Будагов Р.А. Введение в науку о языке. 2003

историческим. Языки, находящиеся на более высокой ступени общественного развития, располагают и более обширным словарем абстрактных понятий, тогда как языки, которые в условиях определенного общественного строя подавлялись, не получали письменности, располагают и меньшим запасом соответствующих отвлеченных слов. Однако стоит только создать благоприятные условия для развития «отсталого» языка — и он начинает быстро обогащаться абстрактными словами. Многочисленные случаи подобного развития можно наблюдать во многих языках.

Нельзя согласиться с теми учеными, которые различие между языками в этом плане связывают не столько с историческими условиями развития разных языков, сколько прежде всего с самой «природой» определенных языков и народов1.

Развитие новых абстрактных слов не следует смешивать с развитием переносных (фигуральных) значений у ранее уже существовавших слов. Этот последний вопрос самым непосредственным образом примыкает к широкой проблеме многозначности слова. Уже в ранее проанализированном слове соль такие его значения, как «сущность» и «остроумие», так относятся к основному значению слова («определенный необходимый продукт»), как значения переносные к значению буквальному, исходному, основному. Фигуральное как бы надвигается на буквальное, сцепляется с ним. Переход от буквального к фигуральному в системе различных значений одного и того же слова обычно совершается легко в силу органической близости этих типов значений.

В самом деле, фигуральные значения пронизывают лексику общенародного языка. Говорят о горлышке бутылки и ручке кресла, восхищаются говорящими глазами, сладкими звуками и бархатным баритоном, вспоминают седую старину истории, а иногда даже едут зайцем в поезде. Могут быть веские доводы, но не «тяжелые», встречаются холодные люди при вполне нормальной температуре тела. У бессердечного человека бьется такое же сердце, как и у человека сердечного, доброго.

1 Такова, например, точка зрения французского философа, этнографа и лингвиста Леви-Брюля (1857–1939) в кн.: Леви-Брюль Л. Первобытное мышление / Рус. пер. М., 1930. Необходимо, однако, подчеркнуть, что обширные материалы этой книги представляют бесспорный интерес для историка языка и мышления; см. также: Боас Ф. Ум первобытного человека / Рус. пер. М.; Л., 1926; Валлон А. От действия к мысли. Очерк сравнительной психологии / Рус. пер. М., 1956. С. 177–223; Спиркин А. Происхождение сознания. М., 1960. С. 314–467.

4. Конкретные и абстрактные слова.Буквальные и фигуральные значения слов 43

Подобного рода противопоставления с очевидностью доказывают, что прилагательные веский, холодный, бессердечный во всех этих случаях употребляются переносно (фигурально).

Как ни кажутся нам теперь такого рода переносные значения естественными, они возникли в процессе исторического развития языка. Чтобы убедиться в том, обратимся к фактам более древних индоевропейских языков, которые дают возможность наглядно проследить процесс формирования фигуральных значений слова.

Прилагательное inanis у старых латинских авторов, например у Плавта, имеет значение «пустой», «неимущий» (человек), тогда как впоследствии у этого прилагательного возникает фигуральное значение «тщетный» (например, у Вергилия). Глагол ardere — «пылать» у того же Плавта употребляется по отношению к факелу и по отношению к глазам человека. Позднее, однако, этот глагол приобрел фигуральное значение — «быть влюбленным в кого-либо»1.

Процесс развития слова от буквального значения к фигуральному может быть и более сложным. В старом русском языке красный означало «красивый», «прекрасный», «светлый» (ср. красна девица). Для обозначения же красного цвета употреблялось другое прилагательное — чьрвьчатый, чьрвленый, чьрленый2. Впоследствии, в эпоху образования русского национального языка, прилагательное красный стало обозначать цвет. Позднее, во Франции, в связи с развитием революционного движения слово красный — rouge приобрело новое значение — «свободолюбивый», «революционный». Это последнее перешло в русский язык и явилось новой ступенью в развитии фигурального значения слова. От фигурального значения, известного уже старому языку (красный — «красивый»), слово устремляется как бы к более точному «предметному» значению (красный по отношению к цвету), с тем чтобы на основе этого значения вновь подняться к фигуральному осмыслению (красный — «революционный»).

Процесс развития фигурального значения или фигурального употребления слова может наблюдаться не только на протяжении

1 См.: Тронский И.М. Очерки из истории латинского языка. М.; Л., 1953. С. 190.

2 См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. III. СПб., б/г. С. 1558. Ср.: Черных П.Я. Историческая грамматика русского языка. 2-е изд. М., 1954. С. 314.

целых веков формирования того или иного языка, но и на протяжении сравнительно небольшого периода времени.

Слово мешок: 1) небольшой мех для хранения сыпучих тел, 2) вместилище для сыпучих тел (связь с мехом утрачивается). Но вот в годы Великой Отечественной войны возникло новое фигуральное значение у этого слова: мешок — «очень тесное окружение противника». Ср. также новое употребление глагола утюжить (наряду с прямым значением): утюжить окопы противника, утюжить гусеницами танка траншею противника (родилось в Великую Отечественную войну)1.

В ряде случаев фигуральное значение слова настолько выдвигается вперед, что совсем заслоняет собой буквальное значение того же слова. Все употребляют существительное химера в значении «несбыточная и странная мечта», но уже мало кто помнит, что в древнегреческой мифологии химера — это «огнедышащее чудовище с львиной пастью, змеиным хвостом и козьим туловищем». Впрочем, в момент, когда осматривают знаменитый собор Парижской Богоматери или читают описание этого собора в романе В. Гюго («Собор Парижской Богоматери»), то вновь вспоминают о химерах, находящихся на стенах этого величественного здания. Фигуральное значение слова химера заслонило собой значение буквальное — «чудовище».

Таким образом, соотношение между буквальными и фигуральными значениями слова складывается в процессе развития словарного состава языка. Фигуральные значения, наслаиваясь на буквальные, способствуют развитию полисемии слова. Все это расширяет выразительные возможности словарного состава языка в целом.

Фигуральное значение слова может: 1) стать рядом со значением буквальным, 2) способствовать дальнейшему движению различных значений слова, 3) оттеснить буквальное значение на задний план и т.д. В конкретной истории определенного языка и определенной группы слов приобретает большее значение тот или иной из отмеченных факторов.

Следует, однако, строго различать переносные значения слов в общенародном языке от переносных употреблений, рождающихся в языке художественной литературы. Разумеется, между этими типами переносных значений и употреблений есть и связи, но имеется и существенное различие.

1 См.: Кожин А.Н. К вопросу о смысловом преобразовании слов в русском языке // Уч. зап. Московского областного пединститута. 1955. Т. XXXII. Вып. 2. С. 53 и сл.

4.Конкретные и абстрактные слова.Буквальные и фигуральные значения слов 45

Вначале второй части романа Гончарова «Обрыв» читателю кажется, что слово обрыв фигурирует у автора в буквальном смысле: обрыв — «крутой откос, которым оканчивается сад в имении бабушки». Затем, однако, оказывается, что писатель придает этому слову и другой, гораздо более глубокий и общий смысл: обрыв в душе Веры, героини романа. Сложные искания Веры, ее любовь к Марку Волохову и отступление от правил патриархальной помещичьей морали, попытка найти новую жизнь и разочарование в любимом человеке — вот своеобразный переносный смысл обрыва — душевной драмы Веры. На протяжении всего романа, по мере развития основного идейного конфликта повествования, Гончаров как бы создает переносный смысл обрыва, который все время взаимодействует с буквальным значением слова — обрывом в саду у бабушки, где происходят встречи Веры с Марком и где как бы создаются условия для назревания душевной драмы героини, ее душевного «обрыва». Слово обрыв обычно не имеет данного переносного значения в современном русском языке, но это переносное употребление, созданное выдающимся мастером, живет на страницах его романа, органически входя в общий идейный замысел.

Очень своеобразно создавал переносные употребления слов и Гоголь. Вот как, например, развернуты у него различные осмысления слова нос в знаменитой повести под тем же названием. Персонаж повести «Нос» майор Ковалев заподозрил штабофицершу Подточину в колдовстве и объявил ее виновной в пропаже его носа. В письме к Подточиной Ковалев писал: «Поверьте, что история насчет моего носа мне совершенно известна, равно как то, что в этом Вы есть главные участницы... Внезапное его отделение с своего места, побег и маскирование, то под видом одного чиновника, то, наконец, в собственном виде, есть больше ничего, как следствие волхований... Я с своей стороны почитаю долгом Вас предуведомить: если упоминаемый мною нос не будет сегодня же на своем месте, то я принужден буду прибегнуть... к покровительству законов». В ответ на это обращение Подточина написала: «Предуведомляю Вас, что я чиновника, о котором упоминаете Вы, никогда не принимала у себя в доме... Вы упоминаете еще о носе. Если Вы разумеете

под сим, что будто бы я хотела оставить Вас с носом, то есть дать Вам формальный отказ, то меня удивляет...»1.

Гоголь тонко использует в этой повести различные значения слова нос и сочетания с этим словом. Ковалев пишет о своем

1 Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1959. С. 65.

собственном носе, жалуясь, что он действительно остался без носа. Штаб-офицерша, однако, предполагает, что остаться без носа можно только в переносном смысле, а не буквально. Поэтому выражение остаться без носа связывается в ее сознании с существующим в русском языке идиоматическим (устойчивым) сочетанием остаться с носом. Переносное значение остаться без носа возникает под пером Подточиной по аналогии с действительно существующим переносным остаться с носом и кажется ей единственно возможным. Она не может предположить, что невероятные приключения майора Ковалева превращают выражение остаться без носа в буквальное, придают ему прямой, непереносный смысл. Штаб-офицерша продолжает толковать это выражение фигурально, в результате чего переписывающиеся стороны никак не могут понять друг друга: майор Ковалев скорбит о действительно потерянном носе, а Подточина старается обнаружить в этом выражении какой-то скрытый фигуральный смысл. Сталкивая разные значения и употребления слова, писатель достигает большой выразительности. Мир действительных и фантастических приключений этой повести как бы отражается в различных значениях слова нос, причем реальные, «естественные» события подсказывают фигуральное толкование выражения: остался без носа (аналогия остался с носом), тогда как фантазия автора допускает и другое, буквальное осмысление выражения: майор Ковалев в этом фантастическом плане повести действительно остается без носа. Следовательно, самый замысел повести, ее сложный идейный смысл обусловил и известную пестроту различных значений и употреблений слова нос.

Переносные употребления слов в языке художественной литературы самым тесным образом связаны со всей системой образности художественной литературы. Слово нос может и не иметь такого количества переносных употреблений в общенародном языке, какое оно приобретает в повести Гоголя, хотя эти переносные употребления в повести сами опираются на общенародные значения слова, вырастают из этих последних. Следовательно, отличие некоторых фигуральных употреблений слова в языке художественной литературы от переносных значений в общенародном языке заключается в том, что первые могут быть индивидуальными, тогда как вторые свойственны языку вообще. Связь же между ними определяется тем, что фигуральные употребления в языке художественной литературы вырастают из фигуральных значений слов общенародного языка и были бы немыслимы без этих последних.

4. Конкретные и абстрактные слова.Буквальные и фигуральные значения слов 47

Писатели иногда умышленно сближают буквальные и переносные значения слова, пользуясь этим в различных художественных целях.

«Они (города), — пишет Достоевский в самом начале введения к “Запискам из мертвого дома”, — обыкновенно весьма достаточно снабжены исправниками, заседателями и всем остальным субалтерным чином. Вообще в Сибири, несмотря на холод, служить чрезвычайно тепло»1. Фигуральное осмысление наречия тепло здесь контрастирует с буквальным значением существительного холод. Это тепло сразу заставляет насторожиться читателя: служить чрезвычайно тепло — «иметь тепленькое место (местечко)», «выгодное», «доходное».

«Гойе нравилось, — сообщает Л. Фейхтвангер, — что нарисованное им имеет двоякий смысл. Улыбаясь, смотрел он на дымящиеся факелы, ибо испанское слово humear — “дымиться” означает также “чваниться”, “важничать”»2. Рисунок великого испанского художника Гойи, о котором рассказывает Фейхтвангер, изображает сатира, сидящего на земном шаре. Тут же нарисован человек, держащий на вытянутой руке другого человека — в парадном мундире, со множеством орденов и горящим париком. Испанский глагол humear выступает и в своем буквальном значении «дымиться» и в фигуральном — «важничать», передавая тем самым идею художника, осуждающего чванство. Взаимодействие фигурального значения глагола с его буквальным значением соответствует многоплановому замыслу рисунка. Если в предшествующем примере фигуральное значение одного слова сталкивалось с буквальным значением другого, то во фразе Фейхтвангера столкновение и взаимодействие буквального и переносного происходит в пределах одного слова.

К аналогичному взаимодействию буквальных и фигуральных значений слова в многообразных художественных целях прибегали разные писатели, в частности и в особенности Шекспир.

В самом начале «Гамлета» (I, 1) стоящий на часах Франциско обращается к подходящему в темноте Бернардо: «Стой и объяви себя» (stand, and unfold yourself). Но английское unfold yourself имеет не только переносное значение (объяви себя — «назови себя»), но и прямое («открой себя», «сообщи, друг ты или враг»). Когда умирающий король Иоанн («Король Джон», V, 7) говорит: «Я прошу холодного утешения» (I beg cold comfort), то «это

1 Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. М., 1956. С. 389.

2Фейхтвангер Л. Гойя, или Тяжкий путь познания / Пер. с нем. М., 1955.

С.473.

значит, во-первых, что король просит небольшого, хотя бы равнодушного участия к его страданиям; во-вторых, что он физически жаждет холода, так как внутренности его горят от принятого яда»1. Фигуральное и буквальное (прямое) значения прилагательного cold («равнодушный» и «холодный») сталкиваются, образуя сложное переплетение.

Замечательный фильм Чарли Чаплина «Огни большого города» оканчивается тем, что героиня фильма, слепая красавица, продавщица цветов, прозрела после операции, которую ей сделали на средства, с большим трудом собранные бедным, бескорыстно ее любящим покровителем. И когда девушка впервые увидела своего жалкого и оборванного покровителя, она была изумлена. «Покровитель» же, которого исполняет Чаплин, только с грустью спросил у нее: «Вы теперь видите?», причем видите одновременно приобретает здесь два значения: «Ваши глаза теперь видят» и «Вы видите, какой я несчастный человек».

Если в обычных случаях контекст устраняет полисемию, то в известных условиях художественного контекста полисемия умышленно сохраняется. В этих случаях полисемия осмысляется очень своеобразно и воздействует на воображение читателя или зрителя2.

Переносные значения слова, используемые в языке художественной литературы, в свою очередь являются исторической категорией. То, что кажется красивым в одну историческую эпоху или в одном языке, может оказаться необычным и не принятым в другую историческую эпоху или в другом языке. Так, в языке древнеиндийской поэзии выражение походка слона часто употреблялось фигурально в смысле «мягкая», «величественная походка». Gajagamini — «обладающая походкой слона» — до сих пор считается в индийской поэзии лучшим определением женщины с красивой («плавной») походкой3.

Древнеисландские скальды (поэты) X–XIII вв. часто прибегали к таким переносным смыслам, которые нам кажутся сейчас вычурными и условными. Словосочетание лебедь пота шипа ран означало у скальда X в. «ворона», так как шип ран — это

линно художественного текста: кажется, что в любой фразе сказано гораздо больше, чем непосредственно значится по смыслу слов. Может быть, с этого и начинается искусство» (Щеглов М. Реализм современной драмы // Литературная Москва. Сб. 2. М., 1956. С. 700).

3См.: Баранников А.П. Изобразительные средства индийской поэзии. Л., 1947.

С.46.

4. Конкретные и абстрактные слова.Буквальные и фигуральные значения слов 49

«меч», пот меча — это «кровь», а лебедь крови — это «ворон»1. Подобные переносные значения слова, к тому же осложненные метафорическим употреблением, кажутся теперь натянутыми и неестественными. Поэтому ранее было подчеркнуто, что категория образности в языке художественной литературы является такой же исторической категорией, как и переносные значения общенародного языка, хотя между этими двумя типами переносных значений имеется, как было показано, и глубокое различие.

Не следует, однако, думать, что язык художественной литературы всегда «наполнен» переносными значениями, всегда «пропитан» непрямыми значениями слова. Как ни характерны они для языка художественной литературы, прямые значения слова и в этом случае являются основными, наиболее распространенными. На их основе возникают значения непрямые (переносные). В знаменитом пушкинском:

Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем.

обычно даже не ощущают единственного фигурального значения всего этого стихотворения («любовь угасла»), так как фигуральность оказывается здесь общеязыковой, а все остальные слова выступают в своих прямых значениях.

«Мне не нравилось, — рассказывает Максим Горький о своем отрочестве, — как все они говорят; воспитанный на красивом языке бабушки и деда, я вначале не понимал такие соединения несоединимых слов, как “ужасно смешно”, “до смерти хочу есть”, “страшно весело”; мне казалось, что смешное не может быть ужасным, веселое — не страшно, и все люди едят вплоть до смерти. Я спрашивал их:

—Разве можно так говорить? Они ругались:

—Какой учитель, скажите! Вот — нарвать уши...

Но и “нарвать уши” казалось мне неправильным: нарвать можно травы, цветов, орехов.

Они пыталась доказать мне, что уши тоже можно рвать, но это не убеждало меня, и я с торжеством говорил:

— А, все-таки, уши-то не оторваны!»2.

Итак, есть два типа переносных значений слова: переносные значения общенародного языка и переносные значения (чаще употребления) в языке художественной литературы. Оба

1 См.: Стеблин-Каменский М.И. Исландская литература. Л., 1947. С. 11. 2 Горький М. Соч. Т. XVI. М.; Л., 1933. С. 57.

типа переносных значений возникают на основе прямых значений слова. В свою очередь переносные значения и употребления в языке художественной литературы подчиняются переносным значениям общенародного языка и были бы невозможны без этих последних. Грани между двумя типами переносных значений исторически изменчивы и подвижны. В общенародном языке могут встречаться элементы художественной образности слова, точно так же как в языке художественной литературы часто выступают общеязыковые переносные значения слова. И все же, несмотря на постоянное и всестороннее взаимодействие, между двумя типами переносных значений слова сохраняется отмеченное различие1.

5.Многозначность слова

ипроблема омонимов

Многозначность слова — настолько большая и многоплановая проблема, что самые разнообразные вопросы лексикологии так или иначе оказываются связанными с ней2. В частности, с этой проблемой некоторыми своими сторонами соприкасается

ипроблема омонимии.

1 Трудно согласиться с А.А. Потебней, который неоднократно утверждал, что «в развитии мысли и языка образное выражение древнее безóбразного и

всегда предполагается им» (Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. III. М., 1899. С. 280). В своих тонких и глубоких исследованиях Потебня исходил все же из ошибочного убеждения, широко распространенного в его время, согласно которому древний человек находился во власти «поэтического или мифического мышления». Однако, как бы ни было своеобразно мышление древнего человека, оно так же развивалось в процессе познания реального мира, как и мышление современного человека. Отдельные случаи первичности образных значений слов, разумеется, возможны, но они не дают оснований для общего вывода о первичности образных значений вообще. Ср. специальную работу А.А. Потебни «Мышление поэтическое и мифическое», впоследствии вошедшую в его кн.: Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905. С. 398–530. Из более поздней литературы см.: Леонтьев А.А. Возникновение и первоначальное развитие языка. М., 1963.

2 У разных исследователей лексики нет единства в понимании места полисемии среди других проблем семасиологии. Приведем лишь один пример. Английский семасиолог Ульман, с одной стороны, утверждает, что «полисемия образует стержень семантического анализа» (Ullmann S. The Principles of Semantics. 2 ed. Glasgow, 1959. P. 117), а с другой — отрицает, что среди разных значений слова в определенную историческую эпоху и в определенном языке имеются основное или основные значения (Ullmann S. Précis de sémantique française. Bern, 1952. P. 139). Это отрицание делает неясным вопрос о том, вокруг какого же именно центра группируются различные значения многозначного слова, что соединяет их.

Омонимы — это слова, одинаковые по звучанию, но разные по своему значению. На первых порах может показаться, что разные по значению слова никак не могут иметь отношения к полисемии, которая группирует соприкасающиеся значения в пределах одного слова. При более же пристальном рассмотрении оказывается, что сами омонимы в ряде случаев возникают из полисемии, подвергшейся процессу разрушения.

Но омонимы могут возникнуть и в результате случайных звуковых совпадений. Ключ, которым отпирают дверь, и ключ — «родник» не имеют между собой ничего общего. Град — «город» и град — «явление природы», коса — «прическа» и коса — «земледельческое орудие» — все это слова, различающиеся современным значением и происхождением, но случайно совпавшие в своем звучании. Такие звуковые (фонетические) совпадения совершенно различных слов происходят потому, что в любом языке количество звуков сравнительно ограниченно, тогда как слов бесконечно много. К тому же количество слов в языке непрерывно и постоянно увеличивается. Поэтому своеобразные «встречи», звуковые совпадения различных слов неизбежны, они наблюдаются в самых различных языках.

Омонимы могут быть разных типов. Ключ от замка и ключ — родник принадлежат к одной и той же части речи (имя существительное), тогда как три — числительное и три — повелительная форма от глагола тереть уже не имеют этого непосредственного грамматического соприкосновения между собой, принадлежат к разным частям речи. В этом последнем случае звуковое или графическое совпадение настолько условно, что ни у кого не возникает даже мысли о возможности смысловой связи между омонимами этой группы — омофонами, омографами. Грамматическая неоднородность подобных омонимов помогает понять и их лексическую обособленность, смысловую независимость, тогда как грамматическая однородность омонимов первого типа (принадлежащих к одной и той же части речи) иногда заставляет, как увидим, искать смысловую связь между словами, хотя в действительности этой связи часто не оказывается и в этом случае. Омонимы первого типа обычно называют лексическими (ключ и ключ), омонимы второго типа — морфологическими (три и три).

Как лексические, так и морфологические омонимы постоянно встречаются в самых разнообразных языках. Говорят об омонимии грамматических форм (например, омофоны, омографы: тучи — именительный падеж мн. числа и тучи — родительный