Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

кажутся нам очами. Все это лишний раз обнаруживает нетождественность большинства синонимов развитого языка. Отсюда и постоянное взаимодействие между синонимами и оттенками понятия, которые они выражают. Эта же особенность синонимов придает языку ту силу и красоту, о которых пишут выдающиеся деятели национальной культуры. А если синонимы всегда были бы дублетами и механически «заменяли друг друга», они, разумеется, не могли бы являться чудесным выразительным средством нашей речи. Человек, пишущий на родном языке и по-настоящему любящий его, хорошо знает, что над синонимами надо упорно работать. Их неэквивалентность обусловлена тонкими семантическими нюансами.

В свое время известный лингвист С. Карцевский показал, что слово в системе лексики находится в двойном ряду перекрестных отношений — синонимических и омонимических. Когда, например, существительное рыба употребляется для обозначения человека (флегматик), то оно может создать омонимический ряд (рыба — живущее в воде позвоночное животное, рыба — флегматичный человек), но одновременно оно же расширяет и синонимический ряд (флегматик, вялый человек, холодный человек, рыба)1.

Итак, существует два больших класса синонимов — синонимы общеязыковые и синонимы стилистические. В свою очередь, в рамках общеязыковых синонимов выделяются синонимы понятийные и синонимы стилевые. Между всеми этими типами синонимов существует не только различие, но и постоянное и всестороннее взаимодействие2.

* * *

Наряду с синонимами большой интерес для лексикологии представляют и антонимы. Антонимами (греческое anti — «против» и onoma — «имя») обычно называют слова с противопо-

1 Travaux du cercle linguistique de Prague. 1929. I. P. 88–92.

2 О синонимах см.: Уемов А.И. Проблема синонимов и современная логика // Логико-грамматические очерки. М., 1961. С. 26–48; Фаворин В.К. Синонимы в русском языке. Свердловск, 1953. С. 1–40; Шапиро А.Б. Некоторые вопросы теории синонимов // Доклады и сообщения Института языкознания АН

СССР. 1955. Т. VIII. С. 69–87; Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961. С. 128–168; Галкина-Федорук Е.М., Горшкова К.В., Шанский Н.М. Современный русский язык. Ч. I. М., 1962. С. 36–40.

Следует различать синонимы лексические, или собственно синонимы (о них шла речь в предшествующем разделе), и синонимы грамматические, которые относятся к грамматике (см.: Ярцева В.Н. О грамматических синонимах //

ложными по отношению друг к другу значениями: правда — ложь, любить — ненавидеть, сильный — слабый и т.д. Как ни просто приведенное определение, но и оно сопряжено с преодолением известных трудностей.

Как следует понимать противоположные значения? Прежде всего очевидно, что не все слова могут иметь свои

антонимы, а только те, которые выражают качественные понятия или имеют те или иные качественные признаки. Качество сильного (например, человека) легко противопоставить качеству слабого, но невозможно представить себе антонимы для таких существительных, как, например, галстук или книга, а также для таких относительных прилагательных, как железный или медный. Трудно сказать, какой цвет является «противоположным» цвету зеленому или что понимать под антонимом для прилагательного железный. В правилах уличного движения больших городов зеленый свет противопоставляется красному, тогда как зеленый цвет в живописи не может быть назван «противоположным» красному.

Иначе говоря, антонимы ограничиваются сферой тех слов, которые так или иначе, прямо или косвенно связаны с выражением качественных понятий. В этом плане антонимы отличаются от синонимов и от явлений полисемии, которые имеют гораздо больший радиус действия в языке1.

Антонимичными могут быть, однако, не только разные слова, но и различные значения внутри одного и того же слова.

Романо-германская филология. Вып. 1. М., 1957. С. 5–33; Сухотин В.П. Из материалов по синтаксической синонимике русского языка // Исследования по синтаксису русского литературного языка. М., 1956. С. 5–47; см. также библиографию работ о синонимах: Евгеньева А.П. Проект словаря синонимов. М., 1964. С. 21–23).

К сожалению, у нас нет еще современного большого словаря синонимов русского языка. Выход такого словаря имел бы немаловажное значение для нашей культуры. (Двухтомный «Словарь синонимов русского языка» под руководством А.П. Евгеньевой вышел в 1970–1971 гг., а в 1976 г. на основе двухтомника издан однотомный «Словарь синонимов. Справочник».) Полезным учебным пособием является «Краткий словарь синонимов русского языка» В.Н. Клюевой (2-е изд. М., 1961).

1 Еще в 1896 г. в своих «Семасиологических исследованиях в области древних языков» акад. М.М. Покровский писал: «Возможны такие случаи, когда наша мысль, употребляя одно слово для выражения известного представления, не нуждается в выражении представления противоположного: ср. оборот смотреть свысока, при котором нет оборота, противоположного по значению (ср. еще легок на помине). Мы, впрочем, только намечаем этот пункт, предоставляя его обработку будущим исследователям» (с. 33).

Влатинском языке прилагательное altus — не только «высокий», но и «глубокий», caecus — не только «невидящий», но и «невидимый», anxius — не только «беспокойный», но и «причиняющий беспокойство». Глагол tollere передавал и такой процесс, как «поднимать», «возвышать», и такой противоположный процесс, как «устранять», «уничтожать», так что известную фразу Цицерона, направленную против будущего императора Октавия, — tollendum esse Octavium можно было при желании толковать и в смысле «Октавия следует возвысить» и в смысле «Октавия следует устранить».

Ввосточнославянских языках глагол вонять имеет значение «издавать дурной запах», а в западнославянских — «благоухать» (ср., например, в современном польском wón — «благоухание», «аромат»). Нейтральное по отношению к характеру запаха значение -вон- легко обнаружить и в русском слове благовоние — «приятный запах», соответственно которому зловоние — «очень неприятный запах». Следовательно, в определенном морфемном окружении -вон- может приобретать противоположные значения. Польское uroda — «красавица» (ср., в частности, название известной варшавской косметической фабрики «Uroda» — «Красавица»), тогда как русское урод — «человек с безобразной внешностью». Проблема антонимических значений получает здесь межъязыковое осмысление.

А вот и ее внутриязыковое выражение. Русское победа — «боевой успех», «поражение противника», в переносном смысле «успех вообще» (в результате борьбы, труда) — этимологически связано со словом беда. В старинных значениях глагола победить — «разорить», «убить» — еще ощущалась связь с существительным беда («разорить», т.е. «причинить беду»). Постепенный отрыв слова победа от слова беда дает возможность проследить поляризацию значений: поражение — успех. Исторически это слово развивалось по пути антонимических значений.

Следовательно, противоположные значения слова выявляются не только в современном состоянии данных слов, но и в их историческом развитии.

Надо различать антонимичные значения, характеризующие некоторые слова в определенную эпоху существования языка (так называемый синхронный разрез языка), и антонимичные значения, лишь исторически устанавливаемые (так называемый диахронный разрез языка). В этом последнем случае антонимичные значения не сосуществуют в слове, а как бы возникают

внем в разные эпохи развития языка: одно или одни значения

в определенную эпоху, а другое или другие, противоположные первым, в более поздние периоды жизни языка.

В тех случаях, когда антонимичные значения складываются лишь в истории развития одного слова, они в современном языке часто антонимичными уже не являются. Слово победа в русском языке нашего времени антонимичных значений не имеет, так как первоначальный смысл слова теперь уже давно забыт.

Иногда отношения складываются так, что антонимичные значения, вполне реальные в синхронной системе одного языка, распадаются, когда слово проникает в другой родственный язык.

Существительное tempestas имело в латинском языке противоположные (антонимичные) значения: «погода» и «непогода» («буря»). В романских языках, возникших из латинского, это существительное стало развивать лишь одно из отмеченных значений — «непогода», «буря» (французское tempête — «буря», «шторм», итальянское tempesta — «ураган», «волнение»; испанское tempestad — «буря», «бедствие»). Тем самым в тех романских языках, в которых сохранилось данное латинское слово, оно утратило свои антонимичные значения. Вопрос о том, как происходит эта утрата в том или ином случае, точно так же как и проблема возникновения новых антонимичных значений, ранее не наблюдавшихся, относится уже к конкретной истории отдельных языков и отдельных слов.

Любопытно, что русское слово погода («состояние атмосферы в данной местности»), вообще говоря, не имеющее антонимичных значений, может приобрести таковые в отдельных контекстах или в просторечном словоупотреблении (следовательно, это уже не значение, а употребление слова). В выражении ждать у моря погоды слово погода осмысляется скорее как «хорошая погода» (ждать неопределенное количество времени, когда наступит хорошая погода), тогда как в выражении на море погода поднялась — погода истолковывается в противоположном направлении — «непогода», «ненастье». Ср. у Лермонтова в «Бэле»: «Ваше благородие, — сказал наконец один, — ведь мы нынче до Коби не доедем; не прикажете ли, покамест можно своротить налево? Вот там что-то на косогоре чернеется, — верно, сакли: там всегда-с проезжающие останавливаются в погоду». Очевидно, что в этом контексте погода означает «непогоду», «ненастье».

Следует, однако, различать антонимичные значения слóва и случаи отдельных, контекстных, фразеологических, «индивидуальных» антонимичных осмыслений слова. Об антонимичных значениях слова в современном литературном языке можно

говорить лишь в первом случае, об антонимичном употреблении его — во втором.

Как и синонимы, как и любые другие средства языка, антонимы находятся в реальном языковом окружении. Так, если прилагательное глухой в его основном значении не имеет в русском языке слова-антонима (имеющий хороший слух), то в своих переносных значениях оно легко вступает в антонимичные отношения: глухая улица — шумная (многолюдная) улица, глухой воротник — открытый воротник. Следовательно, как и при установлении синонимических отношений, для анализа антонимов очень существенно, какое или какие из значений слова рассматриваются. Антонимические ряды осложняются, сталкиваясь с полисемией слова.

Стремясь осмыслить сложное и интересное явление антонимии, Гегель еще в 20-е гг. XIX столетия писал: «Многие из слов немецкого языка имеют ту особенность, что обладают не только различными, но и противоположными значениями, так что нельзя не усмотреть в этом даже некоторого умозрительного духа данного языка: мышлению может только доставлять радость, если оно наталкивается на такого рода слова и находит, что соединение противоположностей... выражено уже лексически в виде одного слова, имеющего противоположные значения»1. Это положение Гегель иллюстрировал такими примерами: aufheben — «сберечь», «сохранить», но одновременно и «отменить», «положить конец»; der Sinn — «чувство» (эмоциональное), но одновременно и «смысл», «значение» (рациональное).

Гегель тонко и правильно подметил явление, но интерпретировал его, исходя из общих теоретических положений. «Борьбу противоположных начал» в слове Гегель не только не связывал с закономерностями исторического развития языка, но даже считал, что «диалектика слова» служит доказательством независимости мышления от реальной действительности, от человеческой практики. В «диалектике слова» Гегель видел проявление лишь «умозрительного духа» языка, и только. Язык и мышление как нечто «высшее» Гегель не связывал с материальными условиями их развития, рассматривал эти условия как нечто «низшее».

Между тем развитие противоположных значений в слове является и результатом исторического развития языка. Интересно, что уже Герцен, протестуя против бесправного и тяжелого положения крепостных крестьян в 40-х гг. XIX в., писал: «Разница

1 Гегель. Наука логики // Соч. Т. V. М., 1937. С. 7.

между дворянами и дворовыми так же мала, как и между их названиями»1. Герцену нужно было показать, что распространяемое реакционными писателями утверждение, будто крепостные люди «по природе своей лентяи и пьяницы», а дворяне «по природе благородны», является клеветой на народ и что в действительности все люди равны по рождению. Этот тезис о принципиальном равенстве людей «по природе» Герцен подкреплял и лингвистически: самое название дворяне восходит к тому же русскому слову двор, от которого произошло и слово дворовые. Некогда связанные между собой образования — дворяне и дворовые — стали в другую историческую эпоху противоположными, антонимическими словами. Но ср.: двор и придворные (при царском дворе). Синхрония (горизонтальный «разрез» языка) помогает понять диахронию (вертикальный «разрез» языка).

Если в противоположных значениях одного и того же слова Гегель видел лишь «диалектику духа», лишь игру абстрактных мыслительных категорий, то Герцен в этом же явлении языка стремился обнаружить противоречивую диалектику развивающихся общественных отношений.

Разумеется, не все антонимы обусловлены исторически так, как обусловлены дворяне и дворовые. Чисто лингвистические причины порой определяют развитие антонимов. Так, если в слове благовонный не ощущается значения слова вонь («дурной запах»), а в слове зловонный ощущается, то следует подчеркнуть, что смысл первой части первого слова (благо) определяет все значение слова, своеобразно «облагораживая» вторую его часть и увлекая ее за собой, удерживает старое нейтральное значение — вони «запахи».

Когда антонимы выступают как разные слова противоположного значения (истинный — ложный), тогда проблема антонимов в одном пункте сближается с проблемой синонимов, также опирающейся на анализ разных слов, связанных между собой семантически; когда же антонимы выступают как различные значения одного многозначного слова, тогда проблема антонимов сближается с проблемой полисемии.

Наличие антонимов и антонимичных значений в самых различных языках на разных этапах их исторического развития свидетельствует об огромной силе обобщений, которая заключается в слове. Когда говорят «о глубокой и высокой мысли писателя», «о глубоком и высоком замысле художника», то эти прилагательные и противоположны по своему значению, и вместе с тем

2 Герцен А.И. Былое и думы. М., 1946. С. 18.

соприкасаются между собой в своеобразном контексте. В системе языка разные слова-антонимы, как и антонимичные значения одного слова, не только отталкиваются друг от друга, но и взаимодействуют друг с другом.

Большое значение приобретают антонимы в стилистике. Выразительные возможности антонимичных противопоставлений и даже столкновений широко используются самыми различными писателями. В языке художественной литературы антонимы тесно примыкают к стилистическому приему антитезы. Классическим образцом подобного антитезного построения является знаменитая клятва Демона в поэме Лермонтова:

Клянусь я первым днем творенья, Клянусь его последним днем, Клянусь позором преступленья И вечной правды торжеством, Клянуся небом я и адом, Земной святыней и тобой,

Клянусь твоим последним взглядом, Твоею первою слезой...

.....................

Клянусь блаженством и страданьем, Клянусь любовию моей.

Нетрудно заметить, однако, что в языке художественной литературы слова «антонимизируются» легче и свободнее, чем в общенародном языке. И это понятно: обрастая дополнительными тонкими оттенками значений, слова в контексте художественного повествования соприкасаются и отталкиваются несколько иначе, чем в повседневной речи. Преступленье и правда в общенародном языке не являются антонимами, но в данном художественном целом, на фоне других противопоставлений у Лермонтова, выстраиваются друг против друга и эти существительные. И подобно тому как синонимы в тексте художественной литературы «ведут себя» свободнее, чем в стиле «обычной» речи, подчиненной общеязыковой норме, так и антонимы: глубокая специфика художественной речи сказывается и здесь1.

1 Специальных исследований об антонимах все еще немного (к 1965 г.). См.: Клюева В.Н. Проблема антонимов // Уч. зап. 1-го Московского государственного пединститута иностранных языков. Т. IX. М., 1956. С. 75–85; Комиссаров В.Н. Проблема определения антонима // ВЯ. 1957. № 2. С. 49–58; Прохорова В.Н. О словах с противоположными значениями в русских говорах // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1961. № 1. С. 122–128; Abel C. Über den Gegensinn der Urworte // Abel C. Sprachwissenschaftliche Abhandlungen. Halle, 1885. S. 311–368.

7. Внутренняя форма слова. Этимология и развитие значения слова

Как же осуществляется в слове связь между значением и звучанием? Нетрудно заметить, что не все слова представляются нам одинаково мотивированными. Пятьдесят или шестьдесят без всякого труда осмысляются как состоящие из пяти и десяти, шести и десяти, тогда как сорок уже вызывает затруднения. Что кроется под звуковой оболочкой того или иного слова? Почему в одном языке стол называется столом, а в других — это Tisch, table, mensa и т.д.?

Анализируя такие слова, как подснежник, подсолнечник или пятьдесят, нельзя не обратить внимания на способ их образования. Эти слова, называя предметы и понятия, одновременно выражают точку зрения говорящего на эти понятия. Подснежник, по-видимому, поразил некогда человека своим ранним появлением весной, когда на полях еще лежит снег («под снегом»). Вот эта особенность подснежника и положена в основу самого названия: человек обратил внимание на одну особенность цветка и использовал ее для наименования самого цветка.

Но тот же подснежник может иметь и другие свойства и другие особенности: определенную форму, определенные цвет и запах, определенное назначение и т.д. Если в русском языке для названия подснежника был использован признак, связанный со временем появления этого цветка и его расположением, то в немецком тот же признак (снег) соединяется с представлением о форме цветка (Schneeglöckchen букв. «снежный колокольчик», связь со снегом, как и в русском, но с дополнительным представлением о форме, напоминающей форму колокольчика). В английском языке мы опять обнаруживаем связь названия подснежника со снегом, но в новой комбинации (snowdrop букв. «снежная капля»), а во французском представление о снеге, связанное с подснежником, получает дополнительную характеристику движения (perce-neige букв. «просверливающий снег», «пробивающийся через снег», т.е. цветок, прокладывающий себе дорогу к жизни через снег).

Как уже было замечено, не все слова кажутся нам одинаково мотивированными. По сравнению с такими, как подснежник или пятьдесят, слова типа стол или капуста кажутся немотивированными. Говорящему на современном русском языке может

быть и неясно, какова внутренняя структура таких, например, слов, как сутки или брак (в смысле «супружество»). Однако сравнительно простой исторический анализ раскрывает внутреннюю структуру, характер связи между первоначальным смыслом подобных слов и их внешним оформлением. Следует только сопоставить брак и брать, чтобы понять первоначальное осмысление этого слова: «взять за себя», в диалектах браться, в украинском языке побратися, т.е. «сочетаться браком», «брать к себе в дом», «жениться» или «выйти замуж». Точно так же легко обнаружить внутреннюю мотивировку и слова сутки: су или со обычно передает идею совместности, сочетания, соединения (ср. супруг, сотоварищ, сосед), а корень тък в старом языке означал «ткнуть» или «тыкать», «соткнуть». Таким образом, сутки осмыслялось первоначально как соединение дня и ночи, как нечто такое, когда день и ночь, соединяясь, образуют целое. Следовательно, слова, которые кажутся нам сейчас немотивированными, обнаруживают мотивировку в процессе своего исторического развития.

Слова всегда так или иначе мотивированы, только в одних случаях эта мотивировка лежит как бы на поверхности языка, а в других она осложнена целым рядом последующих — смысловых, грамматических и фонетических — напластований. Способ выражения понятия через слово, характер связи между звуковой оболочкой слова и его первоначальным содержанием и называется внутренней формой слова1.

Фейербах формулирует следующее положение о природе названия: «Чувственное восприятие дает предмет, разум — название для него... Что же такое название? Отличительный знак, какой-нибудь бросающийся в глаза признак, который я делаю

1 Нет никаких оснований возражать против понятия внутренней формы слова, как это делают некоторые лингвисты. То, что данное понятие в идеалистическом языкознании обосновывается ошибочно, не может служить причиной отказа от самого понятия и соответствующего ему термина. Ведь и многие другие важнейшие лингвистические понятия (например, значение слова, фонема и пр.) нередко истолковываются с разных позиций неубедительно, однако это не заставляет нас отказываться от данных понятий и данных терминов. Весь вопрос в том, как осмысляются те или другие понятия и термины. Поэтому едва ли целесообразно заменять общепринятый термин новым терминологическим словосочетанием («принцип избирательности»), как это делает Б.А. Серебренников (Вопросы грамматического строя. М., 1955. С. 55). Нельзя также согласиться с безмерным расширением понятия внутренней формы слова, на котором настаивает вслед за Гумбольдтом Глинц (Glinz H. Die innere Form des Deutschen. Eine neue deutsche Grammatik. Bern, 1952).

представителем предмета, характеризующим предмет, чтобы представить его себе в его тотальности»1.

Действительно, «бросающийся в глаза признак» лежит в основе многих названий, а следовательно, и слов. Птица горихвостка некогда поразила человека своим необычайно ярким, как бы горящим хвостом («бросающийся в глаза признак»: гори + хвост; ср. сорвиголова, крутиус). Этот поразивший человека признак и был положен в основу названия данной птицы. Разумеется, «бросающийся в глаза признак» предмета или явления вовсе не всегда оказывается таким эффектным, ярким. Он обычно бывает гораздо более «спокойным»: подсвечник — это «то, что находится под свечой», а наперсток — «то, что (надевается) на перст», т.е. на палец. Но и в подобных случаях обнаруживается определенный «бросающийся в глаза признак», определяющий название, формирующий слово.

Чтобы выявить своеобразие внутренней формы слова в каждом отдельном языке, очень полезно сравнить внутреннюю форму слова в одном языке с внутренней формой соответствующего слова в другом или других родственных языках. Сравнение поможет уяснить специфику слова в отдельном языке и покажет, как объединяются и чем отличаются друг от друга языки и в этом отношении.

Если в только что названном русском слове наперсток его внутренняя форма раскрывает то, что «на персте» (пальце), то немецкое сложное слово Fingerhut букв. означает «палец-шля- па» (здесь отсутствует значение на, на что-то). Если латинское слово lex (legis) — «закон» этимологически связано с глаголом legere — «собирать» («закон» = нечто собранное вместе), то русское слово закон (перегласовка в корне *чьн — *кон) осложнено многозначностью предлога за, поэтому за в закон первоначально следует понимать или как в за-прет, т.е. предел, до которого можно идти, или же как в за-чин, т.е. начало порядка2. Но в обоих случаях внутренняя форма слова в одном языке отличается — больше или меньше — от соответствующей внутренней формы в другом родственном языке.

1 Фейербах Л. Собр. соч.: В 10 т. Т. IV. 1910. С. 195 — Ludwig Feuerbach’s Sämmtliche Werke. Bd IV. Darstellung. Entwicklung und Kritik der Leibnizschen Philosophie. Zur neueren Philosophie und ihrer Geschichte. Stuttgart, 1910. S. 195.

2 См.: Преображенский А. Этимологический словарь русского языка. I. М., 1910. С. 241. Несколько иначе это слово объяснено в этимологическом словаре русского языка Фасмера: Vasmer M. Russisches Etymologisches Wörterbuch, Heidelberg, 1953. S. 439.