0470486_EC709_orwell_george_1984

Under the window somebody was singing.

Под окном кто-то пел. Уинстон выглянул,

Winston peeped out, secure in the

укрывшись за муслиновой занавеской.

protection of the muslin curtain. The June

Июньское солнце еще стояло высоко, а на

sun was still high in the sky, and in the

освещенном дворе топала взад-вперед

sun-filled court below, a monstrous

между корытом и бельевой веревкой

woman, solid as a Norman pillar, with

громадная, мощная, как норманнский

brawny red forearms and a sacking apron

столб,

женщина

с

красными

strapped about her middle, was stumping

мускулистыми руками

и

развешивала

to and fro between a washtub and a clothes

квадратные тряпочки, в которых

line, pegging out a series of square white

Уинстон угадал детские пеленки. Когда ее

things which Winston recognized as babies’

рот освобождался от прищепок, она

diapers. Whenever her mouth was not

запевала сильным контральто:

corked with clothes pegs she was singing in

a powerful contralto:

“It was only an ’opeless fancy.

Давно уж нет мечтаний, сердцу милых.

It passed like an Ipril dye,

Они прошли, как первый день весны,

They ’ave stolen my ’eart awye!”

Тем голосом навеянные сны!

The tune had been haunting London for

Последние недели весь Лондон был

weeks past. It was one of countless similar

помешан на этой песенке. Их в

songs published for the benefit of the proles

бесчисленном множестве выпускала для

by a sub-section of the Music Department.

пролов

особая

секция

музыкального

The words of these songs were composed

отдела. Слова сочинялись вообще без

without any human intervention whatever

участия человека -- на аппарате под

on an instrument known as a versificator.

названием «версификатор». Но женщина

But the woman sang so tunefully as to turn

пела так мелодично, что эта страшная

the dreadful rubbish into an almost

дребедень почти радовала слух. Уинстон

pleasant sound. He could hear the woman

слышал и ее песню, и шарканье ее туфель

singing and the scrape of her shoes on the

по каменным плитам, и детские выкрики

flagstones, and the cries of the children in

на улице, и отдаленный гул транспорта,

the street, and somewhere in the far

но при всем этом в комнате стояла

distance a faint roar of traffic, and yet the

удивительная тишина: тут не было

room seemed curiously silent, thanks to the

телекрана.

absence of a telescreen.

Folly, folly, folly! he thought again. It was

Безрассудство, безрассудство! -- снова

inconceivable that they could frequent this

подумал

он.

Несколько

недель

place for more than a few weeks without

встречаться здесь и не попасться --

being caught. But the temptation of having

мыслимое ли дело? Но слишком велико

a hiding-place that was truly their own,

для них было искушение иметь свое

indoors and near at hand, had been too

место, под крышей и недалеко. После

much for both of them. For some time after

свидания на колокольне они никак не

their visit to the church belfry it had been

могли встретиться. К Неделе ненависти

impossible to arrange meetings. Working

рабочий день резко удлинили. До нее еще

hours had been drastically increased in

оставалось больше месяца, но громадные

anticipation of Hate Week. It was more than

и

сложные

приготовления

всем

a month distant, but the enormous,

прибавили работы. Наконец Джулия и

complex preparations that it entailed were

Уинстон

выхлопотали

себе свободное

throwing extra work on to everybody.

время после обеда в один день. Решили

Finally both of them managed to secure a

поехать на прогалину. Накануне они

free afternoon on the same day. They had

ненадолго встретились

на

улице.

Пока

agreed to go back to the clearing in the

они пробирались навстречу друг другу в

wood. On the evening beforehand they met

толпе, Уинстон по обыкновению почти не

briefly in the street. As usual, Winston

смотрел в сторону Джулии, но даже

hardly looked at Julia as they drifted

одного взгляда ему было достаточно,

towards one another in the crowd, but from

чтобы заметить ее бледность.

the short glance he gave her it seemed to

him that she was paler than usual.

“It’s all off,” she murmured as soon as she

-- Все сорвалось, -- пробормотала она,

judged it safe to speak. “Tomorrow, I

когда увидела, что можно говорить. -- Я о

mean.”

завтрашнем.

“What?”

-- Что?

“Tomorrow afternoon. I can’t come.”

-- Завтра. Не смогу после обеда.

“Why not?”

-- Почему?

“Oh, the usual reason. It’s started early this

-- Да обычная история. В этот раз рано

time.”

начали.

For a moment he was violently angry.

Сперва он ужасно рассердился. Теперь,

During the month that he had known her

через месяц после их знакомства, его

the nature of his desire for her had

тянуло к Джулии совсем по-другому.

changed. At the beginning there had been

Тогда настоящей чувственности в этом

little true sensuality in it. Their first love-

было мало. Их первое любовное свидание

making had been simply an act of the will.

было просто волевым поступком. Но

But after the second time it was different.

после второго все изменилось. Запах ее

The smell of her hair, the taste of her

волос, вкус губ, ощущение от ее кожи

mouth, the feeling of her skin seemed to

будто поселились в нем или же пропитали

have got inside him, or into the air all

весь

воздух

вокруг. Она

стала

round him. She had become a physical

физической необходимостью, он ее не

necessity, something that he not only

только хотел, но и как бы имел на нее

wanted but felt that he had a right to.

право. Когда она сказала, что не сможет

When she said that she could not come, he

прийти, ему почудилось, что она его

had the feeling that she was cheating him.

обманывает. Но тут как раз толпа

But just at this moment the crowd pressed

прижала их друг к другу, и руки их

them together and their hands accidentally

нечаянно соединились. Она быстро сжала

met. She gave the tips of his fingers a quick

ему кончики пальцев, и это пожатие как

squeeze that seemed to invite not desire but

будто просило не страсти, а просто

affection. It struck him that when one lived

любви. Он подумал, что, когда живешь с

with

a

woman

this

particular

женщиной, такие осечки в порядке

disappointment must be a normal,

вещей и должны повторяться; и вдруг

recurring event; and a deep tenderness,

почувствовал

глубокую,

незнакомую

such as he had not felt for her before,

доселе нежность к Джулии. Ему

suddenly took hold of him. He wished that

захотелось, чтобы они были мужем и

they were a married couple of ten years’

женой и жили вместе уже десять лет. Ему

standing. He wished that he were walking

захотелось идти с ней до улице, как

through the streets with her just as they

теперь, только не таясь, без страха,

were doing now but openly and without

говорить о пустяках и покупать всякую

fear, talking of trivialities and buying odds

ерунду для дома. А больше всего

and ends for the household. He wished

захотелось найти такое место, где они

above all that they had some place where

смогли бы побыть вдвоем и не

they could be alone together without feeling

чувствовать, что обязаны урвать любви

the obligation to make love every time they

на каждом свидании. Но не тут, а только

met. It was not actually at that moment,

на другой день родилась у него мысль

but at some time on the following day, that

снять комнату у мистера Чаррингтона.

the idea of renting Mr. Charrington’s room

Когда он сказал об этом Джулии, она на

had occurred to him. When he suggested it

удивление быстро согласилась. Оба

to Julia she had agreed with unexpected

понимали, что это -- сумасшествие. Они

readiness. Both of them knew that it was

сознательно делали шаг к

могиле. И

lunacy. It was as though they were

сейчас, сидя на краю кровати, он думал о

intentionally stepping nearer to their

подвалах

министерства

любви.

graves. As he sat waiting on the edge of the

Интересно, как этот неотвратимый

bed he thought again of the cellars of the

кошмар то уходит из твоего сознания, то

Ministry of Love. It was curious how that

возвращается. Вот он поджидает тебя

predestined horror moved in and out of

где-то в будущем, и смерть следует за

one’s consciousness. There it lay, fixed in

ним так же, как за девяносто девятью

future times, preceding death as surely as

следует сто. Его не избежать, но оттянуть,

99 precedes 100. One could not avoid it,

наверное, можно; а вместо этого каждым

but one could perhaps postpone it: and yet

таким поступком ты умышленно,

instead, every now and again, by a

добровольно его приближаешь.

conscious, wilful act, one chose to shorten

the interval before it happened.

At this moment there was a quick step on

На лестнице послышались быстрые шаги.

the stairs. Julia burst into the room. She

В комнату ворвалась Джулия. У нее была

was carrying a tool-bag of coarse brown

коричневая

брезентовая

сумка для

canvas, such as he had sometimes seen her

инструментов -- с такой он не раз видел

carrying to and fro at the Ministry. He

ее в министерстве. Он было обнял ее, но

started forward to take her in his arms, but

она поспешно освободилась -- может

she disengaged herself rather hurriedly,

быть, потому, что еще держала сумку.

partly because she was still holding the

tool-bag.

“Half a second,” she said. “Just let me show

-- Подожди, -- сказала она. -- Дай

you what I’ve brought. Did you bring some

покажу, что я притащила. Ты принес эту

of that filthy Victory Coffee? I thought you

гадость, кофе «Победа»? Так и знала.

would. You can chuck it away again,

Можешь отнести его туда, откуда взял, --

because we shan’t be needing it. Look

он не понадобится. Смотри.

here.”

She fell on her knees, threw open the bag,

Она встала на колени, раскрыла сумку и

and tumbled out some spanners and a

вывалила

лежавшие сверху гаечные

screwdriver that filled the top part of it.

ключи и отвертку. Под ними были

Underneath were a number of neat paper

спрятаны аккуратные бумажные пакеты.

packets. The first packet that she passed to

В первом, который она протянула

Winston had a strange and yet vaguely

Уинстону, было что-то странное, но как

familiar feeling. It was filled with some kind

будто знакомое на ощупь. Тяжелое

of heavy, sand-like stuff which yielded

вещество подавалось под пальцами, как

wherever you touched it.

песок.

“It isn’t sugar?” he said.

-- Это не сахар? -- спросил он.

“Real sugar. Not saccharine, sugar. And

-- Настоящий сахар. Не сахарин, а сахар.

here’s a loaf of bread -- proper white bread,

А вот батон хлеба -- порядочного белого

not our bloody stuff -- and a little pot of

хлеба, не нашей дряни... и баночка

jam. And here’s a tin of milk -- but look!

джема. Тут банка молока... и смотри! Вот

This is the one I’m really proud of. I had to

моя

главная

гордость!

Пришлось

wrap a bit of sacking round it, because--”

завернуть в мешковину, чтобы...

But she did not need to tell him why she

Но она могла не объяснять, зачем

had wrapped it up. The smell was already

завернула. Запах уже наполнил комнату,

filling the room, a rich hot smell which

густой и теплый; повеяло ранним

seemed like an emanation from his early

детством, хотя и теперь случалось этот

childhood, but which one did occasionally

запах слышать: то в проулке им потянет

meet with even now, blowing down a

до того, как захлопнулась дверь, то

passage-way before a door slammed, or

таинственно расплывется он вдруг в

diffusing itself mysteriously in a crowded

уличной толпе и тут же рассеется.

street, sniffed for an instant and then lost

again.

“It’s coffee,” he murmured, “real coffee.”

-- Кофе, --

пробормотал он,

настоящий

кофе.

“It’s Inner Party coffee. There’s a whole kilo

-- Кофе для внутренней партии. Целый

here,” she said.

килограмм.

“How did you manage to get hold of all

-- Где ты столько всякого достала?

these things?”

“It’s all Inner Party stuff. There’s nothing

-- Продукты для внутренней партии. У

those swine don’t have, nothing. But of

этих сволочей есть все на свете. Но,

course waiters and servants and people

конечно, официанты и челядь воруют...

pinch things, and -- look, I got a little

смотри, еще пакетик чаю.

packet of tea as well.”

Winston had squatted down beside her. He

Уинстон сел рядом с ней на корточки. Он

tore open a corner of the packet.

надорвал угол пакета.

“It’s real tea. Not blackberry leaves.”

--

И

чай

настоящий.

Не

черносмородинный лист.

“There’s been a lot of tea about lately. --

Чай в

последнее

время появился.

They’ve captured India, or something,” she

Индию заняли или вроде того, --

said vaguely. “But listen, dear. I want you

рассеянно сказала она. -- Знаешь что,

to turn your back on me for three minutes.

милый? Отвернись на три минуты,

Go and sit on the other side of the bed.

ладно? Сядь на кровать с другой

Don’t go too near the window. And don’t

стороны. Не подходи близко к окну. И не

turn round till I tell you.”

оборачивайся, пока не скажу.

Winston gazed abstractedly through the

Уинстон праздно глядел на двор из-за

muslin curtain. Down in the yard the red-

муслиновой занавески. Женщина с

armed woman was still marching to and fro

красными руками все еще расхаживала

between the washtub and the line. She took

между корытом и веревкой. Она вынула

two more pegs out of her mouth and sang

изо рта две прищепки и с сильным

with deep feeling:

чувством запела:

“They sye that time ’eals all things,

Пусть говорят мне: время все излечит.

They sye you can always forget;

Пусть говорят: страдания забудь.

But the smiles an’ the tears acrorss the

Но музыка давно забытой речи

years

They twist my ’eart-strings yet!”

Мне и сегодня разрывает грудь!

She knew the whole drivelling song by

Всю эту идиотскую песенку она, кажется,

heart, it seemed. Her voice floated upward

знала наизусть. Голос плыл в нежном

with the sweet summer air, very tuneful,

летнем воздухе, очень мелодичный,

charged with a sort of happy melancholy.

полный какой-то счастливой меланхолии.

One had the feeling that she would have

Казалось, что она будет вполне довольна,

been perfectly content, if the June evening

если никогда не кончится этот летний

had been endless and the supply of clothes

вечер, не иссякнут запасы белья, и готова

inexhaustible, to remain there for a

хоть тысячу лет развешивать тут пеленки

thousand years, pegging out diapers and

и петь всякую чушь. Уинстон с

singing rubbish. It struck him as a curious

удивлением подумал, что ни разу не

fact that he had never heard a member of

видел партийца, поющего в одиночку и

the Party singing alone and spontaneously.

для себя. Это сочли бы даже

It would even have seemed slightly

вольнодумством, опасным чудачеством,

unorthodox, a dangerous eccentricity, like

вроде привычки разговаривать с собой

talking to oneself. Perhaps it was only when

вслух. Может быть, людям только тогда и

people were somewhere near the starvation

есть о чем петь, когда они на грани

level that they had anything to sing about.

голода.

“You can turn round now,” said Julia.

-- Можешь повернуться, -- сказали

Джулия.

she was not naked. The transformation that

замечательнее. Она накрасилась.

had happened was much more surprising

than that. She had painted her face.

She must have slipped into some shop in

Должно быть, она украдкой забежала в

the proletarian quarters and bought herself

какую-нибудь из пролетарских лавочек и

a complete set of make-up materials. Her

купила полный набор косметики. Губы --

lips were deeply reddened, her cheeks

ярко-красные

от

помады,

щеки

rouged, her nose powdered; there was even

нарумянены, нос напудрен; и даже глаза

a touch of something under the eyes to

подвела: они стали ярче. Сделала она это

make them brighter. It was not very

не очень умело, но и запросы Уинстона

skilfully done, but Winston’s standards in

были весьма скромны. Он никогда не

such matters were not high. He had never

видел и не представлял себе партийную

before seen or imagined a woman of the

женщину с косметикой на лице. Джулия

Party with cosmetics on her face. The

похорошела

удивительно.

Чуть-чуть

improvement in her appearance was

краски в нужных местах -- и она стала не

startling. With just a few dabs of colour in

только красивее, но и, самое главное,

the right places she had become not only

женственнее. Короткая стрижка и

very much prettier, but, above all, far more

мальчишеский

комбинезон

лишь

feminine. Her short hair and boyish

усиливали впечатление. Когда он обнял

overalls merely added to the effect. As he

Джулию, на него пахнуло синтетическим

took her in his arms a wave of synthetic

запахом фиалок. Он вспомнил сумрак

violets flooded his nostrils. He remembered

полуподвальной кухни и рот женщины,

the half-darkness of a basement kitchen,

похожий на пещеру. От нее пахло теми

and a woman’s cavernous mouth. It was

же духами, но сейчас это не имело

the very same scent that she had used; but

значения.

at the moment it did not seem to matter.

“Scent too!” he said.

-- Духи! -- сказал ой.

“Yes, dear, scent too. And do you know

-- Да, милый, духи. И знаешь, что я

what I’m going to do next? I’m going to get

теперь сделаю? Где-нибудь достану

hold of a real woman’s frock from

настоящее платье и надену вместо этих

somewhere and wear it instead of these

гнусных брюк. Надену шелковые чулки и

bloody trousers. I’ll wear silk stockings and

туфли на высоком каблуке. В этой

high-heeled shoes! In this room I’m going to

комнате я буду женщина, а не товарищ!

be a woman, not a Party comrade.”

They flung their clothes off and climbed

Они скинули одежду и забрались на

into the huge mahogany bed. It was the

громадную кровать из красного дерева.

first time that he had stripped himself

Он впервые разделся перед ней догола.

naked in her presence. Until now he had

До сих пор он стыдился своего бледного,

been too much ashamed of his pale and

хилого тела, синих вен на икрах,

meagre body, with the varicose veins

красного пятна над щиколоткой. Белья

standing out on his calves and the

не было, но одеяло под ними было

discoloured patch over his ankle. There

вытертое и мягкое, а ширина кровати

were no sheets, but the blanket they lay on

обоих изумила.

was threadbare and smooth, and the size

and springiness of the bed astonished both

of them.

“It’s sure to be full of bugs, but who cares?”

-- Клопов, наверно, тьма, но какая

said Julia.

разница -- сказала Джулия.

One never saw a double bed nowadays,

Двуспальную

кровать

можно

было

except in the homes of the proles. Winston

увидеть только в домах у пролов. Уинстон

had occasionally slept in one in his

спал на похожей в детстве; Джулия,

boyhood: Julia had never been in one

сколько помнила, не лежала на такой ни

before, so far as she could remember.

разу.

Presently they fell asleep for a little while.

После они ненадолго уснули. Когда

When Winston woke up the hands of the

Уинстон проснулся,

стрелки

часов

clock had crept round to nearly nine. He

подбирались к девяти. Он не шевелился -

did not stir, because Julia was sleeping

- Джулия спала у него на руке. Почти все

with her head in the crook of his arm. Most

румяна перешли на его лицо, на валик,

of her make-up had transferred itself to his

но и то немногое, что осталось, все равно

own face or the bolster, but a light stain of

оттеняло красивую лепку ее скулы.

rouge still brought out the beauty of her

Желтый луч закатного солнца падал на

cheekbone. A yellow ray from the sinking

изножье кровати и освещал камин -- там

sun fell across the foot of the bed and

давно кипела вода в кастрюле. Женщина

lighted up the fireplace, where the water in

на дворе уже не пела, с улицы негромко

the pan was boiling fast. Down in the yard

доносились выкрики детей. Он лениво

the woman had stopped singing, but the

подумал: неужели в отмененном прошлом

faint shouts of children floated in from the

это было о6ычным делом -- мужчина и

street. He wondered vaguely whether in the

женщина могли лежать в постели

abolished past it had been a normal

прохладным вечером, ласкать друг друга

experience to lie in bed like this, in the cool

когда захочется, разговаривать о чем

of a summer evening, a man and a woman

вздумается и никуда не спешить --

with no clothes on, making love when they

просто лежать и слушать мирный

chose, talking of what they chose, not

уличный шум? Нет, не могло быть такого

feeling any compulsion to get up, simply

времени,

когда

это

считалось

lying there and listening to peaceful sounds

нормальным.

Джулия

проснулась,

outside. Surely there could never have been

протерла глаза и, приподнявшись на

a time when that seemed ordinary? Julia

локте, поглядела на керосинку.

woke up, rubbed her eyes, and raised

herself on her elbow to look at the oilstove.

“Half that water’s boiled away,” she said.

-- Вода наполовину выкипела, -- сказала

“I’ll get up and make some coffee in another

она. -- Сейчас встану, заварю кофе. Еще

moment. We’ve got an hour. What time do

час есть. У тебя в доме когда выключают

they cut the lights off at your flats?”

свет?

“Twenty-three thirty.”

-- В двадцать три тридцать.

“It’s twenty-three at the hostel. But you

-- А в общежитии -- в двадцать три. Но

have to get in earlier than that, because --

возвращаться надо раньше, иначе... Ах

Hi! Get out, you filthy brute!”

ты! Пошла, гадина!

She suddenly twisted herself over in the

Она свесилась с кровати, схватила с пола

bed, seized a shoe from the floor, and sent

туфлю

и,

размахнувшись

по-

it hurtling into the corner with a boyish

мальчишески, швырнула в угол, как

jerk of her arm, exactly as he had seen her

тогда на двухминутке ненависти --

fling the dictionary at Goldstein, that

словарем в Голдстейна.

morning during the Two Minutes Hate.

“What was it?” he said in surprise.

-- Что там такое? -- с удивлением спросил

он.

“A rat. I saw him stick his beastly nose out

-- Крыса. Из панели, тварь, морду

of the wainscoting. There’s a hole down

высунула. Нора у ней там. Но я ее хорошо

there. I gave him a good fright, anyway.”

пугнула.

“Rats!” murmured Winston. “In this room!”

-- Крысы! -- прошептал Уинстон. -- В этой

комнате?

“They’re all over the place,” said Julia

-- Да их полно, -- равнодушно ответила

indifferently as she lay down again. “We’ve

Джулия и снова легла. -- В некоторых

even got them in the kitchen at the hostel.

районах кишмя кишат. А ты знаешь, что

Some parts of London are swarming with

они нападают на детей? Нападают. Кое-

them. Did you know they attack children?

где женщины на минуту не могут

Yes, they do. In some of these streets a

оставить грудного. Бояться надо старых,

woman daren’t leave a baby alone for two

коричневых. А самое противное -- что

minutes. It’s the great huge brown ones

эти твари...

that do it. And the nasty thing is that the

brutes always--”

“Don’t go on!” said Winston, with his eyes

-- Перестань! -- Уинстон крепко

tightly shut.

зажмурил глаза.

“Dearest! You’ve gone quite pale. What’s the

-- Миленький! Ты прямо побледнел. Что с

matter? Do they make you feel sick?”

тобой? Не переносишь крыс?

“Of all horrors in the world -- a rat!”

-- Крыс... Нет ничего страшней на свете.

She pressed herself against him and wound

Она прижалась к нему, обвила его

her limbs round him, as though to reassure

руками и ногами, словно хотела

him with the warmth of her body. He did

успокоить теплом своего тела. Он не

not reopen his eyes immediately. For

сразу открыл глаза. Несколько мгновений

several moments he had had the feeling of

у него было такое чувство, будто его

being back in a nightmare which had

погрузили в знакомый кошмар, который

recurred from time to time throughout his

посещал его на протяжении всей жизни.

life. It was always very much the same. He

Он стоит перед стеной мрака, а за ней --

was standing in front of a wall of darkness,

что-то невыносимое, настолько ужасное,

and on the other side of it there was

что нет сил смотреть. Главным во сне

something unendurable, something too

было ощущение, что он себя обманывает:

dreadful to be faced. In the dream his

на самом деле ему известно, что

deepest feeling was always one of self-

находится за стеной мрака. Чудовищным

deception, because he did in fact know

усилием, выворотив кусок собственного

what was behind the wall of darkness. With

мозга, он мог бы даже извлечь это на

a deadly effort, like wrenching a piece out

свет. Уинстон всегда просыпался, так и

of his own brain, he could even have

не выяснив, что там скрывалось... И вот

dragged the thing into the open. He always

прерванный на середине рассказ Джулии

“I’m sorry,” he said, “it’s nothing. I don’t

-- Извини, -- сказал он. -- Пустяки. Крыс

like rats, that’s all.”

не люблю, больше ничего.

“Don’t worry, dear, we’re not going to have

-- Не волнуйся, милый, мы этих тварей

the filthy brutes in here. I’ll stuff the hole

сюда не пустим. Перед уходом заткну

with a bit of sacking before we go. And next

дыру тряпкой. А в следующий раз

time we come here I’ll bring some plaster

принесу штукатурку, и забьем как

and bung it up properly.”

следует.

Already the black instant of panic was half-

Черный миг паники почти выветрился из

forgotten. Feeling slightly ashamed of

головы. Слегка устыдившись, Уинстон сел

himself, he sat up against the bedhead.

к изголовью. Джулия слезла с кровати,

Julia got out of bed, pulled on her overalls,

надела комбинезон и сварила кофе.

and made the coffee. The smell that rose

Аромат из кастрюли был до того силен и

from the saucepan was so powerful and

соблазнителен, что они закрыли окно:

exciting that they shut the window lest

почует кто-нибудь на дворе и станет

anybody outside should notice it and

любопытничать. Самым приятным в

become inquisitive. What was even better

кофе был даже не вкус, а шелковистость

than the taste of the coffee was the silky

на языке, которую придавал сахар, --

texture given to it by the sugar, a thing

ощущение, почти забытое за многие годы

Winston had almost forgotten after years of

питья с сахарином. Джулия, засунув одну

saccharine. With one hand in her pocket

руку в карман, а в другой держа

and a piece of bread and jam in the other,

бутерброд с джемом, бродила по комнате,

Julia wandered about the room, glancing

безразлично скользила

взглядом по

indifferently at the bookcase, pointing out

книжной полке, объясняла, как лучше

the best way of repairing the gateleg table,

всего починить раздвижной стол, падала

plumping herself down in the ragged arm-

в кресло -- проверить, удобное ли, --

chair to see if it was comfortable, and

весело и снисходительно

разглядывала

examining the absurd twelve-hour clock

двенадцатичасовой циферблат. Принесла

with a sort of tolerant amusement. She

на кровать, поближе к свету, стеклянное

brought the glass paperweight over to the

пресс-папье. Уинстон взял его в руки и в

bed to have a look at it in a better light. He

который раз залюбовался

мягкой

took it out of her hand, fascinated, as

дождевой глубиною стекла.

always, by the soft, rainwatery appearance

of the glass.

“What is it, do you think?” said Julia.

-- Для чего эта вещь, как думаешь? --

спросила Джулия.

“I don’t think it’s anything -- I mean, I don’t

-- Думаю, ни для чего... то есть ею

think it was ever put to any use. That’s

никогда не пользовались. За это она мне

what I like about it. It’s a little chunk of

и нравится. Маленький обломок истории,

history that they’ve forgotten to alter. It’s a

который забыли переделать. Весточка из

message from a hundred years ago, if one

прошлого века -- знать бы, как ее

knew how to read it.”

прочесть.

“And that picture over there” -- she nodded

-- А картинка на стене, -- она показала

at the engraving on the opposite wall --

подбородком на гравюру, -- неужели

“would that be a hundred years old?”

тоже прошлого века?

“More. Two hundred, I dare say. One can’t

-- Старше. Пожалуй, позапрошлого.

tell. It’s impossible to discover the age of

Трудно сказать. Теперь ведь возраста ни

anything nowadays.”

у чего не установишь.

She went over to look at it.

Джулия подошла к гравюре поближе.

“Here’s where that brute stuck his nose

-- Вот откуда эта тварь высовывалась, --

out,” she said, kicking the wainscoting

сказала она и пнула стену прямо под

immediately below the picture. “What is

гравюрой. -- Что это за дом? Я его где-то

this place? I’ve seen it before somewhere.”

видела.

“It’s a church, or at least it used to be. St.

-- Это церковь -- по крайней мере была

Clement’s Danes its name was.” The

церковью. Называлась -- церковь святого

fragment of rhyme that Mr. Charrington

Клемента у датчан. -- Он вспомнил

had taught him came back into his head,

начало стишка, которому его научил

and he added half-nostalgically: ‘Oranges

мистер Чаррингтон, и с грустью добавил:

and lemons, say the bells of St. Clement’s!’”

-- Апельсинчики как мед, в колокол Сент-

Клемент бьет.

To his astonishment she capped the line:

К его изумлению, она подхватила:

“You owe me three farthings, say the bells of

И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне

St. Martin’s,

фартинг!

“When will you pay me? say the bells of Old

А Олд-Бейли, ох, сердит, Возвращай

Bailey--

должок! -- гудит.

“I can’t remember how it goes on after that.

Что там дальше, не могу вспомнить.

But anyway I remember it ends up, ‘Here

Помню только, что кончается с: «Вот

comes a candle to light you to bed, here

зажгу я пару свеч -- ты в постельку

comes a chopper to chop off your head!’”

можешь лечь. Вот возьму я острый меч --

и головка твоя с плеч».

It was like the two halves of a countersign. Это было как пароль и отзыв.

Но после

But there must be another line after “the

«Олд-Бейли» должно идти что-то еще.

bells of Old Bailey”. Perhaps it could be dug

Может быть, удастся извлечь из памяти

out of Mr. Charrington’s memory, if he were

мистера Чаррингтона -- если правильно

suitably prompted.

его настроить.

“Who taught you that?“ he said.

-- Кто тебя научил? -- спросил он.

“My grandfather. He used to say it to me

-- Дед научил. Я была еще маленькой. Его

when I was a little girl. He was vaporized

распылили, когда мне было восемь лет...

when I was eight -- at any rate, he

во всяком случае, он исчез... Интересно,

disappeared. I wonder what a lemon was,”

какие они были, апельсины, --

she added inconsequently. “I’ve seen

неожиданно сказала она. -- А лимоны я

oranges. They’re a kind of round yellow

видела. Желтоватые, остроносые.

fruit with a thick skin.”

“I can remember lemons,” said Winston. -- Я помню лимоны,

-- сказал Уинстон. --

“They were quite common in

the fifties. В пятидесятые

годы их

было

много.

They were so sour that it set your teeth on

Такие кислые, что только понюхаешь, и

edge even to smell them.”

то уже слюна бежит.

“I bet that picture’s got bugs behind it,”

-- За картинкой наверняка живут клопы,

said Julia. “I’ll take it down and give it a

-- сказала Джулия. -- Как-нибудь сниму

good clean some day. I suppose it’s almost

ее и хорошенько почищу. Кажется, нам

time we were leaving. I must start washing

пора. Мне еще надо смыть краску. Какая

this paint off. What a bore! I’ll get the

тоска! А потом сотру с тебя помаду.

lipstick off your face afterwards.”

Winston did not get up for a few minutes

Уинстон еще несколько минут повалялся.

more. The room was darkening. He turned

В комнате темнело. Он повернулся к

over towards the light and lay gazing into

свету и стал смотреть на пресс-папье. Не

the glass paperweight. The inexhaustibly

коралл, а внутренность самого стекла --

interesting thing was not the fragment of

вот что без конца притягивало взгляд.

coral but the interior of the glass itself.

Глубина и вместе с тем почти воздушная

There was such a depth of it, and yet it was

его прозрачность. Подобно небесному

almost as transparent as air. It was as

своду, стекло замкнуло в себе целый

though the surface of the glass had been

крохотный мир вместе с атмосферой. И

the arch of the sky, enclosing a tiny world

чудилось Уинстону, что он мог бы

with its atmosphere complete. He had the

попасть внутрь, что он уже внутри -- и

feeling that he could get inside it, and that

он, и эта кровать красного дерева, и

in fact he was inside it, along with the

раздвижной стол, и часы, и гравюра, и

mahogany bed and the gateleg table, and

само пресс-папье. Оно было этой

the clock and the steel engraving and the

комнатой, а коралл -- жизнью его и

paperweight itself. The paperweight was the

Джулии, запаянной, словно в вечность, в

room he was in, and the coral was Julia’s

сердцевину хрусталя.

life and his own, fixed in a sort of eternity

at the heart of the crystal.

V

V

Syme had vanished. A morning came, and

Исчез Сайм. Утром не пришел на работу;

he was missing from work: a few

недалекие люди поговорили о его

thoughtless people commented on his

отсутствии. На другой день о нем никто

absence. On the next day nobody

не упоминал. На третий Уинстон сходил в

mentioned him. On the third day Winston

вестибюль

отдела

документации

и

went into the vestibule of the Records

посмотрел на доску объявлений. Там был

Department to look at the notice-board.

печатный список Шахматного комитета,

One of the notices carried a printed list of

где состоял Сайм. Список выглядел почти

the members of the Chess Committee, of

как раньше -- никто не вычеркнут, --

whom Syme had been one. It looked almost

только стал на одну фамилию короче. Все

exactly as it had looked before -- nothing

ясно. Сайм перестал существовать; он

had been crossed out -- but it was one

никогда не существовал.

name shorter. It was enough. Syme had

ceased to exist: he had never existed.

The weather was baking hot. In the

Жара

стояла

изнурительная.

В

labyrinthine Ministry the windowless, air-

министерских лабиринтах, в кабинах без

conditioned rooms kept their normal

окон

кондиционеры

поддерживали

temperature, but outside the pavements

нормальную температуру, но на улице

scorched one’s feet and the stench of the

тротуар обжигал ноги, и вонь в метро в

Tubes at the rush hours was a horror. The

часы

пик

была

несусветная.

preparations for Hate Week were in full

Приготовления к Неделе ненависти шли

swing, and the staffs of all the Ministries

полным

ходом,

и

сотрудники

were working overtime. Processions,

министерств

работали

сверхурочно.

meetings, military parades,

lectures,

Шествия,

митинги,

военные

парады,

waxworks, displays, film shows, telescreen

лекции, выставки восковых фигур, показ

programmes all had to be organized; stands

кинофильмов,

специальные

had to be erected, effigies built, slogans

телепрограммы -- все это надо было

coined, songs written, rumours circulated,

организовать; надо было построить

photographs faked. Julia’s unit in the

трибуны,

смонтировать

статуи,

Fiction Department had been taken off the

отшлифовать лозунги, сочинить песни,

production of novels and was rushing out a

запустить слухи, подделать фотографии.

series of atrocity pamphlets. Winston, in

В отделе литературы секцию Джулии

addition to his regular work, spent long

сняли с романов и бросили на брошюры о

periods every day in going through back

зверствах. Уинстон в дополнение к

files of the Times and altering and

обычной работе подолгу просиживал за

embellishing news items which were to be

подшивками

«Таймс»,

меняя

и

quoted in speeches. Late at night, when

разукрашивая

сообщения,

которые

crowds of rowdy proles roamed the streets,

предстояло цитировать в докладах.

the town had a curiously febrile air. The

Поздними вечерами, когда по улицам

rocket bombs crashed oftener than ever,

бродили толпы буйных пролов, Лондон

and sometimes in the far distance there

словно лихорадило. Ракеты падали на

were enormous explosions which no one

город чаще обычного, а иногда в

could explain and about which there were

отдалении

слышались

чудовищные

wild rumours.

взрывы -- объяснить эти взрывы никто

не мог, и о них ползли дикие слухи.

The new tune which was to be the theme-

Сочинена уже была и беспрерывно

song of Hate Week (the Hate Song, it was

передавалась по телекрану музыкальная

called) had already been composed and was

тема Недели -- новая мелодия под

being endlessly plugged on the telescreens.

названием

«Песня

ненависти».

It had a savage, barking rhythm which

Построенная на свирепом, лающем ритме

could not exactly be called music, but

и мало чем похожая на музыку, она

resembled the beating of a drum. Roared

больше всего

напоминала

барабанный

out by hundreds of voices to the tramp of

бой. Когда ее орали в тысячу глоток, под

marching feet, it was terrifying. The proles

топот ног, впечатление получалось

had taken a fancy to it, and in the midnight

устрашающее. Она полюбилась пролам и

streets it competed with the still-popular “It

уже теснила на ночных улицах до сих пор

was only a hopeless fancy”. The Parsons

популярную «Давно уж нет мечтаний».

children played it at all hours of the night

Дети Парсонса исполняли ее в любой час

and day, unbearably, on a comb and a

дня и ночи, убийственно, на гребенках.

piece of toilet paper. Winston’s evenings

Теперь вечера Уинстона были загружены

were fuller than ever. Squads of volunteers,

еще больше. Отряды добровольцев,

organized by Parsons, were preparing the

набранные Парсонсом, готовили улицу к

street for Hate Week, stitching banners,

Неделе ненависти, делали транспаранты,

painting posters, erecting flagstaffs on the

рисовали плакаты, ставили на крышах

roofs, and perilously slinging wires across

флагштоки, с опасностью для жизни

the street for the reception of streamers.

натягивали через улицу проволоку для

Parsons boasted that Victory Mansions

будущих лозунгов. Парсонс хвастал, что

alone would display four hundred metres of

дом «Победа» один вывесит четыреста

bunting. He was in his native element and

погонных

метров

флагов

и

as happy as a lark. The heat and the

транспарантов. Он был в своей стихии и

manual work had even given him a pretext

радовался, как дитя. Благодаря жаре и

for reverting to shorts and an open shirt in

физическому труду он имел полное

the evenings. He was everywhere at once,

основание

переодеваться

вечером

в

pushing, pulling, sawing, hammering,

шорты и свободную рубашку. Он был

improvising, jollying everyone along with

повсюду одновременно -- тянул, толкал,

comradely exhortations and giving out from

пилил, заколачивал, изобретал, по-

every fold of his body what seemed an

товарищески

подбадривал

и

каждой

inexhaustible supply of acrid-smelling

складкой

неиссякаемого

тела

источал

sweat.

едко пахнущий пот.