Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

«свободное поле, подлежащее возделыванию», а английская мера измерения foot — «фут» одновременно имеет значение «ступня»; с ее помощью некогда измеряли землю. Латинское deliberare, как и французское penser, двигались в своем историческом развитии от «взвешивать» к «рассуждать» («рассуждать» рассматривалось в связи с бытовым смыслом «взвешивать»: «рассуждать» о чем-нибудь — это как бы «взвешивать» все особенности данной вещи или данного понятия), немецкое begreifen — «понимать» восходит к глаголу greifen — «хватать» («понятое» — это нечто «чувственно осознанное», «схваченное»).

Таким образом, те слова, которые во многих современных языках кажутся нам чисто абстрактными, не зависимыми от реальной действительности и практического опыта человека, исторически возникли именно из этого опыта и реальной действительности. Но, однажды возникнув, слова начинают развиваться, обобщать и изменять свое значение в ходе развития и изменения самой общественной практики человека. Отношения между словами и реальной действительностью становятся все сложнее и сложнее, слова впитывают в себя все новые значения. Если раньше, на более древнем этапе развития языка, в абстрактном понятии типа немецкого der Raum — «пространство» можно было легко обнаружить непосредственные связи его с реальной действительностью, так как само это понятие означало «свободное поле, подлежащее возделыванию», то теперь, на более высоком уровне развития языка, слово, получая более общее значение («пространство»), тем самым как бы порывает свои связи с той самой реальной действительностью, которая вдохнула жизнь в это слово, вызвала его к жизни.

Исторически развиваясь, многие слова языка приобретают сложные и отвлеченные значения. Эти значения уже не распадаются механически на сумму старых конкретных смыслов, а входят в новый ряд, начиная жить новой жизнью.

Ярко осветив историческую связь высшей математики с математикой элементарной, математикой практического опыта, Энгельс вместе с тем подчеркнул различие между ними. Математика элементарная «движется... внутри границ формальной логики...», для математики же высшей, оперирующей сложнейшими представлениями, необходима диалектика. Вот почему доказательства высшей математики, начиная с первых положений дифференциального исчисления, являются с точки зрения элементарной математики, строго говоря, неверными.

То же следует сказать и о языке, и о слове. С одной стороны, в генетическом плане очень важно подчеркнуть, что абстракт-

ные значения не являются продуктом «чистого разума», что они не выдуманы «игрой воображения», а возникли исторически, в процессе все более глубокого осмысления человеком окружающего его мира, а с другой — что сами отвлеченные слова, носители новых значений, достигнув на протяжении веков высокой ступени развития, постепенно вступают в новые языковые ряды, в новые отношения.

Протестуя против толкования слова религия, данного Фейербахом, Энгельс писал: «Слово религия происходит от religare и его первоначальное значение — связь. Следовательно, всякая взаимная связь двух людей есть религия... Словам приписывается не то значение, какое они получили путем исторического развития их действительного употребления, а то, какое они должны были бы иметь в силу своего происхождения»1. Энгельс подчеркивает, что позднейшее значение слова религия порывает с его первоначальным осмыслением, поэтому стремление Фейербаха приписать современному слову, прошедшему сложный и очень длительный путь развития, его первоначальное значение является не чем иным, как «этимологическим фокусом».

В другой своей книге, замечая, что древнегреческое basileus «этимологически совершенно правильно переводить ...немецким словом “König”», Энгельс вместе с тем пишет: «...современному значению слова “König” (король) древнегреческое “басилей” совершенно не соответствует»2. В древнегреческом basileus — это не только царь, как то можно было предположить на основе чисто этимологических соответствий, а военачальник3. Синхрония (горизонтальное состояние языка) вносит весьма важные поправки в диахронию (вертикальное состояние языка, т.е. его движение).

Итак, первоначальное значение слова и его позднейшие осмысления могут частично или совсем не совпадать. Это несовпадение очень существенно для понимания процесса развития значения слова. Но интерес к первоначальному его значению, к

1 Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 293.

2 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 107.

3 Ср., однако, функциональные совпадения: военачальник — князь — царь... и закрепившееся толкование имени Василий — от греческого «царь». Латинское basilicus... из греческого языка — «царский», суффиксальное производное от «царь». Интересно сравнить и этимологию слова василиск (мифолог.) из старославянского языка «змей, дракон», восходит к греческому «дракон», букв. «царский» или «царёк». Так назывался дракон из-за силы, которой он якобы обладал.

его этимологии дает возможность разобраться в сложном пути исторического движения слова.

Несовпадение — очень частое — между исходным и последующими осмыслениями слова определяется целым рядом причин как исторического, так и лингвистического характера. В первом случае меняется «вещь», или понятие, и соответственно слово «уходит» от своего первоначального значения. Во втором случае слово может, например, вступить в новые словообразовательные ряды и тем самым порвать со своим старым значением (см. с. 254 и сл.). Забвение этимологии слова (как и затемнение его внутренней формы) является результатом движения словарного состава языка, постепенного отвлечения слова от единичных предметов и явлений и развития многозначности и многоплановости слова. Всего этого язык не смог бы достигнуть, если бы каждое слово «закреплялось» за исходным значением, не изменялось, не порывало с первоначальными ассоциациями.

Слово «отрывается» от своей первоначальной внутренней формы даже тогда, когда последняя внешне остается без всяких изменений, сохраняет свою прозрачность. Теперь уже никто не думает о стреле, произнося глагол стрелять. Следовательно, когда говорят «пушки стреляют», стрела уже не ощущается в глаголе стрелять. Глагол стрелять «ушел вперед», порвал свои связи с первоначальным этимоном. Существительное выстрел ассоциируется в нашем сознании уже не со стрелой, а со звуком, порохом, пулей и т.д. Следовательно, прежде чем стало возможным такое словоупотребление, как стрелять из пушки, стрелять из пулемета, нужно было забыть внутреннюю форму глагола стрелять, его связь со стрелой.

Процесс этот двусторонний: забвение первоначального этимона способствует изменению значения слова, а изменившееся значение слова еще дальше отрывает его от исходной позиции, еще больше затемняет его внутреннюю форму. При этом забвение первоначального значения слова происходит не по каким-то случайным причинам, а определяется практическим опытом человека, особенностями языка как средства общения. Именно эти причины приводят не только к изменению внутренней формы слова, но в отдельных случаях и к некоторому столкновению первоначального значения слова с его последующим осмыслением.

«Верх, как всем известно, — сообщал Л. Толстой в “Поликушке”, — значит барский дом, хотя бы он и помещался внизу»1. Это же подтверждает историк В. Ключевский: «Ходить с

1 Толстой Л.Н. Соч. Т. II. М., 1928. С. 373.

докладами в думу боярскую значило “всходить с делами в верх”. Приемные и жилые покои дворца вообще назывались верхом»1. Следовательно, верх как что-то «высшее», руководящее, в котором жили социальные «верхи». Связь оказалась настолько прочной, что барские покои продолжали называться верхом даже в том случае, когда они располагались на нижнем этаже. Первоначальное значение слова было забыто, но его новое социальное осмысление сделалось настолько прочным, что слово продолжало долго функционировать в этом значении («барские покои»), несмотря на внутреннюю противоречивость такого словоупотребления. Общественная функция слова подчиняет себе его первоначальную внутреннюю форму. Разумеется, в современном русском языке верх — «барские покои» — это уже только историческое значение слова.

Лишь в отдельных, обычно очень немногочисленных случаях «прозрачность» внутренней формы слова может препятствовать его развитию, расширению его употребления.

Писатель Ф. Гладков справедливо протестовал против такого понимания существительного окот, при котором не считаются с его внутренней формой («окот скота»). Ф. Гладков считал, что только кошки котятся, а коровы телятся (отсюда отёл), овцы

ягнятся, лошади жеребятся, свиньи поросятся, собаки щенятся. «Но, — продолжал писатель, — чтобы корова или овца котились (как то пишут в газетах и даже в рассказах, романах) — это достойно смеха»2. Таким образом, хотя большинство слов развитых языков в своем историческом движении обычно далеко уходят от первоначального значения, которое некогда им было свойственно, однако в отдельных случаях это первоначальное значение может оказаться достаточно стойким и напоминать о себе в самом процессе словоупотребления.

В иных случаях писатель только намекает на внутреннюю форму слова, рассчитывая на сообразительность и осведомленность читателей. В «Евгении Онегине» (гл. 7, строфа XLV) Пушкин описывает некоторых представителей светского общества:

Иван Петрович так же глуп, Семен Петрович так же скуп, У Пелагеи Николавны Все тот же друг мосье Финмуш,

Итот же шпиц, и тот же муж.

1 Ключевский В. Курс русской истории. Т. II. Пг., 1919. С. 449. Ср. формировавшееся в XX в. осмысление там, наверху; кто выше: «— Но все, мой друг,

решаем, / увы, не мы с тобой. / — Ну, значит те, кто выше...» (В. Казанцев). 2 Гладков Ф. О культуре речи // Новый мир. 1953. № 6. С. 233.

Финмуш, поданный как собственное имя, раскрывается в своей внутренней форме не перед всеми читателями. Но устойчивое французское словосочетание fine mouche означает «тонкая бестия». На этом фоне и собственное имя Финмуш предстает во всей игре своих прозрачных намеков.

В языке художественной литературы внутренняя форма некоторых слов ощущается отчетливее, чем в повседневной жизни. Но сама внутренняя форма обычно трансформируется под воздействием фонетических и грамматических процессов (см. анализ слов сутки, брак). Эти процессы способствуют забвению первоначальной внутренней формы слова.

Вот почему, на мой взгляд, невозможна трактовка слова в целом как знака. Слово нельзя считать знаком предмета, так как в состав слова входит значение, основой которого является понятие, отражающее предмет. По этой же причине слово не может быть знаком понятия: внутреннюю, отнюдь не внешнюю, сторону слова уже составляет значение, связанное с понятием.

Слово есть единство звучания и значения. Звучание материально и выполняет по отношению к предмету функцию знака. Звучание выполняет эту функцию не непосредственно, а через значение, носителем которого является слово. Основой значения слова выступает понятие. Значение не есть что-то внешнее для слова; оно является его содержанием.

Внутренняя форма слова и — шире — его этимология существенны не только для понимания исторической природы лексики, но и для осмысления многообразных современных значений слов и их взаимоотношений друг с другом1.

1 Об этимологии см.: Абаев В.И. О принципах этимологического исследования // Вопросы методики сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. М., 1956. С. 286–307; Пизани В. Этимология (история, проблемы, метод). М., 1956; Булаховский Л.А. Деэтимологизация в русском языке // Тр. Института языкознания АН СССР. 1. М., 1949. С. 147–209; Трубачев О.Н. Принципы построения этимологических словарей славянских языков // ВЯ. 1957. № 5. С. 58–72; см. также: Этимологические исследования по русскому языку (выходят отдельными выпусками с 1960): Zawadowski L. Êtymologie et valeur étymologique des mots // Biuletyn Polskiego Towarzystwa Jêzykoznawczego. XIV. Kraków, 1955. S. 157–190; Seche M. Despre etimologia populara // Limba romînã. N 1. Bucureºti, 1956. P. 25–35; Malkiel I. A Tentative Typology of Etymological Studies // International Journal of American Linguistics. N 1. Baltimore, 1957. P. 1–17; Wandruszka M. Etymologie und Philosophie // Etymologica. Walther von Wartburg zum 70. Geburgstag. Tübingen, 1958. S. 857–871; см. также словари: Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Т.В. Краткий этимологический словарь русского языка. 2-е изд. М., 1971; Этимологический словарь русского языка / Под руковод. и ред. Н.М. Шанского (выходит отдельными выпусками с 1963); см. также: Петровский Н.А. Словарь личных имен. М., 1966; Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и дополнения О.Н. Трубачева. М., 1964–1973.

8. Неологизмы и архаизмы. Опыт их классификации

Вопрос о новых и старых словах (неологизмах и архаизмах) первоначально кажется очень простым. Так как словарный состав языка постоянно развивается, пополняется и видоизменяется, то естественно, в нем образуются новые слова, тогда как известная часть старых слов становится ненужной. Однако как все это происходит? Как образуются новые слова? Как они могут быть классифицированы? Почему одни неологизмы делаются достоянием общенародного языка, а другие не выходят за пределы определенного языкового стиля — вот лишь некоторые вопросы, возникающие при изучении новых слов. Аналогичные проблемы могут быть поставлены и при анализе различных типов архаизмов.

Когда говорят о новых словах, необходимо прежде всего уточнить, как следует в этом случае понимать «новое».

Слова самых разнообразных языков находятся в известных системных отношениях. Русский глагол обучать можно связать не только с такими словами, как обучение, обученный, но и с такими глаголами, как писать, кричать, заключать, надоедать. Если в первом ряду (обучать — обучение — обученный) сближение строится по общей основе, то во втором глаголы объединяются только общностью инфинитивного окончания на -ать. В результате обучать, как и большинство других слов данного языка, попадает в двойной ряд соответствий, получает поддержку в системе самого языка1.

Морфологически выдуманных неологизмов, которые строились бы вне подобных рядов (а в разных языках сами «ряды» бывают различны), в исторический период жизни языка обычно не наблюдается2. Так, когда развитие русской авиации вызвало к жизни существительное летчик, то это новое в известный исторический период слово было новым именно в данном морфологическом оформлении, как данное слово, которого раньше не существовало, но морфологические части которого (корень -лет- и суффикс -чик) были известны русскому языку и

1Ср.: Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики / Рус. пер. М., 1933. С. 122–

123.О том, как образуют неологизмы дети, опираясь на подобный двойной ряд соответствий, хорошо показано в книге К. Чуковского «От двух до пяти» (М.,

1955. С. 32 и сл.; работа выдержала множество изданий).

2 Что касается доисторического периода жизни языка и так называемых «первых слов», то о них см. в гл. IV.

раньше. Слово летчик оказалось возможным, с одной стороны, потому, что корень -лет- встречается в летать, подлетать, летающий, прилет, а с другой — суффикс -чик- во многих существительных типа разносчик, перебежчик, докладчик. Следовательно, в самом неологизме есть как бы и новое и старое. При этом нельзя считать, что новым является только понятие, а старым — только его материальная оболочка. Новыми являются и понятие и слово, старыми — все предшествующие ресурсы языка, на основе которых выросло это новое слово (многочисленные слова с корнем -лет- и столь же многочисленные слова с суффиксом -чик).

Выдуманные слова в разных языках исчисляются буквально единицами. Газ1, кодак, фелибр — этими словами почти исчерпывается список искусственно сочиненных слов во всех индоевропейских языках. Если же принять во внимание, что произвольность даже и этих трех-четырех слов может быть взята под сомнение (слово газ, в частности, связывается с фламандским geest — «дух», т.е. «невесомая субстанция», по старинным представлениям), то окажется, что выдуманных слов в действительности почти вовсе не существует.

Новые слова образуются не искусственно, а из ресурсов самого языка. Как правило, потребность в создании неологизмов определяется общим развитием науки и культуры, прогрессом техники, особенностями общественного существования человека. Новые слова всегда проникают в словарный состав языка. Однако степень интенсивности этого проникновения в различные исторические периоды и в различных языках неодинакова.

1 Изобретение слова газ (XVII в.) обычно приписывают голландцу медику Ван Гельмонту (1577–1644). «Индивидуальное» авторство закрепилось и за словами лилипут (Свифт. Путешествие Гулливера — 1726 г. — в стране Лилипутия); утопия — топоним, ставший именем нарицательным утопия (Томас Мор, XVI в. — отрицательная приставка u + topos «место»); робот (художник Иозеф Чапек — писатель Карел Чапек от robota). В близкое нам время своеобразным «полувыдуманным» словом является английское nylon — «нейлон» (особый вид искусственного синтетического волокна). Английская фирма, которая начала вырабатывать это волокно, выбрала слово нейлон из 350 названий, предложенных на конкурс. Слово показалось легко запоминающимся, созвучным другим названиям волокон (cotton — «хлопок» и rayon — «искусственный шелк») (см.: Амосова Н.Н. Этимологические основы словарного состава современного английского языка. М., 1956. С. 26). Наше лавсан вполне мотивированно. Это сокращение (аббревиатура) от названия «Лаборатория высокомолекулярных соединений Академии наук СССР» (см. об этом подробнее: Брагина А.А. Неологизмы в русском языке. М., 1973).

Можно указать, например, на эпоху Возрождения, когда под влиянием быстрых успехов знания и великих географических открытий во многие языки мира влился целый поток новых слов. Можно выделить XIX в. — «век пара и электричества», когда успешные научные открытия сопровождались столь же успешным словотворчеством. Можно особо остановиться на послереволюционной эпохе в России, когда новые общественные отношения вызвали к жизни и многие новые слова. Колхоз и тракторист, новостройка и пятилетка наряду с десятками и даже сотнями других неологизмов заметно расширили рамки старого русского лексикона. Следует отметить и эпоху современной науки и техники с их смелыми и неожиданными открытиями в самых разнообразных областях человеческого знания. В разделе о термине уже было отмечено большое общественное значение самого процесса формирования новых слов-терминов.

Потребность в создании новых слов обычно определяется самой жизнью. Академик Ферсман, рассказывая о своих путешествиях по Кольскому полуострову, в частности по озеру Имандра, с целью научных исследований, сообщает:

«Дружно гребли мы навстречу свежей волне, борясь с набегавшими валами.

—Как зовут этот скалистый наволок?1 — спросили мы саами Архипова.

—Да как зовут, просто зовут — наволок.

—А вот следующий?

—Это еще наволок.

—А там дальше, вон со скалой у входа в губу?

—Еще, еще наволок. Ну, чего спрашиваете, нету имени у этих губ да наволоков, — говорил старый седой саами.

А наш географ что-то аккуратно записывал в книжку. Прошло два года. Из печати вышла большая прекрасная карта полярного озера Имандра со всеми озерами, губами и речушками. На месте западных изрезанных берегов красовались тонко выгравированные названия: «Просто наволок», от него «Еще наволок», а дальше «Еще-еще наволок». Через несколько страниц Ферсман продолжает: «Геохимики нашли около самого разъез-

да № 68 замечательное месторождение. Они говорят, что здесь

1 Наволок — участок твердой земли, отделяющий озера друг от друга, т.е. земля, через которую надо волочить (отсюда и название наволок) лодку; мыс на озере.

открыты мировые руды титана, сотни миллионов тонн на одной маленькой горушке. Ну, значит, будут строить завод, фабрику, поселок. Даже неловко: мировые руды, а разъезд просто № 68. Так думает старый железнодорожник. Надо переименовать. Да опять эти минералоги будут смеяться... Не знаю. Да и жарко сегодня, не до крестин. Ну, просто Африка, Африканда какая-то! Разъезд был назван Африкандой, и по всему миру на сотнях языков, во всех минералогиях, во всех музеях стояло отныне гордое слово — Африканда, Кольский полуостров, СССР»1.

Хотя сочетания типа «просто наволок» или «еще наволок» неологизмами в собственном смысле не являются (прежде всего это не слова, а условные сочетания слов), однако примеры эти интересны в другом плане. Они показывают, насколько сложно иногда бывает назвать тот или иной новый предмет (местность, территорию), то или иное новое понятие.

Конечно, «Еще наволок» или «Африканда» кажутся случайными наименованиями, но в самих этих «случайностях» много закономерного: по мере того как новые предметы, новые области, новые территории входили в сферу деятельности человека, он стремился найти для всех этих новых предметов соответствующие обозначения. Как бы ни было условно название «Еще наволок», однако оно дает возможность отличать данный наволок от другого, который стал называться «Просто наволок». Различая же объекты в самих названиях, человек перестает их путать и в практической своей деятельности, а следовательно, ему легче становится воздействовать на эти объекты. Так, если, с одной стороны, сама практика, сама деятельность человека вызывает к жизни новые предметы и понятия, то, с другой стороны, даже предварительное разграничение этих предметов и понятий в языке в свою очередь облегчает человеку обращение с ними в жизни, в процессе труда.

Создавая новый термин, как и новое слово, его так или иначе мотивируют. Африканда — это мотивированное название, хотя данная мотивировка совсем иная, чем мотивировка, например, термина радиолокация (радио + locatio — «размещение») — «метод обнаружения при помощи радиоволн невидимых в пространстве объектов». Конечно, для представления о радиолокации язык мог найти и другое наименование, но важно то, что это наименование, как и любое другое, должно быть так или иначе

1 Ферсман А. Воспоминания о камне. М., 1946. С. 123–124, 129.

мотивировано. Нельзя себе представить для понятия радиолокации бессмысленного сочетания выдуманных звуков.

Исключения типа кодак или фелибр лишь подтверждают правило, поскольку, во-первых, таких слов очень мало и, вовторых, с лингвистической точки зрения они образованы необычно. Следовательно, обычные неологизмы оказываются мотивированными всей предшествующей языковой традицией, корневыми и словообразовательными ресурсами языка.

Неологизмы — понятие глубоко историческое. То, что нам кажется иногда не новым, в другую историческую эпоху могло быть новым и восприниматься как неологизм.

Слово инерция теперь известно каждому школьнику, но во времена Галилея (1564–1642) это существительное впервые стало проникать в целый ряд языков вместе с великим открытием силы инерции. Следовательно, в ту эпоху слово инерция было неологизмом. То же следует сказать о таких словах, как промышленность, фотография, летчик, производственник, пятилетка, и многих других, которые оказывались неологизмами для определенного исторического периода. Проникая в общенародный язык, такого рода неологизмы обычно получают настолько широкое распространение, что сравнительно быстро утрачивают свою новизну и начинают восприниматься как давно известные слова. Между тем историк языка не должен утрачивать исторической перспективы. Он обязан подходить к рассмотрению подобных явлений, учитывая особенности словарного состава того или иного языка в строго определенную эпоху.

Как же можно классифицировать различного рода неологизмы? Вопрос этот сложный. Он мало разработан в науке о языке.

По характеру самих неологизмов следует различать неологиз- мы-слова и неологизмы по значению. В первом случае речь идет о новых словах, во втором — лишь о новых значениях у слов, уже известных ранее.

Слова производственник или пятилетка появились в русском языке после 1917 г. Это неологизмы-слова, поскольку они в целом, как самостоятельные слова, оказались новыми в определенный исторический период жизни языка. Но если с этих же исторических позиций рассмотреть такие слова, как национализация или самокритика, то окажется, что они встречались в русском языке и до 1917 г. — первое в значении «передача частной собственности в собственность государства», второе главным образом в буквальном значении («критика своих ошибок»). По наблюдениям С.И. Ожегова эти слова получают новое —