого метода, во всяком случае, не пользовалась им последовательно. Мы уви- дели, что львиную долю своего внимания она посвящала формулировке гипотез о происхож- дении социальных институтов. И тем не ме- нее, благодаря сравнительному изучению ин- ститутов, социальная антропология сделала возможным развитие сравнительной социоло- гии. Будь у меня время, я мог бы показать вам, как из прежней антропологии выросла постепенно новая антропология, т. е. сравни- тельная социология, как в XVIII веке возник- ли первые, пока еще неуверенные порывы к этой науке и как работы таких ученых, как Штейнмец, Вестермарк и другие, а в особен- ности работы Эмиля Дюркгейма и его учени- ков привели шаг за шагом к нынешнему по- ложению дел, когда мы можем утверждать, что сравнительная социология уже существу- ет и требует признания себя как чего-то в важ- ных аспектах совершенно отличного от той социальной антропологии, из лона которой она вышла.

Основное отличие между прежней и новой социальной антропологией состоит в типе тео-

рий, которые пытаются установить посред- ством изучения фактов та и другая. В моем понимании, сравнительная социология отвер- гает и должна отвергнуть любые попытки по- строения гипотетических измышлений о про- исхождении того или иного института, когда мы не располагаем никакой информацией, ко- торая бы опиралась на надежные историче- ские свидетельства этого происхождения.

Я могу лишь надеяться, что вы поймете смысл того, о чем я сейчас говорю, если вы позволите мне сослаться на один пример. В качестве такого примера можно взять тоте- мизм, которому социальная антропология уде- лила много внимания. Тотемизм — это имя, которое мы прикладываем к огромному мно- жеству различного рода институтов, существу- ющих в разных культурах, для которых ха- рактерно одно общее свойство, а именно, они заключают в себе некоторую особую связь меж- ду социальными группами и природными ви- дами, обычно животными или растительны- ми. Прежде всего следует заметить, что тоте- мизм — не простая конкретная вещь; это аб- стракция, имя, применяемое ко множеству отдельных и разных вещей, имеющих между собой что-то общее. Что будет, а что не будет включено в это понятие, зависит от того опре- деления, которое мы примем, а разные авто- ры выбирают разные определения.

Прежнюю социальную антропологию вол- новал вопрос происхождения тотемизма. Даже

если, положим, мы все-таки решили, что вклю- чать, а что не включать в это понятие, наш во- прос еще не становится от этого конкретным. Если мы попытаемся его конкретизировать, то должны будем признать, что тут есть три возможности: первая — что все вещи, кото- рые мы в Азии, Африке, Америке и Океании называем тотемизмом, исторически произо- шли от какого-то одного института, возникше- го в конкретное время в конкретном регионе; вторая — что в результате схожих историче- ских процессов какая-то особая форма тоте- мизма могла в разное время независимо по- явиться в двух или более регионах, а все суще- ствующие разновидности тотемизма произош- ли от нее; и третья — что разные формы тоте- мизма могли независимо друг от друга воз- никнуть в разное время в разных регионах, вследствие разных исторических процессов. Если бы мне необходимо было решить, какая из трех возможностей кажется мне наиболее вероятной, я бы лично выбрал третью. И это, разумеется, означало бы, что у тотемизма не было никакого общего происхождения.

О многих теориях тотемизма вообще труд- но сказать, имеет ли автор в виду первую или вторую из двух указанных выше возможно- стей. Профессор Элиот Смит, однако, опреде- ленно принимает первую. Если я его правиль- но понимаю, то он, должно быть, считает, что всё в мире, что он называет тотемизмом (а я

толком не уверен, что именно он включил бы в это понятие, а что бы из него исключил), было в не столь далекие времена заимствовано из Египта, где этот особый институт, от которого все эти разновидности, стало быть, происхо- дят, появился несколько тысяч лет тому назад под влиянием той особой формы, которую при- няла египетская цивилизация.

Теорию тотемизма сэра Джеймса Фрэзера в ее окончательной версии вы все хорошо зна- ете. Она строится на допущении, что все суще- ствующие формы тотемизма произошли от ка- кой-то одной простой начальной формы. При- нимая такого рода допущение, проф. Элиот Смит и сэр Джеймс Фрэзер согласны друг с другом, но дальше этого их согласие не идет. Особая форма, выбранная сэром Джеймсом Фрэзером, — это то, что он называет тотемиз- мом зачатия, вера в то, что зародыш в мате- ринском чреве появляется от какой-то пищи (животного или растительного происхожде- ния), которую употребила мать. Известно о существовании такого верования в некоторых районах Австралии и Меланезии, и я склоня- юсь ко мнению, что если хорошенько поис- кать, его вполне можно обнаружить и в дру- гих регионах, а не только там, где оно было документально зарегистрировано. Так вот, с точки зрения теории сэра Джеймса Фрэзера, это раскрывает нам историческое происхож- дение тотемизма. Неясно, имеет ли он в виду,

что эта форма тотемизма появилась лишь еди- ножды в конкретное время в конкретном мес- те или что она возникла в разное время в раз- ных регионах. В довершение этой теории он предлагает нам психологическое объяснение этого верования, которое является, по его мне- нию, зародышевой формой, из которой разви- лось все многообразие существующих форм тотемизма. Человек, не зная физиологических причин зачатия, но страстно желая найти ему какое-нибудь объяснение, пришел к представ- лению о том, что пища, после употребления ко- торой у женщины наступает слабость (связан- ная с беременностью), является причиной бе- ременности, с которой она тем самым и стала ассоциироваться.

Не стану излагать вам здесь критику этих двух теорий тотемизма. Ведь критика потре- бовала бы — а я считаю, что так и должно быть в науке, — повторного анализа данных, привлеченных в поддержку гипотезы. А я не могу сказать, чтобы в подтверждение истори- ческой реальности любого из этих гипотети- ческих процессов вообще приводились до сих пор какие-либо данные. И, по правде говоря, не могу даже представить, какие реальные дан- ные такого рода можно было бы разыскать.

Для сравнительной социологии тотемизм представляет иную проблему или даже целый ряд проблем. Их можно было бы определить как связанные с природой и функцией тоте-

мизма. Чтобы раскрыть природу тотемизма, мы должны показать, что он представляет со- бой особую форму некоего гораздо более ши- роко распространенного явления, и должны стремиться доказать, что он есть частный слу- чай некоего явления или, во всяком случае, тенденции, универсальной для человеческого общества. Для этого мы должны сравнить тоте- мизм со всеми другими, возможно, связанны- ми с ним институтами, существующими во всех культурах.

С самого начала нашего исследования мы, следовательно, не можем отграничить тоте- мизм от всего остального и заниматься им как некой отдельно существующей вещью. Преж- де всего, тотемизм в любой конкретной куль- туре является частью более широкой системы верований и обычаев; в этой системе он может занимать либо преобладающее положение, как, например, во многих племенах Австра- лии, либо положение скромное и почти незна- чительное. В разных культурах тотемизм — не одно и то же.

Когда мы исследуем тотемизм, пользуясь социологическим методом, первое, что мы об- наруживаем, это что он всего лишь особый случай — или, скорее, совокупность особых случаев — некоторого более широкого клас- са, а именно, класса ритуальных отношений, устанавливаемых обществом между людьми и объектами природы, например, животными,

растениями или такими вещами, как дождь. Мы обнаруживаем, что существуют важные системы верований и обычаев, устанавливаю- щих такие ритуальные отношения, которые не подпадают под понятие тотемизма. Мы на- ходим их у людей, вообще не имеющих тоте- мизма, например, у эскимосов и жителей Ан- даманских островов. Таким образом, пробле- ма тотемизма становится частью или аспек- том гораздо более широкой проблемы: проб- лемы общей природы и функции ритуальных отношений между, с одной стороны, челове- ком и, с другой, животными и растениями. Так, много лет назад я написал работу, заду- манную как прямой вклад в социологическую теорию тотемизма, в форме исследования от- ношений между человеком и природными ви- дами у нетотемического народа, а именно ан- даманцев.

Однако эта проблема, более широкая, чем проблема тотемизма, сама, в свою очередь, яв- ляется лишь малой частью еще более широ- кой проблемы: проблемы природы и функции ритуала и мифологии вообще. Если мы хотим узнать, почему некоторые народы трактуют диких животных или растения как священ- ные вещи, мы должны открыть общие прин- ципы, на основе которых трактуются в каче- стве священных вещи всех типов. Таким обра- зом, проблема тотемизма, как только мы цели- ком ее сформулируем, прямиком выводит нас

к одной из фундаментальных проблем социо- логии: проблеме природы и функции ритуала и мифа. Для социологического метода вооб- ще характерно, что любая проблема, пусть даже сколь угодно незначительная, является частью общей фундаментальной проблемы природы культуры и человеческого общества.

Тем не менее мы должны — и мы можем — частично отграничивать частные проблемы от всего остального с целью специального их изу- чения. Предварительные выводы, которые мы делаем, будут подлежать пересмотру, когда изучаемая частная проблема будет рассмат- риваться в связи с той общей проблемой, ча- стью которой она является.

Не пытаясь выполнить невыполнимую за- дачу и уместить в кратком выступлении всю теорию природы ритуала в целом, мы, на мой взгляд, все-таки можем сформулировать один важный принцип, касающийся проблемы тот- мизма. Он заключается в том, что в общест- вах, в которых все население или преоблада- ющая его часть вовлечены в непосредствен- ную деятельность по поддержанию собствен- ного существования, вещи, имеющие жизнен- но важное значение для поддержания физи- ческого существования, становятся важными объектами ритуала. Возможно, мы могли бы высказаться более осторожно, что именно в этом направлении ведет отчетливо выражен- ная тенденция. Ибо есть и возможные исклю-

чения; например, отсутствуют какие-либо до- кументальные свидетельства существования культа скота у готтентотов.

Частными случаями этого закона, или этой тенденции, являются культы скота у пастушес- ких народов, культы хлеба у земледельческих народов, а также существующие у разных на- родов культы погоды и сезонные культы. Трактовку диких животных и растений как объектов ритуала охотниками и собирателями следует частично или в весьма значительной степени рассматривать как всего лишь еще один особый случай этой общей тенденции. Здесь работают и другие факторы, для обсуж- дения которых у меня нет времени, но как только мы принимаем во внимание их возмож- ность, они уже не обязательно должны влиять на нашу аргументацию.

Итак, мы пришли к предварительному обоб- щению, касающемуся всех обычаев и верова- ний, частью которых является тотемизм. Одна- ко той форме тотемизма, которую обычно счи- тают нормальной, присуще особое свойство, состоящее в том, что все общество делится на сегменты (половины или кланы), и между каж- дым из сегментов и каким-то одним или не- сколькими видами устанавливается особое ри- туальное отношение. Это, на мой взгляд, тоже можно представить как особый случай обще- го закона, или тенденции, в силу которой в лю- бой сегментарной структуре, имеющей рели-

гиозную основу или функцию, солидарность каждого сегмента, дифференциация оппозиции между сегментами и более широкая солидар- ность, объединяющая сегменты несмотря на эту оппозицию в более крупное целое, выра- жаются и поддерживаются установлением ри- туального отношения между обществом в це- лом и определенными sacra, а также установ- лением особого отношения между каждым сег- ментом и каким-то одним или несколькими из этих sacra. Тотемизм кланов или половин — лишь один из случаев того, что является го- раздо более широко распространенным явле- нием в общей связи ритуала с социальной структурой.

Разумеется, этим общая социологическая теория тотемизма далеко не исчерпывается. Существует огромное множество разновидно- стей тотемизма, и их связи друг с другом и с теорией тоже все без исключения должны быть приняты во внимание. Однако общий метод при этом будет тот же самый: при изучении каждого частного явления мы должны стре- миться увидеть его как частный случай неко- его более широкого класса.

Продолжая этот процесс анализа и генера- лизации, мы сможем в конце концов увидеть тотемизм как частную форму, принимаемую некоторым, по всей видимости, универсаль- ным элементом культуры. Каждая из извест- ных нам культур имеет определенную систе-

му верований и обычаев, с помощью которой мир внешней природы приводится в связь с обществом; в этой системе природа и общест- во образуют единую понятийную структуру, и между человеком и природой устанавливают- ся отношения, в некоторых аспектах анало- гичные по типу тем, которые устанавливают- ся в обществе между самими людьми. Я скло- нен видеть в обеспечении этой структурой одну из важнейших функций религии. Наши отно- шения с личным Богом, создавшим природ- ный порядок или, как принято считать, его поддерживающим, служат примером того, о чем я здесь говорю. Полностью развившийся, или детализированный, тотемизм такого на- рода, как австралийские аборигены, — при- мер того же самого общего, или универсаль- ного процесса. Он устанавливает целую систе- му особых социальных солидарностей между, с одной стороны, людьми и, с другой сторо- ны, животными, растениями и другими явле- ниями природы.

Когда мы примерно таким способом, как было показано, приходим к удовлетворитель- ной концепции природы тотемизма, мы можем перейти далее к изучению его функций. Под функцией института я подразумеваю ту роль, которую он играет в целостной системе соци- альной интеграции, частью которой является. Употребляя выражение «социальная интегра- ция», я исхожу из того, что функция культу-

ры в целом состоит в объединении индивиду- альных человеческих существ в более или ме- нее стабильные социальные структуры, то есть в устойчивые системы групп, определяющие и регулирующие связь этих индивидов друг с другом и обеспечивающие такую внешнюю адаптацию к физической среде и такую внут- реннюю адаптацию образующих ее индивидов и групп друг к другу, которые делают возмож- ной упорядоченную социальную жизнь. Это до- пущение я считаю в некотором смысле исход- ным постулатом всякого объективного и науч- ного изучения культуры или человеческого об- щества.

Когда мы приступаем к функциональному изучению тотемизма, мы должны в каждом конкретном случае анализировать на доста- точно большом количестве примеров, какую роль играет особая разновидность тотемизма данного региона в той целостной системе инте- грации, которую обеспечивает культура в це- лом. Таким образом мы могли бы изучить функции нескольких отличных друг от друга разновидностей тотемизма в Австралии, а за- тем сделать некоторые общие выводы относи- тельно функции тотемизма в общей интегра- тивной системе австралийских племен. Но это не дает нам права, не предприняв исследова- ний, делать выводы относительно функций то- темизма в Америке, Индии, Меланезии или Африке.

Как вопрос о природе тотемизма является частью гораздо более широкой социологиче- ской проблемы, так и изучение функций тоте- мизма является частью общей социологиче- ской проблемы функции религии.

Надеюсь, предшествующее краткое и не- полное рассуждение о том, как будут, по мо- ему мнению, изучаться сравнительной социо- логией проблемы тотемизма, послужит той це- ли, ради которой оно было представлено, а именно, проиллюстрирует ту разницу в мето- де, которая отличает новейшую социальную антропологию от старой. Я выбрал тему тоте- мизма, поскольку некоторые из важнейших шагов в переходе от старых методов к новым можно увидеть в той трактовке, которую дал этому предмету Дюркгейм в книге «Элемен- тарные формы религиозной жизни*. К сожа- лению, Дюркгейм сохранил некоторые идеи и термины прежней социальной антропологии. Он описывает цель своего исследования как определение «происхождения» тотемизма, и хотя он пытается придать слову «происхож- дение» новый смысл, само его употребление все же дезориентирует большинство читате- лей и, как мне кажется, по-настоящему дезо- риентировало самого Дюркгейма, заставив его облечь то, что реально было теорией природы и функции тотемизма, в форму, сделавшую ее уязвимой для критики и приведшую к непо- ниманию ее многими читателями.

На мой взгляд, когда мы говорим о том или ином институте, нам следует употреблять термин «происхождение» в значении истори- ческого процесса, посредством которого он воз- ник. Так, мы можем говорить о происхожде- нии парламентского правления в Англии и ре- ально его изучать. В сравнительной социоло- гии, если мы хотим превратить ее в науку, ка- кой она должна стать, мы должны решитель- но отвергнуть всякие попытки гадать о проис- хождении того или иного института или эле- мента культуры. Всякий раз, когда мы рас- полагаем добротными и достаточными доку- ментальными сведениями о происхождении че- го бы то ни было, социология, разумеется, мо- жет найти им применение, но это уже совсем другой вопрос.

Я уже говорил, что теории прежней антро- пологии нередко принимали психологическую форму. А ее процедура заключалась в вооб- ражении некоего мыслительного процесса в умах индивидов, который бы приводил их к принятию некоторого верования или обычая. В этом выступлении у меня нет времени обсу- дить связь социологии с психологией. В этом вопросе все еще остается много путаницы. Точ- ка зрения, на которой стоит социолог, состо- ит в следующем: (1) в лице социальных ин- ститутов и вообще явлений культуры социо- лог находит область изучения, совершенно от- личную от той, с которой имеет дело психо-

лог, и обобщения, делаемые в этой области, должны быть обобщениями социологически- ми, а не психологическими; (2) следователь- но, любое объяснение социологического явле- ния в терминах психологии, т. е. через про- цессы индивидуальной умственной деятельно- сти, является неверным; (3) природа челове- ческой социальной жизни определяется в ко- нечном счете природой психофизического ор- ганизма человека, а следовательно, когда мы открываем универсальные социологические за- коны, на психофизиолога ложится обязанность открыть их основания в психофизических про- цессах; и (4) с другой стороны, поведение или психология индивидуального человеческого су- щества в значительной степени определяется культурой, навязанной ему обществом, в кото- ром он живет.

Поэтому социолог утверждает, что психо- логию и социологию можно и нужно разгра- ничить как два отдельных предмета изучения, столь же отличных друг от друга, как физика и химия. Только когда эти две дисциплины будут таким образом разведены, можно будет достичь реального сотрудничества и коорди- нации между ними.

Таким образом, новейшая социальная ан- тропология, как я ее понимаю, отличается от прежней в нескольких чрезвычайно важных аспектах. Она отвергает как не относящуюся к ее задачам гипотетическую реконструкцию

неизвестного прошлого. Следовательно, она избегает всякого обсуждения гипотез об исто- рическом происхождении. Она отвергает лю- бые попытки давать конкретным социальным или культурным явлениям психологические объяснения, отдавая предпочтение конечно- му психологическому объяснению общих со- циологических законов уже после того, как они будут доказаны чисто социологическими изысканиями. Она старается дать точные опи- сания социальных и культурных явлений в социологических терминах и пытается уста- новить с этой целью подходящую ясную тер- минологию, стремясь в то же время дать сис- тематическую классификацию этих явлений. Она рассматривает любую культуру как ин- тегрированную систему и изучает функции раз- личного рода социальных институтов, обыча- ев и верований как составных частей такой системы. Она применяет к человеческой жиз- ни в обществе генерализирующий метод есте- ственных наук, пытаясь сформулировать ле- жащие в ее основе общие законы и объяснить любой данный феномен любой изучаемой куль- туры как частный случай какого-то общего, или универсального, принципа. Новейшая ан- тропология, стало быть, наука функциональ- ная, генерализирующая и социологическая.

Хотя новейшая антропология во многом отвергает методы старой и отказывается от всех теорий происхождения, разработкой ко-

торых последняя так много занималась, но- вая антропология все-таки выросла из старой, была бы без нее невозможна и вступает в жизнь, располагая ценными знаниями о со- циальных явлениях и некоторыми прозрени- ями относительно их природы, случайно по- лученными антропологами-предшественника- ми в их поисках происхождения. Работы та- ких ученых, как Тайлор, Робертсон Смит, Фрэ- зер, Вестермарк, — если упомянуть имена лишь немногих величайших ученых из числа наших соотечественников — подготовили поч- ву для тех достижений, которые мы сегодня имеем. Отвергая выводы, которые были ими получены с помощью ненадежного, по наше- му мнению, метода, мы не забываем, сколь многим мы им обязаны в нашем первом сис- тематическом ознакомлении с теми региона- ми, которые мы теперь обследуем более точно и с применением новых инструментов.

Сравнительная социология, как я называю здесь эту новейшую форму антропологии, тре- бует нового понимания целей и методов поле- вого исследования неевропейских народов. Еще не так давно львиную долю наших сведе- ний о жизни и обычаях таких народов нам приходилось черпать из сочинений людей, ко- торые не были профессионально подготовле- ны к тому, чтобы производить наблюдение и описание. В основном это были путешествен- ники и миссионеры. В настоящее время при-

знано, что на такую информацию мы можем полагаться не более, чем на наблюдения чело- века, не имеющего профессиональной подго- товки в такой, скажем, науке, как геология. А следовательно, первейшее требование к по- левым исследованиям состоит в том, что опи- сание культуры неевропейского народа, что- бы дать полноценный материал для научной работы, должно базироваться на кропотливой работе основательно подготовленного наблю- дателя.

За последние сорок лет в этом направлении была проделана огромная работа, особенно в Америке. Под влиянием д-ра Хэддона в Анг- лии и проф. Боаса в Америке было немало сделано для совершенствования техники эт- нографического полевого исследования.

Правда, мы и сейчас встречаем людей, счи- тающих себя компетентными для осуществ- ления таких наблюдений, не имея при этом никакой предварительной подготовки. Кроме того, еще находятся авторы, ссылающиеся на отчеты миссионеров и путешественников так, словно их записи не уступают в надежности описаниям, сделанным подготовленными спе- циалистами.

Поскольку этнографическая полевая работа стала в последние годы более систематичес- кой, то и наблюдения, как правило, станови- лись более всесторонними и глубокими. Ран- ние этнографические описания в основном

ограничивались наиболее доступными аспек- тами культуры, ее лежащими на поверхности формализованными элементами. В итоге обыч- но складывалась крайне неполная и несовер- шенная картина жизни народа. Исследования, проводимые в последнее время — в частно- сти, проф. Малиновским и д-ром Маргарет Мид, — благодаря более широкому и мето- дичному наблюдению дают нам ценную ин- формацию о том, что можно назвать нефор- мализованными аспектами жизни народа, у самоанцев, тробриандцев и жителей островов Адмиралтейства. Без такого рода информа- ции мы не можем даже надеяться на полно- ценное применение того или иного описания культуры в сравнительных целях.

Сравнительная социология подразумевает и другое, пожалуй, даже еще более важное изменение в понимании сути полевого иссле- дования. С точки зрения старой антрополо- гии, задача полевого исследователя состояла в том, чтобы просто наблюдать факты и как можно точнее их регистрировать, пользуясь такими конкретными материалами, как фо- тографии, тексты на местном языке и т. д. Не его делом — во всяком случае, в качестве по- левого исследователя — было пытаться дать какую-либо интерпретацию собираемым дан- ным. Эту задачу он мог оставить другим, для которых она должна была стать собственным особым занятием.

Концепция новой антропологии противо- положна этой и состоит в том, что только по- левой исследователь, находящийся в действи- тельном контакте с неевропейским народом, может раскрыть значение разных элементов культуры и что ему необходимо это делать, если он желает дать такой материал, который можно было бы в полной мере использовать в научных целях.

Когда я говорю о «значении», или «смыс- ле» элемента культуры, я употребляю это сло- во примерно так же, как мы говорим о значе- ниях слов. Если взять индивида, то значени- ем слова, которое он слышит или употребляет сам в своей речи, является набор ассоциаций, которые оно имеет с другими вещами в его уме, а следовательно, то место, которое оно зани- мает в его целостном мышлении, в его умст- венной жизни в целом. Если взять сообщество в некий данный момент времени, то значение слова в языке, которым пользуются его члены, устанавливается ассоциациями, обычно груп- пирующимися вокруг этого слова в данном со- обществе. Поэтому составитель словарей соби- рает примеры употребления слова и пытается классифицировать и, насколько это возмож- но, определить различные разновидности его употребления.

Итак, значение элемента культуры нужно искать в его взаимоотношении с другими эле- ментами и том месте, которое он занимает в

целостной жизни народа, иначе говоря, не только в его внешне наблюдаемой деятельно- сти, но также в его мышлении и чувствова- нии. Выяснить это с какой-либо степенью опре- деленности сможет, разумеется, только тот, кто живет в действительном контакте с наро- дом, культуру которого он изучает, и притом лишь в результате систематического направ- ленного исследования. Правда, если мы рас- полагаем достаточно полным знанием о наро- де и всех аспектах его культуры, тогда мы можем составить некоторое представление о смысле его обычаев и верований. Так, в слу- чае эскимосов можно, на мой взгляд, быть со- вершенно уверенными, что основное значение мифа о Седне кроется в его связи с делением года на две части (лето и зиму) и теми послед- ствиями, которые имеет это разделение для социальной жизни. Но даже и так, полная раз- работка этой гипотезы, а тем более действи- тельная ее верификация, демонстрация того, что значение этого элемента и в самом деле таково, вряд ли были бы возможны без про- ведения дальнейшего исследования среди са- мих туземцев.

Не следует думать, будто значение элемен- та культуры можно раскрыть путем выспра- шивания у самих людей, что он означает. Люди не размышляют о значениях вещей в своей собственной культуре, они принимают их на веру, как данность. Мы, если только мы не

антропологи, не задумываемся о значении да- же таких существующих среди нас известных обычаев, как рукопожатие или приподнима- ние шляпы при встрече. Если этнограф слу- чайно сталкивается с индивидом, который раз- мышлял о значении обычаев своего народа, тот скорее всего даст свою индивидуальную их ин- терпретацию, которую, сколь бы она ни была интересной и значимой, нельзя принимать как достоверное утверждение о том, что данный обычай реально означает для сообщества в це- лом. Значение любого элемента культуры мо- жет быть определено лишь тогда, когда куль- тура рассматривается как целостность взаи- мосвязанных частей, а так ее рассмотреть мо- жет только тот, кто способен принять объек- тивную точку зрения на него, то есть, по суще- ству дела, этнограф или описывающий социо- лог.

Следовательно, полевой исследователь дол- жен придерживаться особой техники раскры- тия значений тех фактов культуры, которые он наблюдает, — техники в каком-то роде ана- логичной, но в целом более сложной по срав- нению с той, которой пользуется лексикограф, когда предварительно документирует устный язык. В настоящее время эта техника поти- хоньку развивается, однако ее полное разви- тие станет возможно лишь тогда, когда будет достигнут прогресс в социологической теории.

С точки зрения сравнительного социолога, значительная часть работы по документиро-

ванию культур неевропейских народов, сде- ланной в прошлом, неудовлетворительна и не может быть надлежащим образом использо- вана. Витрины наших этнографических музе- ев наполнены предметами, всю полноту зна- чения которых мы не знаем и, вероятно, уже никогда не узнаем. Наши библиотеки пере- полнены собраниями мифов, собранных у ту- земных народов, и книгами, содержащими по- дробные и иллюстрированные описания цере- моний, но в них нет ничего, что раскрыло бы нам значения этих мифов и церемоний. Та- ким материалом социолог может, конечно, в какой-то мере воспользоваться, но он имеет для него решительно меньше пользы, чем тот, который мы можем надеяться получить от по- левой работы современного типа.

Я думаю, что первый шаг в направлении этого нового типа полевого исследования был сделан много лет назад д-ром Хэддоном, ког- да он организовал кембриджскую экспедицию в пролив Торреса. Однако в то время специа- листом, пригодным для осуществления систе- матической интерпретации культуры, считал- ся психолог. Д-р Хэддон взял в экспедицию трех выдающихся психологов нашего време- ни. Эксперимент принес полезные результа- ты, однако общая интерпретация культуры Пролива Торреса, которая должна была войти 8 выпуск «Ученых записок», посвященный пси- хологии, так никогда и не будет написана. Пси- холог как таковой не подготовлен к тому, что-

бы взять на себя задачу интерпретации куль- туры. Это задача, принадлежащая не психо- логии, а социологии. Концепция д-ра Хэддо- на очень скоро стала достоянием истории ан- тропологии.

Поскольку путь в развитии теоретического изучения сравнительной социологии проложи- ла Франция, мы могли бы ожидать, что имен- но во Франции получат разработку новые ме- тоды полевой работы. Работа Дутте в Марокко была одним из первых шагов в этом направ- лении, а позднейшие исследования Рене Мо- нье — прекрасный пример применения новых методов. Выдающаяся работа Марселя Гране о Китае базируется по большей части на изу- чении китайских документов, а не на наблюде- нии живой культуры. Однако, судя по всему, французы не очень-то сильно тяготеют к этно- графическому обследованию.

В настоящее время лишь в работе неболь- шого, но растущего числа исследователей на- ходят применение новые методы. В качестве примера могу сослаться на работы проф. Ма- линовского и д-ра Маргарет Мид. Однако уже в ближайшие годы можно ожидать появле- ния в свет немалого количества работ, прове- денных в этом направлении.

Возражение, которое могут выдвинуть и вы- двигают против этого типа научной работы, состоит в том, что она открывает широкий про- стор для влияния личного характера иссле-

дователя на получаемые им результаты. Это действительно так, и это следует честно при- знать, однако значимость такого влияния лег- ко поддается преувеличению. Лекарством про- тив этого — быть может, не идеальным, но очень полезным — будет развитие такой тех- ники, или методологии интерпретации, при помощи которой достоверность любой конк- ретной интерпретации могла бы быть доказа- на решающими фактами или, во всяком слу- чае, проверена таким образом, чтобы влияние личного характера ученого было если уж не совсем устранено, то хотя бы уменьшено. Раз- работка этой техники — одна из задач, сто- ящих в настоящее время перед нами, одна из настоятельных потребностей нашей науки. Увеличение числа такого рода исследований путем направления большего числа наблюда- телей в полевые условия и обеспечения нас в каких-то случаях наблюдениями, сделанны- ми в одном регионе независимо друг от друга двумя разными наблюдателями, а также, по возможности, сотрудничество двух или более человек в проведении одного исследования — все это поможет нам устранить влияние лич- ностного фактора. Однако самым важным из всего, что должно быть в этом направлении сделано, будет развитие социологической тео- рии, которая даст полевому наблюдателю ру- ководящие ориентиры в его исследованиях и поможет ему обеспечить как объективность, так и полноту своих наблюдений.

Адекватного социологического понимания, или истолкования, любой культуры можно до- стичь, только связав характеристики этой куль- туры с известными социологическими закона- ми. Эти законы, разумеется, можно открыть лишь с помощью сравнительного метода, т. е. посредством изучения и сравнения множества разных по типу культур. Процесс исследова- ния в нашей науке должен, следовательно, опи- раться на построение корпуса теорий или гипо- тез, относящихся ко всем аспектам культуры или социальной жизни, и проверку этих гипо- тез путем интенсивного полевого исследова- ния. Полевой исследователь будущего или да- же настоящего должен быть хорошо осведом- лен обо всех социологических гипотезах, кото- рые были частично верифицированы, а по воз- можности и о тех, которые еще только разра- батываются, и должен ориентироваться в сво- ем исследовании на проверку этих гипотез — либо собственных, либо выдвинутых другими представителями его науки — путем их прило- жения к конкретной культуре. Только таким образом гипотезы можно проверить и либо ве- рифицировать, либо отвергнуть, либо модифи- цировать; и обычным результатом будет ско- рее модификация, нежели полная верифика- ция или полное опровержение. Только так мо- жет быть реализован правильный метод гене- рализирующих наук, а именно: процесс пред- варительного изучения известных фактов,

формулировка гипотетических обобщений, про- верка этих гипотез путем дальнейшего иссле- дования конкретной совокупности данных, мо- дификация первоначальных гипотез в свете но- вых данных, дальнейшая проверка гипотез в их новой и, возможно, более сложной или бо- лее строгой форме, и т. д. Только так, в отсут- ствие возможности проведения реального экс- перимента, мы можем построить науку о чело- веческом обществе.

Я уже говорил, что значение любого эле- мента культуры следует искать, выявляя его связи с другими элементами и культурой в це- лом. Отсюда следует, что полевой исследова- тель обычно или всегда, когда только возмож- но, должен предпринимать целостное изуче- ние всей культуры. Например, невозможно понять хозяйственную жизнь туземного наро- да без соотнесения ее с такими вещами, как система магии и религии; и в такой же степе- ни, разумеется, верно обратное. На необходи- мости таких целостных интенсивных исследо- ваний отобранных ареалов давно настаивали Д-р Хэддон, а позднее д-р Риверс, и, можно сказать, они уже вошли в традицию Кембрид- жской школы. Развитие социологической точ- ки зрения сделало эту необходимость даже еще более очевидной, чем раньше.

Тут можно заметить, что видение единой природы культуры — одна из важнейших осо- бенностей новой антропологии, и именно в этом

состоит ее разительное отличие от некоторых прежних и нынешних версий антропологии и этнологии. Некоторые авторы, пишущие о культуре, принимают точку зрения на куль- туру, которую, вероятно, можно было бы на- звать атомистической. Для них любая куль- тура состоит из множества обособленных и дис- кретных элементов, или «черт», которые не имеют друг с другом функциональной связи, а были соединены друг с другом как простое скопление серией исторических случайностей. Новый элемент культуры поначалу где-то воз- никает, а потом распространяется в процессе «диффузии», который нередко понимается чуть ли не механистически. Эта точка зрения родилась главным образом из музейного изу- чения культуры.

Новая антропология рассматривает любую устойчивую культуру как интегрированное единство, или систему, в которой каждый эле- мент выполняет определенную функцию по отношению к целому. Время от времени един- ство культуры может всерьез нарушаться воз- действием какой-либо очень отличной от нее культуры, а тем самым иногда даже разру- шаться и замещаться другим. Такие дезорга- низованные культуры очень типичны для все- го сегодняшнего мира от Америки или Юж- ных морей до Китая и Индии. Однако более обычным процессом взаимодействия культур является процесс, в ходе которого тот или иной

народ перенимает у своих соседей некоторые элементы культуры, в то же время отвергая другие, и это принятие или отвержение опре- деляется природой самой культуры как сис- темы. Элементы, перенимаемые или «заимст- вуемые» у соседей, обычно перерабатываются и видоизменяются по мере того, как встраи- ваются в уже существующую культурную сис- тему.

Область полевой работы, проводимой сре- дй~нёёврОпейских народов, расширяется и в ином направлении — отчасти в результате но- вого понимания теоретических целей науки, отчасти в результате тех отношений, которые ныне складываются между антропологией и управлением колониями. В прежние време- на, когда полевой исследователь отправлялся жить в какой-нибудь народ, подвергшийся ев- ропейскому влиянию (а так обычно и было), его задачей было выяснить, насколько воз- можно и как можно более подробно, какой изначально была здешняя культура до того, как на нее было оказано это влияние. Счита- лось, что детальное исследование изменений, произведенных в туземной культуре контак- том с европейцами, не входит в задачи этног- рафа. Однако точное знание этих изменений и того, как они протекают, часто представля- ет огромную ценность для теоретической со- циологии, и даже еще более для того, чтобы снабдить научной основой ясного знания коло-

ниальную администрацию. Первая задача эт- нографа остается той же самой: выяснить все, что только возможно, о культуре, какой она была изначально. Только после того, как это будет сделано с определенной степенью пол- ноты, появляется возможность понять те изме- нения, которые вызываются европейским вли- янием. Но если антропология хочет оказать реальную помощь колониальной администра- ции, полевой исследователь должен теперь браться за изучение и интерпретацию тех изме- нений, которые он обнаруживает в исследуе- мой им культуре.

Но такие исследования не имеют почти или вовсе никакой ценности ни для социологиче- ской теории, ни для практики, если соответст- вующая культура находится в процессе пол- ной дезинтеграции или разрушения, как, на- пример, обстоит дело в случае австралийских аборигенов или некоторых индейских племен Северной Америки.

В новой антропологии проведение полево- го исследования стало, таким образом, гораз- до более сложным и гораздо более широким по охвату. Отбор и обучение людей для такой работы тоже усложнились. Полевой исследо- ватель должен быть вооружен основательным знанием всех новейших достижений теорети- ческой социологии. В настоящее время такое знание невозможно почерпнуть из книг; его можно получить только в личном общении с

теми, кто работает в этой области. Затем, поле- вой исследователь должен освоить технику по- левой работы: и в части наблюдения, и в час- ти интерпретации. Кроме того, он должен в полном объеме знать все, что на текущий мо- мент известно о культуре того культурного ре- гиона, в котором он собирается работать, а по возможности в какой-то мере и тамошние язы- ки. И наконец, успех полевого исследователя в этнографии часто зависит от некоторых осо- бенностей темперамента и характера. Не каж- дому удается завоевать доверие туземцев.

Очевидно, что идеального полевого иссле- дователя отыскать нелегко и что его нужно несколько лет готовить к работе. Вместе с тем вознаграждения, которые приносит такая ка- рьера, гораздо скромнее даже, чем в других науках. Одна из колоссальных проблем в на- шей науке в том, чтобы найти работников и обеспечить их средствами для проведения ра- боты. Исследования в социальной антрополо- гии обычно стоят недешево. В отличие от про- чей научной работы, они не могут быть осу- ществлены в стенах университета. Самая на- стоятельная потребность состоит в обеспече- нии такого финансирования этих исследова- ний из научных фондов, которое бы позволи- ло антропологу, подготовленному к полевой работе, проводить такую работу на протяже- нии нескольких лет, не будучи при этом вы- нужденным бросать ее ради преподавания или

других должностных назначений, которые яв- ляются для него в настоящее время единствен- ным способом обеспечить себя гарантирован- ным и постоянным доходом.

Между тем будущее сравнительной социо- логии неевропейских народов целиком зави- сит от полевого исследователя. Ушел тот день, когда мы могли полагаться в этой области на научный авторитет тех, кто ни разу не провел лично интенсивного изучения хотя бы одной культуры. В прошлом мы были очень многим обязаны тем, кого называли «кабинетными ан- тропологами». Но при нынешнем состоянии нашей науки никакое интуитивное прозрение, каким бы гениальным оно ни было, не может полностью компенсировать отсутствие прямо- го личного контакта с тем материалом, кото- рый антрополог должен изучить и объяснить.

Следовательно, еще одна важная черта но- вой антропологии заключается в настаивании на том, что эмпирическое исследование и те- ория не должны отделяться друг от друга, но должны быть объединены так же тесно, как они объединены в других науках. Наблюде- ние данных, формулировка гипотез и провер- ка этих гипотез путем дальнейшего прямого наблюдения — все это части одного процесса, который должен, по мере возможности, осу- ществляться одним и тем же человеком.

Между тем, есть одно обстоятельство, кото- рое, как мне иногда кажется, делает положе-

но

ние нашей науки почти трагическим. Сейчас, когда благодаря постепенному развитию тео- рии и совершенствованию методов исследова- ния мы, наконец, в состоянии внести в выс- шей степени важный вклад в науку о человеке интенсивным и точным изучением менее раз- витых культур мира, эти культуры с ужасаю- щей быстротой разрушаются. Этот процесс разрушения, вызываемый совместным дейст- вием европейской торговой и экономической эксплуатации, правления европейских чинов- ников и активности миссионеров, протекает со все более нарастающей скоростью. В течение 25 лет, прошедших с тех пор, как я впервые взялся за такую работу, я видел огромные из- менения. Племена в Австралии, Меланезии и Северной Америке, где еще четверть века на- зад мы могли собрать ценнейшую информа- цию, теперь дадут нам мало, а во многих слу- чаях ничего. Через четверть столетия поло- жение будет еще более плачевным. Работа, ко- торая пока еще возможна во всех частях зем- ного шара, станет тогда навеки невозможной. Есть ли и была ли когда-нибудь еще другая наука, которая бы столкнулась с такой ситуа- цией, что именно в то время, когда бы она до- стигла своей зрелости, но в силу отсутствия все- общего интереса и поддержки имела в своем распоряжении очень мало работников и край- не скудные фонды, огромная масса самого важного материала исчезала бы год за годом

без малейшей возможности провести хотя бы какое-то исследование более чем незначитель- ного ее фрагмента!

Именно через полевые исследования ант- ропология движется вперед, к превращению в реальную и важную науку. Но самих по себе интенсивных исследований отдельных куль- тур или обществ еще недостаточно. Сами эти интенсивные исследования должны вдохнов- ляться и направляться теорией, а теоретиче- ская социология должна опираться на срав- нение разных культур друг с другом, ибо в этой науке сравнение должно в значительной степени занять то место, которое в других на- уках занимает эксперимент.

Новая антропология развивает новое пред- ставление о сравнительном методе, отличное от того, которое бытовало в прошлом. Старая антропология предлагала нам книги или мо- нографии, в которых похожие обычаи или ве- рования, часто обладающие лишь поверхно- стным сходством, собирались из самых раз- ных культур всего мира и сводились воедино. Именно это зачастую и понималось как срав- нительный метод. Такая процедура может быть полезна, давая в первом приближении обзор какой-то отдельной проблемы или группы проблем; и в этом смысле она была полезна в прошлом. Однако она никогда не сможет дать что-то большее, нежели указание на пробле- мы; она не сможет их решить. А потому необ-

ходима более точная и более трудоемкая про- цедура.

Чтобы понять, каким именно должен быть сравнительный метод, мы должны иметь в ви- ду, для решения какого рода проблем он пред- назначен. Это проблемы двух типов, которые мы можем разграничить, соответственно, как синхронические и диахронические. При синх- роническом исследовании нас интересует лишь культура, как она есть в некий данный момент ее истории. Конечной целью можно считать максимально точное определение тех условий, которым должна соответствовать любая куль- тура, чтобы существовать вообще. Нас инте- ресует природа культуры и социальной жиз- ни, мы стремимся открыть универсальное за многочисленными различиями, которые пред- ставляют нам наши данные. А потому мы долж- ны сравнивать как можно больше как можно более разных типов культуры. В свою очередь, в диахроническом исследовании культуры мы интересуемся тем, как культуры изменяются, и пытаемся открыть общие законы таких про- цессов изменения.

Мне кажется очевидным, что мы не можем успешно взяться за изучение того, как изме- няется культура, до тех пор, пока не сделаем хотя бы шаг вперед в определении того, что культура реально собой представляет и как она работает. Таким образом, изучение син- хронических проблем непременно должно в

какой-то мере предшествовать изучению про- блем диахронических. Изменения, происхо- дящие в институтах народа, нельзя по-насто- ящему понять до тех пор, пока мы не знаем функции этих институтов. С другой стороны, верно и то, что если мы сможем изучить изме- нения, происходящие в каком-то аспекте куль- туры, это существенно поможет нам в наших функциональных исследованиях.

Поскольку проблемы сравнительной социо- логии бывают двух типов, постольку и срав- нительный метод будет использоваться двумя способами. Что касается синхронического изу- чения культуры, то мы будем сравнивать ее с разными другими культурами, как все они су- ществуют в некий данный момент своей исто- рии, но без соотнесения с изменениями в са- мой этой культуре.

Метод вольного сравнения, которым часто пользовались и по существу по сей день про- должают пользоваться некоторые авторы, с научной точки зрения несостоятелен, посколь- ку проводит непосредственные сравнения меж- ду обособленными обычаями или верования- ми, взятыми из разных регионов и из куль- тур самых разных типов. Кроме того, он со- средоточивает внимание на сходствах обычая, причем часто это оказываются лишь внешние, а не реальные сходства. Но для социолога раз- личия в культуре, безусловно, важны не мень- ше, чем сходства, и новый сравнительный ме-

тод сосредоточивает свое внимание на этих раз- личиях.

Я уже отмечал, что сравнительная социо- логия рассматривает культуру в нормальном случае как систематическое, или интегриро- ванное, единство, в котором каждый элемент выполняет свою особую функцию. Следова- тельно, ее целью является и должно быть срав- нение целостных культурных систем, а не обо- собленных культурных элементов, понадер- ганных из разных регионов. И, следователь- но, ее исследовательская процедура должна быть аналогична той процедуре, которой при- держиваются сравнительный морфолог и фи- зиолог при сравнении животных видов. Они проводят свои исследования, сравнивая раз- новидности в рамках одного и того же рода, а затем переходя к сравнению родов, семейств и отрядов.

В сравнительной социологии, как указы- вал много лет назад Штейнмец, научная проце- дура должна базироваться на систематической классификации культур или социальных ти- пов. Нашим первым шагом, стало быть, будет как можно более точное определение культур- ных ареалов, или типов культуры. Эта проце- дура, разумеется, существовала еще во време- на Бастиана, но теперь она приобрела новую значимость и нашла иной способ применения.

Так, мы обнаруживаем, что вся Австралия 8 целом является единым и достаточно гомо-

генным ареалом, имеющим на всем своем про- тяжении один и тот же тип культуры. Следо- вательно, мы можем сразу перейти к сравне- нию различных австралийских племен друг с другом. Каждое племя или небольшую груп- пу племен можно, таким образом, рассматри- вать как представляющие нам в своей куль- турной системе особую разновидность общего типа. Исследуя как можно подробнее эти ва- риации, мы можем осуществить процесс обоб- щения, позволяющий нам дать общее опреде- ление, или описание, самого этого типа. С по- мощью этого процесса мы часто получаем воз- можность выявить корреляции между одним элементом культуры и другим. Кроме того, эта процедура почти незаменима во всякой по- пытке раскрыть значение и функцию того или иного элемента. Ибо с помощью нее мы спо- собны определить, что в том или ином инсти- туте, обычае или веровании остается неизмен- ным, а что меняется при переходе от одной части культурного ареала к другой.

Такое изучение культурных типов и разно- видностей в сравнительной социологии совер- шенно отлично от изучения культурных аре- алов в этнологии. Последнее нацелено преж- де всего на получение материала для гипоте- тической реконструкции движений культур- ной диффузии. Первое же представляет собой по существу процесс генерализации, т. е. сред- ство выявления общих черт или принципов,

которые остаются постоянными в пределах ти- па, но принимают при этом разные формы в разных частях взятого ареала.

В этом исследовании вариаций единого культурного типа нам надлежит стремиться к сравнению целостной культуры одного племе- ни с целостной культурой другого. Однако час- то — а при нынешнем состоянии нашего зна- ния фактически едва ли не всегда — это ока- зывается невозможно. Следовательно, мы мо- жем переключить внимание на сравнительное исследование вариаций в каком-то отдельном аспекте культуры. Но при этом мы должны со- блюдать осторожность, когда в целях иссле- дования отграничиваем одну часть культуры от другой. Так, возникало множество всевоз- можных недоразумений из-за того, что ученые работали с каким-нибудь отдельным аспектом социальной организации австралийских пле- мен вместо того, чтобы работать со всей этой организацией в целом.

Наверное, нет другого региона, который мог бы соперничать с Австралией по возможно- стям, предоставляемым для изучения много- численных вариаций одного культурного типа. Следовательно, в других регионах процесс на- шего исследования должен быть несколько иным. Так, если мы хотим заняться культу- рами банту в Африке, мы должны начать с разделения всего региона на подходящие це- лостные единицы. Одна такая единица состоя-

ла бы из басуто-бечуанских племен; другую единицу для нас бы составили зулусско-кафр- ские племена. Первым нашим шагом будет тщательное изучение вариаций в пределах такого единичного региона. Затем мы будем сравнивать один регион с другим и сможем тем самым перейти к обследованию всего аре- ала банту, так чтобы это могло дать нам на- дежное описание общих характеристик куль- туры банту в целом. Только когда мы прове- дем исследования этого рода, станет по-насто- ящему продуктивным — в силу разделяюще- го их расстояния — сравнение культуры бан- ту с полинезийской или североамериканской культурой.

Итак, для новой антропологии сравнитель- ный метод является методом получения обоб- щений. В вариациях какого-либо института и обычая в одном регионе мы стремимся отыс- кать, что является общим для всего этого реги- она или типа. Сравнив достаточное число раз- ных типов, мы открываем еще более общие единообразия, и таким путем мы можем прий- ти к открытию принципов или законов, уни- версальных для всего человеческого общества.

Словом, постоянное употребление которо- го стало большой помехой для научного мыш- ления в антропологии, является слово «при- митивный». Оно создает впечатление, будто любое общество, к которому мы его применя- ем, представляет нам в своем роде самые на-

чала социальной жизни. Тем не менее, если культура несколько сотен тысяч лет тому на- зад имела — а мы вполне можем это предпо- ложить — один общий источник, то любая су- ществующая культура имеет такую же дол- гую историю, как и любая другая. И хотя ско- рость изменения может варьировать, каждая культура, как и каждый язык, постоянно пре- терпевает изменение. Помимо наличия в ука- занном слове предполагаемого значения «ран- ний», вред наносит и текущее применение его к совершенно разным типам культуры. Раз- личий в культуре между новозеландскими ма- ори и аборигенами Австралии по крайней мере не меньше, чем между нами и маори. Тем не менее мы помещаем эти две культуры в одну группу «примитивных» и противопоставляем собственной культуре как «не примитивной». Я прекрасно понимаю, как трудно совершен- но избежать употребления этого термина или какого-то другого, столь же неподходящего, например, «дикарский». Наверное, если мы будем хотя бы помнить об огромных культур- ных различиях между разными народами, которые мы таким образом сгребаем в одну кучу, то нам удастся избежать главного недо- статка такого словоупотребления. И тогда мы сможем избежать ошибки метода вольных сравнений, состоящей в трактовке как непос- редственно сравнимых друг с другом всех тех очень разных типов общества, на которые наклеивается этикетка «примитивные».

Боюсь, это абстрактное рассуждение о мето- де вряд ли даст вам вполне определенное пред- ставление о том, что он собой представляет. А потому позвольте мне взять конкретный при- мер синхронической проблемы и коротко по- казать, как бы я попытался ее решить. В ка- честве примера можно взять одну из осново- полагающих проблем социологии: проблему природы и функции моральных обязательств, которые накладывает общество на своих чле- нов. В целях научного исследования эту об- щую проблему необходимо разбить на несколь- ко проблем второго порядка. Так, в качестве одной из них мы можем выделить проблему природы и функции правил, запрещающих брак между лицами, состоящими в некотором социальном отношении; иначе говоря, это проблема природы и функции запрета инцес- та. Такими запрещениями прежняя социаль- ная антропология, разумеется, уже занима- лась, и мы имеем множество теорий «проис- хождения» запрета инцеста. Даже Дюркгейм подошел к этой проблеме по-старому. Поми- мо того, что ни одна из гипотез, касающихся того, как запреты этого рода впервые возник- ли много сотен тысяч лет тому назад, совер- шенно не поддается верификации, очевидно, что даже правдоподобная гипотеза о проис- хождении не может объяснить нам то огром- ное многообразие, которое мы обнаруживаем в запрещениях, принятых в разных существу-

ющих социальных типах. Но ведь объяснение этих различий и составляет на самом деле су- щество проблемы. В этом, как и во многих дру- гих социологических исследованиях, мы долж- ны искать объяснение per genus et differentiam. Мы желаем знать, почему в каждом обществе есть такого рода правила и почему конкрет- ные правила различаются от одного социаль- ного типа к другому. Как только мы ставим вопрос подобным образом, мы получаем срав- нительную проблему того типа, о котором идет речь. Работая с такой проблемой, я бы снача- ла выбрал культуру, в которой правила, за- прещающие брак, являются определенными и детально проработанными. Культура авст- ралийских племен явно в этом отношении очень нам подходит. Далее, мы должны взять та- кую культуру, в которой имеется достаточная изменчивость от одного племени к другому, в то время как общий тип остается тот же са- мый. И тут Австралия опять-таки оказывает- ся очень подходящим регионом. Следователь- но, я начал бы исследование со сравнительно- го изучения австралийских племен. Обрати- те внимание, что я делаю это вовсе не потому, что австралийская культура «примитивна» в том смысле, что якобы представляет нашему взору начала человеческого общества. Напро- тив, австралийская культура в высокой сте- пени специализирована, в ней достигла высо- чайшей степени развития организация родст-

ва, и именно по этой причине я бы выбрал ее для изучения любых проблем, связанных с род- ством. Австралия представляет не начало, а конец длинной последовательности развития структуры родства. Таким образом, мои дово- ды в пользу выбора Австралии прямо про- тивоположны тем, которые выдвигались пре- жними авторами, делавшими тот же выбор.

Выбрав первое поле для сравнительного ис- следования, я бы сравнил социальную орга- низацию (в целом) всех австралийских пле- мен, о которых мы располагаем адекватной информацией, с тем чтобы определить, како- ва природа корреляции между правилами, за- прещающими брак, и социальной структурой. Иными словами, я должен был бы попытать- ся как можно точнее определить функцию та- ких правил как части целостной системы со- циальной интеграции. Исследование должно строиться на детальном анализе вариаций. В результате такого изучения Австралии мы мо- жем получить несколько важных обобщений. Например, мы получим некоторые предвари- тельные выводы относительно природы (не происхождения) экзогамии. Затем эти выво- ды должны быть проверены посредством та- кого же изучения других типов культуры. Од- ному ученому, даже если бы он потратил на это всю жизнь, было бы невозможно провести такое доскональное исследование всех извест- ных культур. Поэтому в социологии так важ-

но сотрудничество многих ученых в изучении каждой отдельно взятой проблемы. Между тем, тщательное исследование еще хотя бы од- ного типа культуры, достаточно отличного от австралийского, позволило бы осуществить весьма полезную верификацию полученных предварительных результатов.

Когда мы таким образом получаем теорию, касающуюся природы и функции запрета ин- цеста, следующим шагом должна стать попыт- ка отыскать experimentum crucis, с помощью ко- торого ее можно было бы более критично про- верить. Таким критическим случаем часто бу- дет случай, кажущийся прямо противореча- щим теории. Так, для моей теории мы долж- ны отыскать наличие запрещаемого повсюду брака между родителем и ребенком или меж- ду братом и сестрой. Различные общества, в которых допускается брак между братом и сестрой, предоставляют нам, таким образом, возможность проверить теорию, ведь мы долж- ны суметь объяснить эти исключения на базе самой этой теории. Исключение должно дока- зывать правило. Можно поискать и другие по- добные критические случаи, с помощью кото- рых может быть проверена достоверность об- щей теории.

В результате такого исследования мы долж- ны, если, конечно, достигли успеха, получить некоторые выводы относительно связи между моральными обязательствами и социальной

структурой. Иначе говоря, мы должны кое- что узнать о месте таких обязательств в соци- альной интеграции. Затем социологии следо- вало бы предпринять подобные исследования по другим проблемам в рамках стоящей пе- ред ней общей проблемы. Таким же образом мы могли бы изучить обязательства, связан- ные с лишением человека жизни, или обяза- тельства, относящиеся к правам собственно- сти. В качестве конечного результата такого ряда взаимосвязанных исследований мы мог- ли бы получить теорию природы и функции морали вообще. Кстати говоря, любое единич- ное исследование такого рода должно, разу- меется, увязываться со множеством других со- циологических проблем и проливать на них свет. Так, изучение запрета инцеста с необхо- димостью предполагает тщательное изучение родства и в других его аспектах.

Надеюсь, приведенный мною пример пока- жет со всей ясностью, что сравнительный ме- тод, применяемый для синхронического изу- чения культуры, в некоторых важных аспек- тах представляет собой нечто отличное от ста- рого сравнительного метода, применявшего- ся в качестве средства получения теорий про- исхождения институтов.

Когда мы обращаемся к диахроническим проблемам, с которыми должна иметь дело сравнительная социология, т. е. проблемам то- го, как культуры изменяются, сравнение куль- тур в том виде, в каком каждая из них суще-

ствует в данный момент ее истории, хотя и мо- жет оказать нам определенную помощь, ста- новится само по себе недостаточным. Так, изу- чение вариаций, возникших в какой-то одной культуре, например, в Австралии, — хотя мы и не располагаем наблюдениями относитель- но того, когда и как они возникли, — может дать нам предварительную ориентацию в изу- чении того, как вариации возникают. Иначе говоря, сравнительное изучение культур, не имеющих истории, является методом, позво- ляющим нам сформулировать с некоторой сте- пенью точности проблемы, которые при диах- роническом изучении культуры должны по- пасть в сферу нашего интереса.

Однако в конечном счете, если мы хотим открыть законы социального изменения, мы должны изучать действительные процессы из- менения. Это мы в какой-то степени можем сделать с помощью исторических документов всегда, когда имеющиеся в нашем распоря- жении документы достаточно надежны и пол- ны. Вместе с тем желательно, чтобы сами со- циологи как можно скорее занялись изучени- ем изменений, происходящих в культуре на отрезке длиной в несколько лет. В этом слу- чае сравнительный метод будет заключаться в тщательном сравнении кропотливо наблю- даемых процессов изменения.

В условиях нынешней организации антро- пологии предполагается, что социальный ан- трополог ограничивается изучением народов,

которые не имеют письменной истории, так называемых примитивных или дикарских на- родов, до сих пор сохранившихся за предела- ми Европы. Если он рассматривает Европу, то предполагается, что его интересуют лишь доисторические эпохи и то, что называется фольклором, т. е. некоторые аспекты культу- ры, которые считаются пережитками более ранних и примитивных культур. Это деление народов мира на две группы в целях их изу- чения казалось достаточно удовлетворитель- ным, пока в антропологии господствовал ис- торический метод. Историк мог дать нам ре- альную историю развития европейских язы- ков и культур в исторические эпохи. Антро- пологу — как этнологу или археологу — оста- валось заниматься реконструкцией прошлого в тех регионах и те исторические периоды, ко- торые выпадали из поля зрения истории как таковой.

Однако для сравнительной социологии как генерализирующей науки о культуре это деле- ние культур на исторические и неисторичес- кие совершенно непригодно и даже вредно. Социолог должен изучать все культуры, поль- зуясь одними и теми же методами. Занимаясь историческими культурами, он не вступает в конкуренцию или конфликт с историком, ведь они придерживаются совершенно разных це- лей и методов. Историк не стремится и не дол- жен стремиться к обобщениям. Его интересу-

ют частности и их частные — обычно хроно- логические — связи.

Я хотел бы попросить прощения за то, что у меня нет времени подробно остановиться в этом выступлении на связи научной дисцип- лины, которую я назвал сравнительной социо- логией, с исследованиями, проводимыми иног- да под именем социологии, или социальной науки. Я не могу предложить больше, чем не- сколько кратких замечаний. Прежде всего за- мечу, что то, что называют социологией во Франции или, во всяком случае, в Парижском университете, есть та же самая наука, что и сравнительная социология в моем ее пони- мании. И главным образом благодаря рабо- те французских социологов — Дюркгейма, Юбера, Мосса, Симиана, Хальбвакса, Герца, Гране и Монье, если упомянуть лишь некото- рых, — эта дисциплина совершила тот скачок вперед, который она совершила.

В Германии значительную часть того, что там называют социологией, на самом деле лучше было бы назвать, на мой взгляд, соци- альной философией или философией истории. Один из авторов, представляющих ту сравни- тельную социологию, которую я описал, — Рихард Турнвальд.

В Англии то, что называют социологией, представлено крайне скудно. Хобхаус, чье имя символизирует социологию в нашей стране, был в большей степени философом, чем ученым.

В Соединенных Штатах действует очень много факультетов социологии, разбросанных по разным университетам. Трудно свести во- едино те различные типы исследований, кото- рые включаются в эту категорию. Значитель- ную часть работы, проводимой на многочи- сленных факультетах социологии, составляет то, что у нас в стране назвали бы основами гражданственности (civics), а также исследова- ния, связанные с социальной работой. Есть еще небольшая доля того, что следовало бы назвать социальной философией, хотя и го- раздо меньшая, чем четверть века назад. Наи- более заметной деятельностью этих факульте- тов в настоящее время является то, что можно назвать фактуальными социальными исследо- ваниями, т. е. сбор точной информации, выра- женной по возможности в статистической фор- ме, о некоторых сторонах социальной жизни, в основном в самих Соединенных Штатах, но в некоторой степени и в других странах.

Как мне кажется, я ясно выразил свою точ- ку зрения, и состоит она в том, что любая по- пытка открыть общие законы человеческого общества должна базироваться на глубоком детальном изучении и сравнении различных типов культуры. На самом деле, именно твер- дое убеждение в этом и привело меня четверть века назад к занятиям антропологией. Сейчас я убежден в этом, как никогда раньше, и не вижу иной надежды на развитие хоть сколь-

зя

нибудь реально научной социологии, кроме как на этом сравнительном базисе.

К сожалению, сложилось так, что антропо- логия зачастую пренебрегала социологиче- ским изучением неевропейских народов, от- казываясь от него в пользу замешанной на до- гадках истории, в то время как большинство тех, кто занимался в той или иной форме со- циологическими исследованиями, имели край- не скудные познания о неевропейских общест- вах. То, что я описывал здесь как сравнитель- ную социологию, везде, кроме как во Фран- ции, антропологи оставляли социологии, а со- циологи — антропологии. Как мне представ- ляется, неудовлетворительные результаты это- го разделения научного труда, в силу которо- го сравнительная социология так до сих пор и не заняла подобающего ей места, начинают ны- не осознавать в Америке, отчасти благодаря работе Совета по социально-научным исследо- ваниям, пытающегося скоординировать раз- ные социальные дисциплины; и я живу в на- дежде, что не пройдет и четверти века, как изу- чение сравнительной социологии обретет на- конец признанное и очень важное место в лю- бой хорошо организованной школе социаль- ных наук.

Английские университеты (или, я мог бы ска- зать, вообще британские университеты) встре- тили социологию очень сдержанно, противясь Принятию ее в какой-либо форме как предме-

та преподавания, что разительно отличается от популярности этого предмета в Соединенных Штатах. В какой-то степени эта осторожность была проявлением мудрости. Эта дисциплина пребывает пока в стадии становления. Но, с другой стороны, ее отсутствие в перечне при- знанных университетских дисциплин стало серьезной помехой на пути ее развития.

Вы поймете, что в этом выступлении меня в основном заботила задача показать пути но- вого соединения тех исследований, которые со- браны воедино под общим именем «Антропо- логия». Это новое соединение само по себе есть естественный процесс, но его необходимо при- знать и в конце концов положить в основу вся- кой удовлетворительной координации дисцип- лин в университетах и за их пределами.

Прежде всего, есть три науки, которые тра- диционно объединялись под именем «антро- пологии»: физическая антропология, доисто- ) рическая археология и этнология. ^ Физическую Антропологию, по-видимому, надлежит включить в более широкую дисцип- лину, Человеческую Биологию, которая долж- на развиваться в тесной связи с биологиче- скими науками. Нынешнее положение, при ко- тором Физическая Антропология преподается как часть Анатомии, не всегда вполне удов- летворительно. Она склонна пренебрегать фи- зиологическим изучением человека как живо- го организма и очень поверхностно подходить

к важным проблемам человеческой генетики. Мне бы хотелось, чтобы Человеческую Биоло- гию признали самостоятельным и очень важ- ным предметом изучения. Конечно, у нас в Анг- лии есть один центр, где проводятся такие ис- следования: Гальтоновские лаборатории. Ши- рокий, но, боюсь, не всегда вполне научный интерес к Евгенике и расовым проблемам мож- но бы было использовать для получения до- статочной финансовой поддержки. С другой стороны, видимо, нет никакой особой пользы от связей Человеческой Биологии с Археоло- гией и Этнологией.

Доисторическая Археология стала ныне са- мостоятельной дисциплиной: у нее есть своя особая техника исследования, и ею занимают- ся специалисты. Археологу, конечно, нужно знать Человеческую Палеонтологию, но в рав- ной степени он нуждается в знании общей па- леонтологии и геологии. Вместе с тем, естест- венным сродством Археология обладает с Ис- торией.

Этнология, поскольку она пытается не про- сто классифицировать расы, языки и культу- ры, но и реконструировать их историю, обяза- тельно должна поддерживать тесные связи с археологией. По существу, ее можно в каком- то смысле трактовать как раздел или отрасль не только истории, но и археологии. Таким об- разом, (Доисторическую Археологию (или Па- леоэтнрлогию, как ее иногда называют) и Эт-

₍ нологию вполне можно считать одной дисцип- ] линой, имеющей общие цели и методы с исто- I рической наукой.

Историческим наукам соответствуют три | генерализирующие науки: Человеческая Био- [ логия, Психология и Сравнительная Социоло- гия.

/ Самую тесную и важную связь сравнитель- ная Социология поддерживает с Психологией. Сравнительному социологу нет особой пользы в приобретении более чем начального знания Доисторической Археологии. Гораздо большую ценность для него имеет изучение жугории^.в той мере, в какой она имеет дело_с^сульхудой,. ане~тгдёТГнйями корблёиТгосудар.ственных му- жей и солдат. В особенности в настоящее вре- мя желательно, чтобы сравнительный сощю- лог избегал втягивания в^ипотетические ре- конструкции истории, которые я ранее опре- делил как относящиеся к области Этнологии.

Следовательно, предмет антропп т^ги^л-мп- ем понимании, делится на три предмета, отли- чающиеся друг от друга либо методом, либо содержанием: Человеческую Биологию, кото- рая связана или должна быть связана с био- логическими науками; Доисторическую Архе- ологию и Этнологию, относящиеся к области _[ исторических исследований; и Сравнительную \ Социологию, которая поддерживает связи, с \ одной стороны, с психологией, а с другой сто-

роны, с историей и социальными науками (эко- номической наукой, правоведением и т. д.). / Я еще ничего не сказал об изучении язы- ков. В последние десятилетия мы стали сви- детелями развития общей науки, Лингвисти- ки, которая все более отвоевывала себе само- стоятельное место. На мой взгляд, весьма же-

(лательно, чтобы между Лингвистикой и Срав- нительной Социологией поддерживалась тес- ная связъ:'^е^й^ас"у"меня"нё"т'' врем"ейй~на"йбД- "^polfcroe обсуждение отношений между этими '' двумя дисциплинами.

Завершая это выступление, я хотел бы вер- нуться к вопросу, который уже прозвучал в са- мом начале, а именно, к очень важному раз-

витию, которое получило в последнее время •то, что'ТШШГЯаЭДат^Щйкладной Антропо- лбЖё1Г 1ШГ АдТуВШЙстр!^ |ёи7 Б~т"ё'чШйе G0TOe"~4T^";yeTffir^ Тствённая работа была в значительной мере по- 1священа таким исследованиям в Африке и Оке- |ании. Если вам покажется, что я говорю беза- пелляционным тоном то, что я должен ска- зать, то попрошу вас помнить о том, что в то время, которым я располагаю, я могу лишь выложить перед вами некоторые из моих вы- водов, не разъясняя те соображения, на кото- рых они основаны. { Издавна антропологи заявляли о необходи- I мости применения их науки в практической ра- Уботе по управлению зависимыми народами и

их просвещению. Что касается Британской им- перии, то это, в конце концов, привело к ка- ким-то практическим шагам. Были введены должности государственных антропологов в двух африканских колониях, а также на Па- пуа и в Подмандатной Территории Новая Гви- нея. Кадетам и чиновникам, состоящим на службе в африканских колониях, теперь чита- ются краткие ознакомительные курсы по ан- тропологии в Оксфорде и Кембридже. В Юж- ной Африке Институт африканской жизни и африканских языков, работающий при Кейп- таунском университете, несколько лет назад начал читать летние курсы по антропологии и местному управлению и образованию для го- сударственных чиновников и миссионеров, и я верю, что эти курсы еще сохранились. В Сиднее с 1927 г. проводился более масштабный эксперимент. Курсантов военных училищ, ото- бранных для административной службы в Под- мандатной Территории, отправляют туда на один-два года для ознакомления с теми усло- виями, в которых будут проходить их жизнь и работа, для проверки их пригодности к этой службе и предоставления им возможности са- мим решить, хотят ли они в конечном счете иметь такую карьеру. Затем на протяжении девятимесячного академического года они по- сещают Сиднейский университет и посвящают все свое время особому подготовительному кур- су. Он включает в себя два кратких курса по

топографии и тропической гигиене, но основ- ная часть времени отводится изучению срав- нительной социологии и колониального управ- ления. Итогом всего этого станет то, что через несколько лет все административные чинов" ники Территории будут иметь основательное знание принципов и методов сравнительной со- циилигии, нрииОретут с её помощью солидное зналие институтов-и обычаев Новой Гвинеи и их значения, а также проведут систематиче- ское изучение проблем и методов управления. "Кадетская система не была принята Террито- рией Папуа, но многие чиновники высшего зве- на управления посвящали свои отпуска посе- щению специальных курсов в Сиднее.

Таким образом, уже достигнут определен- ный прогресс в обращении антропологических исследований лицом к практическим нуждам. Йо^се^таки'ёщё многое можно сделать, и очень многоесделат ь необходимо. Некоторые из бри- танских колонийГтакие, как западно-тихооке- анский регион и британская Малайя, не име- ют ни правительственных антропологов, ни ка- кой бы то ни было регулярной профессиональ- ной подготовки по антропологии для своих слу- жащих. Более того, мне кажется, что курсы, читаемые в настоящее время чиновникам в аф- риканских колониях, неадекватны. Несколь- ко недель, отданных антропологии, наверное, все-таки лучше, чем ничего; но назвать это до- статочным, разумеется, нельзя. Несомненно,

одной из самых эффективных колониальных администраций является управленческий ап- парат Голландской Ост-Индии, и подготовка к работе в нем требует пяти лет специального обучения, включая изучение местных языков и туземного права и обычаев.

В какой-то степени важен вопрос, как нуж- но преподавать антропологию колониальным управленцам, чтобы лучше подготовить их к выполнению их обязанностей. Я полагаю, что им не принесет никакой пользы изучение фи- зической антропологии или классификации рас, которая относится к области физической антропологии или этнологии. Столь же беспо- лезно для них и изучение доисторической ар- хеологии. К тому же, те попытки реконструи- ровать историю культур и народов, которые я назвал этнологией, не имеют абсолютно ника- кой практической ценности для работы в сфе- ре колониального управления или образова- ния.

/ Есть очевидная практическая польза в под- готовке, которая поможет колониальному слу- жащему говорить на языке или языках тех народов, с которыми он имеет дело. В некото- рых наших колониях такая уже проводится. \ В чем администратор или работник обра- зования, работающий среди подопечных на- родов, прежде всего нуждается, так это в де- тальном знании социальной организации, обы- чаев и верований местных жителей, а также в

понимании их значений и функций. А этого можно достичь только с помощью общего изу- чения сравнительной социологии и последую- щего интенсивного исследования соответству- ющего конкретного народа.

Мне часто приходилось встречать людей, занятых управлением или просвещением ту- земных народов, которые высказывали такую точку зрения, что какой бы академический ин- терес ни представляла антропология, она не имеет практической ценности для той работы, которой они занимаются. Мне удалось выяс- нить, что антропологией эти люди считают ряд академических исследований, включающий в себя физическую антропологию, классифика- цию рас, этнологическую реконструкцию исто- рии, доисторическую археологию и социаль- ную антропологию, занимающуюся разработ- кой теорий происхождения институтов. Один судья жаловался мне, что хотя прочел от кор- ки до корки «Золотую ветвь*, так и не заме- тил, чтобы она оказала ему хотя бы какую-то практическую помощь, когда он в своем суде имел дело с обычаями туземного племени. Дру- гой, интересовавшийся сочинениями Элиота Смита и Перри, был твердо убежден, что изу- чение антропологии, несмотря на этот его инте- рес, не может иметь для него никакой практи- ческой пользы. Чиновника одной из африкан- ских колоний, которого специально отправи- ли советником по методам управления коло-

ниями в один из британских доминионов, спро- сили, не стоит ли дать антропологическую под- готовку тем людям, которые станут в конеч- ном счете районными чиновниками. Он отве- тил, что это было бы бесполезно или даже вред- но; что судья, получивший такую подготовку, будет думать о форме головы свидетеля вмес- то того, чтобы внимательно слушать показа- ния, которые тот будет давать в суде. Это ти- пичные примеры того, с чем мне из раза в раз приходилось сталкиваться. В глазах челове- ка с улицы антропология — это изучение чере- пов, каменных орудий или этнологических экспонатов, которые мы собираем в наших му- зеях, либо теории о путешествиях древних егип- тян вокруг земного шара в поисках жемчуга. Действительно, если судить по тому, как трак- туют этот предмет в университетах, по содер- жанию антропологической периодики или по протоколам антропологических конгрессов, то именно эти вещи и составляют основную часть того, что известно под этим именем.

У меня нет ни малейшего желания предпо- лагать, что эти исследования не имеют акаде- мической и научной ценности. Я говорю лишь о том, что они не имеют ценности для практи- ки управления и просвещения подопечных на- родов. На протяжении десяти лет я читал проб- ный курс, состоявший из общего курса, охва- тывающего всю сферу сравнительной социо- логии, курса функционального социологиче-

ского изучения той культуры, с которой сту- денты должны были впоследствии иметь дело (культуры банту Африки в одном случае, куль- туры Новой Гвинеи и Меланезии в другом), и все это дополнялось сравнительным изучени- ем методов и стратегий колониального управ- ления и туземного образования, рассматри- ваемых в свете выводов сравнительной со- циологии. Я получил весомые свидетельства того, что такой учебный курс, занимающий по времени не менее года, реально приспособ- лен к потребностям студентов и делает имен- но то, что антропология, по-видимому, и долж- на делать, а именно, обеспечивает научную ос- нову управления и просвещения туземных на- родов.

В нашей империи, в которой мы приняли на себя управление столь многими и разными туземными народами Африки, Азии, Океании и Америки, на мой взгляд, настоятельно необ- ходимы две вещи, если мы хотим должным образом выполнить те обязанности, которые мы тем самым на себя возложили. Мы истре- били некоторые из этих туземных народов и нанесли (и продолжаем наносить) непоправи- мый вред другим. Наши несправедливости, ко- их не счесть, были в значительной части след- ствием нашего невежества. А следовательно, первое, что нужно сделать уже сегодня, — это обеспечить систематическое изучение тузем- ных народов империи. Я уже говорил, как бы-

стро вследствие разрушения или изменения отсталых культур исчезает материал, имею- щий неоценимую значимость для научного изучения человечества. С практической точ- ки зрения управления колониями, требуется основательное систематическое знание тузем- ных культур, прежде чем управление и про- свещение смогут быть поставлены на прочную основу. Исследованиями такого рода слишком долго пренебрегали. Они, разумеется, могут быть эффективно проведены лишь профессио- нально подготовленными экспертами. Но даже если нам удастся найти дерзновенных студен- тов, готовых взвалить на себя эту трудную и неблагодарную работу, отсутствует такая фи- нансовая поддержка исследований, какая есть в других науках. В наших университетах на- ходит мало понимания — да что там говорить, почти вообще не находит понимания — масш- таб этой работы, и, боюсь, большинство на- ших британских университетов, скорее всего, не проявит никакого реального действенного интереса к этому предмету до тех пор, пока не станет уже слишком поздно делать ту работу, которая сейчас ждет своего выполнения. Меж- дународный институт африканских языков и культур готовится ввести в действие пятилет- нюю программу исследований в Африке, кото- рая, я надеюсь, будет продолжена и расшире- на. Но в такой работе нам все еще приходится полагаться на случайные пожертвования фон-

дов, большая часть которых поступает из Со- единенных Штатов. Иногда я чувствую стыд от того, что великой Британской империи при- ходится выпрашивать у Америки несколько сотен фунтов, чтобы провести небольшую часть той работы, которая является первейшим дол- гом империи, если она желает управлять подо- печными народами со справедливостью, осно- ванной на знании и понимании.

Мне трудно понять, как так получается, что ) изучение туземных народов с более Простой \культурой получает так мало поддержки. По- хоже, не возникает почти никаких особых проблем с ежегодным получением весьма зн- ачительных денежных сумм на археологиче- ские раскопки, в то время как в них нет той (неотложной необходимости, какая есть в не- ! медленном изучении живых культур, разру- шаемых вторжением белого человека. Как бы ни были интересны эти мертвые культуры, мы изучаем лишь их мертвые останки. Мы мо- жем очень мало узнать об их мыслях и чувст- вах, законах, обычаях, религии, мифологии, тогда как пока еще можем это узнать о тузем- цах Африки или Новой Гвинеи. В те не столь далекие времена, когда еще была возможность наблюдать народ, изготавливающий и исполь- зующий каменные орудия палеолитического типа (например, аборигенов Австралии или бушменов), исследователи предыстории тра- тили время на спекуляции по поводу того, как

могли применяться очень похожие на них му- стьерские или ориньякские орудия.

Второй настоятельной потребностью в на- стоящее время мне кажется дальнейшее обес- печение применения антропологического зна- ния к проблемам управления и просвещения туземных народов. Не думаю, что кто-то возь- мется утверждать, будто нынешняя его под- держка сколько-нибудь адекватна.

В последнее время шел разговор о созда- нии Института колониальных исследований, который был бы одновременно и исследова- тельским центром, и тем местом, где резуль- таты этих исследований доводились бы до све- дения тех, кто занимается административной работой. Я могу лишь выразить надежду, что когда-нибудь, в не очень отдаленном будущем, откроется возможность довести какой-нибудь план такого рода до конца.

Между тем, несмотря на непрекращающи- еся неудачи и разочарования, антропологии все же удалось наконец отвоевать себе некото- рое место в мире практических дел и добиться в некоторой степени признания в качестве нау- ки, способной внести ценнейший вклад в ре- шение проблем, которые, вероятно, попадут в число наиболее важных проблем, с которыми довелось столкнуться нашему столетию, — проблем, которые возникли из смешения раз- ных народов и культур всего мира. Задача двадцатого и следующих столетий состоит в

том, чтобы объединить все народы мира в сво- его рода упорядоченное сообщество. Внима- ние совершенно естественно оказалось прико- вано к отношениям между великими нация- ми. Но проблемы нахождения подобающего места в мировом сообществе для племен Афри- ки, Азии и Океании, возможно, не менее важ- ны для успешного выполнения этой задачи.