Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

* * *

Национальный колорит, который получают слова одного языка на почве другого, может быть самым разнообразным. Он обнаруживается не только в изменении значения заимствованных слов, в их специфичной языковой адаптации, но и в тонких стилистических, а иногда и социальных оттенках.

Уже Шекспир устами Течстона («Как вам угодно», V, I) заметил, что в английском языке с помощью заимствованных из французского слов называются вещи и понятия придворного обихода, тогда как «грубый мужицкий язык» обращается к словам исконным, родным, всем понятным.

Еще более настойчиво эту же мысль развивал Вальтер Скотт

впервой главе своего известного исторического романа «Айвенго». Персонаж романа Вамба сопоставляет слова английского происхождения (swine — «свинья», ox — «бык», calf — «теленок», sheep — «овца») со словами нормано-французского происхождения, обозначающими мясо животных. Оно подается на стол господам: pork — «свинина» (французское porc), beef — «говядина» (французское boeuf), veal — «телятина» (французское veau), mutton — «баранина» (французское mouton). Вамба заключает: животные, за которыми ухаживают крепостные, имеют названия англосаксонского (германского) происхождения, а блюда, которые приготовляются из мяса этих животных и предназначаются господам, приобретают нормано-французские наименования. В ту историческую эпоху слова иноземного происхождения получали тем самым своеобразную окраску. Впоследствии, однако, эти слова настолько были усвоены английским языком, что утратили тот колорит, который бросался в глаза в период проникновения нормано-французских слов в английский язык. Однако подобные слова все же сохраняют своеобразные стилистические нюансы и до настоящего времени.

Таким образом, заимствованные слова подвергаются очень разнообразным изменениям в системе языка, в который попадают. Они не остаются пассивными и продолжают развиваться на почве другого языка. Проникнув в иной язык, они делаются достоянием его словарного состава и живут в тех конкретных исторических условиях, которые определяют лексику языка в целом.

Как бы ни была глубока ассимиляция заимствованных слов

всистеме языка, в который они проникли, эти слова все же часто сохраняют признаки, говорящие об их происхождении.

Так, слова старославянского языка лишены полногласия, характерного для русских слов, ср. глас — голос, младость — молодость, глава — голова и др. Слова, пришедшие к нам из тюркских языков, отличаются другим признаком: они сохраняют так называемую гармонию гласных, характерную для тюркских языков вообще. При гармонии гласных один гласный звук уподобляет себе последующие гласные на протяжении всего слова: аркан, кибитка, амбар, сундук, чекмень и т.д.

Итак, заимствованные слова различаются: 1) по степени связи с заимствованными вещами и понятиями, 2) по источнику — прямому или косвенному, из которого слова заимствуются, 3) по составу (заимствованные слова и структурные заимствования), 4) по степени проникновения и характеру ассимиляции в новой языковой среде, 5) по своеобразию смысловых изменений, которым подвергаются заимствования в системе другого языка1.

Нельзя не заметить, что для исторической лексикологии особенно существенна классификация заимствованных слов по их источнику и составу, тогда как для лексикологии того или иного современного языка большее значение приобретают такие признаки, как степень ассимиляции заимствованных слов и их место в словарном составе языка.

Как же относятся к заимствованным словам различные писатели и общественные деятели? В каких случаях заимствования принимаются и в каких против них организовываются целые походы, их стремятся изгнать из языка, их предают анафеме?

Встречаются различные типы пуризма, как и различные пуристы. Обычно так называют языковедов, выступающих и отдельно, и от имени различных лингвистических объединений против всяких иностранных слов в родном языке, за его «очищение». Нельзя ни безоговорочно поддерживать всяких пуристов и всякое пуристическое движение, ни, наоборот, целиком их отвергать, объявляя всякое обоснование чистоты родной речи мероприятием реакционным. Следует подходить к этому вопросу конкретно-исторически, тщательно анализировать то или иное пуристическое движение, рассматривать, против чего или кого оно направлено, к чему и как оно стремится. В ряде случаев в истории разных языков пуристическое движение, действительно, было реакционным, но в других случаях, в частности в

1 Здесь не исчерпаны все возможные разграничения, а указаны лишь важнейшие.

истории русского литературного языка, оно превращалось иногда в закономерный протест против злоупотреблений ненужными иностранными словами.

Конечно, когда адмирал Шишков в начале XIX в. выступил с проектом «очищения» русского языка1, предлагая заменить слово

галоши на мокроступы, тротуар — на топталище, бильярдный кий — на шаротык, фортепьяно — на тихогромы и т.д., он не различал иностранных и интернациональных слов, укоренившихся и неукоренившихся, нужных и ненужных заимствований. Это с одной стороны. С другой стороны, Шишков отрицал

исамобытность русского языка, доказывая, будто русский язык ничем не отличается от языка церковнославянского. Поэтому Шишков ориентировался на слова церковнославянского происхождения. Вместе с тем он отвергал не только галоши и тротуар, но и такие слова, как культура, прогресс, демократия.

Шишков подчеркивал, что он выступает против новых слов вообще, так как язык нужно «установить», сделать его «прозрачным». Но он и его последователи не замечали, что, предлагая ввести в литературный язык топталище вместо тротуара, тихогромы вместо фортепьяно, шаротык вместо бильярдного кия

имногие другие нововведения, они сами выступали своеобразными защитниками неологизмов. Отвергая уже тогда широко распространенные неологизмы иноземного происхождения, Шишков и его последователи по существу защищали другие неологизмы. Их протест против общераспространенных и нужных иностранных слов был не протестом против неологизмов вообще, а лишь протестом против определенного типа неологизмов иностранного происхождения. Так пуристы сами оказывались смелыми изобретателями новых слов.

Несмотря на то, что в деятельности Шишкова были положительные стороны (внимание к родному языку), пуризм такого типа все же не способствовал развитию русского языка. Вот

почему против пуристической доктрины Шишкова выступали уже Пушкин и Белинский2. В «Евгении Онегине», в частности, намекая на Шишкова, Пушкин писал (I, XXVI):

Хоть и заглядывал я встарь

ВАкадемический Словарь.

Сдругой стороны, в 40-х гг. XIX столетия революционер и социалист-утопист М.В. Буташевич-Петрашевский (1821–1866) выпускает под псевдонимом Н. Кириллов «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в русский язык» (СПб., 1845), в котором в условиях николаевской цензуры, определяя и защищая такие по форме «иностранные», а по существу интернациональные слова, как демократия, конституция, нация и т.д., проводит свои социалистические идеи. Таким образом, в известных исторических условиях ориентация на определенный тип

иностранных слов оказалась гораздо более прогрессивной, чем славянофильская позиция Шишкова1.

Однако эти положения все же нельзя абсолютизировать. Следует иметь в виду, с каких позиций и какие иностранные слова определяются и защищаются. Позиция Петрашевского в его «Словаре» была революционной, ибо и в отборе иностранных слов и в их истолковании редактор и его сотрудники излагали передовые идеи того времени о природе и обществе.

Но совсем другое значение имели иностранные слова в языке известной части русского дворянства начала XIX в., речь которого справедливо высмеивал уже Нарежный в своем «Российском Жиль-Блазе» (1814): «Вместо того чтобы сказать, как прежде: “Матушка, мне пора накрывать на стол, уже батюшка пришел с гумна”, она говорила: “Ma chère maman! Я имею думать, что уже время ставить на стол куверты на пять персон, papá изволил возвратить из вояжа, во время которого изволил он осмотреть хозяйственные заведения касательно хлебопашества”».

Блестящей пародией на такого рода речь является и знаменитый разговор дамы приятной во всех отношениях с дамой просто приятной в девятой главе первого тома «Мертвых душ» Гоголя: «Не мешает заметить, что в разговор обеих дам вмешивалось очень много иностранных слов и целиком иногда длинные французские фразы. Но как ни исполнен автор благоговения к таким спасительным пользам, которые приносит французский язык России, как ни исполнен благоговения к похвальному обычаю нашего высшего общества, изъясняющегося на нем во все

1 И недаром «Словарь» Петрашевского после выхода первых двух выпусков был запрещен и изъят из употребления. О слове демократия, например, в «Словаре» можно было прочесть, что это «такая система управления государством, где каждый гражданин участвует в рассмотрении и решении дел всей нации».

часы дня, конечно, из глубокого чувства любви к отчизне, но при всем том никак не решается внести фразу какого бы то ни было чуждого языка в сию русскую свою поэму. Итак, станем рассуждать по-русски». В дальнейшем пародия Гоголя делается еще более злой, ибо «русский язык» двух дам оказывается «русским» с их точки зрения, т.е. «языком» французско-нижегород- ским: «Как, неужели он (Чичиков) и протопопше строил куры? (ср. французское faire la cour — “ухаживать”)... Словом скандальозу наделал ужасного (французское scandaleux — “постыдный”): вся деревня сбежалась, ребенки плачут, все кричат, никто никого не понимает, — ну, просто, оррер, оррер, оррер!.. (французское horreur — “ужас”). Я не могу, однако же, понять только того, — сказала просто приятная дама, — как Чичиков, будучи человек заезжий, мог решиться на такой отважный пассаж...

(французское passage — “переход”, “переправа”; здесь двойное искажение, ибо passage не означает “поступок”). Ну, можно ли было предполагать... что он произведет такой странный марш в свете?» (французское marche — «ходьба», «движение вперед», «походное движение»).

Поэтому, если протест против иностранных слов, которые защищал Петрашевский, объединил реакционные силы эпохи, то протест против «французско-нижегородского языка» известной части дворянства XIX в. объединил всех передовых мыслителей.

И в наши дни вопрос о чистоте и богатстве русского языка и борьбе с ненужными иностранными словами приобретает большое общественное значение. Только что было подчеркнуто, насколько важно уметь распознавать различные типы пуризма, насколько бывает различной его социальная и идейная устремленность. Но в том случае, когда пуризм оказывается необходимым и прогрессивным явлением, он, собственно, перестает быть пуризмом и превращается в важнейшее общественное движение за обоснование и дальнейшее развитие своей национальной культуры, возможностей и богатств своего родного языка.

Как ни велика роль заимствованных слов в лексике самых разнообразных языков, все же нельзя считать, что иноземные ресурсы являются основным источником пополнения словарного состава языка. В предшествующих разделах была сделана попытка показать, что лексика развивается прежде всего за счет внутренних ресурсов языка, за счет непрерывного движения и смыслового обогащения уже существующих слов, за счет сло-

вопроизводства и словообразования. Заимствования — это лишь один из источников пополнения словарного состава языка. При всей своей важности он не должен заслонять от исследователя другие, еще более значительные и глубокие источники, постоянно обогащающие лексику того или иного языка1.

12. Историческое и логическое в слове. Слово и понятие

В смысловой структуре слова обычно различаются: 1) основное значение, наиболее распространенное и употребительное; 2) другие значения, менее распространенные, но нередко не менее важные, чем основное; 3) экспрессивно-эмоциональные оттенки, связанные с тем или иным из значений слова, но наблюдаемые не у всех лексем. За пределами смысловой структуры слова оказываются случаи частных контекстных его осмыслений, когда слово может получить особый оттенок, чаще всего для него нехарактерный, но иногда возникающий в определенной, конкретной ситуации (см. с. 29). Границы смысловой структуры слова исторически изменчивы и подвижны.

Вопрос о том, в какой степени чувственно-экспрессивные элементы слова входят в состав его значения, разными лингвистами освещается неодинаково. Некоторые филологи целиком выводят чувственно-экспрессивные элементы слова за пределы его значения и тем самым обедняют смысловую структуру слова.

Аргументация этих ученых обычно строится на соображениях такого рода. Когда Гаев в пьесе Чехова «Вишневый сад», обращаясь к шкафу, восклицает «Дорогой и многоуважаемый шкаф!»,

1 О заимствованных словах см.: Якубинский Л.П. Несколько замечаний о словарном заимствовании // Язык и литература. Т. I. Вып. 1–2. Л., 1926. С. 2– 10; Акуленко В.В. Об интернациональных словах в современном русском языке // Уч. зап. Харкiвського ун-ту. Тр. фiлолог. фак. 1958. Т. 6. С. 90–102; Маковский М.М. К проблеме так называемой интернациональной лексики // ВЯ. 1960. № 1. С. 44–51; Шахрай О.Б. К проблеме классификации заимствованной лексики // ВЯ. 1961. № 2. С. 53–58; Левковская К.А. Лексикология немецкого языка. М., 1956. С. 73–96; Deroy L. L’emprunt linguistique. Paris, 1956 (дана обширная библиография — с. 348–425); Weinreich U. Languages in Contact. Findings and Problems. N.Y., 1953 (библиография — с. 123–146; приводится 658 названий); 2 ed. 1963; Bloomfield L. Language. N.Y., 1933 (ch. 25–27); Richter E. Fremdwortkunde. Leipzig, 1919; Mackenzie F. Les relations de l’Angletterre et de la France d’après le vocabulaire. I–II. Paris, 1939; Mihailã G. Imprumuturi vechi subslavã in limbã romînã. Bucureºti, 1960. P. 5–18, 279–286.

то разнообразное и сложное эмоциональное содержание, которое чеховский персонаж вкладывает в данное существительное, никакого отношения к значению самого слова шкаф как единицы словарного состава русского языка не имеет1. Все это, разумеется, верно. Но сторонники подобных рассуждений не различают разных видов чувственного познания. «Произносящий или воспринимающий слова любовь, нежность, злоба и т.д., конечно, может совсем не испытывать этих чувств непосредственно, но соответствующие эмоциональные оттенки подобных чувств входят в состав значения названных слов... Чувства тоже могут воспроизводиться в сознании. Без таких эмоциональных представлений истинное значение приведенных слов не могло бы быть понято, так же как чувственное содержание слов красный, зеленый и т.д. остается неизвестным слепорожденному»2.

Говоря о том, что чувственно-экспрессивные элементы входят в состав значения слова, следует иметь в виду не непосредственные конкретные «эмоциональные ситуации», а обобщенные категории. Ведь и основное значение слова в отличие от частных случаев его употребления в единичных контекстах (например, в некоторых переосмыслениях у писателей) предполагает известную степень обобщенности. В примере со словом шкаф в устах Гаева речь идет как раз о непосредственном эмоциональном переживании, которое, разумеется, к значению слова отношения не имеет. Поэтому примеры подобного рода не могут поставить под сомнение ту существенную функцию, которую выполняют чувственно-экспрессивные элементы как обобщенные категории в смысловой структуре самых разнообразных слов.

Значение слова самым тесным образом связано с понятием, однако их нельзя отождествлять, так как первое — категория языковая, а второе — категория логическая. Язык — общественное явление. Поэтому его законы, в частности законы, определяющие развитие слова, подчиняются историческим условиям развития языка. Вместе с тем слово, выражая понятие, постоянно взаимодействует с логическими категориями мышления. Так возникает проблема исторического и логического в языке, которую в данном разделе попытаемся рассмотреть применительно к слову.

Начнем с иллюстраций.

1 Пример из кн.: Звегинцев В.А. Семасиология. М., 1957. С. 170. 2 Резников Л.О. Понятие и слово. Л., 1958. С. 77.

Латинское calx означает не только «известь», но и «цель», «финиш». С чисто логической точки зрения невозможно понять такую полисемию слова. Между тем, обращаясь к истории данного слова, устанавливаем: в древности на ристалищах мета ставилась известью. К цели, на которую ставилась известковая отметка, стремились состязающиеся бегуны. Кто достигал знака, сделанного известью, достигал тем самым финиша. Поэтому со временем слово, обозначающее «известь», приобрело новые значения — «цель», «финиш». Следовательно, история слова объясняет нам логику перехода значений, путь, определивший полисемию слова. Логическое как бы подчиняется историческому. Историческое определяет логическое.

Русское слово позор в «Толковом словаре» Даля осмыслялось прежде всего как «зрелище, что представляется взору». В этом своем значении слово позор употреблялось еще в первой половине XIX в. Так, у поэта Баратынского в стихотворении «Последняя смерть» (1827):

Величествен и грустен был позор Пустынных вод, лесов, долин и гор.

Вэтом двустишье позор имеет значение «зрелище»: «позор вод, лесов, долин и гор», к тому же еще «величественный» (т.е. «величественное зрелище», «величественный вид»). Новое, современное значение слова позор («бесчестье», «постыдное положение»), по-видимому, родилось из словосочетания позорный

столб — первоначально столб, к которому выставлялись преступники на позор, т.е. для всеобщего обозрения1. Легко понять, что такое пребывание у столба стало все более восприниматься как постыдное, поэтому и само слово позор, утратив свои старые прозрачные этимологические связи, стало обозначать не зрелище, а «постыдное положение».

Вотличие от предшествующего случая (латинское слово calx)

вэтом примере история слова определяется не только и даже не столько историей соответствующих вещей и понятий, сколько прежде всего своеобразием употребления слова в определенных словосочетаниях («позорный столб»). Эти условия могли послужить толчком, определившим дальнейшее развитие значения слова, его глубокое качественное изменение. Следовательно, и

1 См.: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка / Под ред. И.А. Бодуэна де Куртенэ. 4-е изд. Т. III. СПб.; М., 1912. С. 600. Ср.: Уразов И. Почему мы так говорим. М., 1956. С. 44.

вэтом случае логические связи между значениями «зрелище» — «постыдное положение» были обусловлены конкретными языковыми условиями функционирования слова. Логическое в слове существует не «вообще», а в определенной языковой среде. В этом смысле можно утверждать, что с лингвистической точки зрения логическое — очень важное само по себе — преломляется сквозь призму системы языка.

Немецкое слово billig означает «справедливый», «подходящий»1, однако в современном языке оно больше всего употреб-

ляется в значении «дешевый». Как предположил еще акад. М.М. Покровский2, новое значение прилагательного billig выработалось синтаксическим путем, из словосочетания billiger Preis — букв. «справедливая, подходящая цена», а затем уже «дешевая цена», т.е. доступная, приемлемая для многих. И в данном явлении логическое развитие значения слова (справедливый > дешевый) было своеобразно предопределено характером языкового употребления слова, его жизнью в системе языка.

Наконец, еще один пример. Итальянское существительное arte в средние века означало не только «искусство», но и «ремесло» (в современном языке это последнее значение встречается преимущественно во множественном числе: arti meccaniche — «ручные ремесла»). Но в производном образовании artigiano — «ремесленник» вперед выступает понятие о человеке, который занимается ремеслом. Значение «ремесла», ослабленное в одном слове (arte), может не только не ослабевать

вдругом звене определенного словообразовательного ряда (artigiano), но даже составлять его основное содержание («ремесленник»).

Аналогичную судьбу имело и такое итальянское существительное, как tagliapietra, которое до XV в. включительно означало не только «каменотес», но и «архитектор». Состояние науки

итехники в ту историческую эпоху объясняет нам эту своеобразную полисемию.

Но вот возникает вопрос: почему слово arte — «искусство» постепенно лишается своего «ремесленного» значения, тогда как artigiano утверждается именно в этом направлении? Если с логической точки зрения еще можно понять полисемию типа «искусство» — «ремесло», то труднее объяснить, в каких словах язык

1 Kluge F., Götze A. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 15 Aufl.

Berlin, 1951.

2 Семасиологические исследования в области древних языков. М., 1896. С. 94.

отказывается от подобной полисемии и в каких случаях ее сохраняет. Лишь конкретные условия употребления слова в лексической системе определенного языка могут помочь разобраться в этом вопросе. Логические предпосылки, очень важные сами по себе, находят свое выражение, преломляясь через лексическую среду языка.

Попытаемся с точки зрения взаимоотношения логических, исторических и языковых моментов подойти к таким традиционным понятиям семасиологии, как расширение и сужение значения слова.

Уже давно было замечено, что не только слова изменяют свои значения в процессе развития языка, но и понятия могут приобрести новые наименования в ходе развития человеческих знаний. Французский лингвист Вандриес в своей книге о языке разграничил эти явления уже в названии двух глав раздела о словаре: «Как изменяется значение слов» и «Как понятия меняют свои названия»1. В действительности положение может быть еще более сложным. Современные представления о вселенной или химии, об атоме или кровообращении далеко шагнули вперед по сравнению с теми представлениями, которые связывались с данными словами сто лет тому назад, хотя сами слова непосредственно не изменились. Что же здесь произошло?

Еще в 70-х гг. XIX столетия замечательный русский лингвист Потебня предложил разграничить ближайшие и дальнейшие значения слова2. Под ближайшим значением слова Потебня разумел такое значение, которое обычно всеми понимается и фиксируется в толковых словарях. Дальнейшее же значение слово приобретает в тех специальных научных или профессиональных областях, к которым оно часто относится.

Слово дерево, например, в его ближайшем значении осмысляется как «многолетнее растение с твердым стволом и отходящими от него ветвями», тогда как с ботанической точки зрения такое понимание дерева явно недостаточно. При перечислении всевозможных чисто ботанических признаков дерева3 переходят от ближайшего к дальнейшему значению слова дерево. То

1 См.: Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю / Рус. пер. М., 1937. С. 181 и 199. Аналогичное разделение у А. Мейе (Linguistique historique et linguistique générale. 2 éd. Paris, 1926. P. 241).

2 См.: Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. 2-е изд. Харьков, 1888. С. 8.

3 Например, его надземных стеблевых и подземных корневых частей, особенностей различных классов деревьев — однодольных, двудольных и т.д.