Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

Интонация взаимодействует с другими факторами языка — лексическими и грамматическими.

Как отметил Пешковский1, вопросительная интонация все более повышается, делается все более сильной и напряженной, по мере того как мы будем сравнивать между собой следующие три предложения:

Читал ли ты книгу? Читал ты книгу? Ты читал книгу?

В первом случае вопрос передается не только интонационно, но и при помощи частицы ли, а также порядком слов (глагол на первом месте). Во втором предложении вопросительная интонация должна быть несколько усилена, ибо здесь уже отсутствует вопросительная частица ли, которая помогает передать вопрос в первом предложении, хотя и сохраняется второй помощник интонации — инверсированный порядок слов (глагол продолжает оставаться на первом месте). Наконец, в третьем случае интонация вопроса еще больше повышается, так как в этом предложении у нее уже не оказывается и второго помощника (порядка слов): вопрос передается только интонацией. Таким образом, чем больше помощников — лексических (частица ли) и грамматических (порядок слов) — бывает у интонации, тем слабее сама интонация: оттенки смысла передаются сразу несколькими средствами. Напротив того, чем меньше помощников оказывается у интонации, чем меньше у нее шансов опереться на другие возможности языка, тем напряженнее бывает и интонация, сама справляющаяся с выражением оттенков мысли.

Взаимодействие интонации с другими языковыми средствами, показанное А.М. Пешковским на примере одного языка, может получить и сравнительно-лингвистическое истолкование.

То, что в одном языке передается интонацией, в других выражается с помощью лексики или синтаксиса (иногда одновременно и лексикой, и синтаксисом). По-русски, например, как и по-немецки, можно интонационно выделить любое слово.

Ты это сделал? Ты это сделал? Ты это сделал?

Das hast du getan?

Das hast du getan? И т.д.

1 См.: Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. 6-е изд. М., 1938. С. 75.

Подобный эксперимент невозможно произвести по-француз- ски. Для того чтобы передать отмеченные различия, француз должен изменить все синтаксическое построение предложения:

Toi, tu as fait ça? C’est toi qui as fait ça?

Ça, tu l’as fait, toi? И пр.

В подобных предложениях француз с помощью изменения синтаксической конструкции выражает примерно то же, что русский или немец передают, лишь прибегая к выделению того или иного слова. Интонационные средства одного языка (русского или немецкого) здесь функционально сближаются с чисто синтаксическими средствами другого языка (французского). Отмеченная особенность французского языка, в свою очередь, не случайна. Она обусловлена наличием в нем ярко выраженного фразового ударения, о котором речь шла раньше. Именно это фразовое ударение, подавляя и подчиняя себе ударение на отдельных словах, не позволяет французам интонационно выделять отдельные слова в предложении.

Таким образом, особенности интонации оказываются обусловленными типами ударения, характерными для тех или иных языков.

О национальном своеобразии построения фразы рассказывает известный американский писатель М. Уилсон, неоднократно бывавший в Москве и изучавший русский язык:

«Русские обычно повышают голос на конце фразы (так казалось М. Уилсону. — Р.Б.). Мы, американцы, тоже делаем это, но лишь тогда, когда нам доведется рассердиться. Я, например, задавал через переводчика вопрос: Читал ли мой советский собеседник такую-то книгу? На английском он бы ответил просто — yes или no. В Москве же отвечали так — Да, читал. Прямой перевод этой фразы на английский звучит резко, даже вызывающе. Если в Америке на вопрос отвечают теми же словами, это выглядит примерно так — Да, читал, ну, и что вы мне сделаете за это?»1.

Если значение интонации очень велико в языке вообще, то в разговорном стиле и в языке художественной литературы оно увеличивается еще больше (в каждом случае по-своему).

Вот, например, эмоциональные интонации восклицаний и вопросов в одной строфе у Пушкина в «Евгении Онегине» (7, XLI):

— Княжна, mon ange! — Pachette! — Алина! — Кто б мог подумать? Как давно!

1 Уилсон М. Как я обходился без переводчика // Огонек. 1960. № 36. С. 17.

Надолго ль? Милая! Кузина! Садись — как это мудрено!

..................

Кузина, помнишь Грандисона?

— Как, Грандисон?.. а, Грандисон! Да, помню, помню. Где же он?

Здесь живой диалог, переданный интонационно. Если снять эти интонации разговорной речи, то вся строфа разрушится, превратится в набор вялых и не всегда понятных слов. Но вот совсем другая интонация в пушкинской «Сказке о попе и о работнике его Балде»:

Жил был поп, Толоконный лоб, Пошел поп по базару

Посмотреть кой-какого товару.

Здесь каждая строка представляет собой известное целое с интонационным выделением последнего слова строки.

В известном рассказе А. Франса «Кренкебиль» бедный продавец, старик зеленщик, бродит по улицам Парижа в надежде выручить несколько су за овощи, которые он возит в своей маленькой тележке. Но вот недовольный полицейский, которому показалось, будто бы зеленщик нарушает правила уличного движения, решает своеобразно щегольнуть своей властью. Он неожиданно заявляет, что продавец оскорбил его, представителя властей, выкрикнув «Смерть коровам!» (Mort aux vaches) — бранное выражение, направленное против полицейских. Пораженный зеленщик, не произносивший этих слов, смог лишь в смущении сказать: «Я сказал “Смерть коровам!” Я?»

Но полицейскому только этого и надо было. Он сделал вид, что не слышит интонации вопроса в устах продавца овощей, и теперь решительно утверждает, будто «Смерть коровам!» произнес именно зеленщик. Последующая драма разыгрывается стремительно. Старика продавца арестовывают и сажают в тюрьму «за оскорбление властей». Произнесенное с другой интонацией выражение «Смерть коровам!» приобретает зловещий смысл. На суде продавца допрашивают:

«— Так вы признаете, что сказали “Смерть коровам!”?

— Я сказал “Смерть коровам!” потому, что господин полицейский сказал “Смерть коровам!”. Тогда и я сказал “Смерть коровам!”».

Он хотел объяснить, но, удивленный и пораженный таким незаслуженным обвинением... он лишь повторил: «Смерть коровам!», как если бы сказал: «Я? Разве я ругался? С чего вы взяли?»

Правосудие оказалось глухим к неумелым разъяснениям старого зеленщика. Выражение смерть коровам, произнесенное с различной интонацией, приобрело важное значение в центральном эпизоде, мастерски рассказанном в «Кренкебиле».

В момент развязки трагедии Шекспира «Отелло» ее герой требует, чтобы Дездемона вернула его утерянный платок. При этом Отелло трижды повторяет слово платок. Станиславский по этому поводу замечает, что первый раз артист, играющий Отелло, должен произнести это слово «на мольбе» (он умоляет Дездемону вернуть ему платок, и он еще надеется, что произошла какая-то ошибка), второй раз — «на предупреждении», наконец, в третий раз — «на определенности» (Отелло уже требует). Интонация и в этом случае приобретает огромное значение для правильного раскрытия сложного образа самого Отелло1.

Горький в своих воспоминаниях о Есенине рассказывает об огромном впечатлении от авторской декламации стихотворной драмы «Пугачев».

«Совершенно изумительно прочитал Есенин вопрос Пугачева, трижды повторенный:

Вы с ума сошли?

— громко и гневно, затем тише, но еще горячей:

Вы с ума сошли?

И наконец совсем тихо, задыхаясь, в отчаянии:

Вы с ума сошли?

Кто сказал вам, что мы уничтожены?»2

Интонация, очень существенная для языка вообще, получает особое осмысление в языке художественной литературы. Это дополнительное осмысление интонации в языке писателей определяется спецификой языка художественной литературы с ее широкой и глубокой образностью. Вместе с тем интонация очень важна и в разговорной речи, которую трудно себе представить вне подвижных и многообразных форм интонационного членения речевого потока3. Интонация своеобразно выражается и в

1 См.: Станиславский К.С. Режиссерский план «Отелло». М., 1945. С. 31–37. 2 Горький М. Литературные портреты. М., 1963. С. 408.

3 А.Н. Гвоздев сравнивает такие два предложения: «За тем камнем (упала) подстреленная утка» и «Затем (камнем упала) подстреленная утка» (Гвоздев А.Н. О фонологических средствах русского языка. М., 1949. С. 112).

письме с помощью знаков препинания, сигнализирующих, как следует произносить то или иное предложение1. Наконец, овладение всеми тонкостями интонации особенно важно для людей, которым постоянно приходится выступать публично2.

6. О звуковых (фонетических) законах

Фонетические процессы развиваются в языке закономерно. Поэтому уже с эпохи зарождения сравнительно-исторического метода в языкознании в 20-х гг. XIX в. стали говорить о регулярности звуковых изменений. Но понятие звукового (фонетического) закона в науке установилось не сразу, и вплоть до настоящего времени имеются различные взгляды на природу звуковых изменений.

Фонетические законы — это регулярные соответствия звуков на разных этапах развития одного языка или между родственными языками (например, между языками славянскими, романскими, германскими, кельтскими или между индоевропейскими языками в целом, между тюркскими языками в целом и т.д.). Но об определенной фонетической закономерности можно говорить не только тогда, когда язык или языки рассматриваются в их историческом развитии, но и в тех случаях, когда изучается их современное (синхронное) состояние.

1 Любопытно, что в некоторых языках, например в испанском, такие интонационные сигналы, как вопросительный и восклицательный знаки, ставятся не только в конце, но и в начале соответствующих предложений, как бы заранее предупреждая читателя, с какой интонацией нужно произнести данное предложение. Например: ¡ Esto es un libro! — «Это действительная книга!» ¿ Está el libro en la mesa? — «На столе ли книга?» Попытку истолкования этих «начальных сигналов» в связи с историей испанской культуры см. в кн.: Spitzer L. Stilstudien. I. München, 1928. S. 25.

2 Об ударении и интонации см.: Пешковский А.М. Интонация и грамматика // Избранные труды. М., 1959. С. 177–191; Попов П.С. О логическом ударении // ВЯ. 1961. № 3. С. 87–97; Бельский А.В. Интонация как средство детерминирования и предицирования // Исследования по синтаксису русского литературного языка. М., 1956. С. 188–199; Бернштейн С.И. Материалы для библиографии по вопросам фразовой интонации // Экспериментальная фонетика и психология в обучении иностранному языку. Т. I. М., 1940. С. 327–343. Более поздняя библиография дана в кн.: Артемов В.А. Экспериментальная фонетика. М., 1956. С. 216–223; Поливанов Е.Д. Введение в языкознание для востоковедных вузов. Л., 1928 (раздел об ударении на с. 120–140); Kurylowicz J. L’accentuation des langues indoeuropéennes. Kraków, 1952.

Полезным практическим словарем-справочником является: Русское литературное произношение и ударение / Под ред. Р.И. Аванесова и С.И. Ожегова. М., 1959 и последующие издания.

Врусском языке, например, существует закон оглушения парных звонких согласных в конце слова; такие слова, как нож, воз, под, произносятся нош, вос, пот, поскольку по законам русской фонетики звонкие согласные ж, з, д и другие парные по глухости-звонкости в конце слова не могут произноситься иначе. Совсем иная картина наблюдается, например, во французском языке, где конечные звонкие согласные не оглушаются: rose — «роза» произносится как ро: з, но ни в коем случае как рос. Ближе к французскому в этом отношении английский язык,

хотя некоторые конечные звонкие шумные согласные, например, d, v, звучат в конце английских слов как полузвонкие1.

Но о фонетических законах чаще всего говорят тогда, когда обнаруживают регулярность звуковых изменений на разных этапах развития языка или ряда родственных языков.

Носовые гласные о,Úê (в старославянской графике — @, #) еще до появления первых памятников изменились в русском языке соответственно в у, ‘а: старославянское м@ка — русское мука, старославянское р@ка — русское рука, старославянское л@къ — русское лук, старославянское р#дъ — русское ряд, старославянское п#ть — русское пять и т.д. Так устанавливается общая закономерность соответствий между носовыми о,Úê и неносовыми у, ‘а в истории русского языка.

Согласный звук д чередуется в русском языке с ж (видеть — вижу), в старославянском — с жд (вижд#), в польском с дз (widzê).

Если сравнить русское слово зима, чешское zima, болгарское зима, польское zima, то легко заметить общность их фонетических оснований. Ср. также русское лето, старославянское лhто, болгарское лято, сербское лёто, польское lato; русское рыба, болгарское риба, польское ryba и т.д.

Вистории германских языков известен закон так называемого передвижения согласных, разработанный еще Я. Гриммом (1785–1863), согласно которому древнеиндоевропейским взрывным глухим согласным в германских языках всегда соответствуют глухие фрикативные: латинское pater («отец») — немецкое Vater, латинское cornu («рог») — древнеисландское hornu, латинское pecus («скот») — готское fihu.

Вистории латинского и развивавшихся из него романских языков произошло всеобщее изменение количественного признака гласных (долгота и краткость) в качественный (открытость и закрытость). В результате этого перехода латинским дол-

1 См.: Торсуев Г.П. Обучение английскому произношению. М., 1956. С. 111.

гим гласным стали соответствовать в романских языках закрытые звуки, а латинским кратким гласным — открытые звуки. Можно привести многочисленные примеры закономерных переходов звуков и из истории других языков.

Установление фонетических соответствий имеет большое значение для понимания родства языков и закономерностей развития их звукового строя. Внешнее сходство между словами разных языков само по себе обманчиво.

Так, немецкое Feuer — «огонь» и французское feu в том же значении, несмотря на сходство, совершенно различны по своему происхождению. Напротив того, латинское ego — «я» и французское je, несмотря на отсутствие внешнего сходства, связаны между собой по происхождению.

Румынское прилагательное tare — «сильный» внешне не очень похоже на латинское местоимение talis — «такой», тем не менее первое возникло из второго. Семантическое развитие определилось здесь словосочетаниями типа такой крепкий, такой сильный, а затем и просто сильный. Фонетическая трансформация была обусловлена переходом интервокального (между гласными) l в r.

Фонетические законы и обнаруживают общность там, где она действительно имеется, одновременно опровергая мнимую общность между словами, где она исторически или лингвистически невозможна.

Внешнее сходство между словами так же обманчиво, как и внешнее сходство между людьми; нередко два человека, не находящиеся между собой в родстве, бывают похожи друг на друга, тогда как непосредственные и близкие родственники (братья, сестры) иногда мало чем напоминают друг друга.

Как ни велико значение фонетических законов для изучения истории определенных языков, следует все же помнить, что они далеко не всесильны: они подвержены многочисленным осложнениям и объясняют не все факты из истории родственных языков.

Формулируя языковые законы, в частности фонетические, исследователь не может учесть всего многообразия отдельных фактов, он поневоле вынужден в известной степени отвлекаться от индивидуальных случаев. Закон не может охватить всего богатства явлений. Но он, улавливая и фиксируя главное, помогает понять тенденции развития.

Исследователь должен считаться с семантикой сопоставляемых слов, чтобы во взаимодействии смысла и звучания слова

искать подлинные, подчас очень сложные причины фонетических изменений. «Идеальными» являются такие случаи, когда и семантика и фонетика (фонетические соответствия) подтверждают правильность исторического развития тех или иных слов.

Так, латинское слово pater — «отец» и его соответствия в итальянском (padre) и французском (père) языках полностью отвечают обоим критериям — семантическому и фонетическому.

Соотношения между этими словами не вызывают осложнений; смысловая связь между ними предельно ясна, звуковые изменения строго закономерны (a под ударением в итальянском не изменяется, а во французском в так называемой открытой позиции переходит в e; t в положении между гласными озвончается в первом случае и выпадает во втором).

Совсем другое обнаруживается при сравнении санкскритского (древнеиндийского) местоимения ahám — «я» и греческого ego — «я». Не подлежит сомнению, что эти слова родственные, хотя фонетические соответствия между ними не вполне закономерны; санскритское h предполагает так называемую звонкую аспирату, что в греческом должно было дать χ (хи), а не γ (гамму)1.

Устанавливая родственные образования в истории разных языков, лингвист обязан учитывать оба фактора — семантический и фонетический. Не проверив семантического развития фонетическими соответствиями, можно допустить произвольное толкование. В этом огромное значение фонетических соответствий и фонетических законов. Но вместе с тем нельзя опираться только на фонетические соответствия, не учитывая, какие слова и в каком значении сближаются или разъединяются. Если семантика без фонетики может обмануть, то фонетика без семантики лишена перспективы.

Понимание закона в области фонетики менялось в истории языкознания. В 70-х гг. XIX столетия школа так называемых младограмматиков считала, что фонетические законы действуют «со слепой необходимостью», подобно силам природы. Впоследствии противники младограмматиков Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) в России и Польше, Шухардт (1842–1927) в Австрии и другие готовы были «расшатать» фонетические законы, объявить их простой условностью2.

1 См.: Пизани В. Этимология / Рус. пер. М., 1956. С. 91.

2 Необходимо заметить, что и Бодуэн, и Шухардт, выступая против упрощенного понимания фонетических законов, сами много сделали для более глубокого истолкования их сущности.

Между тем ни те, ни другие не были правы. Фонетические законы нельзя отождествлять с законами природы, ибо язык — общественно-историческое явление. Вместе с тем нельзя и предполагать, как это делают некоторые современные лингвисты, что язык как общественное явление вообще не подвержен действию строгих закономерностей.

Язык как общественное явление, сохраняя свою специфику, имеет и свои закономерности в процессе исторического развития и синхронного функционирования. Но нужно правильно осмыслять подобные закономерности. Фонетические законы нельзя понимать как простые математические формулы.

Поясним примером. Во всех севернорусских говорах отвердение конечного т в 3-м лице единственного и множественного числа произошло фонетическим путем (он носит, они носят). «Но это отвердение не распространилось на окончание инфинитива под влиянием задерживающей аналогии со стороны форм на ти (нести, пасти), оно не распространилось на окончание именительного единственного числа таких слов, как нить, мать, под влиянием форм склонения, где мягкая согласная была защищена гласною»1.

В фонетике одна закономерность может столкнуться с другой или другими закономерностями, звуковой закон может быть нарушен по аналогии. Если в именительном падеже слова нить последний согласный звук не защищен гласным, то в косвенном падеже нити согласный т уже защищен гласным и. Эта же защита сохраняется и в других косвенных падежах. В результате и именительный падеж нить как бы вовлекается во всю парадигму (образец склонения) со смягченным согласным. Поэтому отвердения т не происходит и в именительном падеже нить. Следовательно, если бы именительный падеж нить рассматривался вне парадигмы всего склонения, сам по себе, изолированно, мы могли бы ожидать отвердения согласного. Но этого отвердения не происходит под воздействием косвенных падежей, где согласный т находится уже в других фонетических условиях. Своеобразное столкновение разных фонетических тенденций и приводит к осложнению общего фонетического закона.

1 Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка. 3-е изд. М., 1936. С. 79. Для других языков разнообразные материалы аналогичного характера можно найти в двухтомной монографии: Horn W. Laut und Leben: Englische Lautgeschichte der neueren Zeit (1400 bis 1950). I, II. Berlin, 1954.

Как это ни кажется парадоксальным с первого взгляда, а исключения из одного фонетического закона лишь подтверждают наличие в языке других законов, которые во взаимодействии друг с другом создают строгую, хотя и очень сложную общую закономерность языкового развития1.

Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника всегда равен сумме квадратов двух катетов. Этот геометрический закон имеет абсолютное значение: он будет верен всегда и везде, независимо, например, от того, окажутся ли рядом с данным треугольником другие треугольники, произнесут ли слово треугольник очень отчетливо (так называемым полным стилем) или неотчетливо, скороговоркой и т.д.

Между тем фонетический закон зависит от многих условий. Соседство одного звука с другим может изменить направление развития первого звука, в быстром произношении звуки часто образуют несколько иные комбинации, чем в произношении, четко артикулированном, и т.д. И тем не менее строгие звуковые законы в языке существуют, хотя они сложны и определяются общественным характером языка, особенностями его развития и функционирования. Специфика языка отражается и в специфике его звуковых законов.

Природа фонетических изменений еще недостаточно изучена в науке. Попытки объяснить причины фонетических изменений влиянием климата, стремлением человека «к более удобным артикуляциям» должны быть признаны несостоятельными. То, что в одном языке кажется «неудобной» артикуляцией, то в другом представляется вполне удобной. Каждый, кто когда-либо изучал фонетику неродного ему языка, знает, что звуки чужого языка часто кажутся нам «неудобными» лишь потому, что они нам непривычны2.

Звуки речи не могут «выводиться» из социально-экономиче- ских условий жизни общества. «Едва ли удастся кому-нибудь, — писал Ф. Энгельс, — не сделавшись смешным... объяснить эко-

1 О том, что означают для ученого исключения из закона, совсем в другой связи и по другому поводу хорошо сказано в романе Д. Гранина «Искатели»: «Наука имеет свои странности. Сначала исследователь ценит те явления, которые связываются законом, но когда закон установлен, то исследователь начинает ценить исключения из него, так как только они обещают ему нечто новое» (гл. 25).

2 В истории отдельных языков, впрочем, возможны случаи, когда звуки, артикуляционно более сложные, вытесняются звуками, артикуляционно более простыми (см.: Мартине А. Принцип экономии в фонетических изменениях. М., 1960. С. 126–198).