0470486_EC709_orwell_george_1984

It need hardly be said that the subtlest

Излишне говорить, что тоньше всех

practitioners of doublethink are those who

владеют двоемыслием те, кто изобрел

invented doublethink and know that it is a

двоемыслие и понимает его как

vast system of mental cheating. In our

грандиозную

систему

умственного

society, those who have the best knowledge

надувательства. В нашем обществе те,

of what is happening are also those who are

кто

лучше

всех

осведомлен

о

furthest from seeing the world as it is. In

происходящем, меньше всех способны

general, the greater the understanding, the

увидеть мир таким, каков он есть. В

greater the delusion; the more intelligent,

общем, чем больше понимания, тем

the less sane. One clear illustration of this

сильнее иллюзии: чем умнее, тем

is the fact that war hysteria increases in

безумнее. Наглядный пример -- военная

intensity as one rises in the social scale.

истерия, нарастающая по мере того, как

Those whose attitude towards the war is

мы

поднимаемся

по

социальной

most nearly rational are the subject peoples

лестнице. Наиболее разумное отношение

of the disputed territories. To these people

к войне -- у покоренных народов на

the war is simply a continuous calamity

спорных территориях. Для этих народов

which sweeps to and fro over their bodies

война -- просто нескончаемое бедствие,

like a tidal wave. Which side is winning is a

снова и снова прокатывающееся по их

matter of complete indifference to them.

телам, подобно цунами. Какая сторона

They are aware that a change of

побеждает, им безразлично. Они знают,

overlordship means simply that they will be

что при новых властителях будут делать

doing the same work as before for new

прежнюю работу и обращаться с ними

masters who treat them in the same

будут так же, как прежде. Находящиеся

manner as the old ones. The slightly more

в чуть лучшем положении рабочие,

favoured workers whom we call “the proles”

которых мы называем «пролами»,

are only intermittently conscious of the

замечают войну лишь время от времени.

war. When it is necessary they can be

Когда надо, их можно возбудить до

prodded into frenzies of fear and hatred,

исступленного гнева или страха, но,

but when left to themselves they are

предоставленные самим себе, они

capable of forgetting for long periods that

забывают о ведущейся войне надолго.

the war is happening. It is in the ranks of

Подлинный

военный

энтузиазм

мы

the Party, and above all of the Inner Party,

наблюдаем в рядах партии, особенно

that the true war enthusiasm is found.

внутренней партии. В завоевание мира

World-conquest is believed in most firmly

больше всех верят те, кто знает, что оно

by those who know it to be impossible. This

невозможно. Это причудливое сцепление

peculiar linking-together of opposites --

противоположностей

--

знания

с

knowledge with ignorance, cynicism with

невежеством, циничности с фанатизмом

fanaticism -- is one of the chief

-- одна из отличительных особенностей

distinguishing marks of Oceanic society.

нашего общества. Официальное учение

The official ideology abounds with

изобилует противоречиями даже там, где

contradictions even when there is no

в них нет реальной нужды. Так, партия

practical reason for them. Thus, the Party

отвергает и чернит все принципы, на

rejects and vilifies every principle for which

которых первоначально стоял социализм,

the Socialist movement originally stood,

-- и занимается этим во имя социализма.

and it chooses to do this in the name of

Она проповедует презрение к рабочему

Socialism. It preaches a contempt for the

классу, невиданное в минувшие века, -- и

working class unexampled for centuries

одевает своих членов в форму, некогда

past, and it dresses its members in a

привычную для людей физического труда

uniform which was at one time peculiar to

и принятую именно по этой причине.

manual workers and was adopted for that

Она

систематически

подрывает

reason. It systematically undermines the

сплоченность семьи -- и зовет своего

solidarity of the family, and it calls its

вождя именем, прямо апеллирующим к

leader by a name which is a direct appeal

чувству семейной близости. Даже в

to the sentiment of family loyalty. Even the

названиях четырех министерств, которые

names of the four Ministries by which we

нами управляют, -- беззастенчивое

are governed exhibit a sort of impudence in

опрокидывание

фактов.

Министерство

their deliberate reversal of the facts. The

мира

занимается

войной,

министерство

Ministry of Peace concerns itself with war,

правды -- ложью, министерство любви --

the Ministry of Truth with lies, the Ministry

пытками, министерство изобилия морит

of Love with torture and the Ministry of

голодом.

Такие

противоречия

не

Plenty with starvation. These contradictions

случайны и происходят не просто от

are not accidental, nor do they result from

лицемерия: это двоемыслие в действии.

ordinary hypocrisy; they are deliberate

Ибо

лишь

примирение

противоречий

exercises in doublethink. For it is only by

позволяет

удерживать

власть

reconciling contradictions that power can

неограниченно долго. По-иному извечный

be retained indefinitely. In no other way

цикл прервать нельзя. Если человеческое

could the ancient cycle be broken. If

равенство

надо

навсегда

сделать

human equality is to be for ever averted -- if

невозможным, если высшие, как мы их

the High, as we have called them, are to

называем, хотят сохранить свое место

keep their places permanently -- then the

навеки,

тогда

господствующим

prevailing mental condition must be

душевным

состоянием

должно

быть

controlled insanity.

управляемое безумие.

But there is one question which until this

Но есть один вопрос, который мы до сих

moment we have almost ignored. It is; why

пор не затрагивали. Почему надо сделать

should human equality be averted?

невозможным

равенство

людей?

Supposing that the mechanics of the

Допустим, механика процесса описана

process have been rightly described, what

верно -- каково же все-таки побуждение

is the motive for this huge, accurately

к

этой

колоссальной,

точно

planned effort to freeze history at a

спланированной

деятельности,

particular moment of time?

направленной на то, чтобы заморозить

историю в определенной точке?

Here we reach the central secret. As we

Здесь мы подходим к главной загадке.

have seen. the mystique of the Party, and

Как мы уже видели, мистический ореол

above all of the Inner Party, depends upon

вокруг партии, и прежде всего

doublethink But deeper than this lies the

внутренней

партии,

обусловлен

original motive, the never-questioned

двоемыслием. Но под этим кроется

instinct that first led to the seizure of power

исходный

мотив,

неисследованный

and brought doublethink, the Thought

инстинкт, который привел сперва к

Police, continuous warfare, and all the

захвату власти, а затем породил и

other

necessary

paraphernalia

into

двоемыслие, и полицию мыслей, и

existence afterwards. This motive really

постоянную

войну,

и

прочие

consists...

обязательные

принадлежности

строя.

Мотив этот заключается...

Winston became aware of silence, as one

Уинстон ощутил тишину, как ощущаешь

becomes aware of a new sound. It seemed

новый звук. Ему показалось, что Джулия

to him that Julia had been very still for

давно не шевелится. Она лежала на боку,

some time past. She was lying on her side,

до пояса голая, подложив ладонь под

naked from the waist upwards, with her

щеку, и темная прядь упала ей на глаза.

cheek pillowed on her hand and one dark

Грудь у нее вздымалась медленно и

lock tumbling across her eyes. Her breast

мерно.

rose and fell slowly and regularly.

“Julia.”

-- Джулия.

No answer.

Нет ответа.

“Julia, are you awake?”

-- Джулия, ты не спишь?

No answer. She was asleep. He shut the

Нет ответа. Она спала. Он закрыл книгу,

book, put it carefully on the floor, lay down,

опустил на пол, лег и натянул повыше

and pulled the coverlet over both of them.

одеяло -- на нее и на себя.

He had still, he reflected, not learned the

Он подумал, что так и не знает главного

ultimate secret. He understood how; he did

секрета. Он понимал как; он не понимал

not understand why. Chapter I, like

зачем. Первая глава, как и третья, не

Chapter III, had not actually told him

открыла ему, в сущности, ничего нового.

anything

that he

did not know, it

had

Она

просто

привела

его знания

в

merely systematized the knowledge that he

систему. Однако книга окончательно

possessed already. But after reading it he

убедила его в том, что он не безумец.

knew better than before that he was not

Если ты в меньшинстве -- и даже в

mad. Being in a minority, even a minority

единственном числе, -- это не значит, что

of one, did not make you mad. There was

ты безумен. Есть правда и есть неправда,

truth and there was untruth, and if you

и, если ты держишься правды, пусть

clung to the truth even against the whole

наперекор всему свету, ты не безумен.

world, you were not mad. A yellow beam

Желтый луч закатного солнца протянулся

from the sinking sun slanted in through the

от окна к подушке. Уинстон закрыл

window and fell across the pillow. He shut

глаза. От солнечного тепла на лице,

his eyes. The sun on his face and the girl’s

оттого, что к нему прикасалось гладкое

smooth body touching his own gave him a

женское тело, им овладело спокойное,

strong, sleepy, confident feeling. He was

сонное чувство уверенности. Им ничто не

safe, everything was all right. He fell asleep

грозит... все хорошо. Он уснул, бормоча:

murmuring “Sanity is not statistical,” with

«Здравый рассудок -- понятие не

the feeling that this remark contained in it

статистическое», -- и ему казалось, что в

a profound wisdom.

этих

словах

заключена

глубокая

мудрость.

X

X

“It was only an ’opeless fancy,

Давно уж нет мечтаний, сердцу милых.

It passed like an Ipril dye,

Они прошли, как первый день весны.

They ’ave stolen my ’eart awye!”

Былых надежд волнующие сны!

The driveling song seemed to have kept its

Дурацкая песенка, кажется, не вышла из

popularity. You still heard it all over the

моды. Ее пели по всему городу. Она

place. It had outlived the Hate Song. Julia

пережила «Песню ненависти». Джулия,

woke at the sound, stretched herself

разбуженная пением, сладко потянулась

luxuriously, and got out of bed.

и вылезла из постели.

“I’m hungry,” she said. “Let’s make some

-- Хочу есть, -- сказала она. -- Сварим

more coffee. Damn! The stove’s gone out

еще кофе? Черт, керосинка погасла, вода

and the water’s cold.” She picked the stove

остыла. -- Она подняла керосинку и

up and shook it. “There’s no oil in it.”

поболтала. -- Керосину нет.

“We can get some from old Charrington, I

-- Наверное, можно попросить у старика.

expect.”

Winston also got up and dressed himself.

Уинстон

тоже

встал

и

оделся.

The indefatigable voice sang on:

Неугомонный голос продолжал петь:

“They sye that time ’eals all things,

Пусть говорят мне: время все излечит,

They sye you can always forget;

Пусть говорят: страдания забудь.

But the smiles an’ the tears acrorss the

Но музыка давно забытой речи

years

They twist my ’eart-strings yet!”

Мне и сегодня разрывает грудь!

As he fastened the belt of his overalls he

Застегнув пояс комбинезона, он подошел

strolled across to the window. The sun

к окну. Солнце опустилось за дома -- уже

must have gone down behind the houses; it

не светило на двор. Каменные плиты

was not shining into the yard any longer.

были мокрые, как будто их только что

The flagstones were wet as though they had

вымыли, и ему показалось, что небо тоже

just been washed, and he had the feeling

мыли -- так свежо и чисто голубело оно

that the sky had been washed too, so fresh

между дымоходами. Без устали шагала

and pale was the blue between the

женщина взад и вперед, закупоривала

chimney-pots. Tirelessly the woman

себе рот и раскупоривала, запевала,

marched to and fro, corking and uncorking

умолкала и все вешала пеленки, вешала,

herself, singing and falling silent, and

вешала. Он подумал: зарабатывает она

pegging out more diapers, and more and

стиркой

или

просто

обстирывает

yet more. He wondered whether she took in

двадцать-тридцать внуков? Джулия

washing for a living or was merely the slave

подошла и стала рядом: мощная фигура

of twenty or thirty grandchildren. Julia had

во дворе приковывала взгляд. Вот

come across to his side; together they gazed

женщина опять приняла обычную позу --

down with a sort of fascination at the

протянула толстые руки к веревке,

sturdy figure below. As he looked at the

отставив могучий круп, и Уинстон

woman in her characteristic attitude, her

впервые подумал, что она красива. Ему

thick arms reaching up for the line, her

никогда не приходило в голову, что тело

powerful mare-like buttocks protruded, it

пятидесятилетней женщины,

чудовищно

struck him for the first time that she was

раздавшееся от многих родов, а потом

beautiful. It had never before occurred to

загрубевшее, затвердевшее от работы,

him that the body of a woman of fifty,

сделавшееся плотным, как репа, может

blown up to monstrous dimensions by

быть красиво. Но оно было красиво, и

childbearing, then hardened, roughened by

Уинстон подумал: а почему бы,

work till it was coarse in the grain like an

собственно, нет? С шершавой красной

over-ripe turnip, could be beautiful. But it

кожей, прочное и бесформенное, словно

was so, and after all, he thought, why not?

гранитная глыба, оно так же походило на

The solid, contourless body, like a block of

девичье тело, как ягода шиповника -- на

granite, and the rasping red skin, bore the

цветок. Но кто сказал, что плод хуже

same relation to the body of a girl as the

цветка?

rose-hip to the rose. Why should the fruit

be held inferior to the flower?

“She’s beautiful,” he murmured.

-- Она красивая, -- прошептал Уинстон.

“She’s a metre across the hips, easily,” said

-- У нее бедра два метра в обхвате, --

Julia.

отозвалась Джулия.

“That is her style of beauty,” said Winston.

-- Да, это красота в другом роде.

He held Julia’s supple waist easily encircled

Он держал ее, обхватив кругом талии

by his arm. From the hip to the knee her

одной рукой. Ее бедро прижималось к его

flank was against his. Out of their bodies

бедру. Их тела никогда не произведут

no child would ever come. That was the one

ребенка. Этого им не дано. Только

thing they could never do. Only by word of

устным словом, от разума к разуму,

mouth, from mind to mind, could they pass

передадут они дальше свой секрет. У

on the secret. The woman down there had

женщины во дворе нет разума -- только

no mind, she had only strong arms, a warm

сильные

руки,

горячее

сердце,

heart, and a fertile belly. He wondered how

плодоносное чрево. Он подумал: скольких

many children she had given birth to. It

она родила? Такая свободно могла и

might easily be fifteen. She had had her

полтора десятка. Был и у нее недолгий

momentary flowering, a year, perhaps, of

расцвет,

на

год

какой-нибудь

wild-rose beauty and then she had

распустилась, словно дикая роза, а потом

suddenly swollen like a fertilized fruit and

вдруг набухла, как завязь, стала твердой,

grown hard and red and coarse, and then

красной, шершавой, и пошло: стирка,

her life had been laundering, scrubbing,

уборка, штопка, стряпня, подметание,

darning, cooking, sweeping, polishing,

натирка, починка, уборка, стирка --

mending, scrubbing, laundering, first for

сперва на детей, потом на внуков, -- и

children, then for grandchildren, over thirty

так тридцать лет без передышки. И после

unbroken years. At the end of it she was

этого

еще

поет.

Мистическое

still singing. The mystical reverence that he

благоговение

перед

ней

как-то

felt for her was somehow mixed up with the

наложилось на картину чистого бледного

aspect of the pale, cloudless sky, stretching

неба над дымоходами, уходившего в

away behind the chimney-pots into

бесконечную даль. Странно было думать,

interminable distance. It was curious to

что небо у всех то же самое -- и в

think that the sky was the same for

Евразии, и в Остазии, и здесь. И люди

everybody, in Eurasia or Eastasia as well as

под небом те же самые -- всюду, по всему

here. And the people under the sky were

свету, сотни, тысячи миллионов людей,

also very much the same -- everywhere, all

таких же, как эта: они не ведают о

over the world, hundreds of thousands of

существовании

друг

друга,

они

millions of people just like this, people

разделены стенами ненависти и лжи и

ignorant of one another’s existence, held

все же почти одинаковы: они не

apart by walls of hatred and lies, and yet

научились думать, но копят в сердцах, и

almost exactly the same -- people who had

чреслах, и мышцах мощь, которая

never learned to think but who were storing

однажды перевернет мир. Если есть

up in their hearts and bellies and muscles

надежда, то она -- в пролах. Он знал, что

the power that would one day overturn the

таков будет и вывод Голдстейна, хотя не

world. If there was hope, it lay in the proles!

дочел книгу до конца. Будущее за

Without having read to the end of the book,

пролами. А можно ли быть уверенным,

he knew that that must be Goldstein’s final

что, когда придет их время, для него,

message. The future belonged to the proles.

Уинстона Смита, мир, ими созданный, не

And could he be sure that when their time

будет таким же чужим, как мир партии?

came the world they constructed would not

Да, можно, ибо новый мир будет наконец

be just as alien to him, Winston Smith, as

миром здравого рассудка. Где есть

the world of the Party? Yes, because at the

равенство, там может быть здравый

least it would be a world of sanity. Where

рассудок. Рано или поздно это

there is equality there can be sanity.

произойдет -- сила превратится в

Sooner or later it would happen, strength

сознание.

Пролы

бессмертны:

would change into consciousness. The

героическая фигура во дворе -- лучшее

proles were immortal, you could not doubt

доказательство. И пока это не произойдет

it when you looked at that valiant figure in

-- пусть надо ждать еще тысячу лет, --

the yard. In the end their awakening would

они будут жить наперекор всему, как

come. And until that happened, though it

птицы, передавая от тела к телу

might be a thousand years, they would stay

жизненную силу, которой партия лишена

alive against all the odds, like birds,

и которую она не может убить.

passing on from body to body the vitality

which the Party did not share and could

not kill.

“Do you remember,” he said, “the thrush

-- Ты помнишь, -- спросил он, -- как в

that sang to us, that first day, at the edge

первый день на прогалине нам пел

of the wood?”

дрозд?

“He wasn’t singing to us,” said Julia. “He

-- Он не нам пел, -- сказала Джулия. -- Он

was singing to please himself. Not even

пел для собственного удовольствия. И

that. He was just singing.”

даже не для этого. Просто пел.

The birds sang, the proles sang. the Party

Поют птицы, поют пролы, партия не

did not sing. All round the world, in London

поет. По всей земле, в Лондоне и Нью-

and New York, in Africa and Brazil, and in

Йорке, в Африке и Бразилии, в

the mysterious, forbidden lands beyond the

таинственных

запретных

странах за

frontiers, in the streets of Paris and Berlin,

границей, на улицах Парижа и Берлина,

in the villages of the endless Russian plain,

в деревнях на бескрайних равнинах

in the bazaars of China and Japan --

России, на базарах Китая и Японии --

everywhere stood the same solid

всюду стоит эта крепкая непобедимая

unconquerable figure, made monstrous by

женщина, чудовищно раздавшаяся от

work and childbearing, toiling from birth to

родов и вековечного труда, -- и вопреки

death and still singing. Out of those mighty

всему поет. Из этого мощного лона когда-

loins a race of conscious beings must one

нибудь может выйти племя сознательных

day come. You were the dead, theirs was

существ. Ты -- мертвец; будущее -- за

the future. But you could share in that

ними. Но ты можешь причаститься к

future if you kept alive the mind as they

этому будущему, если сохранишь живым

kept alive the body, and passed on the

разум, как они сохранили тело, и

secret doctrine that two plus two make

передашь дальше тайное учение о том,

four.

что дважды два -- четыре.

“We are the dead,” he said.

-- Мы -- покойники, -- сказал он.

“We are the dead,” echoed Julia dutifully.

-- Мы -- покойники, -- послушно

согласилась Джулия.

“You are the dead,” said an iron voice

-- Вы покойники, -- раздался железный

behind them.

голос у них за спиной.

They sprang apart. Winston’s entrails

Они

отпрянули

друг

от

друга.

seemed to have turned into ice. He could

Внутренности у него превратились в лед.

see the white all round the irises of Julia’s

Он увидел, как расширились глаза у

eyes. Her face had turned a milky yellow.

Джулии. Лицо стало молочно-желтым.

The smear of rouge that was still on each

Румяна на скулах выступили ярче, как

cheekbone stood out sharply, almost as

что-то отдельное от кожи.

though unconnected with the skin beneath.

“You are the dead,” repeated the iron voice.

-- Вы покойники, -- повторил железный

голос.

“It was behind the picture,” breathed Julia.

-- Это за картинкой, -- прошептала

Джулия.

“It was behind the picture,” said the voice. -- Это за картинкой,

-- произнес голос. --

“Remain exactly where you are. Make no

Оставаться на своих местах. Двигаться

movement until you are ordered.”

только по приказу.

It was starting, it was starting at last! They

Вот оно, началось! Началось! Они не

could do nothing except stand gazing into

могли пошевелиться и только смотрели

one another’s eyes. To run for life, to get

друг на друга. Спасаться бегством,

out of the house before it was too late -- no

удрать из дома, пока не поздно, -- это им

such thought occurred to them.

даже в голову не пришло. Немыслимо

Unthinkable to disobey the iron voice from

ослушаться железного голоса из стены.

the wall. There was a snap as though a

Послышался

щелчок,

как

будто

catch had been turned back, and a crash of

отодвинули щеколду, зазвенело разбитое

breaking glass. The picture had fallen to

стекло. Гравюра упала на пол, и под ней

the floor uncovering the telescreen behind

открылся телекран.

it.

“Now they can see us,” said Julia.

-- Теперь они нас видят, -- сказала

Джулия.

“Now we can see you,” said the voice.

-- Теперь мы вас видим, -- сказал голос. --

“Stand out in the middle of the room. Stand

Встаньте в центре комнаты. Стоять

back to back. Clasp your hands behind

спиной к спине. Руки за голову. Не

your heads. Do not touch one another.”

прикасаться друг к другу.

They were not touching, but it seemed to

Уинстон не прикасался к Джулии, но

him that he could feel Julia’s body shaking.

чувствовал, как она дрожит всем телом.

Or perhaps it was merely the shaking of his

А может, это он сам дрожал. Зубами он

own. He could just stop his teeth from

еще мог не стучать, но колени его не

chattering, but his knees were beyond his

слушались. Внизу -- в доме и снаружи --

control. There was a sound of trampling

топали тяжелые башмаки. Дом будто

boots below, inside the house and outside.

наполнился людьми. По плитам тащили

The yard seemed to be full of men.

какой-то предмет. Песня женщины

Something was being dragged across the

оборвалась. Что-то загромыхало по

stones. The woman’s singing had stopped

камням -- как будто через весь двор

abruptly. There was a long, rolling clang, as

швырнули корыто, потом поднялся

though the washtub had been flung across

галдеж, закончившийся криком боли.

He heard Julia snap her teeth together. “I

Он услышал, как лязгнули зубы у Джулии.

suppose we may as well say good-bye,” she

-- Кажется, мы можем попрощаться, --

said.

сказала она.

“You may as well say good-bye,” said the

-- Можете попрощаться, -- сказал голос.

voice. And then another quite different

Тут вмешался другой голос -- высокий,

voice, a thin, cultivated voice which

интеллигентный, показавшийся Уинстону

Winston had the impression of having

знакомым: -- И раз уж мы коснулись этой

heard before, struck in; “And by the way,

темы: «Вот зажгу я пару свеч -- ты в

while we are on the subject, Here comes a

постельку можешь лечь, вот возьму я

candle to light you to bed, here comes a

острый меч -- и головка твоя с плеч».

chopper to chop off your head!”

Something crashed on to the bed behind

Позади Уинстона что-то со звоном

Winston’s back. The head of a ladder had

посыпалось на кровать. В окно просунули

been thrust through the window and had

лестницу, и конец ее торчал в раме. Кто-

burst in the frame. Someone was climbing

то лез к окну. На лестнице в доме

through the window. There was a stampede

послышался топот многих ног. Комнату

of boots up the stairs. The room was full of

наполнили крепкие мужчины в черной

solid men in black uniforms, with iron-shod

форме, в кованых башмаках и с

boots on their feet and truncheons in their

дубинками наготове.

hands.

Winston was not trembling any longer.

Уинстон больше не дрожал. Даже глаза у

Even his eyes he barely moved. One thing

него почти остановились. Одно было

alone mattered; to keep still, to keep still

важно: не шевелиться, не шевелиться,

and not give them an excuse to hit you! A

чтобы у них не было повода бить!

man with a smooth prize-fighter’s jowl in

Задумчиво покачивая в двух пальцах

which the mouth was only a slit paused

дубинку, перед ним остановился человек

opposite him balancing his truncheon

с тяжелой челюстью боксера и щелью

meditatively between thumb and forefinger.

вместо рта. Уинстон встретился с ним

Winston met his eyes. The feeling of

взглядом. Ощущение наготы оттого, что

nakedness, with one’s hands behind one’s

ты стоишь, сцепив руки на затылке, а

head and one’s face and body all exposed,

лицо и тело не защищены, было почти

was almost unbearable. The man protruded

непереносимым. Человек высунул кончик

the tip of a white tongue, licked the place

белого языка, облизнул то место, где

where his lips should have been, and then

полагалось быть губам, и прошел дальше.

passed on. There was another crash.

Опять раздался треск. Кто-то взял со

Someone had picked up the glass

стола стеклянное пресс-папье и вдребезги

paperweight from the table and smashed it

разбил о камин.

to pieces on the hearth-stone.

The fragment of coral, a tiny crinkle of pink

По половику прокатился осколок коралла

like a sugar rosebud from a cake, rolled

-- крохотная розовая морщинка, как

across the mat. How small, thought

кусочек карамели с торта. Какой

Winston, how small it always was! There

маленький, подумал Уинстон, какой же

was a gasp and a thump behind him, and

он был маленький! Сзади послышался

he received a violent kick on the ankle

удар по чему-то мягкому, кто-то охнул;

which nearly flung him off his balance. One

Уинстона с силой пнули в лодыжку, чуть

of the men had smashed his fist into Julia’s

не сбив с ног. Один из полицейских

solar plexus, doubling her up like a pocket

ударил Джулию в солнечное сплетение, и

ruler. She was thrashing about on the floor,

она сложилась пополам. Она корчилась

fighting for breath. Winston dared not turn

на полу и не могла вздохнуть. Уинстон не

his head even by a millimetre, but

осмеливался

повернуть голову

на

sometimes her livid, gasping face came

миллиметр, но

ее бескровное лицо

с

within the angle of his vision. Even in his

разинутым ртом очутилось в поле его

terror it was as though he could feel the

зрения. Несмотря на ужас, он словно

pain in his own body, the deadly pain

чувствовал ее боль в своем теле --

which nevertheless was less urgent than

смертельную боль, и все же не такую

the struggle to get back her breath. He

невыносимую, как удушье. Он знал, что

knew what it was like; the terrible,

это такое: боль ужасная, мучительная,

agonizing pain which was there all the

никак не отступающая -- но терпеть ее

while but could not be suffered yet,

еще не надо, потому что все заполнено

because before all else it was necessary to

одним: воздуху! Потом двое подхватили

be able to breathe. Then two of the men

ее за колени и за плечи и вынесли из

hoisted her up by knees and shoulders,

комнаты, как мешок. Перед Уинстоном

and carried her out of the room like a sack.

мелькнуло ее лицо, запрокинувшееся,

Winston had a glimpse of her face, upside

искаженное, желтое, с закрытыми

down, yellow and contorted, with the eyes

глазами и пятнами румян на щеках; он

shut, and still with a smear of rouge on

видел ее в последний раз.

either cheek; and that was the last he saw

of her.

He stood dead still. No one had hit him yet.

Он застыл на месте. Пока что его не били.

Thoughts which came of their own accord

В голове замелькали мыслн, совсем

but seemed totally uninteresting began to

ненужные. Взяли или нет мистера

flit through his mind. He wondered whether

Чаррингтона? Что они сделали с

they had got Mr. Charrington. He wondered

женщиной во дворе? Он заметил, что ему

what they had done to the woman in the

очень хочется по малой нужде, и это его

yard. He noticed that he badly wanted to

слегка удивило: он был в уборной всего

urinate, and felt a faint surprise, because

два-три часа назад. Заметил, что часы на

he had done so only two or three hours ago.

камине показывают девять, то есть 21.

He noticed that the clock on the

Но на дворе было совсем светло. Разве в

mantelpiece said nine, meaning twenty-one.

августе не темнеет к двадцати одному

But the light seemed too strong. Would not

часу? А может быть, они с Джулией все-

the light be fading at twenty-one hours on

таки перепутали время -- проспали

an August evening? He wondered whether

полсуток, и было тогда не 20.30, как они

after all he and Julia had mistaken the

думали, а уже 8.30 утра? Но развивать

time -- had slept the clock round and

эту мысль не стал. Она его не занимала.

thought it was twenty-thirty when really it

was nought eight-thirty on the following

morning. But he did not pursue the

thought further. It was not interesting.

There ws another, lighter step in the

В коридоре послышались еще чьи-то

passage. Mr. Charrington came into the

шаги, более легкие. В комнату вошел

room. The demeanour of the black-

мистер Чаррингтон. Люди в черном сразу

uniformed men suddenly became more

притихли. И сам мистер Чаррингтон как-

subdued. Something had also changed in

то изменился. Взгляд его упал на осколки

Mr. Charrington’s appearance. His eye fell

пресс-папье.

on the fragments of the glass paperweight.

“Pick up those pieces,” he said sharply.

-- Подберите стекло, -- резко сказал он.

A man stooped to obey. The cockney accent

Один человек послушно нагнулся.

had

disappeared;

Winston

suddenly

Простонародный лондонский выговор у

realized whose voice it was that he had

хозяина исчез; Уинстон вдруг сообразил,

heard a few moments ago on the telescreen.

что это его голос только что звучал в

Mr. Charrington was still wearing his old

телекране. Мистер Чаррингтон по-

velvet jacket, but his hair, which had been

прежнему был в старом бархатном

almost white, had turned black. Also he

пиджаке, но его волосы, почти совсем

was not wearing his spectacles. He gave

седые, стали черными. И очков на нем не

Winston a single sharp glance, as though

было. Он кинул на Уинстона острый

verifying his identity, and then paid no

взгляд, как бы опознавая его, и больше

more

attention to

him. He

was still

им не интересовался. Он был похож на

recognizable, but he was not the same

себя прежнего, но это был другой

person any longer. His body had

человек. Он выпрямился, как будто стал

straightened, and seemed to have grown

крупнее. В лице произошли только

bigger. His face had undergone only tiny

мелкие изменения -- но при этом оно

changes that had nevertheless worked a

преобразилось

совершенно.

Черные

complete transformation. The black

брови казались не такими кустистыми,

eyebrows were less bushy, the wrinkles

морщины исчезли, изменился и очерк

were gone, the whole lines of the face

лица; даже нос стал короче. Это было

seemed to have altered; even the nose

лицо настороженного хладнокровного

seemed shorter. It was the alert, cold face

человека лет тридцати пяти. Уинстон

of a man of about five-and-thirty. It

подумал, что впервые в жизни видит

occurred to Winston that for the first time

перед собой с полной определенностью

in his life he was looking, with knowledge,

сотрудника полиции мыслей.

at a member of the Thought Police.

PART III

Третья

I

I

He did not know where he was. Presumably

Уинстон не знал, где он. Вероятно, его

he was in the Ministry of Love, but there

привезли в министерство любви, но

was no way of making certain. He was in a

удостовериться в этом не было никакой

high-ceilinged windowless cell with walls of

возможности.Он находился в камере без

glittering white porcelain. Concealed lamps

окон, с высоким потолком и белыми,

flooded it with cold light, and there was a

сияющими

кафельными

стенами.

low, steady humming sound which he

Скрытые лампы заливали ее холодным

supposed had something to do with the air

светом, и слышалось ровное тихое

supply. A bench, or shelf, just wide enough

гудение -- он решил, что это вентиляция.

to sit on ran round the wall, broken only by

Вдоль всех стен, с промежутком только в

the door and, at the end opposite the door,

двери, тянулась то ли скамья, то ли

a lavatory pan with no wooden seat. There

полка, как раз такой ширины, чтобы

were four telescreens, one in each wall.

сесть, а в дальнем конце, напротив

двери, стояло ведро без стульчака. На

каждой стене было по телекрану --

четыре штуки.

There was a dull aching in his belly. It had

Он чувствовал тупую боль в животе.

been there ever since they had bundled him

Заболело еще тогда, когда Уинстона

into the closed van and driven him away.

запихнули в фургон и повезли. Ему

But he was also hungry, with a gnawing,

хотелось есть -- голод был сосущий,

unwholesome kind of hunger. It might be

нездоровый. Он не ел, наверное, сутки, а

twenty-four hours since he had eaten, it

то и полтора суток. Он так и не понял, и

might be thirty-six. He still did not know,

скорее всего не поймет, когда же его

probably never would know, whether it had

арестовали, вечером или утром. После

been morning or evening when they

ареста ему не давали есть.

arrested him. Since he was arrested he had

not been fed.

He sat as still as he could on the narrow

Как можно тише он сел на узкую скамью

bench, with his hands crossed on his knee.

и сложил руки на колене. Он уже

He had already learned to sit still. If you

научился сидеть тихо. Если делаешь

made unexpected movements they yelled at

неожиданное движение, на тебя кричит

you from the telescreen. But the craving for

телекран. А голод донимал все злее.

food was growing upon him. What he

Больше всего ему хотелось хлеба. Он

longed for above all was a piece of bread.

предполагал, что в кармане комбинезона

He had an idea that there were a few

завалялись крошки. Или даже -- что еще

breadcrumbs in the pocket of his overalls.

там могло щекотать ногу? -- кусок корки.

It was even possible -- he thought this

В конце концов искушение пересилило

because from time to time something

страх; он сунул руку в карман.

seemed to tickle his leg -- that there might

be a sizeable bit of crust there. In the end

“Smith!” yelled a voice from the telescreen.

-- Смит! -- гаркнуло из телекрана. --

“6079 Smith W! Hands out of pockets in

Шестьдесят -- семьдесят девять, Смит У.!

the cells!”

Руки из карманов в камере!

He sat still again, his hands crossed on his

Он опять застыл, сложив руки на колене.

knee. Before being brought here he had

Перед тем как попасть сюда, он побывал

been taken to another place which must

в другом месте -- не то в обыкновенной

have been an ordinary prison or a

тюрьме, не то в камере предварительного

temporary lock-up used by the patrols. He

заключения у патрульных. Он не знал,

did not know how long he had been there;

долго ли там пробыл -- во всяком случае,

some hours at any rate; with no clocks and

не один час: без окна и без часов о

no daylight it was hard to gauge the time. It

времени трудно судить. Место было

was a noisy, evil-smelling place. They had

шумное, вонючее. Его поместили в

put him into a cell similar to the one he

камеру вроде этой, но отвратительно

was now in, but filthily dirty and at all

грязную, и теснилось в ней не меньше

times crowded by ten or fifteen people. The

десяти -- пятнадцати человек. В

majority of them were common criminals,

большинстве

обыкновенные

уголовники,

but there were a few political prisoners

но были и политические. Он молча сидел

among them. He had sat silent against the

у стены, стиснутый грязными телами, от

wall, jostled by dirty bodies, too

страха и боли в животе почти не обращал

preoccupied by fear and the pain in his

внимания на сокамерников -- и тем не

belly to take much interest in his

менее удивился, до чего по-разному ведут

surroundings, but still noticing the

себя партийцы и остальные. Партийцы

astonishing

difference in demeanour

были молчаливы и напуганы, а

between the Party prisoners and the others.

уголовники, казалось, не боятся никого.

The Party prisoners were always silent and

Они

выкрикивали

оскорбления

terrified, but the ordinary criminals seemed

надзирателям, яростно сопротивлялись,

to care nothing for anybody. They yelled

когда у них отбирали пожитки, писали на

insults at the guards, fought back fiercely

полу

непристойности,

ели

пищу,

when their belongings were impounded,

пронесенную

контрабандой

и

wrote obscene words on the floor, ate

спрятанную в непонятных местах под

smuggled food which they produced from

одеждой, и даже огрызались на

mysterious hiding-places in their clothes,

телекраны, призывавшие к порядку. С

and even shouted down the telescreen

другой стороны, некоторые из них как

when it tried to restore order. On the other

будто были на дружеской ноге с

hand some of them seemed to be on good

надзирателями, звали их по кличкам и

terms with the guards, called them by

через глазок клянчили у них сигареты.

nicknames, and tried to wheedle cigarettes

Надзиратели

относились к

уголовникам

through the spyhole in the door. The

снисходительно, даже когда приходилось

guards, too, treated the common criminals

применять к ним силу. Много было

with a certain forbearance, even when they

разговоров о каторжных лагерях, куда

had to handle them roughly. There was

предстояло

отправиться

большинству

much talk about the forced-labour camps

арестованных. В лагерях «нормально»,

to which most of the prisoners expected to

понял Уинстон, если знаешь что к чему и

be sent. It was “all right” in the camps, he

имеешь связи. Там подкуп, блат и

gathered, so long as you had good contacts

всяческое

вымогательство,

там

and knew the ropes. There was bribery,

педерастия и проституция и даже

favouritism, and racketeering of every kind,

самогон из картошки. На должностях

there was homosexuality and prostitution,

только уголовники, особенно бандиты и

there was even illicit alcohol distilled from

убийцы -- это аристократия. Самая

potatoes. The positions of trust were given

черная работа достается политическим.

only to the

common criminals, especially