0470486_EC709_orwell_george_1984

The boots were approaching again. The

Снова послышались шаги. Дверь

door opened. O’Brien came in.

открылась. Вошел О'Брайен.

Winston started to his feet. The shock of

Уинстон вскочил на ноги. Он был

the sight had driven all caution out of him.

настолько поражен, что забыл всякую

For the first time in many years he forgot

осторожность. Впервые за много лет он

the presence of the telescreen.

не подумал о-том, что рядом телекран.

“They’ve got you too!” he cried.

-- И вы у них! -- закричал он.

“They got me a long time ago,” said O’Brien

-- Я давно у них, -- ответил О'Брайен с

with a mild, almost regretful irony. He

мягкой иронией, почти с сожалением. Он

stepped aside. From behind him there

отступил в сторону. Из-за его спины

emerged a broad-chested guard with a long

появился

широкоплечий

надзиратель с

black truncheon in his hand.

длинной черной дубинкой в руке.

“You know this, Winston,” said O’Brien.

-- Вы знали

это, Уинстон, --

сказал

“Don’t deceive yourself. You did know it --

О'Брайен. -- Не обманывайте себя. Вы

you have always known it.”

знали это... всегда знали.

Yes, he saw now, he had always known it.

Да, теперь он понял: он всегда это знал.

But there was no time to think of that. All

Но сейчас об этом некогда было думать.

he had eyes for was the truncheon in the

Сейчас он видел только одно: дубинку в

guard’s hand. It might fall anywhere; on the

руке надзирателя. Она может обрушиться

crown, on the tip of the ear, on the upper

куда угодно: на макушку, на ухо, на

arm, on the elbow--

плечо, на локоть...

The elbow! He had slumped to his knees,

По локтю! Почти парализованный болью,

almost paralysed, clasping the stricken

Уинстон

повалился

на

колени,

elbow with his other hand. Everything had

схватившись за локоть. Все вспыхнуло

exploded into yellow light. Inconceivable,

желтым светом. Немыслимо, немыслимо,

inconceivable that one blow could cause

чтобы один удар мог причинить такую

such pain! The light cleared and he could

боль! Желтый свет ушел, и он увидел, что

see the other two looking down at him. The

двое смотрят на него сверху. Охранник

guard was laughing at his contortions. One

смеялся над его корчами. Одно по

question at any rate was answered. Never,

крайней мере стало ясно. Ни за что, ни за

for any reason on earth, could you wish for

что на свете ты не захочешь, чтобы

an increase of pain. Of pain you could wish

усилилась боль. От боли хочешь только

only one thing: that it should stop. Nothing

одного: чтобы она кончилась. Нет ничего

in the world was so bad as physical pain. In

хуже в жизни, чем физическая боль.

the face of pain there are no heroes, no

Перед лицом боли нет героев, нет героев,

heroes, he thought over and over as he

снова и снова повторял он про себя и

writhed on the floor, clutching uselessly at

корчился на полу, держась за отбитый

his disabled left arm.

левый локоть.

II

II

He was lying on something that felt like a

Он лежал на чем-то вроде парусиновой

camp bed, except that it was higher off the

койки, только она была высокая и

ground and that he was fixed down in some

устроена как-то так, что он не мог

way so that he could not move. Light that

пошевелиться. В лицо ему бил свет, более

seemed stronger than usual was falling on

сильный,

чем

обычно.

Рядом

стоял

his face. O’Brien was standing at his side,

О'Брайен и пристально смотрел на него

looking down at him intently. At the other

сверху. По другую сторону стоял человек

side of him stood a man in a white coat,

в белом и держал шприц.

holding a hypodermic syringe.

from some quite different world, a sort of

эту комнату из совсем другого мира,

underwater world far beneath it. How long

какого-то

подводного

мира,

he had been down there he did not know.

расположенного далеко внизу. Долго ли

Since the moment when they arrested him

он там пробыл, он не знал. С тех пор как

he had not seen darkness or daylight.

его арестовали, не существовало ни

Besides, his memories were not

дневного света, ни тьмы. Кроме того, его

continuous. There had been times when

воспоминания не были непрерывными.

consciousness,

even

the

sort of

Иногда сознание -- даже такое, какое

consciousness that one has in sleep, had

бывает во сне, -- выключалось полностью,

stopped dead and started again after a

а потом возникало снова после пустого

blank interval. But whether the intervals

перерыва. Но длились эти перерывы

were of days or weeks or only seconds,

днями, неделями или только секундами,

there was no way of knowing.

понять было невозможно.

With that first blow on the elbow the

С того первого удара по локтю начался

nightmare had started. Later he was to

кошмар. Как он позже понял, все, что с

realize that all that then happened was

ним

происходило,

было

лишь

merely a

preliminary,

a

routine

подготовкой,

обычным

допросом,

interrogation to which nearly all prisoners

которому

подвергаются

почти

все

were subjected. There was a long range of

арестованные. Каждый должен был

crimes -- espionage, sabotage, and the like

признаться

в

длинном

списке

-- to which everyone had to confess as a

преступлений

--

в

шпионаже,

matter of course. The confession was a

вредительстве и прочем. Признание было

formality, though the torture was real. How

формальностью,

но

пытки

--

many times he had been beaten, how long

настоящими. Сколько раз его били и

the beatings had continued, he could not

подолгу ли, он не мог вспомнить. Каждый

remember. Always there were five or six

раз им занимались человек пять или

men in black uniforms at him

шесть в черной форме. Били кулаками,

simultaneously. Sometimes it was fists,

били дубинками, били стальными

sometimes it was truncheons, sometimes it

прутьями, били ногами. Бывало так, что

was steel rods, sometimes it was boots.

он катался по полу, бесстыдно, как

There were times when he rolled about the

животное, извивался ужом, тщетно

floor, as shameless as an animal, writhing

пытаясь уклониться от пинков, и только

his body this way and that in an endless,

вызывал этим все новые пинки -- в

hopeless effort to dodge the kicks, and

ребра, в живот, по локтям, по лодыжкам,

simply inviting more and yet more kicks, in

в пах, в мошонку, в крестец. Бывало так,

his ribs, in his belly, on his elbows, on his

что это длилось и длилось без конца, и

shins, in his groin, in his testicles, on the

самым

жестоким,

страшным,

bone at the base of his spine. There were

непростительным казалось ему не то, что

times when it went on and on until the

его продолжают бить, а то, что он не

cruel, wicked, unforgivable thing seemed to

может потерять сознание. Бывало так,

him not that the guards continued to beat

что мужество совсем покидало его, он

him but that he could not force hirnself

начинал молить о пощаде еще до побоев

into losing consciousness. There were times

и при одном только виде поднятого

when his nerve so forsook him that he

кулака каялся во всех грехах, подлинных

began shouting for mercy even before the

и вымышленных. Бывало так, что

beating began, when the mere sight of a fist

начинал он с твердым решением ничего

drawn back for a blow was enough to make

не признавать, и каждое слово

him pour forth a confession of real and

вытягивали из него вместе со стонами

imaginary crimes. There were other times

боли; бывало и так, что он малодушно

when he started out with the resolve of

заключал с собой компромисс, говорил

confessing nothing, when every word had to

себе: «Я признаюсь, но не сразу. Буду

be forced out of him between gasps of pain,

держаться, пока боль не станет

and there were times when he feebly tried

невыносимой. Еще три удара, еще два

to compromise, when he said to himself: “I

удара, и я скажу все, что им надо».

will confess, but not yet. I must hold out till

Иногда после избиения он едва стоял на

the pain becomes unbearable. Three more

ногах; его бросали, как мешок картофеля,

kicks, two more kicks, and then I will tell

на пол камеры и, дав несколько часов

them what they want.” Sometimes he was

передышки, чтобы он опомнился, снова

beaten till he could hardly stand, then

уводили бить. Случались и более долгие

flung like a sack of potatoes on to the stone

перерывы. Их он помнил смутно, потому

floor of a cell, left to recuperate for a few

что почти все время спал или пребывал в

hours, and then taken out and beaten

оцепенении. Он помнил камеру с

again. There were also longer periods of

дощатой лежанкой, прибитой к стене, и

recovery. He remembered them dimly,

тонкой железной раковиной, помнил еду

because they were spent chiefly in sleep or

-- горячий суп с хлебом, иногда кофе.

stupor. He remembered a cell with a plank

Помнил, как угрюмый парикмахер

bed, a sort of shelf sticking out from the

скоблил ему подбородок и стриг волосы,

wall, and a tin wash-basin, and meals of

как деловитые, безразличные люди в

hot soup and bread and sometimes coffee.

белом считали у него пульс, проверяли

He remembered a surly barber arriving to

рефлексы, отворачивали веки, щупали

scrape his chin and crop his hair, and

жесткими пальцами -- не сломана ли где

businesslike, unsympathetic men in white

кость, кололи в руку снотворное.

coats feeling his pulse, tapping his reflexes,

turning up his eyelids, running harsh

fingers over him in search for broken

bones, and shooting needles into his arm to

make him sleep.

The beatings grew less frequent, and

Бить стали реже, битьем больше

became mainly a threat, a horror to which

угрожали: если будет плохо отвечать, этот

he could be sent back at any moment when

ужас

в

любую

минуту

может

his answers were unsatisfactory. His

возобновиться. Допрашивали его теперь

questioners now were not ruffians in black

не хулиганы в черных мундирах, а

uniforms but Party intellectuals, little

следователи-партийцы -- мелкие круглые

rotund men with quick movements and

мужчины с быстрыми движениями, в

flashing spectacles, who worked on him in

поблескивающих очках; они работали с

relays over periods which lasted -- he

ним, сменяя друг друга, иногда по десять

thought, he could not be sure -- ten or

-- двенадцать часов подряд -- так ему

twelve hours at a stretch. These other

казалось, точно он не знал. Эти новые

questioners saw to it that he was in

следователи старались, чтобы он все

constant slight pain, but it was not chiefly

время испытывал небольшую боль, но не

pain that they relied on. They slapped his

боль была их главным инструментом. Они

face, wrung his ears. pulled his hair, made

били его по щекам, крутили уши, дергали

him stand on one leg, refused him leave to

за волосы, заставляли стоять на одной

urinate, shone glaring lights in his face

ноге, не отпускали помочиться, держали

until his eyes ran with water; but the aim of

под ярким светом, так что у него

this was simply to humiliate him and

слезились глаза; однако делалось это

destroy his power of arguing and reasoning.

лишь для того, чтобы унизить его и

Their real weapon was the merciless

лишить

способности

спорить

и

questioning that went on and on, hour after

рассуждать. Подлинным их оружием был

hour, tripping him up, laying traps for him,

безжалостный многочасовой допрос: они

twisting everything that he said, convicting

путали его, ставили ему ловушки,

him at every step of lies and self-

перевирали все, что он сказал, на каждом

contradiction until he began weeping as

шагу доказывали, что он лжет и сам себе

much from shame as from nervous fatigue

противоречит, покуда он не начинал

Sometimes he would weep half a dozen

плакать -- и от стыда, и от нервного

times in a single session. Most of the time

истощения. Случалось, он плакал по пять

they screamed abuse at him and

шесть раз на протяжении одного

threatened at every hesitation to deliver

допроса. Чаще всего они грубо кричали

him over to the guards again; but

на него и при малейшей заминке

sometimes they would suddenly change

угрожали снова отдать охранникам; но

their tune, call him comrade, appeal to him

иногда вдруг меняли тон, называли его

in the name of Ingsoc and Big Brother, and

товарищем, заклинали именем ангсоца и

ask him sorrowfully whether even now he

Старшего

Брата

и

огорченно

had not enough loyalty to the Party left to

спрашивали, неужели и сейчас в нем не

make him wish to undo the evil he had

заговорила преданность партии и он не

done. When his nerves were in rags after

хочет исправить весь причиненный им

hours of questioning, even this appeal

вред?

Нервы,

истрепанные

could reduce him to snivelling tears. In the

многочасовым

допросом,

не

end the nagging voices broke him down

выдерживали, и он мог расплакаться

more completely than the boots and fists of

даже от такого призыва. В конце концов

the guards. He became simply a mouth that

сварливые голоса сломали его еще хуже,

uttered, a hand that signed, whatever was

чем кулаки и ноги охранников. От него

demanded of him. His sole concern was to

остались только рот и рука, говоривший

find out what they wanted him to confess,

и подписывавшая все, что требовалось.

and then confess it quickly, before the

Лишь одно его занимало: уяснить, какого

bullying started anew. He confessed to the

признания от него хотят, и скорее

assassination of eminent Party members,

признаться, пока снова не начали

the distribution of seditious pamphlets,

изводить. Он признался в убийстве

embezzlement of public funds, sale of

видных

деятелей

партии,

в

military secrets, sabotage of every kind. He

распространении подрывных брошюр, в

confessed that he had been a spy in the pay

присвоении общественных фондов, в

of the Eastasian government as far back as

продаже военных тайн и всякого рода

1968. He confessed that he was a religious

вредительстве. Он признался, что стал

believer, an admirer of capitalism, and a

платным шпионом Остазии еще в 1968

sexual pervert. He confessed that he had

году. Признался в том, что он верующий,

murdered his wife, although he knew, and

что он сторонник капитализма, что он

his questioners must have known, that his

извращенец. Признался, что убил жену --

wife was still alive. He confessed that for

хотя она была жива, и следователям это

years he had been in personal touch with

наверняка было известно. Признался, что

Goldstein and had been a member of an

много лет лично связан с Голдстейном и

underground

organization

which had

состоит в подпольной организации,

included almost every human being he had

включающей почти всех людей, с

ever known. It was easier to confess

которыми он знаком. Легче было во всем

everything

and implicate

everybody.

признаться и всех припутать. Кроме того,

Besides, in a sense it was all true. It was

в каком-то смысле это было правдой. Он,

true that he had been the enemy of the

правда, был врагом партии, а в глазах

Party, and in the eyes of the Party there

партии нет разницы между деянием и

was no distinction between the thought and

мыслью.

the deed.

There were also memories of another kind. Сохранились

воспоминания и

другого

They stood out in his mind disconnectedly,

рода. Между собой не связанные --

like pictures with blackness all round

картинки, окруженные чернотой.

them.

He was in a cell which might have been

Он был в камере -- светлой или темной,

either dark or light, because he could see

неизвестно, потому что он не видел

nothing except a pair of eyes. Near at hand

ничего, кроме пары глаз. Рядом медленно

some kind of instrument was ticking slowly

и мерно тикал какой-то прибор. Глаза

and regularly. The eyes grew larger and

росли и светились все сильнее. Вдруг он

more luminous. Suddenly he floated out of

взлетел со своего места, нырнул в глаза, и

his seat, dived into the eyes, and was

они его поглотили.

swallowed up.

He was strapped into a chair surrounded

Он был пристегнут к креслу под

by dials, under dazzling lights. A man in a

ослепительным

светом

и

окружен

white coat was reading the dials. There was

шкалами приборов. Человек в белом

a tramp of heavy boots outside. The door

следил за шкалами. Снаружи раздался

clanged open. The waxed-faced officer

топот

тяжелых

башмаков.

Дверь

marched in, followed by two guards.

распахнулась с лязгом. В сопровождении

двух

охранников

вошел

офицер

с

восковым лицом.

“Room 101,” said the officer.

-- В комнату сто один, -- сказал офицер.

The man in the white coat did not turn

Человек в белом не оглянулся. На

round. He did not look at Winston either;

Уинстона тоже не посмотрел; он смотрел

he was looking only at the dials.

только на шкалы.

He was rolling down a mighty corridor, a

Он катился по гигантскому, в километр

kilometre wide, full of glorious, golden light,

шириной, коридору, залитому чудесным

roaring with laughter and shouting out

золотым светом, громко хохотал и во все

confessions at the top of his voice. He was

горло выкрикивал признания. Он

confessing everything, even the things he

признавался во всем -- даже в том, что

had succeeded in holding back under the

сумел скрыть под пытками. Он

torture. He was relating the entire history of

рассказывал всю свою жизнь -- публике,

his life to an audience who knew it already.

которая и так все знала. С ним были

With him were the guards, the other

охранники, следователи, люди в белом,

questioners, the men in white coats,

О'Брайен, Джулия, мистер Чаррингтон --

O’Brien, Julia, Mr Charrington, all rolling

все валились по коридору толпой и

down the corridor together and shouting

громко хохотали. Что-то ужасное,

with laughter. Some dreadful thing which

поджидавшее его в будущем, ему удалось

had lain embedded in the future had

проскочить, и оно не сбылось. Все было

somehow been skipped over and had not

хорошо, не стало боли, каждая

happened. Everything was all right, there

подробность его жизни обнажилась,

was no more pain, the last detail of his life

объяснилась, была прощена.

was laid bare, understood, forgiven.

He was starting up from the plank bed in

Вздрогнув, он привстал с дощатой

the half-certainty that he had heard

лежанки в полной уверенности, что

O’Brien’s

voice.

All

through

his

слышал голос О'Брайена. О'Брайен ни

interrogation, although he had never seen

разу не появился на допросах, но все

him, he had had the feeling that O’Brien

время было ощущение, что он тут, за

was at his elbow, just out of sight. It was

спиной, просто его не видно. Это он всем

O’Brien who was directing everything. It

руководит. Он напускает на Уинстона

was he who set the guards on to Winston

охранников, и он им не позволяет его

and who prevented them from killing him.

убить. Он решает, когда Уинстон должен

It was he who decided when Winston

закричать от боли, когда ему дать

should scream with pain, when he should

передышку, когда его накормить, когда

have a respite, when he should be fed,

ему спать, когда вколоть ему в руку

when he should sleep, when the drugs

наркотик. Он задавал вопросы и

should be pumped into his arm. It was he

предлагал ответы. Он был мучитель, он

who asked the questions and suggested the

был защитник, он был инквизитор, он

answers. He was the tormentor, he was the

был друг. А однажды -- Уинстон не

protector, he was the inquisitor, he was the

помнил, было это в наркотическом сне,

friend. And once -- Winston could not

или просто во сне, или даже наяву, --

remember whether it was in drugged sleep,

голос прошептал ему на ухо: «Не

or in normal sleep, or even in a moment of

волнуйтесь, Уинстон, вы на моем

wakefulness -- a voice murmured in his

попечении. Семь лет я наблюдал за вами.

ear: “Don’t worry, Winston; you are in my

Настал переломный час. Я спасу вас, я

keeping. For seven years I have watched

сделаю вас совершенным». Он не был

over you. Now the turning-point has come.

уверен,

что

голос

принадлежит

I shall save you, I shall make you perfect.”

О'Брайену, но именно этот голос сказал

He was not sure whether it was O’Brien’s

ему семь лет назад, в другом сне: «Мы

voice; but it was the same voice that had

встретимся там, где нет темноты».

said to him, “We shall

meet in the

place

which he now was had gradually

или комната, где он лежал. Лежал он

materialized round him. He was almost flat

навзничь и не мог пошевелиться. Тело его

on his back, and unable to move. His body

было закреплено в нескольких местах.

was held down at every essential point.

Даже затылок

как-то

прихватили.

Even the back of his head was gripped in

О'Брайен стоял, глядя сверху серьезно и

some manner. O’Brien was looking down at

не без сожаления. Лицо О'Брайена с

him gravely and rather sadly. His face, seen

опухшими

подглазьями

и

резкими

from below, looked coarse and worn, with

носогубными

складками

казалось снизу

pouches under the eyes and tired lines

грубым и утомленным. Он выглядел

from nose to chin. He was older than

старше, чем Уинстону помнилось; ему

Winston had thought him; he was perhaps

было, наверно, лет сорок восемь или

forty-eight or fifty. Under his hand there

пятьдесят. Рука его лежала на рычаге с

was a dial with a lever on top and figures

круговой шкалой, размеченной цифрами.

running round the face.

“I told you,” said O’Brien, “that if we met

-- Я сказал вам, -- обратился он к

again it would be here.”

Уинстону, -- что если мы встретимся, то -

- здесь.

“Yes,” said Winston.

-- Да, -- ответил Уинстон.

Without any warning except a slight

Без всякого предупредительного сигнала,

movement of O’Brien’s hand, a wave of pain

если не считать легкого движения руки

flooded his body. It was a frightening pain,

О'Брайена, в тело его хлынула боль. Боль

because he could not see what was

устрашающая: он не видел, что с ним

happening, and he had the feeling that

творится, и у него было чувство, что ему

some mortal injury was being done to him.

причиняют смертельную травму. Он не

He did not know whether the thing was

понимал, на самом ли деле это

really happening, or whether the effect was

происходит

или

ощущения

вызваны

electrically produced; but his body was

электричеством; но тело его безобразно

being wrenched out of shape, the joints

скручивалось

и

суставы

медленно

were being slowly torn apart. Although the

разрывались. От боли на лбу у него

pain had brought the sweat out on his

выступил пот, но хуже боли был страх,

forehead, the worst of all was the fear that

что хребет у него вот-вот переломится.

his backbone was about to snap. He set his

Он стиснул зубы и тяжело дышал через

teeth and breathed hard through his nose,

нос, решив не кричать, пока можно.

trying to keep silent as long as possible.

“You are afraid,” said O’Brien, watching his

-- Вы боитесь, -- сказал О'Брайен,

face, “that in another moment something is

наблюдая за его лицом, -- что сейчас у

going to break. Your especial fear is that it

вас что-нибудь лопнет. И особенно

will be your backbone. You have a vivid

боитесь, что лопнет хребет. Вы ясно

mental picture of the vertebrae snapping

видите картину, как отрываются один от

apart and the spinal fluid dripping out of

другого позвонки и из них каплет

them. That is what you are thinking, is it

спинномозговая жидкость. Вы ведь об

not, Winston?”

этом думаете, Уинстон?

Winston did not answer. O’Brien drew back

Уинстон не ответил. О'Брайен отвел

the lever on the dial. The wave of pain

рычаг назад. Боль схлынула почти так же

receded almost as quickly as it had come.

быстро, как началась.

“That was forty,” said O’Brien. “You can see

-- Это было сорок, -- сказал О'Брайен. --

that the numbers on this dial run up to a

Видите, шкала проградуирована до ста.

hundred. Will you please remember,

В ходе нашей беседы помните,

throughout our conversation, that I have it

пожалуйста, что я имею возможность

in my power to inflict pain on you at any

причинить вам боль когда мне угодно и

moment and to whatever degree I choose? If

какую угодно. Если будете лгать или

you tell me any lies, or attempt to

уклоняться от ответа или просто

prevaricate in any way, or even fall below

окажетесь глупее, чем позволяют ваши

your usual level of intelligence, you will cry

умственные способности, вы закричите

out with pain, instantly. Do you

от боли, немедленно. Вы меня поняли?

understand that?”

“Yes,” said Winston.

-- Да, -- сказал Уинстон.

O’Brien’s manner became less severe. He

О'Брайен несколько смягчился. Он

resettled his spectacles thoughtfully, and

задумчиво поправил очки и прошелся по

took a pace or two up and down. When he

комнате. Теперь его голос звучал мягко и

spoke his voice was gentle and patient. He

терпеливо. Он стал похож на врача или

had the air of a doctor, a teacher, even a

даже священника, который стремится

priest, anxious to explain and persuade

убеждать и объяснять, а не наказывать.

rather than to punish.

“I am taking trouble with you, Winston,” he

-- Я трачу на вас время, Уинстон, --

said, “because you are worth trouble. You

сказал он, -- потому что вы этого стоите.

know perfectly well what is the matter with

Вы отлично сознаете, в чем ваше

you. You have known it for years, though

несчастье. Вы давно о нем знаете, но

you have fought against the knowledge.

сколько уже лет не желаете себе в этом

You are mentally deranged. You suffer from

признаться.

Вы

психически

a defective memory. You are unable to

ненормальны.

Вы

страдаете

remember real events and you persuade

расстройством памяти. Вы не в

yourself that you remember other events

состоянии вспомнить подлинные события

which never happened. Fortunately it is

и убедили себя, что помните то, чего

curable. You have never cured yourself of

никогда не было. К счастью, это

it, because you did not choose to. There

излечимо. Вы себя не пожелали излечить.

was a small effort of the will that you were

Достаточно было небольшого усилия воли,

not ready to make. Even now, I am well

но вы его не сделали. Даже теперь, я

aware, you are clinging to your disease

вижу, вы цепляетесь за свою болезнь,

under the impression that it is a virtue.

полагая, что это доблесть. Возьмем такой

Now we will take an example. At this

пример. С какой страной воюет сейчас

moment, which power is Oceania at war

Океания?

with?”

“When I was arrested, Oceania was at war

-- Когда меня арестовали, Океания

with Eastasia.”

воевала с Остазией.

“With Eastasia. Good. And Oceania has

-- С Остазией. Хорошо. Океания всегда

always been at war with Eastasia, has it

воевала с Остазией, верно?

not?”

Winston drew in his breath. He opened his

Уинстон глубоко вздохнул. Он открыл

mouth to speak and then did not speak. He

рот, чтобы ответить, -- и не ответил. Он

could not take his eyes away from the dial.

не мог отвести глаза от шкалы.

“The truth, please, Winston. Your truth. Tell

-- Будьте добры, правду, Уинстон. Вашу

me what you think you remember.”

правду. Скажите, что вы, по вашему

мнению, помните?

“I remember that until only a week before I

-- Я помню, что всего за неделю до моего

was arrested, we were not at war with

ареста мы вовсе не воевали с Остазией.

Eastasia at all. We were in alliance with

Мы были с ней в союзе. Война шла с

them. The war was against Eurasia. That

Евразией. Она длилась четыре года. До

had lasted for four years. Before that--”

этого...

O’Brien stopped him with a movement of

О'Брайен остановил его жестом,

the hand.

“Another example,” he said. “Some years

-- Другой пример, -- сказал он. --

ago you had a very serious delusion indeed.

Несколько лет назад вы впали в очень

You believed that three men, three one-time

серьезное заблуждение. Вы решили, что

Party members named Jones, Aaronson,

три человека, три бывших члена партии -

and Rutherford men who were executed for

- Джонс, Аронсон и Резерфорд, --

treachery and sabotage after making the

казненные за вредительство и измену

fullest possible confession -- were not guilty

после того, как они полностью во всем

of the crimes they were charged with. You

сознались, неповинны в том,

за что их

believed that you had seen unmistakable

осудили. Вы решили, будто видели

documentary evidence proving that their

документ, безусловно доказывавший, что

confessions were false. There was a certain

их признания были ложью. Вам

photograph about which you had a

привиделась некая фотография. Вы

hallucination. You believed that you had

решили, что держали ее в руках.

actually held it in your hands. It was a

Фотография в таком роде.

photograph something like this.”

An oblong slip of newspaper had appeared

В руке у О'Брайена появилась газетная

between O’Brien’s fingers. For perhaps five

вырезка. Секунд пять она находилась

seconds it was within the angle of

перед глазами Уинстона. Это была

Winston’s vision. It was a photograph, and

фотография -- и не приходилось

there was no question of its identity. It was

сомневаться, какая именно. Та самая.

THE photograph. It was another copy of the

Джонс, Аронсон и Резерфорд на

photograph of Jones, Aaronson, and

партийных торжествах в Нью-Йорке --

Rutherford at the party function in New

тот снимок, который он случайно получил

York, which he had chanced upon eleven

одиннадцать лет назад и сразу

years ago and promptly destroyed. For only

уничтожил. Одно мгновение он был перед

an instant it was before his eyes, then it

глазами Уинстона, а потом его не стало.

was out of sight again. But he had seen it,

Но он видел снимок, несомненно, видел!

unquestionably he had seen it! He made a

Отчаянным,

мучительным

усилием

desperate, agonizing effort to wrench the

Уинстон попытался оторвать спину от

top half of his body free. It was impossible

нойки. Но не мог сдвинуться ни на

to move so much as a centimetre in any

сантиметр, ни в какую сторону. На миг

direction. For the moment he had even

он даже забыл о шкале. Сейчас он хотел

forgotten the dial. All he wanted was to

одного: снова подержать фотографию в

hold the photograph in his fingers again, or

руке, хотя бы разглядеть ее.

at least to see it.

“It exists!” he cried.

-- Она существует! -- крикнул он.

“No,” said O’Brien.

-- Нет, -- сказал О'Брайен.

He stepped across the room. There was a

Он отошел. В стене напротив было гнездо

memory hole in the opposite wall. O’Brien

памяти. О'Брайен поднял проволочное

lifted the grating. Unseen, the frail slip of

забрало. Невидимый легкий клочок

paper was whirling away on the current of

бумаги уносился прочь с потоком теплого

warm air; it was vanishing in a flash of

воздуха: он исчезал в ярком пламени.

flame. O’Brien turned away from the wall.

О'Брайен отвернулся от стены.

“Ashes,” he said. “Not even identifiable

-- Пепел, -- сказал он. -- Да и пепла не

ashes. Dust. It does not exist. It never

разглядишь. Прах. Фотография не

existed.”

существует. Никогда не существовала.

“But it did exist! It does exist! It exists in

-- Но она существовала! Существует! Она

memory. I remember it. You remember it.”

существует в памяти. Я ее помню. Вы ее

помните.

“I do not remember it,” said O’Brien.

-- Я ее не помню, -- сказал О'Брайен.

Winston’s heart sank. That was

Уинстон ощутил пустоту в груди. Это --

doublethink. He had a feeling of deadly

двоемыслие. Им овладело чувство

helplessness. If he could have been certain

смертельной беспомощности. Если бы он

that O’Brien was lying, it would not have

был уверен, что О'Брайен солгал, это не

seemed to matter. But it was perfectly

казалось бы таким важным. Но очень

possible that O’Brien had really forgotten

может быть, что О'Брайен в самом деле

the photograph. And if so, then already he

забыл фотографию. А если так, то он уже

would have forgotten his denial of

забыл и то, как отрицал, что ее помнит, и

remembering it, and forgotten the act of

что это забыл -- тоже забыл. Можно ли

forgetting. How could one be sure that it

быть уверенным, что это просто фокусы?

was simple trickery? Perhaps that lunatic

А вдруг такой безумный вывих в мозгах

dislocation in the mind could really

на самом деле происходит? -- вот что

happen: that was the thought that defeated

приводило Уинстона в отчаяние.

him.

O’Brien was looking down at him

О'Брайен задумчиво смотрел на него.

speculatively. More than ever he had the air

Больше, чем когда-либо, он напоминал

of a teacher taking pains with a wayward

сейчас

учителя,

бьющегося

с

but promising child.

непослушным, но способным учеником.

“There is a Party slogan dealing with the

-- Есть партийный лозунг относительно

control of the past,” he said. “Repeat it, if

управления прошлым, -- сказал он. --

you please.”

Будьте любезны, повторите его.

“‘Who controls the past controls the future:

«Кто управляет прошлым, тот управляет

who controls the present controls the

будущим; кто управляет настоящим, тот

past,’” repeated Winston obediently.

управляет прошлым», -- послушно

произнес Уинстон.

“‘Who controls the present controls the

-- «Кто управляет настоящим, тот

past,’” said O’Brien, nodding his head with

управляет прошлым», -- одобрительно

slow approval. “Is it your opinion, Winston,

кивнув, повторил О'Брайен. -- Так вы

that the past has real existence?”

считаете,

Уинстон,

что

прошлое

существует в действительности?

Again the feeling of helplessness descended

Уинстон

снова

почувствовал

себя

upon Winston. His eyes flitted towards the

беспомощным. Он скосил глаза на шкалу.

dial. He not only did not know whether

Мало того, что он не знал, какой ответ,

“yes” or “no” was the answer that would

«нет» или «да» избавит его от боли; он не

save him from pain; he did not even know

знал уже, какой ответ сам считает

which answer he believed to be the true

правильным.

one.

O’Brien smiled faintly. “You are no

О'Брайен слегка улыбнулся. -- Вы плохой

metaphysician, Winston,” he said. “Until

метафизик, Уинстон. До сих пор вы ни

this moment you had never considered

разу не

задумывались, что

значит

what is meant by existence. I will put it

«существовать». Сформулирую яснее.

more precisely. Does the past exist

Существует ли прошлое конкретно, в

concretely, in space? Is there somewhere or

пространстве? Есть ли где-нибудь такое

other a place, a world of solid objects,

место, такой мир физических объектов,

where the past is still happening?”

где прошлое все еще происходит?

“No.”

-- Нет.

“Then where does the past exist, if at all?”

-- Тогда где оно существует, если оно

существует?

“In records. It is written down.”

-- В документах. Оно записано.

“In records. And--?”

-- В документах. И...?

“In the mind. In human memories.”

-- В уме. В воспоминаниях человека.

“In memory. Very well, then. We, the Party,

-- В памяти. Очень хорошо. Мы, партия,

control all records, and we control all

контролируем

все

документы

и

memories. Then we control the past, do we

управляем воспоминаниями. Значит, мы

not?”

управляем прошлым, верно?

“But how can you stop people remembering

-- Но как вы помешаете людям

things?” cried Winston again momentarily

вспоминать? -- закричал Уинстон, опять

forgetting the dial. “It is involuntary. It is

забыв про шкалу. -- Это же происходит

outside oneself. How can you control

помимо воли. Это от тебя не зависит. Как

memory? You have not controlled mine!”

вы можете управлять памятью? Моей же

вы не управляете?

O’Brien’s manner grew stern again. He laid

О'Брайен снова посуровел. Он опустил

his hand on the dial.

руку на рычаг.

“On the contrary,” he said, “you have not

-- Напротив, -- сказал он. -- Это вы ею не

controlled it. That is what has brought you

управляете. Поэтому вы и здесь. Вы здесь

here. You are here because you have failed

потому, что не нашли в себе смирения и

in humility, in self-discipline. You would

самодисциплины. Вы не захотели

not make the act of submission which is

подчиниться -- а за это платят душевным

the price of sanity. You preferred to be a

здоровьем. Вы предпочли быть безумцем,

lunatic, a minority of one. Only the

остаться в меньшинстве, в единственном

disciplined mind can see reality, Winston.

числе.

Только

дисциплинированное

You believe that reality is something

сознание

видит

действительность,

objective, external, existing in its own right.

Уинстон.

Действительность

вам

You also believe that the nature of reality is

представляется чем-то объективным,

self-evident. When you delude yourself into

внешним, существующим независимо от

thinking that you see something, you

вас.

Характер

действительности

assume that everyone else sees the same

представляется вам самоочевидным.

thing as you. But I tell you, Winston, that

Когда, обманывая себя, вы думаете,

reality is not external. Reality exists in the

будто что-то видите, вам кажется, что

human mind, and nowhere else. Not in the

все остальные видят то же самое. Но

individual mind, which can make mistakes,

говорю вам, Уинстон, действительность

and in any case soon perishes: only in the

не есть нечто внешнее. Действительность

mind of the Party, which is collective and

существует в человеческом сознании и

immortal. Whatever the Party holds to be

больше нигде. Не в индивидуальном

the truth, is truth. It is impossible to see

сознании, которое может ошибаться и в

reality except by looking through the eyes

любом случае преходяще, -- только в

of the Party. That is the fact that you have

сознании партии, коллективном и

got to relearn, Winston. It needs an act of

бессмертном. То, что партия считает

self-destruction, an effort of the will. You

правдой, и есть правда. Невозможно

must humble yourself before you can

видеть действительность иначе, как

become sane.”

глядя на нее глазами партии. И этому

вам вновь предстоит научиться, Уинстон.

Для

этого

требуется

акт

самоуничтожения, усилие воли. Вы

должны смирить себя, прежде чем

станете психически здоровым.

He paused for a few moments, as though to

Он умолк, как бы выжидая, когда

allow what he had been saying to sink in.

Уинстон усвоит его слова.

“Do you remember,” he went on, “writing in

-- Вы помните, -- снова заговорил он, --

your diary, ‘Freedom is the freedom to say

как написали в дневнике: «Свобода -- это

that two plus two make four’?”

возможность сказать, что дважды два --

четыре»?

“Yes,” said Winston.

-- Да.

O’Brien held up his left hand, its back

О'Брайен поднял левую руку, тыльной

towards Winston, with the thumb hidden

стороной к Уинстону, спрятав большой

and the four fingers extended.

палец и растопырив четыре.

“How many fingers am I holding up,

-- Сколько я показываю пальцев,

Winston?”

Уинстон?

“Four.”

-- Четыре.

“And if the party says that it is not four but

-- А если партия говорит, что их не

five -- then how many?”

четыре, а пять, -- тогда сколько?

“Four.”

-- Четыре.

The word ended in a gasp of pain. The

На последнем слоге он охнул от боли.

needle of the dial had shot up to fifty-five.

Стрелка на шкале подскочила к

The sweat had sprung out all over

пятидесяти пяти. Все тело Уинстона

Winston’s body. The air tore into his lungs

покрылось потом. Воздух врывался в его

and issued again in deep groans which

легкие и выходил обратно с тяжелыми

even by clenching his teeth he could not

стонами -- Уинстон стиснул зубы и все

stop. O’Brien watched him, the four fingers

равно не мог их сдержать. О'Брайен

still extended. He drew back the lever. This

наблюдал за ним, показывая четыре

пальца. Он отвел рычаг. На этот раз боль