Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

же самое наблюдается с такими словами, как причина (общее и философское значения), механизм, жизнь, погода, земля, цветок, атом, электричество, движение, и огромным количеством других самых разнообразных слов.

Если в действительности не различались бы ближайшее и дальнейшее значения слова1, то язык не смог бы выполнять своей функции общения и выражения мысли: ботаник, произнося слово дерево, думал бы об одном, а неботаник — совсем о другом. Практически же ботаник, глубже осмысляя, что такое дерево, чем неботаник, вместе с тем всегда может понять этого последнего именно потому, что в языке существуют ближайшие, понятные всем значения слов. Ближайшие значения слова — это та основа, которая обеспечивает взаимное понимание всех людей, говорящих на данном языке, независимо от их непосредственной специальности и профессионального подхода к «вещам». Разумеется, языковед, рассматривая значения различных слов, может быть компетентным только в области их ближайших значений. В противном случае языкознание превратилось бы в «науку наук», в своеобразную универсальную область знаний, в которой рассматриваются достижения всех специальностей, всех научных дисциплин.

Языковед, исследуя слова и причины изменения их значений, анализирует, как правило, именно ближайшие значения слов, так как изменение дальнейших значений относится к компетенции тех специальных наук, к которым принадлежат соответствующие слова и термины.

Но здесь необходимо сделать одну важную оговорку. Было бы ошибочно считать, что изменения дальнейшего значения слова никак не отражаются на существе его ближайшего значения, как и обратно, что ближайшее значение слова будто бы совсем автономно по отношению к его дальнейшему значению. В действительности сферы этих двух типов значений постоянно взаимодействуют. Для ближайшего значения слова дерево совсем не безразличны те научные представления (дальнейшее значение) о самой вещи (дереве), которые складываются у огромного большинства людей на основе хотя бы их школьных навыков. И все же, несмотря на отмеченное взаимодействие,

1 Сами термины «ближайшее значение», «дальнейшее значение» впоследствии приняты не были, хотя Потебня глубоко обосновал различие между ними. Ср. с этим «определение имен» и «определение вещей» в современной логике: Серрюс Ш. Опыт исследования значения логики / Рус. пер. М., 1948. С. 161; Рубинштейн С.Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958. С. 25–55.

различие между ближайшим и дальнейшим значениями слова вытекает из самой «природы вещей».

Именно это различие должно объяснить нам, почему многие изменения, происходящие с вещами и понятиями, находят лишь косвенное выражение в лексике. Так, современные самолеты совсем не похожи на те примитивные, еще очень беспомощные

втехническом отношении сооружения, которые стали появляться

вразных странах в начале нынешнего столетия. И тем не менее слово самолет как слово в целом не изменило своего значения («летательный аппарат тяжелее воздуха, с несущими плоскостями»). То же можно сказать и о многих других словах. Язык, несмотря на постоянные трансформации в разных его сферах, устойчив и понятен не одному поколению.

Однако во многих случаях история вещей и понятий не может не найти своего отражения в языке. Это прежде всего явления, обычно относимые к различным типам расширения, сужения и переноса значений под воздействием соответствующих изменений в вещах и понятиях. Сначала рассмотрим примеры, а затем попытаемся их критически осмыслить.

Вернемся к глаголу стрелять. Теперь он означает в русском языке не столько «выпускать стрелу», сколько «производить выстрелы». Успехи разнообразного огнестрельного оружия не прошли мимо ближайшего значения самого глагола стрелять. Глагол приземляться в эпоху космических полетов стал относиться не только к Земле, но, например, и к Луне («скоро человек приземлится к Луне», возможно и «прилунится»).

Слово накануне означало первоначально «время перед праздником, когда поется канон». Затем связь с первоначальным понятием (канон) была утрачена, накануне стало означать «время перед всяким праздником», а затем и «всякий предшествующий день» или «состояние, предшествующее чему-либо ожидаемому». Название тургеневского романа «Накануне» — на основе общеязыкового значения — уже приобретает символическое осмысление: накануне новой жизни, накануне появления «новых людей».

Слово каникулы ранее означало время, когда солнце находилось ближе к созвездию Пса (латинское canicula — уменьшительное к canis «пес»), т.е. с 22 июля по 23 августа по исчислению древних ученых — период жары, «собачьи дни». Этим словом обозначается летний перерыв в учебных занятиях, а впоследствии и всякий — зимний, весенний, летний — перерыв в учебных занятиях. Связь с периодом созвездия Пса и

здесь оказалась забытой, слово получило более общее, более «широкое», менее специализированное значение.

Сравнивая последние два примера (накануне, каникулы) с первыми (стрелять, приземляться), нельзя не заметить, что импульсы, определившие расширение значения столь разных слов, оказались различными. В глаголах стрелять и приземляться действительная история «вещей» (изобретение огнестрельного оружия, проникновение человека в космос) сыграла важную роль в изменении значений самих слов. В существительных же накануне и каникулы движущая сила, определившая расширение их значений, была иной, так как эти слова выражают не вещи (в широком смысле), а понятия. Потребность же передать в языке такие понятия, которые относились бы не к ограниченному кругу (например, «перерыв в занятиях во время, когда солнце находится ближе к созвездию Пса» — по поверию древних — источнику жары), а к более широкой категории явлений («всякий перерыв в занятиях, в работе»), определяет в конечном счете и движение самого значения подобных слов. А так как стремление к обобщению значений наряду с тенденцией к конкретизации заложено в самой природе слова, то расширение его значения под влиянием потребности в «широких понятиях» становится очевидным.

Сами того не замечая, в своей повседневной речи говорящие то и дело прибегают к таким «расширенным» значениям слова. Но в этих случаях речь идет уже не об историческом процессе развития значения, а о его своеобразном переносном употреблении.

Говорят не только идет человек, но и идет дождь, идут часы, идут года. Употребляют слово суд не только в смысле «здание суда», но и «органа правосудия», а под головой разумеют не только

голову человека, но и голову шагающей на демонстрации колонны. Уже отмечалось, что на этом же явлении расширения значения слова основаны всевозможные случаи его фигурального осмысления.

Обратное явление — сужение значения слова — также встречается в истории различных языков. При этом возможны два основных типа сужения значений: собственное историческое и профессиональное, техническое. Так, в современном русском языке слово квас означает определенный сорт напитка, изготовляемого обычно из солода, воды и различных сортов хлеба. В старом языке слово квас имело гораздо более широкое значение — «кислота вообще» (ср. остаток этого значения в выраже-

нии яблоко с кваском, т.е. «с кислинкой»). В современном языке прилагательное червонный употребляется только в выражении червонное золото, т.е. чистое золото, имеющее красноватый оттенок. Связь с названием особой породы червя — coccus ilicus, из которого добывалась пурпурно-красная краска, теперь уже совсем утрачена. Но еще в первой половине XIX в. прилагательное червонный могло иметь и более широкое значение — «красный», «алый вообще», независимо от отношения к золоту. Так, у Лермонтова в «Тамбовской казначейше»:

И скоро ль ментиков червонных

Приветный блеск увижу я...

Иной характер носит сужение профессиональное или техническое, которое предопределяется спецификой той или иной области знания. Когда языковед употребляет слово предложение, то он имеет в виду грамматическое предложение, а не то, «что предлагается выбору, вниманию, что предложено на обсуждение, рассмотрение» и т.д. Когда физиолог пишет о доминанте как об очаге возбуждения в центральной нервной системе, то он обычно отвлекается от более общего значения этого термина, существующего в литературном языке (доминанта — «основной признак чего-либо, главная мысль, идея»).

Каждый из этих двух типов сужения — исторический и про- фессионально-технический — в свою очередь может быть подразделен на два подтипа: на сужение, приводящее к полной утрате связи с предшествующим более широким значением, и на сужение, сохраняющее те или иные связи с предыдущим осмыслением слова. Так, если из только что приведенных примеров слово квас обычно уже не сохраняет связи с «кислотой» вообще (говорят даже «сладкий квас»), то слово червонный в выражении червонное золото в большей степени опирается на предшествующее значение «ярко-красный», т.е. «чисто красного цвета», «чистого цвета», «чистого блеска». Если предложение в смысле «грамматическое предложение» оказывается уже лишь омонимом по отношению к предложению — «то, что предлагается», то доминанта в языке физиолога сохраняет известную связь с доминантой общего значения.

Итак, следует различать сужение значения слова историческое и профессиональное, а в пределах каждого из этих подразделений возможно усмотреть разную степень «отрыва» нового, суженного смысла от старого, более широкого значения.

Процесс сужения значения слова часто приводит к тонкому разграничению понятий. Слово ветхий, например, еще в конце XVIII и начале XIX в. могло означать «старый», «существующий с давних времен», т.е. соответствовать латинскому vetus, vetulus — «старый», «староватый». Так, в журнале «Трутень» за 1769 г. читаем: «Я не мог надивиться, с каким искусством продавец по ветхому, а купец по новому законам друг друга обманывали». По «ветхому закону», т.е. по закону, существующему давно, по старому закону, который противопоставляется здесь новому закону. К середине XIX в. слово ветхий приобретает уже другое значение. Это не «старый» в нейтральном смысле слова («существующий давно»), а «старый» в смысле «близкий к разрушению» (о строениях, мебели и пр.), «крайне изношенный, разрушившийся во времени, истлевший» (об одежде, бумаге и пр.), «дряхлый, обессилевший от старости» (о человеке). Например: «Дом был до того ветх, что ежеминутно грозил развалиться» (М.Е. Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина); «Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы...» (М. Горький. Хозяин).

Легко заметить, что в современном языке слово ветхий означает уже не столько «старый», сколько «изношенный, близкий к разрушению, дряхлый». Чисто временнóе осмысление «ветхий» — «старый» теперь уже оказывается невозможным. Сейчас не говорят ветхое искусство в смысле «старое искусство», а ветхий человек если и соединяется с представлением о старом человеке, то обязательно с дополнительным оттенком: «дряхлый».

Различные случаи сужения и расширения значений особенно наглядно выступают в исторической семасиологии родственных языков.

Слово веко (< вhко) во многих славянских языках до сих пор имеет значение «крышка»: словенское vhka — «крышка», «подъемная дверь»; чешское víko — «крышка», «покрышка»; польское wieko — «покрышка». Между тем в русском языке, в котором веко долго сохраняло общеславянское значение «крышка», «покрышка»1, значение слова затем «сузилось», специализировалось и теперь осмысляется не как «покрышка» вообще, а как своеобразная «покрышка глаза» («кожица, закрывающая глазное яблоко»).

1 См.: Черных П.Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М., 1956. С. 166.

Латинский глагол necare означал «лишать жизни», «убивать», а во французском языке он, «сузившись», приобрел значение «топить» (noyer), т.е. «лишать жизни» не вообще, а определенным способом: «топить кого-то».

Возможно и сравнительно-историческое расширение значения слова. Латинское существительное passer, passeris значит «воробей». Некоторые романские языки, восприняв это слово и развив его дальше, образовали существительное с гораздо более «широким» значением: румынское pasãre, как и испанское pajara — «птица» (не видовое, а родовое понятие). Существительное же воробей же передается в этих языках с помощью других слов: румынское vrabie, испанское gorrión.

Исторические причины, приводящие к сужению и расширению значения слов, сложны и многообразны. Укажем пока на такой момент, как перенос названия одного предмета на другой по сходству функции, на явления так называемых функциональных переходов. Начнем рассмотрение материала с традиционного примера (чего в других случаях мы стремились не делать).

Широко известно, что некогда писали птичьими перьями и эти перья, естественно, назывались перьями. Затем, когда появились более совершенные металлические «перья» и птичьими перьями перестали писать, старое название перо перешло на новый предмет — на металлическую изогнутую пластинку. Почему же кусочек металла стали называть пером? Ведь металлическое перо совсем не похоже на гусиное перо. Перенос значения определился не случайными причинами. Изогнутая металлическая пластинка стала выполнять ту же функцию, которую некогда выполняло гусиное перо. Вот это единство функций и определило переход названий. Человека нисколько не смущало, что маленький кусочек металла совсем не походил на гусиное перо. Важнее было другое: функциональное назначение нового предмета. Выходя из употребления в качестве орудия письма, гусиное перо передало свое название новому, впервые появившемуся предмету.

Связь металлического пера с гусиным оказалась настолько забытой, что теперь, когда авторам исторических сочинений нужно напомнить своим читателям, как писали в старину, они это подчеркивают обычно при помощи прилагательного гусиный. Так, например, неоднократно поступает А. Толстой в романе «Петр Первый»: «Украинец осторожно обмакивал гусиное перо...», «на полу были разбросаны листы бумаги, книги, гусиные перья», «большая рука Петра, державшая гусиное перышко,

осторожно проводила линии»1 и т.д. А Толстой мог прямо упомянуть о перьях, и это само по себе означало бы «гусиные перья» — в ту эпоху металлических перьев не существовало, но тогда не всякий читатель вспомнил бы, о каких перьях идет речь, и тем самым историческая обстановка не была бы полностью восстановлена. Таким образом, если первоначально перо как орудие письма означало только «гусиное» или какое-нибудь другое птичье перо (например, «лебединое») и поэтому в этом своем значении не нуждалось ни в какой «опоре» на прилагательные гусиный или лебединый, то впоследствии металлическое перо настолько вытеснило перо гусиное в его былой функции письма, что восстановление этой старой функции теперь уже происходит при помощи своеобразного напоминания-характе- ристики — гусиное перо.

В выражении вечное перо намечаются новые функциональные переходы: вечное перо не только совсем не похоже на птичье перо, но не напоминает уже и обычного («простого») металлического пера, однако единство функций (служить для писания) предопределяет процесс дальнейшего перехода названий.

Сейчас не задумываются, почему обои, которыми теперь вовсе не обивают квартиры, а только оклеивают, называются все же обоями (от глагола обивать). Исторический анализ и здесь оказывается нелишним. Некогда обои действительно приготовлялись из материи, которой и обивали комнату. Так, у Пушкина в «Евгении Онегине» (гл. 2, строфа II):

Везде высокие покои, В гостиной штофные обои.

Затем на смену дорогой материи (штофные, т.е. из материи) пришла дешевая бумага. И хотя бумагой уже не обивают комнаты, а лишь оклеивают, функциональное единство между обоями из материи и обоями из бумаги определило переход старого названия на новый предмет.

Переход названия одного предмета на другой по сходству функций отмечался К. Марксом в «Капитале»: «С развитием богатства менее благородный металл вытесняется из своей функции меры стоимости более благородным: медь вытесняется серебром, серебро — золотом... Но когда золото вытеснило серебро в качестве меры стоимости, это же самое название стало применяться к количеству золота, составляющему, быть может,

1 Толстой А. Петр Первый. М., 1947. С. 405, 444, 549.

1/15 фунта... Фунт как денежное название и фунт как обычное весовое название данного количества золота теперь разделились»1. В глубокой древности, еще до появления денег, человек часто обменивал различные предметы на скот. Скот служил своеобразным мерилом стоимости других предметов. За более редкие и дорогие предметы давали больше скота, за менее нужные

именее редкие — меньше. Скот служил человеку не только пищей и тягловой силой, но и своеобразной разменной монетой. Вот почему впоследствии, в связи с появлением денег, название скота (латинское pecus) во многих языках перешло на название денег (латинское pecunia). Деньги в собственном смысле этого слова вытеснили скот в его «разменной функции» и как бы перетянули на себя старое название скота (отсюда связь pecus — «скот» и pecunia — «деньги»). Но слово скот в значении «деньги» еще употреблялось в древнерусском языке: «начаша

скот собирати от мужа по 4 куны, от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен»2.

Таким образом, функциональные переходы — это такое изменение значения слова, когда название одного предмета переносится на другой или другие, если эти последние начинают выполнять функцию первого.

Функциональные переходы объясняют, как мы видели, ряд явлений в истории слов различных языков. Когда, например, сейчас в наручные часы вставляют для большей прочности «стекло» из пластмассы, то, хотя эта прозрачная пластинка из пластмассы «стеклом» собственно не является, ее продолжают именовать стеклом, основываясь на сходстве назначения пластинки

истекла, ранее вставлявшегося в часы. Когда мощность двигателя измеряется лошадиными силами, то здесь наблюдается аналогичное явление: мотор вытесняет лошадь в ее основной «тягловой функции», но, вытесняя, заимствует ее название для обозначения своей мощности (например, «мотор или машина в 500 лошадиных сил»).

Всвязи с тем что Н.Я. Марр в свое время иногда спорно истолковывал явления функциональных переходов, у нас опрометчиво часто отказываются от изучения этого интересного процесса. Между тем «переходы значений», определяемые «функциональными переходами» в самих вещах окружающего нас мира,

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 109.

2 Материалы для терминологического словаря древней России / Сост. Г.Е. Кочин. 1937. С. 327; Липс Ю. Происхождение вещей. Из истории культуры человечества. М., 1954. С. 208–230.

в понятиях, которыми оперирует наша логика и наше мышление, не могут быть взяты под сомнение. Стремление связать историю слов с историей вещей и понятий не подвергается в своей основе сомнению, не следует лишь допускать, чтобы эта материалистическая интерпретация слов превращалась в интерпретацию вульгарно-социологическую. В этом последнем повинна, однако, не теория, а ее истолкователи.

Нельзя не отметить, что в 10-х и 20-х гг. XX столетия существовало даже особое направление в лексикологии — изучение «вещей и слов» (Wörter und Sachen), которое возглавлялось таким крупным австрийским лингвистом, как Г. Шухардт (1842– 1927). Это научное направление, много сделавшее для исследования слов в связи с историей вещей, к сожалению, имеет немного сторонников. Интерес к слову как «к структурной единице языка» заслоняет и отодвигает на задний план интерес к слову как средству выражения в языке предметов и явлений окружающего нас мира.

Как же следует понимать «расширение» и «сужение» значения слова, явления функциональных переходов? Отчасти ответ уже был дан. Обратим теперь внимание на другие приметы.

Решительно возражая против дюринговского понимания диалектики, Энгельс писал: «Само собой разумеется, что я ничего еще не говорю о том особом процессе развития, который проделывает, например, ячменное зерно от своего прорастания до отмирания плодоносного растения, когда говорю, что это — отрицание отрицания. Ведь отрицанием отрицания является также и интегральное исчисление. Значит, ограничиваясь этим общим утверждением, я мог бы утверждать такую бессмыслицу, что процесс жизни ячменного стебля есть интегральное исчисление или, если хотите, социализм. Именно такого рода бессмыслицу метафизики постоянно приписывают диалектике». И далее: «С одним знанием того, что ячменный стебель и исчисление бесконечно малых охватываются понятием “отрицание отрицания”, я не смогу ни успешно выращивать ячмень, ни дифференцировать и интегрировать, точно так же, как знание одних только законов зависимости тонов от размеров струн не дает еще мне умения играть на скрипке»1.

Точно так же можно сказать, что одного указания на процесс сужения или расширения значений явно недостаточно для того, чтобы понять все своеобразие и все последствия в том или ином частном случае сужения или расширения.

1 Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 145, 146.

Расширение значения слова стрелять было обусловлено другими причинами, чем расширение таких слов, как накануне или каникулы. В свою очередь расширение значения такого существительного, как поединок, определялось опять-таки иными мотивами. Поединок — первоначально «единоборство», «сражение один на один», затем представление о двух сражающихся сторонах, подсказанное образом двух противников. Новое восприятие слова определяет и его дальнейшие переносные, более широкие значения: поединок → «прения», «спор», «диспут вообще»1.

Если расширение значения глагола стрелять было обусловлено развитием техники, то расширение значения существительного поединок определялось характером восприятия образа сражающихся противников в разные эпохи. Другими словами, если для того, чтобы понять причины расширения значения глагола стрелять, нужно в известной степени как бы выйти за пределы самого языка, обратиться к истории техники, к истории огнестрельного оружия (расширение значения глагола стрелять определяется одновременно функциональным переходом названий), то для того, чтобы разобраться в истории осмысления существительного поединок, в расширении его значения, нет надобности выходить не только за пределы языка, но в известной мере и за пределы данного слова, его внутренней формы. Таким образом, когда говорят о расширении значения того или иного слова (или сужении, или функциональном переходе значений), то определяют лишь самые общие условия, в которых протекает процесс его исторического развития. Задача историка языка заключается в том, чтобы разобраться в различных типах того или иного явления.

И ячменный колос, и исчисление бесконечно малых охватывается понятием отрицания отрицания. Однако природа этих явлений различна. Применяя это положение к нашему материалу, можно сказать, что сужение, расширение и перенос по функции могут наблюдаться в истории самых различных языков и самых различных слов. Исследователь должен раскрыть многообразие этих случаев, осмыслить их конкретно-исторически, показать, какие более непосредственные причины определяют то или иное развитие слова.

Логическое в языке находится в зависимости от исторического.

1 См.: Булаховский Л.А. Деэтимологизация в русском языке // Тр. Института русского языка Академии наук СССР. 1949. Т. I. С. 206.