Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

этот штрих иначе располагает краски: на некрасивом лице мужеподобной женщины темные брови подчеркивают лишь ее неженственность и грубоватость. Этот смысл выражения темные брови оказывается здесь настолько органичным, настолько очевидным, что и впоследствии, уже совсем в другом месте рассказа, вновь возвращаясь к характеристике жены Гурова, которой были чужды и непонятны лирические раздумья мужа, Чехов лишь замечает: «жена только шевелила темными бровями». Писатель отходит от обычного смысла словосочетания (ср. «красавица с темными бровями»), переосмысливает его и иначе акцентирует. Однажды выступившие в отрицательной характеристике темные брови и в дальнейшем повествовании уже как бы сами по себе начинают оттенять не красоту лица, как обычно, а неизящество и неодухотворенность. Эта контекстная семантика словосочетания тонко используется Чеховым: разрушая обычный смысл выражения и придавая ему новое значение, писатель создает запоминающийся образ.

Употребление отдельных слов и словосочетаний может иногда не совпадать с обычными значениями этих слов и словосочетаний.

Устанавливая сложные отношения, существующие между значением и употреблением слова, необходимо подчеркнуть зависимость последнего от первого. Подобно тому как отдельное и индивидуальное в языке всегда подчиняются общему и категориальному, подобно этому употребление слова зависит от его значения. Как бы ни казались с первого взгляда причудливыми различные случаи употребления слова, сами они вырастают из его значений, объективно присущих общенародному языку. Но в то время как некоторые случаи употребления слова перерастают в значения, другие так и остаются в сфере употребления.

Такое различие вполне понятно: специфика языка художественной литературы заключается, в частности, в том, что на основе индивидуального осмысления слова рождаются многие образы, с помощью которых наделяются живыми чертами персонажи. Так, например, создается образ на основе горьковского употребления слова безумство1.

Следует признать слишком категоричной широко распространенную точку зрения, согласно которой лишь то употребление слова правильно и хорошо, которое перерастает впослед-

1 Употребление слова в отличие от его значения может, разумеется, наблюдаться не только в языке художественной литературы, но и в других языковых стилях (о чем дальше).

ствии в значение. Такая точка зрения несостоятельна потому, что она не учитывает богатства языковых стилей (см. гл. VI). В определенных языковых стилях, например в особом стиле художественной литературы, употребление слова может и не перерастать в значение и тем не менее сохранять несомненную выразительную силу. Больше того, в известных случаях переход употребления в значение лишь ослабил бы выразительные возможности слова в данном контексте.

Хотя употребление слова сохраняет своеобразие в отличие от значения, оно оказывается фактором, зависимым от последнего1.

3. Термины и терминология

Хотя многозначность широко пронизывает лексику самых разнообразных современных языков, однако в системе терминов полисемии обычно не наблюдается. Термин — это слово со строго определенным значением. Как правило, у термина бывает одно значение. Точнее говоря, термин стремится к однозначности (моносемии). Когда произносят такие термины, как треугольник или бином, то значение каждого из них оказывается единым независимо от контекста.

Многозначность того или иного термина воспринимается как недостаток и создает путаницу. Так, в русской технической литературе бронзу иногда определяют как «сплав меди с оловом», а иногда как «сплав меди с другими металлами», амплитуду понимают иногда как «полный размах колеблющегося тела», а иногда как «половину размаха колеблющегося тела» и т.д.2 В технической терминологии подобная «многозначность» создает ряд практических неудобств, путаницу представлений, неясность в аргументации.

Следует различать поэтому многозначность слова в общенародном языке как явление вполне естественное и необходимое и многозначность термина как явление «неестественное», как результат небрежного отношения к специальному научному языку.

1 Вместо разграничения терминов «значение» и «употребление» иногда говорят об «узуальном» (общем) и «окказиональном» (узкоконтекстном) значениях слова (см.: Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960. С. 94–98; Фельдман Н.И. Окказиональные слова и лексикография // ВЯ. 1957. № 4. С. 64–73).

2 См.: Лотте Д.С. Некоторые принципиальные вопросы отбора и построения научно-технических терминов // Изв. Академии наук СССР. Отд. техн. наук. 1940. № 7. С. 80–81.

Когда произносится слово стол в значении «питание» («в санатории хороший стол»), то другое значение этого же слова («вид мебели») либо совсем исключается из нашего сознания, либо, присутствуя в нем, все же нисколько не мешает восприятию слова в переносном смысле. Когда употребляют слово вопрос в смысле «обращение, требующее ответа» («задать кому-ни- будь вопрос»), то не путают данного значения с другим значением этого же слова — «проблема, ждущая своего решения» («наболевший вопрос», «вопрос о топливе»). В общенародном языке одно значение слова обыкновенно не мешает другому, сосуществует с ним, ибо контекст, реализуя то одно, то другое значение, устраняет трудности.

Иначе оказывается с многозначностью в научной терминологии. Здесь разные значения термина обычно мешают друг другу, исключают друг друга, не допускают сосуществования. Если амплитуда — это «полный размах колеблющегося тела», то этот же термин не может одновременно означать «половины размаха колеблющегося тела», ибо сам по себе контекст в этом случае оказывается не в состоянии устранить одно из значений термина. Поэтому перед читателем или слушателем всякий раз будет возникать дилемма, о какой амплитуде идет речь. Создается не один термин амплитуда с двумя значениями, а два разных термина, условно выражающиеся одним и тем же словом амплитуда. Таким образом, в то время как в общенародном языке контекст, легко устраняя полисемию, делает слова однозначными и недвусмысленными, в научном и техническом языке контекст уже не в силах справиться с многозначностью. Многозначность устраняется здесь, так сказать, до контекста. Каждый термин получает одно значение, т.е. с самого начала он приобретает ту однозначность, к какой в общенародном языке слова приходят лишь в результате их реализации в контексте.

Если многозначность и встречается в отдельных терминах, то специалистами той или иной области знаний она всегда оценивается как недостаток. Поэтому сознательное упорядочение научной и технической терминологии является важной задачей.

Однозначность термина определяется еще и тем, что он находится не только в лексической системе языка, но и в системе понятий той или иной науки. Термин обусловлен, таким образом, двояко. Фонема — термин лингвистики, азот — термин химии, ода — термин поэтики, рационализм — термин философии и т.д. В нашу эпоху — время содружества наук — встречаются и такие термины, которые являются достоянием одновре-

менно многих наук, но в целом специализация терминов в пределах определенной научной дисциплины весьма характерна. Функционируя в пределах понятий определенной науки, термин вступает во взаимодействие с другими терминами-понятиями этой же науки и, таким образом, оказывается как бы в двойной системе отношений: общеязыковой и специально научной. Все это способствует развитию однозначности (моносемии) термина.

Термины имеют огромное значение. Точное знание того или иного явления природы или общества требует такого же точного знания его названия-термина. Наука порождает и соответствующие термины, но, порождая их, она сама продвигается вперед по мере установления точного смысла самих этих терминов. Так, представление об инерции, по-видимому, было известно уже предшественникам Галилея, однако только с того момента, когда Галилей дал этому явлению название инерция, было уточнено тем самым само представление об инерции и понятие вошло в научный обиход. Термин промышленность, введенный Карамзиным, помог отделить новое понятие от старого представления о промысле и тем уточнил новое понятие. Когда К. Маркс совершенно по-новому раскрыл понятие прибавочной стоимости (Mehrwert), как части стоимости, которая производится наемными рабочими сверх стоимости рабочей силы, тогда и политическая экономия приобрела иной характер. После того как Винер предложил в 1948 г. термин кибернетика для обозначения новой области человеческих знаний (учение об управляющих устройствах, о передаче и переработке с их помощью информации), вновь рожденный термин помог сплотить ученых вокруг науки, получившей общепринятое наименование.

В ряде случаев переход от догадки и научной гипотезы к точному знанию ускоряется при помощи установления соответствующего термина. Поэтому видные ученые, писатели и политические деятели так тщательно работают над научной терминологией.

Термин не только пассивно регистрирует понятие, но в свою очередь воздействует на это понятие, уточняет его, отделяет от смежных представлений.

Как же образуются термины? Они создаются обычно либо из уже существующих в литературном языке слов путем придания этим последним особого, дополнительного, терминологического значения (см. далее анализ слов хрупкость и усталость), либо из иноязычных, чаще всего интернациональных элементов лексики (например, астрономия, биология, пирамида и пр.).

Второй путь образования терминов оставим пока без комментариев (см. об этом раздел 11), но несколько задержимся на первом. Слово хрупкость в современном русском литературном языке — это так называемое «отвлеченное существительное к прилагательному хрупкий». Хрупкий же толкуется как «ломкий, непрочный, легко поддающийся разрушению, распадению на части». В переносном смысле хрупкий — «лишенный основательности, слишком нежный, слабый» («хрупкое здоровье»). Но вот в техническом языке слово хрупкость приобретает особое, специальное, терминологическое значение: «Хрупкость — способность материала разрушаться без заметной пластической деформации». Бесспорно, конечно, что это техническое значение хрупкости известным образом связано с основным значением слова («непрочность»), но вместе с тем и отличается от него («непрочность», «разрушение», но «без заметной пластической деформации»).

В ряде же случаев бывает так, что техническое осмысление общелитературного слова приобретает еще более специальное значение и дальше отходит от своего первоначального источника.

Так, усталость в литературном языке — это «чувство утомления, ослабление организма от работы, движений и пр.». Усталость в техническом значении — это «постепенное разрушение материала при воздействии большого числа повторно-перемен- ных напряжений». В этом последнем случае усталость порывает связь с представлением об утомлении и вступает в новый смысловой ряд. В подобных случаях термин, образовавшийся из общелитературного слова, оказывается уже своеобразным омонимом по отношению к своему источнику, т.е. теряет с ним связь.

«В лоции Черного моря, — пишет К. Паустовский, — сказано, что “зимой во время норд-остов берега Босфора покрыты густой мрачностью»”. Это — типичное морское выражение. Здесь вы ясно видите, как меняется смысловое значение слова. Мрачность на языке моряков означает совсем не то, что на нашем языке, — это не душевное настроение, а плотный, черный туман»1.

Термины и слова общенародного языка находятся в постоянном взаимодействии.

Нельзя не заметить, что в тех случаях, когда разрабатываются новые области знания, потребность в новых терминах для обозначения новых предметов и явлений бывает особенно значительной. Так, в связи с появлением реактивных самолетов

1 Паустовский К. Мой творческий опыт (как я работаю). М., 1934. С. 5.

появилось и множество новых специальных терминов. Приведем лишь один такой термин: обдув — «прибор, находящийся в реактивном самолете и служащий для того, чтобы на большой высоте обдувать кислородом лицо пассажира». Обдув — отглагольное образование от обдувать, возникшее из настоятельной потребности обозначить новый предмет, новое изобретение.

Каждая специальная область знания имеет свои специальные термины. Обычно мы даже и не подозреваем, как велика потребность в таких терминах. То, что неспециалисту кажется неважным, а поэтому и не требующим специального наименования, в действительности, с позиции данной области знаний, оказывается очень важным.

Вот, например, в специальной спортивной литературе описывается бег известного спортсмена, который устанавливает мировой рекорд на дистанции в десять километров. Сообщается, как этот спортсмен совершает рывки, позволяющие ему оторваться от опасного соперника. «Задний толчок спортсмен совершает образцово: толчковая нога полностью распрямлена. Все мышцы ноги включены в работу» (газета «Советский спорт»). В разговорном языке обычно нет надобности различать ногу толчковую и нетолчковую. Это различие неспециалисту кажется совершенно неважным. Между тем для данной области знаний, для правильного воспитания и правильной тренировки спортсмена-бе- гуна различие это представляется весьма существенным. Так возникает своеобразный, хотя и очень специальный, термин толчковая нога в отличие от ноги, которая толчка не совершает.

Термин — это слово в особой функции, слово, для которого характерна однозначность. Этой особенностью термина обусловлено и другое его свойство: термин обычно лишен эмоциональной окраски. Легко представить себе, с какой разнообразной экспрессией можно произносить такие повседневные слова, как

мама, замечательно, ужас, да, нет, восхитительно и т.п. Но трудно представить себе, чтобы кто-либо произносил с особой экспрессией термины треугольник, протон, тахикардия или подлежащее. Разумеется, в особых, исключительных условиях термины тоже могут приобрести эмоциональную окраску («Ну и тахикардия!»), но эти исключительные условия лишь подтверждают правило: всякому термину обычно чужда эмоциональная окраска1.

1 В одноактном водевиле Чехова «Свадьба» акушерка Змеюкина восклицает: «Какие вы все противные скептики! Слышите? Дайте мне атмосферы!» Употребленный совершенно некстати термин атмосфера приобретает здесь не столько эмоциональное, сколько комическое звучание.

Чем больше слово приближается к термину, тем меньше оно подвержено эмоциональному воздействию — влиянию своеобразной интонации, с которой произносят словá. И обратно: чем менее подвержено слово процессу «терминологизации», чем более оно многозначно, тем больше — при прочих равных условиях — оно может подвергаться воздействию эмоциональной окраски.

Впоследнее время в нашей отечественной литературе, как и

взарубежном языкознании, не раз высказывалось мнение, согласно которому отличие термина от слова заключается в том, что термин непосредственно выражает понятие, тогда как значение слова может и не быть связанным с понятием. Однако язык есть средство общения и средство выражения мыслей, поэтому значение слова обычно в такой же степени передает понятие, как и термин. Отрицать последнее — значит видеть в языке лишь условную систему знаков, не имеющую отношения к мышлению.

Если возможно говорить в этом плане об отличии термина от слова, то только в том смысле, что связи термина с понятием часто выступают более прозрачно, чем связи неспециального слова с понятием. В этом последнем случае связь может осложняться, например, многозначностью слова.

Люди небезразличны к языку и пытаются создать в отдельных случаях свое особое понимание слов, в особенности терминов. Однако это ошибочное понимание отдельных терминов обычно не бывает долговечным.

Если точное знание терминов помогает нам глубже проникнуть в ту или иную специальную область знаний (нельзя заниматься математикой, не понимая математической терминологии, или лингвистикой — без терминологии лингвистической), то неправильное употребление терминов или ненужное нагромождение их только отделяет нас от науки, преграждает доступ к знанию.

Когда Чичиков попадает в кабинет к полковнику Кошкареву, то он обнаруживает там шеститомный труд под таким заглавием: «Предуготовительное вступление в область мышления. Теория общности, совокупности, сущности, и в применении к уразумению органических начал обоюдного раздвоения общественной производительности». Высмеивая подобное нагромождение не-

нужных «ученых» слов, бессмыслицу подобных словесных сцеплений, Гоголь восклицает: «...и черт знает, чего там не было!»1.

1 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. Т. 5. М., 1960. С. 442.

Иногда нагромождением «ученых» слов подчеркивается различие между «профанами» и «мужами» науки. Так, когда Санчо Панса справедливо замечает своему безумному господину во время одного из их приключений, что они отъехали от берега всего на несколько метров и что никакого «конца света» пока не видно, Дон Кихот со скорбным видом замечает: «Ты, Санчо, не знаешь, что такое большие круги, линии, параллели, зодиаки, эклиптики, полюсы, солнцестояние, равноденствие, планеты, знаки, точки пересечения и расположения светил в небесной и земной сферах. Вот если б ты все это знал... ты бы отдал себе полный отчет в том, сколько параллелей мы уже пересекли...»1. Весь комизм положения заключается здесь в том, что читателю с самого начала ясно, насколько прав Санчо и насколько не прав безумный рыцарь. Поэтому все громкие «ученые» термины оказываются здесь совершенно ненужными и смешными, а попытки Дон Кихота в этой ситуации подчеркнуть превосходство ученого человека над неученым достигают лишь противоположного эффекта.

В наше время употребление искусственно выдуманных, а поэтому и ненужных терминов высмеял А. Макаренко.

Повествуя о бездарном инспекторе Шарине (“Педагогическая поэма”, ч. I, гл. 17), Макаренко пишет: «Он прекрасно усвоил несколько сот модных терминов и умел бесконечно низать пустые словесные трели, убежденный, что за ними скрываются педагогические и революционные ценности... “Локализованная система медико-педагогического воздействия на личность ребенка, поскольку она дифференцируется в учреждении социального воспитания, должна превалировать настолько, насколько она согласуется с естественными потребностями ребенка и насколько она выявляет творческие перспективы в развитии данной структуры — биологической, социальной и экономической...” Он в течение двух часов... давил собрание подобной ученой резиной»2.

Нельзя не заметить, что и некоторые наши молодые исследователи, в том числе и лингвисты, нередко злоупотребляют

1 Сервантес. Дон Кихот / Пер. Н. Любимова. Т. II. М., 1951. С. 236.

2 Ср. иронические замечания А.И. Герцена о том, какое сильное впечатление оказывали латинские названия лекарств на губернаторшу: «Слыша латинские слова, сама губернаторша верила, что человек был бы жив» (Герцен А.И. Кто виноват? М., 1948. С. 29). К аналогичным заключениям приходит итальянский писатель А. Мандзони (роман «Обрученные», гл. 8), изображая воздействие на крестьян ученых терминов, употребляемых священником Абондио.

«давлением ученой резины». Чем больше непонятных и неожиданных терминов, думают они, тем эффектнее воздействие на непосвященных. Между тем подлинные ученые, мастера своего дела, стремятся писать ясно и просто. Разумеется, без терминов, как было показано, наука обойтись не может. Но у выдающихся и зрелых исследователей термины встречаются лишь там, где они действительно необходимы. Острые стрелы Сервантеса и Гоголя, Герцена и Макаренко, нацеленные на любителей ненужных терминов, поражают не только смешных или просто отрицательных персонажей прошлого, но и некоторых наших современников.

Следует, таким образом, различать нужное и ненужное употребление терминов, нужные и ненужные (искусственно придуманные) термины. Чем выше грамотность народа, тем более ему понятны широко распространенные в языке термины.

Итак, термин — это слово с особой функцией. Однозначность является важнейшей характерной особенностью термина1.

4. Конкретные и абстрактные слова. Буквальные и фигуральные значения слов

Если сравнить такие слова, как любовь, сожаление, страх, размышление, созерцание, со словами стол, нож, топор, то легко заметить более абстрактный характер первых по сравнению со вторыми. Современный человек, говорящий на таких высокоразвитых языках, как, например, русский, чешский, грузинский или английский, обычно не замечает различия между словами этих двух типов. Между тем во многих менее развитых языках еще не выработалась сложная система отвлеченных слов. Африканскому кафру гораздо легче сказать на своем языке о любви

1 О термине и терминологии см.: Лотте Д.С. Основы построения научнотехнической терминологии. М., 1961. С. 7–71; Винокур Г.О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии // Тр. МИФЛИ. Филологический факультет. 1939. Т. V. С. 3–54; Баскаков Н.А. Современное состояние терминологии в языках народов СССР. М., 1959. С. 1–27; Реформатский А.А. Что такое термин и терминология. М., 1959. С. 1–14; Кауфман И.М. Терминологические словари. М., 1961; Savory Th. The Language of Science. L., 1953 (опыт описания особенностей научного изложения); Andrews E. A History of Scientific English. N.Y., 1947 (ch. 1); Татаринов В.А. История отечественного терминоведения. М., 1995; Его же. Теория терминоведения. М., 1996.

4. Конкретные и абстрактные слова.Буквальные и фигуральные значения слов 41

«такого-то определенного человека к другому столь же определенному человеку», чем выразить понятие любви вообще. Ему легче рассказать о том, кого он видел, кто за кем наблюдал, чем определить общие значения таких слов, как зрение, наблюдение, размышление.

Недостаток в общих понятиях своеобразно компенсируется огромным многообразием конкретных наименований. У саамов, например, имеется до 20 слов для обозначения различных форм и сортов льда, 11 слов для передачи различных степеней холода, 41 слово для различных видов снега. Сознание обычно ориентируется на конкретные предметы и явления и лишь постепенно, в процессе своего исторического развития, овладевает более сложными и отвлеченными представлениями.

В этой связи любопытно, что в старом русском фольклоре почти не встречается загадок на родовые понятия, зато очень многочисленны загадки, основанные на видовых, частных наименованиях. Редки загадки на темы «растение», «животное» или «птица», но зато очень часто выступают конкретные предметы и понятия: «яблоня», «овца», «курица» и т.д. На вопрос «Что над нами вверх ногами?» ответ гласит: «Муха» (или «Таракан»), но отнюдь не «Насекомое». Видовые понятия преобладают здесь над родовыми, частные над общими, конкретные над абстрактными1.

Интересно, что в «бытовой речи» мы тоже очень часто как бы «отталкиваемся» от частных представлений и конкретных ситуаций. Для ребенка доброта — это что-то «мамино», но и для взрослого человека, не привыкшего к строго научному мышлению, такие понятия, как, например, сила, могут прежде всего ассоциироваться с Иваном Ивановичем или Иваном Петровичем, который третьего дня один передвинул шкаф в кабинете («он сильный», «у него сила»), а понятия типа бесконечность лишь смутно связываются с ранее приобретенными знаниями: нечто из математики или нечто из философии. «Бытовая речь», таким образом, как бы стремится опереться на наглядные представления и на практический опыт, отталкиваясь от которых она может подняться и выше — к логическим и языковым обобщениям. Исторически все слова языка прошли этот путь, ибо во всяком отдельном есть общее, а общее выражается через отдельное.

Проблема развития абстрактных слов сводится к проблеме исторического развития языка. Различие между языками в этом плане является не исконным, не расовым, не «природным», а

1 См.: Рыбникова М.А. Загадки. М.; Л., 1932. С. 15.