0470486_EC709_orwell_george_1984

Comrade Tillotson was still crouching

товарищ

Тиллотсон

по-прежнему

secretively over his speakwrite. He raised

таинственно бормотал, прильнув к

his head for a moment: again the hostile

микрофону. Он поднял голову, опять

spectacle-flash. Winston wondered whether

враждебно сверкнули очки. Не той же ли

Comrade Tillotson was engaged on the

задачей занят Тиллотсон? -- подумал

same job as himself. It was perfectly

Уинстон. Очень может быть. Такую

possible. So tricky a piece of work would

тонкую работу ни за что не доверили бы

never be entrusted to a single person: on

одному исполнителю: с другой стороны,

the other hand, to turn it over to a

поручить ее комиссии значит открыто

committee would be to admit openly that

признать,

что

происходит

an act of fabrication was taking place. Very

фальсификация. Возможно, не меньше

likely as many as a dozen people were now

десятка

работников трудились

сейчас

working away on rival versions of what Big

над собственными версиями того, что

Brother had actually said. And presently

сказал на самом деле Старший Брат.

some master brain in the Inner Party would

Потом какой-то начальственный ум во

select this version or that, would re-edit it

внутренней партии выберет одну версию,

and set in motion the complex processes of

отредактирует ее, приведет в действие

cross-referencing that would be required,

сложный механизм перекрестных ссылок,

and then the chosen lie would pass into the

после чего избранная ложь будет сдана

permanent records and become truth.

на постоянное хранение и сделается

правдой.

Winston did not know why Withers had

Уинстон не знал, за что попал в

been disgraced. Perhaps it was for

немилость Уидерс. Может быть, за

corruption or incompetence. Perhaps Big

разложение или за плохую работу. Может

Brother was merely getting rid of a too-

быть, Старший Брат решил избавиться от

popular subordinate. Perhaps Withers or

подчиненного, который стал слишком

someone close to him had been suspected

популярен. Может быть, Уидерс или кто-

of heretical tendencies. Or perhaps -- what

нибудь из его окружения заподозрен в

was likeliest of all -- the thing had simply

уклоне. А может быть -- и вероятнее

happened

because

purges

and

всего, -- случилось это просто потому, что

vaporizations were a necessary part of the

чистки и распыления были необходимой

mechanics of government. The only real

частью

государственной

механики.

clue lay in the words “refs unpersons”,

Единственный определенный

намек

which indicated that Withers was already

содержался в словах «упомянуты нелица»

dead. You could not invariably assume this

-- это означало, что Уидерса уже нет в

to be the case when people were arrested.

живых. Даже арест человека не всегда

Sometimes they were released and allowed

означал смерть. Иногда его выпускали, и

to remain at liberty for as much as a year

до казни он год или два гулял на свободе.

or two years before being executed. Very

А случалось и так, что человек, которого

occasionally some person whom you had

давно считали мертвым, появлялся,

believed dead long since would make a

словно призрак, на открытом процессе и

ghostly reappearance at some public trial

давал показания против сотен людей,

where he would implicate hundreds of

прежде чем исчезнуть -- на этот раз

others by his testimony before vanishing,

окончательно. Но Уидерс уже был

this time for ever. Withers, however, was

нелицом. Он не существовал; он никогда

already an unperson. He did not exist: he

не существовал. Уинстон решил, что

had never existed. Winston decided that it

просто

изменить

направление

речи

would not be enough simply to reverse the

Старшего Брата мало. Пусть он скажет о

tendency of Big Brother’s speech. It was

чем-то, совершенно несвязанном с

better to make it deal with something

первоначальной темой.

totally unconnected with its original

subject.

He might turn the speech into the usual

Уинстон мог превратить речь в типовое

denunciation of traitors and thought-

разоблачение

предателей

и

criminals, but that was a little too obvious,

мыслепреступников -- но это слишком

while to invent a victory

at the

front, or

прозрачно, а

если

изобрести победу на

some triumph of over-production in the

фронте

или

триумфальное

Ninth Three-Year Plan, might complicate

перевыполнение трехлетнего плана, то

the records too much. What was needed

чересчур

усложнится

документация.

was a piece of pure fantasy. Suddenly there

Чистая фантазия -- вот что подойдет

sprang into his mind, ready made as it

лучше всего. И вдруг в голове у него

were, the image of a certain Comrade

возник -- можно сказать, готовеньким --

Ogilvy, who had recently died in battle, in

образ товарища Огилви, недавно

heroic circumstances. There were occasions

павшего в бою смертью храбрых. Бывали

when Big Brother devoted his Order for the

случаи, когда Старший Брат

посвящал

Day to commemorating some humble,

«наказ» памяти какого-нибудь скромного

rank-and-file Party member whose life and

рядового партийца, чью жизнь и смерть

death he held up as an example worthy to

он

приводил

как

пример

для

be followed. Today he should commemorate

подражания. Сегодня он посвятит речь

Comrade Ogilvy. It was true that there was

памяти товарища Огилви. Правда, такого

no such person as Comrade Ogilvy, but a

товарища на свете не было, но несколько

few lines of print and a couple of faked

печатных строк и одна-две поддельные

photographs would soon bring him into

фотографии вызовут его к жизни.

existence.

Winston thought for a moment, then pulled

Уинстон на минуту задумался, потом

the speakwrite towards him and began

подтянул к себе речепис и начал

dictating in Big Brother’s familiar style: a

диктовать в привычном стиле Старшего

style at once military and pedantic, and,

Брата:

стиль

этот,

военный

и

because of a trick of asking questions and

одновременно педантический,

благодаря

then promptly answering them (“What

постоянному приему -- задавать вопросы

lessons do we learn from this fact,

и тут же на них отвечать («Какие уроки

comrades? The lesson -- which is also one

мы извлекаем отсюда, товарищи? Уроки -

of the fundamental principles of Ingsoc --

-

а

они

являются

также

that,” etc., etc.), easy to imitate.

основополагающими

принципами

ангсоца -- состоят в том...» -- и т.д. и т.п.)

-- легко поддавался имитации.

At the age of three Comrade Ogilvy had

В трехлетнем возрасте товарищ Огилви

refused all toys except a drum, a sub-

отказался от всех игрушек, кроме

machine gun, and a model helicopter. At

барабана, автомата и вертолета. Шести

six -- a year early, by a special relaxation of

лет -- в виде особого исключения -- был

the rules -- he had joined the Spies, at nine

принят в разведчики; в девять стал

he had been a troop leader. At eleven he

командиром отряда. Одиннадцати лет от

had denounced his uncle to the Thought

роду, услышав дядин разговор, уловил в

Police after overhearing a conversation

нем преступные идеи и сообщил об этом

which appeared to him to have criminal

в полицию мыслей. В семнадцать стал

tendencies. At seventeen he had been a

районным руководителем Молодежного

district organizer of the Junior Anti-Sex

антиполового союза. В девятнадцать

League. At nine teen he had designed a

изобрел гранату, которая была принята

hand-grenade which had been adopted by

на вооружение министерством мира и на

the Ministry of Peace and which, at its first

первом испытании уничтожила взрывом

trial, had killed thirty-one Eurasian

тридцать

одного

евразийского

prisoners in one burst. At twenty-three he

военнопленного.

Двадцатитрехлетним

had perished in action. Pursued by enemy

погиб на войне. Летя над Индийским

jet planes while flying over the Indian

океаном с важными донесениями, был

Ocean with important despatches, he had

атакован

вражескими

истребителями,

weighted his body with his machine gun

привязал к телу пулемет, как грузило,

and leapt out of the helicopter into deep

выпрыгнул из вертолета и вместе с

water, despatches and all -- an end, said

донесениями и прочим ушел на дно;

Big Brother, which it was impossible to

такой кончине, сказал Старший Брат,

contemplate without feelings of envy. Big

можно только завидовать. Старший Брат

Brother added a few remarks on the purity

подчеркнул, что вся жизнь товарища

and single-mindedness of Comrade Ogilvy’s

Огилви

была

отмечена

чистотой

и

life. He was a total abstainer and a

целеустремленностью.

Товарищ Огилви

nonsmoker, had no recreations except a

не пил и не курил, не знал иных

daily hour in the gymnasium, and had

развлечений, кроме ежедневной часовой

taken a vow of celibacy, believing marriage

тренировки в гимнастическом зале;

and the care of a family to be incompatible

считая, что женитьба и семейные заботы

with a twenty-four-hour-a-day devotion to

несовместимы

с

круглосуточным

duty. He had no subjects of conversation

служением долгу, он дал обет безбрачия.

except the principles of Ingsoc, and no aim

Он не знал иной темы для разговора,

in life except the defeat of the Eurasian

кроме принципов ангсоца, иной цели в

enemy and the hunting-down of spies,

жизни, кроме разгрома евразийских

saboteurs, thoughtcriminals, and traitors

полчищ

и

выявления

шпионов,

generally.

вредителей, мыслепреступников и прочих

изменников.

Winston debated with himself whether to

Уинстон подумал, не наградить ли

award Comrade Ogilvy the Order of

товарища

Огилви

орденом

«За

Conspicuous Merit: in the end he decided

выдающиеся заслуги»; решил все-таки не

against it because of the unnecessary

награждать -- это потребовало бы

cross-referencing that it would entail.

лишних перекрестных ссылок.

Once again he glanced at his rival in the

Он еще раз взглянул на соперника

opposite cubicle. Something seemed to tell

напротив.

Непонятно,

почему

он

him with certainty that Tillotson was busy

догадался, что Тиллотсон занят той же

on the same job as himself. There was no

работой. Чью версию примут, узнать

way of knowing whose job would finally be

было невозможно, но он ощутил твердую

adopted, but he felt a profound conviction

уверенность, что версия будет его.

that it would be his own. Comrade Ogilvy,

Товарищ Огилви, которого и в помине не

unimagined an hour ago, was now a fact. It

было час назад, обрел реальность.

struck him as curious that you could create

Уинстону показалось занятным, что

dead men but not living ones. Comrade

создавать можно мертвых, но не живых.

Ogilvy, who had never existed in the

Товарищ Огилви никогда не существовал

present, now existed in the past, and when

в настоящем, а теперь существует в

once the act of forgery was forgotten, he

прошлом -- и, едва сотрутся следы

would exist just as authentically, and upon

подделки, будет существовать так же

the same evidence, as Charlemagne or

доподлинно и неопровержимо, как Карл

Julius Caesar.

Великий и Юлий Цезарь.

V

V

In the low-ceilinged canteen, deep

В столовой с низким потолком, глубоко

underground, the lunch queue jerked

под землей, очередь за обедом

slowly forward. The room was already very

продвигалась толчками. В зале было

full and deafeningly noisy. From the grille

полно народу и стоял оглушительный

at the counter the steam of stew came

шум. От жаркого за прилавком валил пар

pouring forth, with a sour metallic smell

с кислым металлическим запахом, но и

which did not quite overcome the fumes of

он не мог заглушить вездесущий душок

Victory Gin. On the far side of the room

джина

«Победа».

В

конце

зала

there was a small bar, a mere hole in the

располагался маленький бар, попросту

wall, where gin could be bought at ten

дыра в стене, где продавали джин по

cents the large nip.

десять центов за шкалик.

“Just the man I was looking for,” said a

-- Вот кого я искал, -- раздался голос за

voice at Winston’s back.

спиной Уинстона.

a specialist in Newspeak. Indeed, he was

громадном

научном

коллективе,

one of the enormous team of experts now

трудившемся

над

одиннадцатым

engaged in compiling the Eleventh Edition

изданием словаря новояза. Маленький,

of the Newspeak Dictionary. He was a tiny

мельче Уинстона, с темными волосами и

creature, smaller than Winston, with dark

большими

выпуклыми

глазами,

hair and large, protuberant eyes, at once

скорбными

и

насмешливыми

mournful and derisive, which seemed to

одновременно которые будто ощупывали

search your face closely while he was

лицо собеседника.

speaking to you.

“I wanted to ask you whether you’d got any

-- Хотел спросить, нет ли у вас лезвий, --

razor blades,” he said.

сказал он.

“Not one!” said Winston with a sort of guilty

-- Ни одного. -- с виноватой

haste. “I’ve tried all over the place. They

поспешностью ответил Уинстон. -- По

don’t exist any longer.”

всему городу искал. Нигде нет.

Everyone kept asking you for razor blades.

Все спрашивали бритвенные лезвия. На

Actually he had two unused ones which he

самом-то деле у него еще были в запасе

was hoarding up. There had been a famine

две штуки. Лезвий не стало несколько

of them for months past. At any given

месяцев назад. В партийных магазинах

moment there was some necessary article

вечно исчезал то один обиходный товар,

which the Party shops were unable to

то другой. То пуговицы сгинут, то

supply. Sometimes it was buttons,

штопка, то шнурки; а теперь вот --

sometimes it was darning wool, sometimes

лезвия. Достать их можно было тайком --

it was shoelaces; at present it was razor

и то если повезет -- на «свободном»

blades. You could only get hold of them, if

рынке.

at all, by scrounging more or less furtively

on the “free” market.

“I’ve been using the same blade for six

-- Сам полтора месяца одним бреюсь, --

weeks,” he added untruthfully.

солгал он.

The queue gave another jerk forward. As

Очередь

продвинулась

вперед.

they halted he turned and faced Syme

Остановившись, он снова обернулся к

again. Each of them took a greasy metal

Сайму. Оба взяли по сальному

tray from a pile at the end of the counter.

металлическому подносу из стопки.

“Did you go and see the prisoners hanged

-- Ходили вчера смотреть, как вешают

yesterday?” said Syme.

пленных? -- спросил Сайм.

“I was working,” said Winston indifferently.

-- Работал, -- безразлично ответил

“I shall see it on the flicks, I suppose.”

Уинстон. -- В кино, наверно, увижу.

“A very inadequate substitute,” said Syme.

-- Весьма неравноценная замена, --

сказал Сайм.

His mocking eyes roved over Winston’s face.

Его насмешливый взгляд рыскал по лицу

“I know you,” the eyes seemed to say, “I see

Уинстона. «Знаем вас, -- говорил этот

through you. I know very well why you

взгляд. -- Насквозь тебя вижу, отлично

didn’t go to see those prisoners hanged.”

знаю, почему не пошел смотреть на казнь

пленных».

In an intellectual way, Syme was

Интеллектуал

Сайм

был остервенело

venomously orthodox. He would talk with a

правоверен.

С

неприятным

disagreeable gloating satisfaction of

сладострастием он говорил об атаках

helicopter raids on enemy villages, and

вертолетов на вражеские деревни, о

trials and confessions of thought-criminals,

процессах

и

признаниях

the executions in the cellars of the Ministry

мыслепреступников, о казнях в подвалах

of Love. Talking to him was largely a matter

министерства любви. В разговорах

of getting him away from such subjects and

приходилось отвлекать его от этих тем и

entangling him, if possible, in the

наводить -- когда удавалось -- на

technicalities of Newspeak, on which he

проблемы новояза, о которых он

was authoritative and interesting. Winston

рассуждал интересно и со знанием дела.

turned his head a little aside to avoid the

Уинстон чуть отвернул лицо от

scrutiny of the large dark eyes.

испытующего взгляда

больших

черных

глаз.

“It was a good hanging,” said Syme

-- Красивая получилась казнь, --

reminiscently. “I think it spoils it when they

мечтательно промолвил Сайм. -- Когда им

tie their feet together. I like to see them

связывают ноги, по-моему, это только

kicking. And above all, at the end, the

портит картину. Люблю, когда они

tongue sticking right out, and blue -- a

брыкаются. Но лучше всего конец, когда

quite bright blue. That’s the detail that

вываливается синий язык... я бы сказал,

appeals to me.”

ярко-синий. Эта деталь мне особенно

мила.

“Nex’, please!” yelled the white-aproned

-- След'щий! -- крикнула прола в белом

prole with the ladle.

фартуке, с половником в руке.

Winston and Syme pushed their trays

Уинстон и Сайм сунули свои подносы.

beneath the grille. On to each was dumped

Обоим выкинули стандартный обед:

swiftly the regulation lunch -- a metal

жестяную миску с розовато-серым

pannikin of pinkish-grey stew, a hunk of

жарким, кусок хлеба, кубик сыра,

bread, a cube of cheese, a mug of milkless

кружку черного кофе «Победа» и одну

Victory Coffee, and one saccharine tablet.

таблетку сахарина.

“There’s a table over there, under that

-- Есть столик, вон под тем телекраном, --

telescreen,” said Syme. “Let’s pick up a gin

сказал Сайм. -- По дороге возьмем

on the way.”

джину.

The gin was served out to them in

Джин им дали в фаянсовых кружках без

handleless china mugs. They threaded their

ручек. Они пробрались через людный зал

way across the crowded room and

и разгрузили подносы на металлический

unpacked their trays on to the metal-

столик; на углу кто-то разлил соус:

topped table, on one corner of which

грязная жижа напоминала рвоту.

someone had left a pool of stew, a filthy

Уинстон взял свой джин, секунду

liquid mess that had the appearance of

помешкал, собираясь с духом, и залпом

vomit. Winston took up his mug of gin,

выпил маслянистую жидкость. Потом

paused for an instant to collect his nerve,

сморгнул слезы -- и вдруг почувствовал,

and gulped the oily-tasting stuff down.

что голоден. Он стал заглатывать жаркое

When he had winked the tears out of his

полными

ложками;

в

похлебке

eyes he suddenly discovered that he was

попадались розовые рыхлые кубики --

hungry. He began swallowing spoonfuls of

возможно, мясной продукт. Оба молчали,

the stew, which, in among its general

пока не опорожнили миски. За столиком

sloppiness, had cubes of spongy pinkish

сзади и слева от Уинстона кто-то без

stuff which was probably a preparation of

умолку тараторил -- резкая торопливая

meat. Neither of them spoke again till they

речь, похожая на утиное кряканье,

had emptied their pannikins. From the

пробивалась сквозь общий гомон.

table at Winston’s left, a little behind his

back, someone was talking rapidly and

continuously, a harsh gabble almost like

the quacking of a duck, which pierced the

general uproar of the room.

“How is the Dictionary getting on?” said

-- Как подвигается словарь? -- Из-за

Winston, raising his voice to overcome the

шума Уинстон тоже повысил голос.

noise.

“Slowly,” said Syme. “I’m on the adjectives.

-- Медленно, -- ответил Сайм. -- Сижу над

It’s fascinating.”

прилагательными. Очарование.

He had brightened up immediately at the

Заговорив о новоязе, Сайм сразу

mention of Newspeak. He pushed his

взбодрился. Отодвинул миску, хрупкой

pannikin aside, took up his hunk of bread

рукой взял хлеб, в другую -- кубик сыра

in one delicate hand and his cheese in the

и, чтобы не кричать, подался к Уинстону.

other, and leaned across the table so as to

be able to speak without shouting.

“The Eleventh Edition is the definitive

--

Одиннадцатое

издание

--

edition,” he said. “We’re getting the

окончательное издание. Мы придаем

language into its final shape -- the shape

языку завершенный вид -- в этом виде он

it’s going to have when nobody speaks

сохранится, когда ни на чем другом не

anything else. When we’ve finished with it,

будут говорить. Когда мы закончим,

people like you will have to learn it all over

людям вроде вас придется изучать его

again. You think, I dare say, that our chief

сызнова. Вы, вероятно, полагаете, что

job is inventing new words. But not a bit of

главная наша работа -- придумывать

it! We’re destroying words -- scores of them,

новые слова. Ничуть не бывало. Мы

hundreds of them, every day. We’re cutting

уничтожаем слова -- десятками, сотнями

the language down to the bone. The

ежедневно. Если угодно, оставляем от

Eleventh Edition won’t contain a single

языка скелет. В две тысячи пятидесятом

word that will become obsolete before the

году ни одно слово, включенное в

year 2050.”

одиннадцатое

издание,

не

будет

устаревшим.

“It’s a beautiful thing, the destruction of

-- Это прекрасно -- уничтожать слова.

words. Of course the great wastage is in the

Главный мусор скопился, конечно в

verbs and adjectives, but there are

глаголах и прилагательных, но и среди

hundreds of nouns that can be got rid of as

существительных -- сотни и сотни

well. It isn’t only the synonyms; there are

лишних. Не только синонимов; есть ведь

also the antonyms. After all, what

и антонимы. Ну скажите, для чего нужно

justification is there for a word which is

слово,

которое

есть

полная

simply the opposite of some other word? A

противоположность другому? Слово само

word contains its opposite in itself. Take

содержит

свою

противоположность.

‘good’, for instance. If you have a word like

Возьмем, например, «голод». Если есть

‘good’, what need is there for a word like

слово

«голод»,

зачем вам

«сытость»?

‘bad’? ‘Ungood’ will do just as well -- better,

«Неголод» ничем не хуже, даже лучше,

because it’s an exact opposite, which the

потому

что

оно

--

прямая

other is not. Or again, if you want a

противоположность, а «сытость» -- нет.

stronger version of ‘good’, what sense is

Или оттенки и степени прилагательных.

there in having a whole string of vague

«Хороший»

--

для

кого

хороший? А

useless words like ‘excellent’ and ‘splendid’

«плюсовой» исключает субъективность.

and all the rest of them? ‘Plusgood’ covers

Опять же, если вам нужно что-то сильнее

the meaning, or ‘doubleplusgood’ if you

«плюсового», какой смысл иметь целый

want something stronger still. Of course we

набор расплывчатых бесполезных слов --

use those forms already. but in the final

«великолепный», «отличный» и так далее?

version of Newspeak there’ll be nothing

«Плюс плюсовой» охватывает те же

else. In the end the whole notion of

значения, а если нужно еще сильнее --

goodness and badness will be covered by

«плюсплюс плюсовой». Конечно, мы и

only six words -- in reality, only one word.

сейчас уже пользуемся этими формами,

Don’t you see the beauty of that, Winston?

но в окончательном варианте новояза

It was B.B.’s idea originally, of course,” he

других просто не останется. В итоге все

added as an afterthought.

понятия плохого и хорошего будут

описываться только шестью словами, а

по сути, двумя. Вы чувствуете, какая

стройность, Уинстон? Идея, разумеется,

принадлежит Старшему Брату, --

спохватившись, добавил он.

A sort of vapid eagerness flitted across

При

имени

Старшего

Брата лицо

Winston’s face at the mention of Big

Уинстона вяло изобразило пыл. Сайму его

Brother. Nevertheless Syme immediately

энтузиазм показался неубедительным.

detected a certain lack of enthusiasm.

“You haven’t a real appreciation of

-- Вы не цените новояз по достоинству, --

Newspeak, Winston,” he said almost sadly.

заметил он как бы с печалью. -- Пишете

“Even when you write it you’re still thinking

на нем, а думаете все равно на староязе.

in Oldspeak. I’ve read some of those pieces

Мне попадались

ваши материалы

в

that you write in the Times occasionally.

«Таймс». В душе вы верны староязу со

They’re good enough, but they’re

всей его расплывчатостью и ненужными

translations. In your heart you’d prefer to

оттенками значений. Вам не открылась

stick to Oldspeak, with all its vagueness

красота уничтожения слов. Знаете ли вы,

and its useless shades of meaning. You

что новояз -- единственный на свете

don’t grasp the beauty of the destruction of

язык, чей словарь с каждым годом

words. Do you know that Newspeak is the

сокращается?

only language in the world whose

vocabulary gets smaller every year?”

Winston did know that, of course. He

Этого Уинстон, конечно, не знал. Он

smiled, sympathetically he hoped, not

улыбнулся, насколько мог сочувственно,

trusting himself to speak. Syme bit off

не решаясь раскрыть рот. Сайм откусил

another fragment of the dark-coloured

еще от черного ломтя, наскоро прожевал

bread, chewed it briefly, and went on:

и заговорил снова,

“Don’t you see that the whole aim of

-- Неужели вам непонятно, что задача

Newspeak is to narrow the range of

новояза -- сузить горизонты мысли? В

thought? In the end we shall make

конце

концов

мы

сделаем

thoughtcrime literally impossible, because

мыслепреступление

попросту

there will be no words in which to express

невозможным -- для него не останется

it. Every concept that can ever be needed,

слов. Каждое необходимое понятие будет

will be expressed by exactly one word, with

выражаться

одним-единственным

its meaning rigidly defined and all its

словом, значение слова будет строго

subsidiary meanings rubbed out and

определено, а побочные значения

forgotten. Already, in the Eleventh Edition,

упразднены и забыты. В одиннадцатом

we’re not far from that point. But the

издании, мы уже на подходе к этой цели.

process will still be continuing long after

Но процесс будет продолжаться и тогда,

you and I are dead. Every year fewer and

когда нас с вами не будет на свете. С

fewer words, and the range of

каждым годом все меньше и меньше

consciousness always a little smaller. Even

слов, все yже и yже границы мысли.

now, of course, there’s no reason or excuse

Разумеется,

и

теперь

для

for committing thoughtcrime. It’s merely a

мыслепреступления нет ни оправданий,

question of self-discipline, reality-control.

ни причин. Это только вопрос

But in the end there won’t be any need

самодисциплины,

управления

even for that. The Revolution will be

реальностью. Но в конце концов и в них

complete when the language is perfect.

нужда отпадет. Революция завершится

Newspeak is Ingsoc and Ingsoc is

тогда, когда язык станет совершенным.

Newspeak,” he added with a sort of

Новояз -- это ангсоц, ангсоц -- это

mystical satisfaction. “Has it ever occurred

новояз, -- проговорил он с какой-то

to you, Winston, that by the year 2050, at

религиозной

умиротворенностью.

--

the very latest, not a single human being

Приходило ли вам в голову, Уинстон, что

will be alive who could understand such a

к две тысячи пятидесятому году, а то и

conversation as we are having now?”

раньше, на земле не останется человека,

который смог бы понять наш с вами

разговор?

“Except--” began Winston doubtfully, and

-- Кроме... -- с сомнением начал Уинстон

he stopped.

и осекся.

It had been on the tip of his tongue to say

У него чуть не сорвалось с языка: «кроме

“Except the proles,” but he checked

пролов», но он сдержался, не будучи

himself, not feeling fully certain that this

уверен

в

дозволительности

этого

“The proles are not human beings,” he said

-- Пролы -- не люди, -- небрежно

carelessly. “By 2050 -- earlier, probably --

парировал он. -- К две тысячи

all real knowledge of Oldspeak will have

пятидесятому году, если не раньше, по-

disappeared. The whole literature of the

настоящему владеть староязом не будет

past will have been destroyed. Chaucer,

никто. Вся литература прошлого будет

Shakespeare, Milton, Byron -- they’ll exist

уничтожена. Чосер, Шекспир, Мильтон,

only in Newspeak versions, not merely

Байрон останутся только в новоязовском

changed into something different, but

варианте, превращенные не просто в

actually

changed

into

something

нечто

иное,

а

в

собственную

contradictory of what they used to be. Even

противоположность.

Даже

партийная

the literature of the Party will change. Even

литература станет иной. Даже лозунги

the slogans will change. How could you

изменятся.

Откуда

взяться лозунгу

have a slogan like ‘freedom is slavery’ when

«Свобода -- это рабство», если упразднено

the concept of freedom has been abolished?

само понятие свободы? Атмосфера

The whole climate of thought will be

мышления станет иной. Мышления в

different. In fact there will be no thought,

нашем современном значении вообще не

as we understand it now. Orthodoxy means

будет. Правоверный не мыслит -- не

not thinking -- not needing to think.

нуждается в мышлении. Правоверность -

Orthodoxy is unconsciousness.”

- состояние бессознательное.

One of these days, thought Winston with

В один прекрасный день, внезапно

sudden deep conviction, Syme will be

решил Уинстон, Сайма распылят.

vaporized. He is too intelligent. He sees too

Слишком умен. Слишком глубоко

clearly and speaks too plainly. The Party

смотрит и слишком ясно выражается.

does not like such people. One day he will

Партия таких не любит. Однажды он

disappear. It is written in his face.

исчезнет. У него это на лице написано.

Winston had finished his bread and cheese.

Уинстон доел свой хлеб и сыр. Чуть

He turned a little sideways in his chair to

повернулся на стуле, чтобы взять кружку

drink his mug of coffee. At the table on his

с кофе. За столиком слева немилосердно

left the man with the strident voice was still

продолжал

свои

разглагольствования

talking remorselessly away. A young

мужчина со скрипучим голосом. Молодая

woman who was perhaps his secretary, and

женщина -- возможно, секретарша --

who was sitting with her back to Winston,

внимала ему и радостно соглашалась с

was listening to him and seemed to be

каждым словом. Время от времени до

eagerly agreeing with everything that he

Уинстона долетал ее молодой и довольно

said. From time to time Winston caught

глупый голос, фразы вроде «Как это

some such remark as “I think you’re so

верно!» Мужчина не умолкал ни на

right, I do so agree with you”, uttered in a

мгновение -- даже когда говорила она.

youthful and rather silly feminine voice.

Уинстон встречал его в министерстве и

But the other voice never stopped for an

знал, что он занимает какую-то важную

instant, even when the girl was speaking.

должность в отделе литературы. Это был

Winston knew the man by sight, though he

человек лет тридцати, с мускулистой

knew no more about him than that he held

шеей и большим подвижным ртом. Он

some important post in the Fiction

слегка откинул голову, и в таком ракурсе

Department. He was a man of about thirty,

Уинстон видел вместо его глаз пустые

with a muscular throat and a large, mobile

блики света, отраженного очками.

mouth. His head was thrown back a little,

Жутковато делалось оттого, что в

and because of the angle at which he was

хлеставшем изо рта потоке звуков

sitting, his spectacles caught the light and

невозможно было поймать ни одного

presented to Winston two blank discs

слова. Только раз Уинстон расслышал

instead of eyes. What was slightly horrible,

обрывок фразы: «полная и окончательная

was that from the stream of sound that

ликвидация

голдстейновщины»

--

poured out of his mouth it was almost

обрывок выскочил целиком, как отлитая

impossible

to distinguish a

single word.

строка в линотипе. В остальном это был

Just once Winston caught a phrase --

сплошной шум -- кря-кря-кря. Речь

“complete and final elimination of

нельзя было разобрать, но общий

Goldsteinism” -- jerked out very rapidly

характер ее не вызывал ни каких

and, as it seemed, all in one piece, like a

сомнений. Метал ли он громы против

line of type cast solid. For the rest it was

Голдстейна и требовал более суровых мер

just a noise, a quack-quack-quacking. And

против мыслепреступников и вредителей,

yet, though you could not actually hear

возмущался

ли зверствами

евразийской

what the man was saying, you could not be

военщины, восхвалял ли Старшего Брата

in any doubt about its general nature. He

и героев Малабарского фронта --

might be denouncing Goldstein and

значения не имело. В любом случае

demanding sterner measures against

каждое его слово было -- чистая

thought-criminals and saboteurs, he might

правоверность, чистый ангсоц. Глядя на

be fulminating against the atrocities of the

хлопавшее ртом безглазое лицо, Уинстон

Eurasian army, he might be praising Big

испытывал странное чувство, что перед

Brother or the heroes on the Malabar front

ним неживой человек, а манекен. Не в

-- it made no difference. Whatever it was,

человеческом мозгу рождалась эта речь --

you could be certain that every word of it

в гортани. Извержение состояло из слов,

was pure orthodoxy, pure Ingsoc. As he

но не было речью в подлинном смысле,

watched the eyeless face with the jaw

это был шум, производимый в

moving rapidly up and down, Winston had

бессознательном

состоянии,

утиное

a curious feeling that this was not a real

кряканье.

human being but some kind of dummy. It

was not the man’s brain that was speaking,

it was his larynx. The stuff that was coming

out of him consisted of words, but it was

not speech in the true sense: it was a noise

uttered in unconsciousness, like the

quacking of a duck.

Syme had fallen silent for a moment, and

Сайм умолк и черенком ложки рисовал в

with the handle of his spoon was tracing

лужице соуса. Кряканье за соседним

patterns in the puddle of stew. The voice

столом

продолжалось

с

прежней

from the other table quacked rapidly on,

быстротой, легко различимое в общем

easily audible in spite of the surrounding

гуле.

din.

“There is a word in Newspeak,” said Syme,

-- В новоязе есть слово, -- сказал Сайм, --

“I don’t know whether you know it:

Не знаю, известно ли оно вам: «речекряк»

duckspeak, to quack like a duck. It is one

-- крякающий по-утиному. Одно из тех

of those interesting words that have two

интересных слов, у которых два

contradictory meanings. Applied to an

противоположных

значения.

В

opponent, it is abuse, applied to someone

применении

к

противнику

это

you agree with, it is praise.”

ругательство; в применении к тому, с кем

вы согласны, -- похвала.

Unquestionably Syme will be vaporized,

Сайма несомненно распылят, снова

Winston thought again. He thought it with

подумал Уинстон. Подумал с грустью,

a kind of sadness, although well knowing

хотя отлично знал, что Сайм презирает

that Syme despised him and slightly

его и не слишком любит и вполне может

disliked him, and was fully capable of

объявить его мыслепреступником, если

denouncing him as a thought-criminal if he

найдет для этого основания. Чуть-чуть

saw any reason for doing so. There was

что-то не так с Саймом. Чего-то ему не

something subtly wrong with Syme. There

хватает:

осмотрительности,

was something that he lacked: discretion,

отстраненности,

некоей

спасительной

aloofness, a sort of saving stupidity. You

глупости.

Нельзя

сказать,

что

could not say that he was unorthodox. He

неправоверен. Он верит в принципы

believed in the principles of Ingsoc, he

ангсоца, чтит Старшего Врата, он

venerated Big Brother, he rejoiced over

радуется

победам,

ненавидит

victories, he hated heretics, not merely with

мыслепреступников не только искренне,

sincerity but with a sort of restless zeal, an

но рьяно и неутомимо, причем

up-to-dateness of information, which the

располагая

самыми

последними

ordinary Party member did not approach.

сведениями, не нужными рядовому

Yet a faint air of disreputability always

партийцу. Но всегда от него шел какой-то

clung to him. He said things that would

малопочтенный душок. Он говорил то, о

have been better unsaid, he had read too

чем говорить не стоило, он прочел

many books, he frequented the Chestnut

слишком много книжек, он наведывался

Tree Café, haunt of painters and

в кафе «Под каштаном», которое

musicians. There was no law, not even an

облюбовали художники и музыканты.

unwritten law, against frequenting the

Запрета, даже неписаного запрета, на

Chestnut Tree Café, yet the place was

посещение этого кафе не было, но над

somehow ill-omened. The old, discredited

ним тяготело что-то зловещее. Когда-то

leaders of the Party had been used to

там собирались отставные, потерявшие

gather there before they were finally

доверие партийные вожди (потом их

purged. Goldstein himself, it was said, had

убрали окончательно). По слухам, бывал

sometimes been seen there, years and

там сколько-то лет или десятилетий назад

decades ago. Syme’s fate was not difficult to

сам Голдстейи. Судьбу Сайма нетрудно

foresee. And yet it was a fact that if Syme

было угадать. Но несомненно было и то,

grasped, even for three seconds, the nature

что если бы Сайму открылось, хоть на три

of his, Winston’s, secret opinions, he would

секунды, каких взглядов держится

betray him instantly to the Thought police.

Уинстон, Сайм немедленно донес бы на

So would anybody else, for that matter: but

Уинстона в полицию мыслей. Впрочем,

Syme more than most. Zeal was not

как и любой на его месте, но все же Сайм

enough. Orthodoxy was unconsciousness.

скорее. Правоверность -- состояние

бессознательное.

Syme looked up. “Here comes Parsons,” he

Сайм поднял голову.

said.

Something in the tone of his voice seemed

-- Вон идет Парсонс, -- сказал он. В

to add, “that bloody fool”. Parsons,

голосе его прозвучало: «несносный дурак».

Winston’s

fellow-tenant

at

Victory

И в самом деле между столиками

Mansions, was in fact threading his way

пробирался

сосед

Уинстона по

дому

across the room -- a tubby, middle-sized

«Победа» -- невысокий, бочкообразных

man with fair hair and a froglike face. At

очертаний человек с русыми волосами и

thirty-five he was already putting on rolls of

лягушачьим лицом. В тридцать пять лет

fat at neck and waistline, but his

он уже отрастил брюшко и складки жира

movements were brisk and boyish. His

на

загривке,

но

двигался

по-

whole appearance was that of a little boy

мальчишески легко. Да и выглядел он

grown large, so much so that although he

мальчиком, только большим: хотя он был

was wearing the regulation overalls, it was

одет в форменный комбинезон, все время

almost impossible not to think of him as

хотелось представить его себе в синих

being dressed in the blue shorts, grey shirt,

шортах, серой рубашке и красном

and red neckerchief of the Spies. In

галстуке

разведчика.

Воображению

visualizing him one saw always a picture of

рисовались ямки на коленях и

dimpled knees and sleeves rolled back from

закатанные рукава на пухлых руках. В

pudgy forearms. Parsons did, indeed,

шорты Парсонс действительно облачался

invariably revert to shorts when a

при всяком удобном случае -- и в

community hike or any other physical

туристских вылазках и на других

activity gave him an excuse for doing so. He

мероприятиях,

требовавших физической

greeted them both with a cheery “Hullo,

активности. Он приветствовал обоих

hullo!” and sat down at the table, giving off

веселым «Здрасьте, здрасьте!» и сел за

an intense smell of sweat. Beads of

стол, обдав их крепким запахом пота. Все

moisture stood out all over his pink face.

лицо

его

было

покрыто росой.

His powers of sweating were extraordinary.

Потоотделительные

способности

у

At the Community Centre you could always

Парсонса были выдающиеся. В клубе

tell when he had been playing table-tennis

всегда можно было угадать, что он

by the dampness of the bat handle. Syme

поиграл в настольный теннис, по мокрой