0470486_EC709_orwell_george_1984

time the pain was only slightly eased.

лишь слегка утихла.

“How many fingers, Winston?”

-- Сколько пальцев, Уинстон?

“Four.”

-- Четыре.

The needle went up to sixty.

Стрелка дошла до шестидесяти.

“How many fingers, Winston?”

-- Сколько пальцев, Уинстон?

“Four! Four! What else can I say? Four!”

-- Четыре! Четыре! Что еще я могу

сказать? Четыре!

The needle must have risen again, but he

Стрелка, наверно, опять поползла, но

did not look at it. The heavy, stern face and

Уинстон не смотрел. Он видел только

the four fingers filled his vision. The fingers

тяжелое, суровое лицо и четыре пальца.

stood up before his eyes like pillars,

Пальцы стояли перед его глазами, как

enormous, blurry, and seeming to vibrate,

колонны: громадные, они расплывались и

but unmistakably four.

будто дрожали, но их было только четыре.

“How many fingers, Winston?”

-- Сколько пальцев, Уинстон?

“Four! Stop it, stop it! How can you go on?

-- Четыре! Перестаньте, перестаньте! Как

Four! Four!”

вы можете? Четыре! Четыре!

“How many fingers, Winston?”

-- Сколько пальцев, Уинстон?

“Five! Five! Five!”

-- Пять! Пять! Пять!

“No, Winston, that is no use. You are lying.

-- Нет, напрасно, Уинстон. Вы лжете. Вы

You still think there are four. How many

все равно думаете, что их четыре. Так

fingers, please?”

сколько пальцев?

“Four! five! Four! Anything you like. Only

-- Четыре! Пять! Четыре! Сколько вам

stop it, stop the pain!”

нужно. Только перестаньте, перестаньте

делать больно!

Abruptly he was sitting up with O’Brien’s

Вдруг оказалось, что он сидит и О'Брайен

arm round his shoulders. He had perhaps

обнимает его за плечи. По-видимому, он

lost consciousness for a few seconds. The

на несколько секунд потерял сознание.

bonds that had held his body down were

Захваты, державшие его тело, были

loosened. He felt very cold, he was shaking

отпущены. Ему было очень холодно, он

uncontrollably, his teeth were chattering,

трясся, зубы стучали, по щекам текли

the tears were rolling down his cheeks. For

слезы. Он прильнул к О'Брайену, как

a moment he clung to O’Brien like a baby,

младенец; тяжелая рука, обнимавшая

curiously comforted by the heavy arm

плечи, почему-то утешала его. Сейчас ему

round his shoulders. He had the feeling

казалось, что О'Брайен -- его защитник,

that O’Brien was his protector, that the

что боль пришла откуда-то со стороны,

pain was something that came from

что у нее другое происхождение и спасет

outside, from some other source, and that

от нее -- О'Брайен.

it was O’Brien who would save him from it.

“You are a slow learner, Winston,” said

-- Вы -- непонятливый ученик, -- мягко

O’Brien gently.

сказал О'Брайен.

“How can I help it?” he blubbered. “How

-- Что я могу сделать? -- со слезами

can I help seeing what is in front of my

пролепетал Уинстон. -- Как я могу не

eyes? Two and two are four.”

видеть, что у меня перед глазами? Два и

два -- четыре.

“Sometimes, Winston. Sometimes they are

-- Иногда, Уинстон. Иногда -- пять.

five. Sometimes they are three. Sometimes

Иногда -- три. Иногда -- все, сколько

they are all of them at once. You must try

есть. Вам надо постараться. Вернуть

harder. It is not easy to become sane.”

душевное здоровье нелегко.

He laid Winston down on the bed. The grip

Он уложил Уинстона. Захваты на руках и

of his limbs tightened again, but the pain

ногах снова сжались, но боль потихоньку

had ebbed away and the trembling had

отступила, дрожь прекратилась, осталась

stopped, leaving him merely weak and cold.

только слабость и озноб. О'Брайен кивнул

O’Brien motioned with his head to the man

человеку в белом, все это время

“Again,” said O’Brien.

-- Еще раз, -- сказал О'Брайен.

The pain flowed into Winston’s body. The

В тело Уинстона хлынула боль. Стрелка,

needle must be at seventy, seventy-five. He

наверно, стояла на семидесяти --

had shut his eyes this time. He knew that

семидесяти пяти. На этот раз он

the fingers were still there, and still four.

зажмурился. Он знал, что пальцы перед

All that mattered was somehow to stay alive

ним, их по-прежнему четыре. Важно

until the spasm was over. He had ceased to

было одно: как-нибудь пережить эти

notice whether he was crying out or not.

судороги. Он уже не знал, кричит он или

The pain lessened again. He opened his

нет. Боль опять утихла. Он открыл глаза,

eyes. O’Brien had drawn back the lever.

О'Брайен отвел рычаг.

“How many fingers, Winston?”

-- Сколько пальцев, Уинстон?

“Four. I suppose there are four. I would see

-- Четыре. Наверное, четыре. Я увидел бы

five if I could. I am trying to see five.”

пять, если б мог. Я стараюсь увидеть

пять.

“Which do you wish: to persuade me that

-- Чего вы хотите: убедить меня, что

you see five, or really to see them?”

видите пять, или в самом деле увидеть?

“Really to see them.”

-- В самом деле увидеть.

“Again,” said O’Brien.

-- Еще раз, -- сказал О'Брайен.

Perhaps the needle was eighty -- ninety.

Стрелка остановилась, наверное, на

Winston could not intermittently remember

восьмидесяти -- девяноста. Уинстон лишь

why the pain was happening. Behind his

изредка понимал, почему ему больно. За

screwed-up eyelids a forest of fingers

сжатыми веками извивался в каком-то

seemed to be moving in a sort of dance,

танце лес пальцев, они множились и

weaving in and out, disappearing behind

редели, исчезали один позади другого и

one another and reappearing again. He was

появлялись снова. Он пытался их

trying to count them, he could not

сосчитать, а зачем -- сам не помнил. Он

remember why. He knew only that it was

знал

только,

что

сосчитать

их

impossible to count them, and that this

невозможно по причине какого-то

was somehow due to the mysterious

таинственного

тождества

между

identity between five and four. The pain

четырьмя и пятью. Боль снова затихла.

died down again. When he opened his eyes

Он открыл глаза, и оказалось, что видит

it was to find that he was still seeing the

то же самое. Бесчисленные пальцы, как

same thing. Innumerable fingers, like

ожившие деревья, строились во все

moving trees, were still streaming past in

стороны, скрещивались и расходились.

either direction, crossing and recrossing. Он опять зажмурил глаза.

He shut his eyes again.

“How many fingers am I holding up,

-- Сколько пальцев я показываю,

Winston?”

Уинстон?

“I don’t know. I don’t know. You will kill me

-- Не знаю. Вы убьете меня, если еще раз

if you do that again. Four, five, six -- in all

включите. Четыре, пять, шесть... честное

honesty I don’t know.”

слово, не знаю.

“Better,” said O’Brien.

-- Лучше, -- сказал О'Брайен.

so intelligent, his heart seemed to turn

такого умного, у него оттаяло сердце.

over. If he could have moved he would have

Если бы он мог пошевелиться, он

stretched out a hand and laid it on O’Brien

протянул бы руку и тронул бы за руку

arm. He had never loved him so deeply as

О'Брайена. Никогда еще он не любил его

at this moment, and not merely because he

так сильно, как сейчас, -- и не только за

had stopped the pain. The old feeling, that

то, что О'Брайен прекратил боль.

at bottom it did not matter whether O’Brien

Вернулось прежнее чувство: неважно,

was a friend or an enemy, had come back.

друг О'Брайен или враг. О'Брайен -- тот,

O’Brien was a person who could be talked

с кем можно разговаривать. Может быть,

to. Perhaps one did not want to be loved so

человек не так нуждается в любви, как в

much as to be understood. O’Brien had

понимании. О'Брайен пытал его и почти

tortured him to the edge of lunacy, and in a

свел с ума, а вскоре, несомненно,

little while, it was certain, he would send

отправит его на смерть. Это не имело

him to his death. It made no difference. In

значения. В каком-то смысле их

some sense that went deeper than

соединяло нечто большее, чем дружба.

friendship, they were intimates: somewhere

Они были близки; было где-то такое

or other, although the actual words might

место, где они могли встретиться и

never be spoken, there was a place where

поговорить -- пусть даже слова не будут

they could meet and talk. O’Brien was

произнесены вслух. О'Брайен смотрел на

looking down at him with an expression

него сверху с таким выражением, как

which suggested that the same thought

будто думал о том же самом. И голос его

might be in his own mind. When he spoke

зазвучал мирно, непринужденно.

it was in an easy, conversational tone.

“Do you know where you are, Winston?” he

-- Вы знаете, где находитесь, Уинстон? --

said.

спросил он.

“I don’t know. I can guess. In the Ministry

--

Не

знаю.

Догадываюсь.

В

of Love.”

министерстве любви.

“Do you know how long you have been

-- Знаете, сколько времени вы здесь?

here?”

“I don’t know. Days, weeks, months -- I

-- Не знаю. Дни, недели, месяцы...

think it is months.”

месяцы, я думаю.

“And why do you imagine that we bring

-- А как вы думаете, зачем мы держим

people to this place?”

здесь людей?

“To make them confess.”

-- Чтобы заставить их признаться.

“No, that is not the reason. Try again.”

-- Нет, не для этого. Подумайте еще.

“To punish them.”

-- Чтобы их наказать.

“No!” exclaimed O’Brien. His voice had

-- Нет! -- воскликнул О'Брайен. Голос его

changed extraordinarily, and his face had

изменился до неузнаваемости, а лицо

suddenly become both stern and animated.

вдруг стало и строгим и возбужденным. -

“No! Not merely to extract your confession,

- Нет! Не для того, чтобы наказать, и не

not to punish you. Shall I tell you why we

только для того, чтобы добиться от вас

have brought you here? To cure you! To

признания. Хотите, я объясню, зачем вас

make you sane! Will you understand,

здесь держат? Чтобы вас излечить!

Winston, that no one whom we bring to this

Сделать вас нормальным! Вы понимаете,

place ever leaves our hands uncured? We

Уинстон, что тот, кто здесь побывал, не

are not interested in those stupid crimes

уходит из наших рук неизлеченным? Нам

that you have committed. The Party is not

неинтересны ваши глупые преступления.

interested in the overt act: the thought is

Партию не беспокоят явные действия;

all we care about. We do not merely destroy

мысли -- вот о чем наша забота. Мы не

our enemies, we change them. Do you

просто уничтожаем наших врагов, мы их

understand what I mean by that?”

исправляем. Вы понимаете, о чем я

говорю?

and hideously ugly because it was seen

уродливым оттого, что Уинстон смотрел

from below. Moreover it was filled with a

на него снизу. И на нем была написана

sort of exaltation, a lunatic intensity. Again

одержимость, сумасшедший восторг.

Winston’s heart shrank. If it had been

Сердце Уинстона снова сжалось. Если бы

possible he would have cowered deeper into

можно было, он зарылся бы в койку. Он

the bed. He felt certain that O’Brien was

был уверен, что сейчас О'Брайен дернет

about to twist the dial out of sheer

рычаг просто для развлечения. Однако

wantonness. At this moment, however,

О'Брайен

отвернулся.

Он

сделал

O’Brien turned away. He took a pace or two

несколько шагов туда и обратно. Потом

up and down. Then he continued less

продолжал без прежнего исступления:

vehemently:

“The first thing for you to understand is

-- Раньше всего вам следует усвоить, что

that in this place there are no martyrdoms.

в этом месте не бывает мучеников. Вы

You have read of the religious persecutions

читали о

религиозных преследованиях

of the past. In the Middle Ages there was

прошлого? В средние века существовала

the Inquisitlon. It was a failure. It set out to

инквизиция.

Она

оказалась

eradicate

heresy,

and

ended

by

несостоятельной.

Она

стремилась

perpetuating it. For every heretic it burned

выкорчевать ереси, а в результате их

at the stake, thousands of others rose up.

увековечила. За каждым еретиком,

Why was that? Because the Inquisition

сожженным на костре, вставали тысячи

killed its enemies in the open, and killed

новых. Почему? Потому что инквизиция

them while they were still unrepentant: in

убивала врагов открыто, убивала

fact, it killed them because they were

нераскаявшихся; в сущности, потому и

unrepentant. Men were dying because they

убивала, что они не раскаялись. Люди

would not abandon their true beliefs.

умирали за то, что не хотели отказаться

Naturally all the glory belonged to the

от своих убеждений. Естественно, вся

victim and all the shame to the Inquisitor

слава доставалась жертве, а позор --

who burned him. Later, in the twentieth

инквизитору, палачу. Позже, в двадцатом

century, there were the totalitarians, as

веке, были так называемые тоталитарные

they were called. There were the German

режимы. Были германские нацисты и

Nazis and the Russian Communists. The

русские

коммунисты.

Русские

Russians persecuted heresy more cruelly

преследовали ересь безжалостнее, чем

than the Inquisition had done. And they

инквизиция. И они думали, что извлекли

imagined that they had learned from the

урок из ошибок прошлого; во всяком

mistakes of the past; they knew, at any

случае, они поняли, что мучеников

rate, that one must not make martyrs.

создавать не надо. Прежде чем вывести

Before they exposed their victims to public

жертву на открытый процесс, они

trial, they deliberately set themselves to

стремились лишить ее достоинства.

destroy their dignity. They wore them down

Арестованных

изматывали

пытками

и

by torture and solitude until they were

одиночеством и превращали в жалких,

despicable,

cringing

wretches, confessing

раболепных

людишек,

которые

whatever was put into their mouths,

признавались

во

всем, что им

covering themselves with abuse, accusing

вкладывали в уста, обливали себя грязью,

and sheltering behind one another,

сваливали вину друг на друга, хныкали и

whimpering for mercy. And yet after only a

просили пощады. И, однако, всего через

few years the same thing had happened

несколько лет произошло то же самое.

over again. The dead men had become

Казненные

стали

мучениками,

martyrs and their degradation was

ничтожество их забылось. Опять-таки --

forgotten. Once again, why was it? In the

почему? Прежде всего потому, что их

first place, because the confessions that

признания были явно вырваны силой и

they had made were obviously extorted and

лживы. Мы таких ошибок не делаем. Все

untrue. We do not make mistakes of that

признания, которые здесь произносятся,

kind. All the confessions that are uttered

-- правда. Правдой их делаем мы. А

here are true. We make them true. And

самое главное, мы не допускаем, чтобы

above all we do not allow the dead to rise

мертвые восставали против нас. Не

up against

us. You

must

stop imagining

воображайте,

Уинстон, что

будущее

за

that posterity will vindicate you, Winston.

вас отомстит. Будущее о вас никогда не

Posterity will never hear of you. You will be

услышит. Вас выдернут из потока

lifted clean out from the stream of history.

истории. Мы превратим вас в газ и

We shall turn you into gas and pour you

выпустим в стратосферу. От вас ничего

into the stratosphere. Nothing will remain

не останется: ни имени в списках, ни

of you, not a name in a register, not a

памяти в разуме живых людей. Вас

memory in a living brain. You will be

сотрут и в прошлом и в будущем. Будет

annihilated in the past as well as in the

так, как если бы вы никогда не жили на

future. You will never have existed.”

свете.

Then why bother to torture me? thought

-- Зачем тогда трудиться, пытать меня? --

Winston, with a momentary bitterness.

с горечью подумал Уинстон. О'Брайен

O’Brien checked his step as though

прервал свою речь, словно Уинстон

Winston had uttered the thought aloud. His

произнес это вслух. Он приблизил к

large ugly face came nearer, with the eyes a

Уинстону большое уродливое лицо, и

little narrowed.

глаза его сузились.

“You are thinking,” he said, “that since we

-- Вы думаете, -- сказал он, -- что раз мы

intend to destroy you utterly, so that

намерены уничтожить вас и ни слова

nothing that you say or do can make the

ваши, ни дела ничего не будут значить,

smallest difference -- in that case, why do

зачем тогда мы взяли на себя труд вас

we go to the trouble of interrogating you

допрашивать? Вы ведь об этом думаете,

first? That is what you were thinking, was

верно?

it not?”

“Yes,” said Winston.

-- Да, -- ответил Уинстон.

O’Brien smiled slightly. “You are a flaw in

О'Брайен слегка улыбнулся. -- Вы --

the pattern, Winston. You are a stain that

изъян в общем порядке, Уинстон. Вы --

must be wiped out. Did I not tell you just

пятно, которое надо стереть. Разве я не

now that we are different from the

объяснил вам, чем мы отличаемся от

persecutors of the past? We are not content

прежних

карателей?

Мы

не

with negative obedience, nor even with the

довольствуемся

негативным

most abject submission. When finally you

послушанием и даже самой униженной

surrender to us, it must be of your own free

покорностью. Когда вы окончательно нам

will. We do not destroy the heretic because

сдадитесь, вы сдадитесь по собственной

he resists us: so long as he resists us we

воле. Мы уничтожаем еретика не потому,

never destroy him. We convert him, we

что он нам сопротивляется; покуда он

capture his inner mind, we reshape him.

сопротивляется, мы его не уничтожим.

We burn all evil and all illusion out of him;

Мы обратим его, мы захватим его душу

we bring him over to our side, not in

до самого дна, мы его переделаем. Мы

appearance, but genuinely, heart and soul.

выжжем в нем все зло и все иллюзии; он

We make him one of ourselves before we

примет нашу сторону -- не формально, а

kill him. It is intolerable to us that an

искренне, умом и сердцем. Он станет

erroneous thought should exist anywhere

одним из нас, и только тогда мы его

in the world, however secret and powerless

убьем. Мы не потерпим, чтобы где-то в

it may be. Even in the instant of death we

мире существовало заблуждение, пусть

cannot permit any deviation. In the old

тайное, пусть бессильное. Мы не

days the heretic walked to the stake still a

допустим отклонения даже в миг смерти.

heretic, proclaiming his heresy, exulting in

В прежние дни еретик всходил на костер

it. Even the victim of the Russian purges

все еще еретиком, провозглашая свою

could carry rebellion locked up in his skull

ересь, восторгаясь ею. Даже жертва

as he walked down the passage waiting for

русских чисток, идя по коридору и

the bullet. But we make the brain perfect

ожидая пули, могла хранить под

before we blow it out. The command of the

крышкой черепа бунтарскую мысль. Мы

old despotisms was ‘Thou shalt not’. The

же, прежде чем вышибить мозги, делаем

command of the totalitarians was ‘Thou

их безукоризненными. Заповедь старых

shalt’. Our command is ‘Thou art’. No one

деспотий начиналась словами: «Не смей».

whom we bring to this place ever stands

Заповедь тоталитарных: «Ты должен».

out against us. Everyone is washed clean.

Наша заповедь: «Ты есть». Ни один из тех,

Even those three miserable traitors in

кого приводят сюда, не может устоять

whose innocence you once believed --

против нас. Всех промывают дочиста.

Jones, Aaronson, and Rutherford -- in the

Даже этих жалких предателей, которых

end we broke them down. I took part in

вы считали невиновными -- Джонса,

their interrogation myself. I saw them

Аронсона и Резерфорда -- даже их мы в

gradually worn down, whimpering,

конце концов сломали. Я сам участвовал

grovelling, weeping -- and in the end it was

в допросах. Я видел, как их перетирали,

not with pain or fear, only with penitence.

как они скулили, пресмыкались, плакали

By the time we had finished with them they

-- и под конец не от боли, не от страха, а

were only the shells of men. There was

только от раскаяния. Когда мы закончили

nothing left in them except sorrow for what

с ними, они были только оболочкой

they had done, and love of Big Brother. It

людей. В них ничего не осталось, кроме

was touching to see how they loved him.

сожалений о том, что они сделали, и

They begged to be shot quickly, so that they

любви к Старшему Брату. Трогательно

could die while their minds were still

было видеть, как они его любили. Они

clean.”

умоляли, чтобы их скорее увели на

расстрел, -- хотели умереть, пока их души

еще чисты.

His voice had grown almost dreamy. The

В голосе его слышались мечтательные

exaltation, the lunatic enthusiasm, was still

интонации. Лицо по-прежнему горело

in his face. He is not pretending, thought

восторгом, ретивостью сумасшедшего.

Winston, he is not a hypocrite, he believes

Он не притворяется, подумал Уинстон; он

every word he says. What most oppressed

не лицемер, он убежден в каждом своем

him was the consciousness of his own

слове. Больше всего Уинстона угнетало

intellectual inferiority. He watched the

сознание

своей

умственной

heavy yet graceful form strolling to and fro,

неполноценности.

О'Брайен

с

in and out of the range of his vision.

тяжеловесным

изяществом расхаживал

O’Brien was a being in all ways larger than

по комнате, то появляясь в поле его

himself. There was no idea that he had ever

зрения, то исчезая. О'Брайен был больше

had, or could have, that O’Brien had not

его во всех отношениях. Не родилось и не

long ago known, examined, and rejected.

могло родиться в его головы такой идеи,

His mind contained Winston’s mind. But in

которая не

была бы

давно

известна

that case how could it be true that O’Brien

О'Брайену, взвешена им и отвергнута. Ум

was mad? It must be he, Winston, who was

О'Брайена содержал в себе его ум. Но в

mad. O’Brien halted and looked down at

таком случае как О'Брайен может быть

him. His voice had grown stern again.

сумасшедшим?

Сумасшедшим

должен

быть он, Уинстон. О'Брайен остановился,

посмотрел на него. И опять заговорил

суровым тоном:

“Do not imagine that you will save yourself,

-- Не воображайте, что вы спасетесь,

Winston, however completely you surrender

Уинстон, -- даже ценой полной

to us. No one who has once gone astray is

капитуляции. Ни один из сбившихся с

ever spared. And even if we chose to let you

пути уцелеть не может. И если даже мы

live out the natural term of your life, still

позволим вам дожить до естественной

you would never escape from us. What

смерти, вы от нас не спасетесь. То, что

happens to you here is for ever. Understand

делается с вами здесь, делается навечно.

that in advance. We shall crush you down

Знайте это наперед. Мы сомнем вас так,

to the point from which there is no coming

что вы уже никогда не подниметесь. С

back. Things will happen to you from which

вами произойдет такое, от чего нельзя

you could not recover, if you lived a

оправиться, проживи вы еще хоть тысячу

thousand years. Never again will you be

лет. Вы никогда не будете способны на

capable of ordinary human feeling.

обыкновенное

человеческое

чувство.

Everything will be dead inside you. Never

Внутри у вас все отомрет. Любовь,

again will you be capable of love, or

дружба,

радость

жизни,

смех,

friendship, or joy of living, or laughter, or

любопытство, храбрость, честность --

curiosity, or courage, or integrity. You will

всего этого у вас уже никогда не будет.

be hollow. We shall squeeze you empty, and

Вы станете полым. Мы выдавим из вас

then we shall fill you with ourselves.”

все до капли -- а потом заполним собой.

He paused and signed to the man in the

Он умолк и сделал знак человеку в белом.

white coat. Winston was aware of some

Уинстон почувствовал, что сзади к его

heavy piece of apparatus being pushed into

голове подвели какой-то тяжелый

place behind his head. O’Brien had sat

аппарат. О'Брайен сел у койки, и лицо

down beside the bed, so that his face was

его оказалось почти вровень с лицом

almost on a level with Winston’s.

Уинстона.

“Three thousand,” he said, speaking over

-- Три тысячи, -- сказал он через голову

Winston’s head to the man in the white

Уинстона человеку в белом.

coat.

Two soft pads, which felt slightly moist,

К вискам Уинстона прилегли две мягкие

clamped themselves against Winston’s

подушечки, как будто влажные. Он

temples. He quailed. There was pain

сжался. Снова будет боль, какая-то

coming, a new kind of pain. O’Brien laid a

другая боль. О'Брайен успокоил его,

hand reassuringly, almost kindly, on his.

почти ласково взяв за руку:

“This time it will not hurt,” he said. “Keep

-- На этот раз больно не будет. Смотрите

your eyes fixed on mine.”

мне в глаза.

At this moment there was a devastating

Произошел чудовищный взрыв -- или

explosion, or what seemed like an

что-то показавшееся ему взрывом, хотя

explosion, though it was not certain

он не был уверен, что это сопровождалось

whether there was any noise. There was

звуком. Но ослепительная вспышка была

undoubtedly a blinding flash of light.

несомненно. Уинстона не ушибло, а

Winston was not hurt, only prostrated.

только опрокинуло. Хотя он уже лежал

Although he had already been lying on his

навзничь, когда это произошло, чувство

back when the thing happened, he had a

было такое, будто его бросили на спину.

curious feeling that he had been knocked

Его распластал ужасный безболезненный

into that position. A terrific painless blow

удар. И что-то произошло в голове. Когда

had flattened him out. Also something had

зрение прояснилось, Уинстон вспомнил,

happened inside his head. As his eyes

кто он и где находится, узнал того, кто

regained their focus he remembered who he

пристально смотрел ему в лицо; но где-то,

was, and where he was, and recognized the

непонятно где, существовала область

face that was gazing into his own; but

пустоты, словно кусок вынули из его

somewhere or other there was a large patch

мозга.

of emptiness, as though a piece had been

taken out of his brain.

“It will not last,” said O’Brien. “Look me in

-- Это пройдет, -- сказал О'Брайен. --

the eyes. What country is Oceania at war

Смотрите мне в глаза. С какой страной

with?”

воюет Океания?

Winston thought. He knew what was meant

Уинстон думал. Он понимал, что означает

by Oceania and that he himself was a

«Океания» и что он -- гражданин

citizen of Oceania. He also remembered

Океании. Помнил он и Евразию с

Eurasia and Eastasia; but who was at war

Остазией; но кто с кем воюет, он не знал.

with whom he did not know. In fact he had

Он даже не знал, что была какая-то

not been aware that there was any war.

война.

“I don’t remember.”

-- Не помню.

“Oceania is at war with Eastasia. Do you

-- Океания воюет с Остазией. Теперь вы

remember that now?”

вспомнили?

“Yes.”

-- Да.

“Oceania has always been at war with

-- Океания всегда воевала с Остазией. С

Eastasia. Since the beginning of your life,

первого дня вашей жизни, с первого дня

since the beginning of the Party, since the

партии, с первого дня истории война шла

beginning of history, the war has continued

без перерыва -- все та же война. Это вы

without a break, always the same war. Do

помните?

you remember that?”

“Yes.”

-- Да.

“Eleven years ago you created a legend

-- Одиннадцать лет назад вы сочинили

about three men who had been condemned

легенду о троих людях, приговоренных за

to death for treachery. You pretended that

измену к смертной казни. Выдумали,

you had seen a piece of paper which proved

будто

видели

клочок

бумаги,

them innocent. No such piece of paper ever

доказывавший их невиновность. Такой

existed. You invented it, and later you grew

клочок бумаги никогда не существовал.

to believe in it. You remember now the very

Это был ваш вымысел, а потом вы в него

moment at which you first invented it. Do

поверили. Теперь вы вспомнили ту

you remember that?”

минуту, когда это было выдумано.

Вспомнили?

“Yes.”

-- Да.

“Just now I held up the fingers of my hand

-- Только что я показывал вам пальцы.

to you. You saw five fingers. Do you

Вы видели пять пальцев. Вы это

remember that?”

помните?

“Yes.”

-- Да.

O’Brien held up the fingers of his left hand,

О'Брайен показал ему левую руку,

with the thumb concealed.

спрятав большой палец.

“There are five fingers there. Do you see five

-- Пять пальцев. Вы видите пять пальцев?

fingers?”

“Yes.”

-- Да.

And he did see them, for a fleeting instant,

И он их видел, одно мимолетное

before the scenery of his mind changed. He

мгновение, до того, как в голове у него

saw five fingers, and there was no

все стало на свои места. Он видел пять

deformity. Then everything was normal

пальцев и никакого искажения не

again, and the old fear, the hatred, and the

замечал.

Потом

рука

приняла

bewilderment came crowding back again.

естественный вид, и разом нахлынули

But there had been a moment -- he did not

прежний

страх,

ненависть,

know how long, thirty seconds, perhaps --

замешательство. Но был такой период --

of luminous certainty, when each new

он не знал, долгий ли, может быть,

suggestion of O’Brien’s had filled up a

полминуты, -- светлой определенности,

patch of emptiness and become absolute

когда каждое новое внушение О'Брайена

truth, and when two and two could have

заполняло пустоту в голове и становилось

been three as easily as five, if that were

абсолютной истиной, когда два и два так

what was needed. It had faded but before

же легко могли стать тремя, как и пятью,

O’Brien had dropped his hand; but though

если требовалось. Это состояние прошло

he could not recapture it, he could

раньше, чем О'Брайен отпустил его руку;

remember it, as one remembers a vivid

и, хотя вернуться в это состояние

experience at some period of one’s life when

Уинстон не мог, он его помнил, как

one was in effect a different person.

помнишь яркий случай из давней жизни,

когда ты был, по существу, другим

человеком.

“You see now,” said O’Brien, “that it is at

-- Теперь вы по крайней мере понимаете,

any rate possible.”

-- сказал О'Брайен, -- что это возможно.

“Yes,” said Winston.

-- Да, -- отозвался Уинстон.

O’Brien stood up with a satisfied air. Over

О'Брайен с удовлетворенным видом

to his left Winston saw the man in the

встал. Уинстон увидел, что слева человек

white coat break an ampoule and draw

в белом сломал ампулу и набирает из нее

back the plunger of a syringe. O’Brien

в шприц. О'Брайен с улыбкой обратился

turned to Winston with a smile. In almost

к Уинстону. Почти как раньше, он

the old manner he resettled his spectacles

поправил на носу очки.

on his nose.

“Do you remember writing in your diary,”

-- Помните, как вы написали про меня в

he said, “that it did not matter whether I

дневнике: неважно, друг он или враг --

was a friend or an enemy, since I was at

этот человек может хотя бы понять меня,

least a person who understood you and

с ним можно разговаривать. Вы были

could be talked to? You were right. I enjoy

правы.

Мне

нравится

с

вами

talking to you. Your mind appeals to me. It

разговаривать. Меня привлекает ваш

resembles my own mind except that you

склад ума. Мы с вами похоже мыслим, с

happen to be insane. Before we bring the

той только разницей, что вы безумны.

session to an end you can ask me a few

Прежде чем мы закончим беседу, вы

questions, if you choose.”

можете задать мне несколько вопросов,

если хотите.

“Any question I like?”

-- Любые вопросы?

“Anything.” He saw that Winston’s eyes

-- Какие угодно. -- Он увидел, что

were upon the dial. “It is switched off. What

Уинстон скосился на шкалу. --

is your first question?”

Отключено. Ваш первый вопрос?

“What have you done with Julia?” said

-- Что вы сделали с Джулией? -- спросил

Winston.

Уинстон.

O’Brien smiled again. “She betrayed you,

О'Брайен снова улыбнулся. -- Она

Winston. Immediately-unreservedly. I have

предала

вас,

Уинстон.

Сразу,

seldom seen anyone come over to us so

безоговорочно. Мне редко случалось

promptly. You would hardly recognize her if

видеть, чтобы кто-нибудь так живо шел

you saw her. All her rebelliousness, her

нам навстречу. Вы бы ее вряд ли узнали.

deceit, her folly, her dirty-mindedness --

Все

ее

бунтарство,

лживость,

everything has been burned out of her. It

безрассудство, испорченность -- все это

was a perfect conversion, a textbook case.”

выжжено из нее. Это было идеальное

обращение, прямо для учебников.

“You tortured her?”

-- Вы ее пытали?

O’Brien left this unanswered. “Next

На это О'Брайен не ответил. --

question,” he said.

Следующий вопрос, -- сказал он.

“Does Big Brother exist?”

-- Старший Брат существует?

“Of course he exists. The Party exists. Big

--

Конечно,

существует.

Партия

Brother is the embodiment of the Party.”

существует.

Старший

Брат

--

олицетворение партии.

“Does he exist in the same way as I exist?”

-- Существует он в том смысле, в каком

существую я?

“You do not exist,” said O’Brien.

-- Вы не существуете, -- сказал О'Брайен.

Once again the sense of helplessness

Снова

на

него

навалилась

assailed him. He knew, or he could

беспомощность. Он знал, мог представить

imagine, the arguments which proved his

себе,

какими

аргументами

будут

own nonexistence; but they were nonsense,

доказывать, что он не существует, но все

they were only a play on words. Did not the

они -- бессмыслица, просто игра слов.

statement, “You do not exist”, contain a

Разве

в

утверждении:

«Вы

не

logical absurdity? But what use was it to

существуете» -- не содержится логическая

say so? His mind shrivelled as he thought

нелепость? Но что толку говорить об

of the unanswerable, mad arguments with

этом? Ум его съежился при мысли о

which O’Brien would demolish him.

неопровержимых, безумных аргументах,

которыми его разгромит О'Брайен.

“I think I exist,” he said wearily. “I am

-- По-моему, я существую, -- устало

conscious of my own identity. I was born

сказал он. -- Я сознаю себя. Я родился и я

and I shall die. I have arms and legs. I

умру. У меня есть руки и ноги. Я

occupy a particular point in space. No other

занимаю

определенный

объем

в

solid object can occupy the same point

пространстве. Никакое твердое тело не

simultaneously. In that sense, does Big

может

занимать

этот

объем

Brother exist?”

одновременно со мной. В этом смысле

существует Старший Брат?

“It is of no importance. He exists.”

-- Это не важно. Он существует.

“Will Big Brother ever die?”

-- Старший Брат когда-нибудь умрет?

“Of course not. How could he die? Next

-- Конечно, нет. Как он может умереть?

question.”

Следующий вопрос.

“Does the Brotherhood exist?”

-- Братство существует?

“That, Winston, you will never know. If we

-- А этого, Уинстон, вы никогда не

choose to set you free when we have

узнаете. Если мы решим выпустить вас,

finished with you, and if you live to be

когда кончим, и вы доживете до

ninety years old, still you will never learn

девяноста лет, вы все равно не узнаете,

whether the answer to that question is Yes

как ответить на этот вопрос: нет или да.

or No. As long as you live it will be an

Сколько вы живете, столько и будете

unsolved riddle in your mind.”

биться над этой загадкой.

Winston lay silent. His breast rose and fell

Уинстон лежал молча. Теперь его грудь

a little faster. He still had not asked the

поднималась и опускалась чуть чаще. Он

question that had come into his mind the

так и не задал вопроса, который первым

first. He had got to ask it, and yet it was as

пришел ему в голову. Он должен его

though his tongue would not utter it. There

задать, но язык отказывался служить

was a trace of amusement in O’Brien’s face.

ему. На лице О'Брайена как будто

Even his spectacles seemed to wear an

промелькнула насмешка. Даже очки у

ironical gleam. He knows, thought Winston

него блеснули иронически. Он знает,

suddenly, he knows what I am going to ask!

вдруг подумал Уинстон, знает, что я хочу

At the thought the words burst out of him:

спросить! И тут же у него вырвалось:

“What is in Room 101?”

-- Что делают в комнате сто один?

The expression on O’Brien’s face did not

Лицо О'Брайена не изменило выражения.

change. He answered drily:

Он сухо ответил:

“You know what is in Room 101, Winston.

-- Уинстон, вы знаете, что делается в

Everyone knows what is in Room 101.”

комнате сто один. Все знают, что

делается в комнате сто один.

He raised a finger to the man in the white

Он сделал пальцем знак человеку в белом.

coat. Evidently the session was at an end. A

Беседа, очевидно, подошла к концу. В

needle jerked into Winston’s arm. He sank

руку Уинстону воткнулась игла. И почти

almost instantly into deep sleep.

сразу он уснул глубоким сном.

III

III

“There are three stages in your

-- В вашем восстановлении три этапа, --

reintegration,” said O’Brien. “There is

сказал О'Брайен, -- Учеба, понимание и

learning, there is understanding, and there

приятие. Пора перейти ко второму этапу.

is acceptance. It is time for you to enter

upon the second stage.”

As always, Winston was lying flat on his

Как всегда, Уинстон лежал на спине. Но

back. But of late his bonds were looser.

захваты держали его не так туго. Они по-

They still held him to the bed, but he could

прежнему притягивали его к койке,

move his knees a little and could turn his

однако он мог слегка сгибать ноги в

head from side to side and raise his arms

коленях, поворачивать голову влево и

from the elbow. The dial, also, had grown to

вправо и поднимать руки от локтя. И

be less of a terror. He could evade its pangs

шкала с рычагом не внушала прежнего

if he was quick-witted enough: it was

ужаса. Если он соображал быстро, то мог,

chiefly when he showed stupidity that

избежать разрядов; теперь О'Брайен

O’Brien pulled the lever. Sometimes they

брался за рычаг чаще всего тогда, когда

got through a whole session without use of

был недоволен его глупостью. Порою все

the dial. He could not remember how many

собеседование проходило без

единого

sessions there had been. The whole process

удара. Сколько их было, он уже не мог

seemed to stretch out over a long, indefinite

запомнить. Весь этот процесс тянулся

time -- weeks, possibly -- and the intervals

долго -- наверно, уже не одну неделю, -- а

between the sessions might sometimes

перерывы между беседами

бывали