0470486_EC709_orwell_george_1984

inform you with quiet pride, between whiffs

добровольных начинаний. Со скромной

of his pipe, that he had put in an

гордостью он сообщал о себе, попыхивая

appearance at the Community Centre every

трубкой, что за четыре года не пропустил

evening for the past four years. An

в общественном центре ни единого

overpowering smell of sweat, a sort of

вечера. Сокрушительный запах пота --

unconscious

testimony

to

the

как бы нечаянный спутник многотрудной

strenuousness of his life, followed him

жизни -- сопровождал его повсюду и

about wherever he went, and even

даже оставался после него, когда он

remained behind him after he had gone.

уходил.

“Have you got a spanner?” said Winston,

-- У вас есть гаечный ключ? -- спросил

fiddling with the nut on the angle-joint.

Уинстон, пробуя гайку на соединении.

“A spanner,” said Mrs. Parsons,

-- Гаечный? -- сказала миссис Парсонс,

immediately becoming invertebrate. “I don’t

слабея на глазах. -- Правда, не знаю.

know, I’m sure. Perhaps the children--”

Может быть, дети...

There was a trampling of boots and another

Раздался топот, еще раз взревела

blast on the comb as the children charged

гребенка, и в комнату ворвались дети.

into the living-room. Mrs. Parsons brought

Миссис Парсонс принесла ключ. Уинстон

the spanner. Winston let out the water and

спустил воду и с отвращением извлек из

disgustedly removed the clot of human hair

трубы клок волос. Потом как мог отмыл

that had blocked up the pipe. He cleaned

пальцы под холодной струей и перешел в

his fingers as best he could in the cold

комнату.

water from the tap and went back into the

other room.

“Up with your hands!” yelled a savage voice. -- Руки вверх! -- гаркнули ему.

A handsome, tough-looking boy of nine had

Красивый

девятилетний

мальчик с

popped up from behind the table and was

суровым лицом вынырнул из-за стола,

menacing him with a toy automatic pistol,

нацелив

на

него

игрушечный

while his small sister, about two years

автоматический пистолет, а его сестра,

younger, made the same gesture with a

года на два младше, нацелилась

fragment of wood. Both of them were

деревяшкой. Оба были в форме

dressed in the blue shorts, grey shirts, and

разведчиков -- синие трусы, серая

red neckerchiefs which were the uniform of

рубашка и красный галстук. Уинстон

the Spies. Winston raised his hands above

поднял руки, но с неприятным чувством:

his head, but with an uneasy feeling, so

чересчур уж злобно держался мальчик,

vicious was the boy’s demeanour, that it

игра была не совсем понарошку.

was not altogether a game.

“You’re a traitor!” yelled the boy. “You’re a

-- Ты изменник! -- завопил мальчик. -- Ты

thought-criminal! You’re a Eurasian spy! I’ll

мыслепреступник!

Ты

евразийский

shoot you, I’ll vaporize you, I’ll send you to

шпион! Я тебя расстреляю, я тебя

the salt mines!”

распылю, я тебя отправлю на соляные

шахты!

Suddenly they were both leaping round

Они принялись скакать вокруг него,

him, shouting “Traitor!” and “Thought-

выкрикивая:

«Изменник!»,

criminal!” the little girl imitating her

«Мыслепреступник!»

--

и

девочка

brother in every movement. It was somehow

подражала

каждому

движению

slightly frightening, like the gambolling of

мальчика. Это немного пугало, как возня

tiger cubs which will soon grow up into

тигрят, которые скоро вырастут в

man-eaters. There was a sort of calculating

людоедов. В глазах у мальчика была

ferocity in the boy’s eye, a quite evident

расчетливая жестокость, явное желание

desire to hit or kick Winston and a

ударить или пнуть Уинстона, и он знал,

consciousness of being very nearly big

что скоро это будет ему по силам,

enough to do so. It was a good job it was

осталось только чуть-чуть подрасти.

not a real pistol he was holding, Winston

Спасибо хоть пистолет не настоящий,

thought.

подумал Уинстон.

Mrs. Parsons’

eyes flitted

nervously

from

Взгляд миссис

Парсонс

испуганно

Winston to the children, and back again. In

метался от Уинстона к детям и обратно. В

the better light of the living-room he noticed

этой комнате было светлее, и Уинстон с

with interest that there actually was dust in

любопытством отметил, что у нее

the creases of her face.

действительно пыль в морщинах.

“They do get so noisy,” she said. “They’re

-- Расшумелись. -- сказала она. --

disappointed because they couldn’t go to

Огорчились, что нельзя посмотреть на

see the hanging, that’s what it is. I’m too

висельников, -- вот почему. Мне с ними

busy to take the, and Tom won’t be back

пойти некогда, а Том еще не вернется с

from work in time.”

работы.

“Why can’t we go and see the hanging?”

-- Почему нам нельзя посмотреть, как

roared the boy in his huge voice.

вешают? -- оглушительно взревел

мальчик.

“Want to see the hanging! Want to see the

-- Хочу посмотреть, как вешают! Хочу

hanging!” chanted the little girl, still

посмотреть, как вешают! -- подхватила

capering round.

девочка, прыгая вокруг.

Some Eurasian prisoners, guilty of war

Уинстон вспомнил, что сегодня вечером в

crimes, were to be hanged in the Park that

Парке

будут

вешать

евразийских

evening,

Winston

remembered.

This

пленных -- военных преступников. Это

happened about once a month, and was a

популярное

зрелище

устраивали

popular

spectacle.

Children

always

примерно раз в месяц. Дети всегда

clamoured to be taken to see it. He took his

скандалили -- требовали, чтобы их повели

leave of Mrs. Parsons and made for the

смотреть. Он отправился к себе. Но не

door. But he had not gone six steps down

успел пройти по коридору и шести

the passage when something hit the back of

шагов, как затылок его обожгла

his neck an agonizingly painful blow. It was

невыносимая боль. Будто ткнули в шею

as though a red-hot wire had been jabbed

докрасна раскаленной проволокой. Он

into him. He spun round just in time to see

повернулся на месте и увидел, как

Mrs. Parsons dragging her son back into

миссис Парсонс утаскивает мальчика в

the doorway while the boy pocketed a

дверь, а он засовывает в карман рогатку.

catapult.

“Goldstein!” bellowed the boy as the door

-- Голдстейн! -- заорал мальчик, перед

closed on him. But what most struck

тем как закрылась дверь. Но больше

Winston was the look of helpless fright on

всего

Уинстона

поразило

выражение

the woman’s greyish face.

беспомощного страха на сером лице

матери.

Back in the flat he stepped quickly past the

Уинстон вернулся к себе, поскорее

telescreen and sat down at the table again,

прошел мимо телекрана и снова сел за

still rubbing his neck. The music from the

стол, все еще потирая затылок. Музыка в

telescreen had stopped. Instead, a clipped

телекране смолкла. Отрывистый военный

military voice was reading out, with a sort

голос с грубым удовольствием стал

of brutal relish, a description of the

описывать вооружение новой плавающей

armaments of the new Floating Fortress

крепости, поставленной на якорь между

which had just been anchored between

Исландией и Фарерскими островами.

lceland and the Faroe lslands.

With those children, he thought, that

Несчастная женщина, подумал он, жизнь

wretched woman must lead a life of terror.

с такими детьми -- это жизнь в

Another year, two years, and they would be

постоянном страхе. Через год-другой они

watching her night and day for symptoms

станут следить за ней днем и ночью,

of unorthodoxy. Nearly all children

чтобы

поймать

на

идейной

nowadays were horrible. What was worst of

невыдержанности. Теперь почти все дети

all was that by means of such organizations

ужасны. И хуже всего, что при помощи

as the Spies they were systematically

таких организаций, как разведчики, их

turned into ungovernable little savages, and

методически

превращают

в

yet this produced in them no tendency

необузданных

маленьких

дикарей,

whatever to rebel against the discipline of

причем

у них

вовсе

не возникает

the Party. On the contrary, they adored the

желания бунтовать

против

партийной

Party and everything connected with it. The

дисциплины. Наоборот, они обожают

songs, the processions, the banners, the

партию и все, что с ней связано. Песни,

hiking, the drilling with dummy rifles, the

шествия, знамена, походы, муштра с

yelling of slogans, the worship of Big

учебными

винтовками,

выкрикивание

Brother -- it was all a sort of glorious game

лозунгов, поклонение Старшему Брату --

to them. All their ferocity was turned

все это для них увлекательная игра. Их

outwards, against the enemies of the State,

натравливают на чужаков, на врагов

against foreigners, traitors, saboteurs,

системы, на иностранцев, изменников,

thought-criminals. It was almost normal for

вредителей, мыслепреступников. Стало

people over thirty to be frightened of their

обычным делом, что тридцатилетние

own children. And with good reason, for

люди боятся своих детей. И не зря: не

hardly a week passed in which the Times

проходило недели, чтобы в «Таймс» не

did not carry a paragraph describing how

мелькнула заметка о том, как юный

some eavesdropping little sneak -- “child

соглядатай -- «маленький герой», по

hero” was the phrase generally used -- had

принятому выражению, -- подслушал

overheard some compromising remark and

нехорошую фразу и донес на родителей в

denounced its parents to the Thought

полицию мыслей.

Police.

The sting of the catapult bullet had worn

Боль от пульки утихла. Уинстон без

off. He picked up his pen half-heartedly,

воодушевления взял ручку, не зная, что

wondering whether he could find something

еще написать в дневнике. Вдруг он снова

more to write in the diary. Suddenly he

начал думать про О'Брайена.

began thinking of O’Brien again.

Years ago -- how long was it? Seven years it

Несколько лет назад... -- сколько же? Лет

must be -- he had dreamed that he was

семь, наверно, -- ему приснилось, что он

walking through a pitch-dark room. And

идет в кромешной тьме по какой-то

someone sitting to one side of him had said

комнате. И кто-то сидящий сбоку говорит

as he passed: ‘We shall meet in the place

ему: «Мы встретимся там, где нет

where there is no darkness.’ It was said

темноты». Сказано это было тихо, как бы

very quietly, almost casually -- a statement,

между прочим, -- не приказ, просто

not a command. He had walked on without

фраза. Любопытно, что тогда, во сне,

pausing. What was curious was that at the

большого впечатления эти слова не

time, in the dream, the words had not

произвели.

Лишь

впоследствии,

made much impression on him. It was only

постепенно

приобрели

они

later and by degrees that they had seemed

значительность. Он не мог припомнить,

to take on significance. He could not now

было это до или после его первой встречи

remember whether it was before or after

с О'Брайеном; и когда именно узнал в

having the dream that he had seen O’Brien

том голосе голос О'Брайена -- тоже не мог

for the first time, nor could he remember

припомнить. Так или иначе, голос был

when he had first identified the voice as

опознан.

Говорил

с

ним

во

тьме

O’Brien’s. But at any rate the identification

О'Брайен.

existed. It was O’Brien who had spoken to

him out of the dark.

Winston had never been able to feel sure --

Уинстон до сих пор не уяснил себе --

even after this morning’s flash of the eyes it

даже после того, как они переглянулись,

was still impossible to be sure whether

не смог уяснить, -- друг О'Брайен или

O’Brien was a friend or an enemy. Nor did

враг. Да и не так уж это, казалось,

it even seem to matter greatly. There was a

важно. Между ними протянулась ниточка

link of understanding between them, more

понимания, а это важнее дружеских

important than affection or partisanship.

чувств или соучастия. «Мы встретимся

“We shall meet in the place where there is

там, где

нет темноты»,

--

сказал

no darkness,” he had said. Winston did not

О'Брайен. Что это значит, Уинстон не

know what it meant, only that in some way

понимал, но чувствовал, что каким-то

or another it would come true.

образом это сбудется.

trumpet call, clear and beautiful, floated

комнату наполнил звонкий, красивый

into the stagnant air. The voice continued

звук

фанфар.

Скрипучий

голос

raspingly:

продолжал:

“Attention! Your attention, please! A

«Внимание! Внимание! Только что

newsflash has this moment arrived from

поступила сводка-молния с Малабарского

the Malabar front. Our forces in South

фронта. Наши войска в Южной Индии

India have won a glorious victory. I am

одержали решаюшую победу. Мне

authorized to say that the action we are

поручено заявить, что в результате этой

now reporting may well bring the war

битвы конец войны может стать делом

within measurable distance of its end. Here

обозримого будущего. Слушайте сводку».

is the newsflash--”

Bad news coming, thought Winston. And

Жди неприятности, подумал Уинстон. И

sure enough, following on a gory

точно: вслед за кровавым описанием

description of the annihilation of a

разгрома

евразийской

армии

с

Eurasian army, with stupendous figures of

умопомрачительными цифрами убитых и

killed

and

prisoners,

came

the

взятых в плен последовало объявление о

announcement that, as from next week, the

том, что с будущей недели норма отпуска

chocolate ration would be reduced from

шоколада

сокращается

с тридцати

thirty grammes to twenty.

граммов до двадцати.

Winston belched again. The gin was

Уинстон опять рыгнул. Джин уже

wearing off, leaving a deflated feeling. The

выветрился,

оставив

после

себя

telescreen -- perhaps to celebrate the

ощущение упадка. Телекран, то ли

victory, perhaps to drown the memory of

празднуя победу, то ли чтобы отвлечь от

the lost chocolate -- crashed into “Oceania,

мыслей об отнятом шоколаде, громыхнул:

’tis for thee”. You were supposed to stand to

«Тебе, Океания». Полагалось встать по

attention. However, in his present position

стойке смирно. Но здесь он был невидим.

he was invisible.

“Oceania, ’tis for thee” gave way to lighter

«Тебе, Океания» сменялась легкой

music. Winston walked over to the window,

музыкой. Держась к телекрану спиной,

keeping his back to the telescreen. The day

Уинстон подошел к окну. День был все

was still cold and clear. Somewhere far

так же холоден и ясен. Где-то вдалеке с

away a rocket bomb exploded with a dull,

глухим

раскатистым

грохотом

reverberating roar. About twenty or thirty of

разорвалась ракета. Теперь их падало на

them a week were falling on London at

Лондон по двадцать-тридцать штук в

present.

неделю.

Down in the street the wind flapped the

Внизу на улице ветер трепал рваный

torn poster to and fro, and the word

плакат, на нем мелькало слово АНГСОЦ.

INGSOC fitfully appeared and vanished.

Ангсоц. Священные устои ангсоца.

Ingsoc. The sacred principles of Ingsoc.

Новояз, двоемыслие, зыбкость прошлого.

Newspeak, doublethink, the mutability of

У него возникло такое чувство, как будто

the past. He felt as though he were

он бредет по лесу на океанском дне,

wandering in the forests of the sea bottom,

заблудился в мире чудищ и сам он --

lost in a monstrous world where he himself

чудище. Он был один. Прошлое умерло,

was the monster. He was alone. The past

будущее нельзя вообразить. Есть ли

was dead, the future was unimaginable.

какая-нибудь уверенность, что хоть один

What certainty had he that a single human

человек из живых -- на его стороне? И

creature now living was on his side? And

как узнать, что владычество партии не

what way of knowing that the dominion of

будет вечным? И ответом встали перед

the Party would not endure for ever? Like

его глазами три лозунга на белом фасаде

an answer, the three slogans on the white

министерства правды:

face of the Ministry of Truth came back to

him:

WAR IS PEACE

ВОИНА -- ЭТО МИР

FREEDOM IS SLAVERY

СВОБОДА -- ЭТО РАБСТВО

IGNORANCE IS STRENGTH

НЕЗНАНИЕ -- СИЛА

He took a twenty-five cent piece out of his

Он

вынул

из

кармана

pocket. There, too, in tiny clear lettering,

двадцатипятицентовую монету. И здесь

the same slogans were inscribed, and on

мелкими четкими буквами те же лозунги,

the other face of the coin the head of Big

а на оборотной стороне -- голова

Brother. Even from the coin the eyes

Старшего Брата. Даже с монеты

pursued you. On coins, on stamps, on the

преследовал тебя его взгляд. На монетах,

covers of books, on banners, on posters,

на марках, на книжных обложках, на

and on the wrappings of a cigarette packet -

знаменах, плакатах, на сигаретных

- everywhere. Always the eyes watching you

пачках -- повсюду. Всюду тебя

and the voice enveloping you. Asleep or

преследуют эти глаза и обволакивает

awake, working or eating, indoors or out of

голос. Во сне и наяву, на работе и за

doors, in the bath or in bed -- no escape.

едой, на улице и дома, в ванной, в

Nothing was your own except the few cubic

постели -- нет спасения. Нет ничего

centimetres inside your skull.

твоего, кроме нескольких кубических

сантиметров в черепе.

The sun had shifted round, and the myriad

Солнце ушло, погасив тысячи окон на

windows of the Ministry of Truth, with the

фасаде министерства, и теперь они

light no longer shining on them, looked

глядели

угрюмо,

как

крепостные

grim as the loopholes of a fortress. His

бойницы. Сердце у него сжалось при

heart quailed before the enormous

виде исполинской пирамиды. Слишком

pyramidal shape. It was too strong, it could

прочна она, ее нельзя взять штурмом. Ее

not be stormed. A thousand rocket bombs

не разрушит и тысяча ракет. Он снова

would not batter it down. He wondered

спросил себя, для кого пишет дневник.

again for whom he was writing the diary.

Для будущего, для прошлого... для века,

For the future, for the past -- for an age

быть может, просто воображаемого. И

that might be imaginary. And in front of

ждет его не смерть, а уничтожение.

him there lay not death but annihilation.

Дневник превратят в пепел, а его -- в

The diary would be reduced to ashes and

пыль. Написанное им прочтет только

himself to vapour. Only the Thought Police

полиция мыслей -- чтобы стереть с лица

would read what he had written, before

земли и из памяти. Как обратишься к

they wiped it out of existence and out of

будущему, если следа твоего и даже

memory. How could you make appeal to the

безымянного слова на земле не

future when not a trace of you, not even an

сохранится?

anonymous word scribbled on a piece of

paper, could physically survive?

The telescreen struck fourteen. He must

Телекран пробил четырнадцать. Через

leave in ten minutes. He had to be back at

десять минут ему уходить. В 14.30 он

work by fourteen-thirty.

должен быть на службе.

Curiously, the chiming of the hour seemed

Как ни странно, бой часов словно вернул

to have put new heart into him. He was a

ему мужество. Одинокий призрак, он

lonely ghost uttering a truth that nobody

возвещает правду, которой никто

would ever hear. But so long as he uttered

никогда не расслышит. Но пока он

it, in some obscure way the continuity was

говорит ее, что-то в мире не прервется.

not broken. It was not by making yourself

Не тем, что заставишь себя услышать, а

heard but by staying sane that you carried

тем, что остался нормальным, хранишь

on the human heritage. He went back to

ты наследие человека. Он вернулся за

the table, dipped his pen, and wrote:

стол, обмакнул перо и написал.

To the future or to the past, to a time when

Будущему или прошлому -- времени,

thought is free, when men are different from

когда мысль свободна, люди отличаются

one another and do not live alone -- to a time

друг от друга и живут не в одиночку,

when truth exists and what is done cannot

времени, где правда есть правда и былое

be undone:

не превращается в небыль.

From the age of uniformity, from the age of

От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от

solitude, from the age of Big Brother, from

эпохи Старшего Брата, от эпохи

the age of doublethink -- greetings!

двоемыслия -- привет!

He was already dead, he reflected. It

Я уже мертв, подумал он. Ему казалось,

seemed to him that it was only now, when

что только теперь, вернув себе

he had begun to be able to formulate his

способность выражать мысли, сделал он

thoughts, that he had taken the decisive

бесповоротный шаг. Последствия любого

step. The consequences of every act are

поступка содержатся в самом поступке.

included in the act itself. He wrote:

Он написал:

Thoughtcrime does not entail death:

Мыслепреступление не влечет за собой

thoughtcrime IS death.

смерть:

мыслепреступление

ЕСТЬ

смерть.

Now he had recognized himself as a dead

Теперь, когда он понял, что он мертвец,

man it became important to stay alive as

важно прожить как можно дольше. Два

long as possible. Two fingers of his right

пальца на правой руке были в чернилах.

hand were inkstained. It was exactly the

Вот такая мелочь тебя и выдаст. Какой-

kind of detail that might betray you. Some

нибудь

востроносый

ретивец

в

nosing zealot in the Ministry (a woman,

министерстве (скорее, женщина -- хотя

probably: someone like the little sandy-

бы та маленькая с рыжеватыми

haired woman or the dark-haired girl from

волосами, или темноволосая из отдела

the Fiction Department) might start

литературы) задумается, почему это он

wondering why he had been writing during

писал в обеденный перерыв, и почему

the lunch interval, why he had used an old-

писал старинной ручкой, и что писал, а

fashioned pen, what he had been writing --

потом сообщит куда следует. Он

and then drop a hint in the appropriate

отправился в ванную и тщательно отмыл

quarter. He went to the bathroom and

пальцы зернистым коричневым мылом,

carefully scrubbed the ink away with the

которое скребло, как наждак, и отлично

gritty dark-brown soap which rasped your

годилось для этой цели.

skin like sandpaper and was therefore well

adapted for this purpose.

He put the diary away in the drawer. It was

Дневник он положил в ящик стола.

quite useless to think of hiding it, but he

Прячь, не прячь -- его все равно найдут;

could at least make sure whether or not its

но можно хотя бы проверить, узнали о

existence had been discovered. A hair laid

нем или нет. Волос поперек обреза

across the page-ends was too obvious. With

слишком заметен. Кончиком пальца

the tip of his finger he picked up an

Уинстон подобрал крупинку белесой пыли

identifiable grain of whitish dust and

и положил на угол переплета: если книгу

deposited it on the corner of the cover,

тронут, крупинка свалится.

where it was bound to be shaken off if the

book was moved.

III

III

Winston was dreaming of his mother.

Уинстону снилась мать.

He must, he thought, have been ten or

Насколько он помнил, мать исчезла,

eleven years old when his mother had

когда ему было лет десять-одиннадцать.

disappeared. She was a tall, statuesque,

Это

была

высокая

женщина

с

rather silent woman with slow movements

роскошными

светлыми

волосами,

and magnificent fair hair. His father he

величавая,

неразговорчивая,

remembered more vaguely as dark and

медлительная в движениях. Отец

thin, dressed always in neat dark clothes

запомнился ему хуже: темноволосый,

(Winston remembered especially the very

худой, всегда в опрятном темном

thin soles of his father’s shoes) and wearing

костюме (почему-то запомнились очень

spectacles. The two of them must evidently

тонкие подошвы его туфель) и в очках.

have been swallowed up in one of the first

Судя по всему, обоих смела одна из

great purges of the fifties.

первых больших чисток в 50-е годы.

feeble baby, always silent, with large,

всегда

тихим,

с

большими

watchful eyes. Both of them were looking

внимательными глазами. Обе они

up at him. They were down in some

смотрели на него снизу. Они находились

subterranean place -- the bottom of a well,

где-то под землей -- то ли на дне колодца,

for instance, or a very deep grave -- but it

то ли в очень глубокой могиле -- и

was a place which, already far below him,

опускались все глубже. Они сидели в

was itself moving downwards. They were in

салоне тонущего корабля и смотрели на

the saloon of a sinking ship, looking up at

Уинстона сквозь темную воду. В салоне

him through the darkening water. There

еще был воздух, и они еще видели его, а

was still air in the saloon, they could still

он -- их, но они все погружались,

see him and he them, but all the while they

погружались в зеленую воду -- еще

were sinking down, down into the green

секунда, и она скроет их навсегда. Он на

waters which in another moment must hide

воздухе и на свету, а их заглатывает

them from sight for ever. He was out in the

пучина, и они там, внизу, потому что он

light and air while they were being sucked

наверху. Он понимал это, и они это

down to death, and they were down there

понимали, и он видел по их лицам, что

because he was up here. He knew it and

они понимают. Упрека не было ни на

they knew it, and he could see the

лицах, ни в душе их, а только понимание,

knowledge in their faces. There was no

что они должны заплатить своей смертью

reproach either in their faces or in their

за его жизнь, ибо такова природа вещей.

hearts, only the knowledge that they must

die in order that he might remain alive, and

that this was part of the unavoidable order

of things.

He could not remember what had

Уинстон не мог вспомнить, как это было,

happened, but he knew in his dream that

но во сне он знал, что жизни матери и

in some way the lives of his mother and his

сестры принесены в жертву его жизни.

sister had been sacrificed to his own. It was

Это был один из тех снов, когда в

one of those dreams which, while retaining

ландшафте,

характерном

для

the characteristic dream scenery, are a

сновидения,

продолжается

дневная

continuation of one’s intellectual life, and in

работа мысли: тебе открываются идеи и

which one becomes aware of facts and

факты, которые и по пробуждении

ideas which still seem new and valuable

остаются новыми и значительными.

after one is awake. The thing that now

Уинстона вдруг осенило, что смерть

suddenly struck Winston was that his

матери почти тридцать лет назад была

mother’s death, nearly thirty years ago, had

трагической и горестной в том смысле,

been tragic and sorrowful in a way that was

какой уже и непонятен ныне. Трагедия,

no longer possible. Tragedy, he perceived,

открылось ему, -- достояние старых

belonged to the ancient time, to a time

времен, времен, когда еще существовало

when there was still privacy, love, and

личное, существовала любовь и дружба, и

friendship, and when the members of a

люди в семье стояли друг за друга, не

family stood by one another without

нуждаясь для этого в доводах.

needing to know the reason. His mother’s

Воспоминание о матери рвало ему сердце

memory tore at his heart because she had

потому, что она умерла, любя его, а он

died loving him, when he was too young

был слишком молод и эгоистичен, чтобы

and selfish to love her in return, and

любить ответно, и потому, что она каким-

because somehow, he did not remember

то образом -- он не помнил, каким --

how, she had sacrificed herself to a

принесла себя в жертву идее верности,

conception of loyalty that was private and

которая была личной и несокрушимой.

unalterable. Such things, he saw, could not

Сегодня, понял он, такое не может

happen today. Today there were fear,

случиться. Сегодня есть страх, ненависть

hatred, and pain, but no dignity of emotion,

и боль, но нет достоинства чувств, нет ни

no deep or complex sorrows. All this he

глубокого, ни сложного горя. Все это он

seemed to see in the large eyes of his

словно прочел в больших глазах матери,

mother and his sister, looking up at him

которые смотрели на него из зеленой

through the green water, hundreds of

воды, с глубины в сотни саженей, и все

fathoms down and still sinking.

еще погружавшихся.

The girl with dark hair was coming towards

Через луг к нему шла та женщина с

them across the field. With what seemed a

темными волосами. Одним движением

single movement she tore off her clothes

она сорвала с себя одежду и

and flung them disdainfully aside. Her body

презрительно отбросила прочь. Тело было

was white and smooth, but it aroused no

белое и гладкое, но не вызвало в нем

desire in him, indeed he barely looked at it.

желания; на тело он едва ли даже

What overwhelmed him in that instant was

взглянул. Его восхитил жест, которым

admiration for the gesture with which she

она отшвырнула одежду. Изяществом

had thrown her clothes aside. With its

своим и небрежностью он будто

grace and carelessness it seemed to

уничтожал целую культуру, целую

annihilate a whole culture, a whole system

систему: и Старший Брат, и партия, и

of thought, as though Big Brother and the

полиция мыслей были сметены в небытие

Party and the Thought Police could all be

одним прекрасным взмахом руки. Этот

swept into nothingness by a single splendid

жест

тоже

принадлежал

старому

movement of the arm. That too was a

времени. Уинстон проснулся со словом

gesture belonging to the ancient time. «Шекспир» на устах.

Winston woke up with the word

“Shakespeare” on his lips.

The telescreen was giving forth an ear-

Телекран испускал оглушительный свист,

splitting whistle which continued on the

длившийся на одной ноте тридцать

same note for thirty seconds. It was nought

секунд. 07.15, сигнал подъема для

seven fifteen, getting-up time for office

служащих. Уинстон выдрался из постели

workers. Winston wrenched his body out of

-- нагишом, потому что члену внешней

bed -- naked, for a member of the Outer

партии выдавали в год всего три тысячи

Party received only 3,000 clothing coupons

одежных талонов, а пижама стоила

annually, and a suit of pyjamas was 600 --

шестьсот, -- и схватил со стула

and seized a dingy singlet and a pair of

выношенную фуфайку и трусы. Через

shorts that were lying across a chair. The

три минуты физзарядка. А Уинстон

Physical Jerks would begin in three

согнулся пополам от кашля -- кашель

minutes. The next moment he was doubled

почти всегда нападал после сна. Он

up by a violent coughing fit which nearly

вытряхивал легкие настолько, что

always attacked him soon after waking up.

восстановить

дыхание

Уинстону

It emptied his lungs so completely that he

удавалось лишь лежа на спине, после

could only begin breathing again by lying

нескольких глубоких вдохов. Жилы у него

on his back and taking a series of deep

вздулись от натуги, и варикозная язва

gasps. His veins had swelled with the effort

начала зудеть.

“Thirty to forty group!” yapped a piercing

-- Группа от тридцати до сорока! --

female voice. “Thirty to forty group! Take

залаял пронзительный женский голос. --

your places, please. Thirties to forties!”

Группа от тридцати до сорока! Займите

исходное положение. От тридцати до

сорока!

Winston sprang to attention in front of the

Уинстон встал по стойке смирно перед

telescreen, upon which the image of a

телекраном: там уже появилась жилистая

youngish woman, scrawny but muscular,

сравнительно молодая

женщина

в

dressed in tunic and gym-shoes, had

короткой юбке и гимнастических туфлях.

already appeared.

“Arms bending and stretching!” she rapped

-- Сгибание рук и потягивание! --

out. “Take your time by me. One, two,

выкрикнула она. -- Делаем по счету. И

three, four! One, two, three, four! Come on,

раз, два, три, четыре! И раз, два, три,

comrades, put a bit of life into it! One, two,

четыре! Веселей, товарищи, больше

three four! One two, three, four!...”

жизни! И раз, два, три, четыре! И раз,

два, три, четыре!

The pain of the coughing fit had not quite

Боль от кашля не успела вытеснить

driven out of Winston’s mind the

впечатления сна, а ритм зарядки их как

impression made by his dream, and the

будто оживил. Машинально выбрасывая

rhythmic movements of the exercise

и сгибая руки с выражением угрюмого

restored it somewhat. As he mechanically

удовольствия,

как

подобало

на

shot his arms back and forth, wearing on

гимнастике, Уинстон пробивался к

his face the look of grim enjoyment which

смутным

воспоминаниям

о

раннем

was considered proper during the Physical

детстве. Это было крайне трудно. Все,

Jerks, he was struggling to think his way

что происходило в пятидесятые годы,

backward into the dim period of his early

выветрилось из головы. Когда не можешь

childhood. It was extraordinarily difficult.

обратиться

к

посторонним

Beyond the late fifties everything faded.

свидетельствам, теряют четкость даже

When there were no external records that

очертания собственной жизни. Ты

you could refer to, even the outline of your

помнишь великие события, но возможно,

own life lost its sharpness. You

что их и не было; помнишь подробности

remembered huge events which had quite

происшествия, но не можешь ощутить

probably not happened, you remembered

его атмосферу; а есть и пустые

the detail of incidents without being able to

промежутки, долгие и не отмеченные

recapture their atmosphere, and there were

вообще ничем. Тогда все было другим.

long blank periods to which you could

Другими были даже названия стран и

assign nothing. Everything had been

контуры их на карте. Взлетная полоса I,

different then. Even the names of countries,

например, называлась тогда иначе: она

and their shapes on the map, had been

называлась Англией или Британией, а вот

different. Airstrip One, for instance, had not

Лондон -- Уинстон помнил это более или

been so called in those days: it had been

менее твердо -- всегда назывался

called England or Britain, though London,

Лондоном.

he felt fairly certain, had always been called

London.

Winston could not definitely remember a

Уинстон не мог отчетливо припомнить

time when his country had not been at war,

такое время, когда бы страна не воевала;

but it was evident that there had been a

но, по всей видимости, на его детство

fairly long interval of peace during his

пришелся

довольно

продолжительный

childhood, because one of his early

мирный период, потому что одним из

memories was of an air raid which

самых ранних

воспоминаний

был

appeared to take everyone by surprise.

воздушный налет, всех заставший

Perhaps it was the time when the atomic

врасплох. Может быть, как раз тогда и

bomb had fallen on Colchester. He did not

сбросили атомную бомбу на Колчестер.

remember the raid itself, but he did

Самого налета он не помнил,

а помнил

remember his father’s hand clutching his

только, как отец крепко держал его за

own as they hurried down, down, down into

руку и они быстро спускались,

some place deep in the earth, round and

спускались, спускались куда-то под

round a spiral staircase which rang under

землю, круг за кругом, по винтовой

his feet and which finally so wearied his

лестнице, гудевшей под ногами, и он

legs that he began whimpering and they

устал от этого, захныкал, и они

had to stop and rest. His mother, in her

остановились отдохнуть. Мать шла, как

slow, dreamy way, was following a long way

всегда, мечтательно и медленно, далеко

behind them. She was carrying his baby

отстав от них. Она несла грудную

sister -- or perhaps it was only a bundle of

сестренку -- а может быть, просто одеяло:

blankets that she was carrying: he was not

Уинстон не был уверен, что к тому

certain whether his sister had been born

времени сестра уже появилась на свет.

then. Finally they had emerged into a noisy,

Наконец они пришли на людное, шумное

crowded place which he had realized to be a

место -- он понял, что это станция метро.

Tube station.

There were people sitting all over the stone-

На каменном полу сидели люди, другие

flagged floor, and other people, packed

теснились на железных нарах. Уинстон с

tightly together, were sitting on metal

отцом и матерью нашли себе место на

bunks, one above the other. Winston and

полу, а возле них на нарах сидели

his mother and father found themselves a

рядышком старик и старуха. Старик в

place on the floor, and near them an old

приличном темном костюме и сдвинутой

man and an old woman were sitting side by

на затылок черной кепке, совершенно

side on a bunk. The old man had on a

седой; лицо у него было багровое, в

decent dark suit and a black cloth cap

голубых глазах стояли слезы. От него

pushed back from very white hair: his face

разило джином. Пахло как будто от всего

was scarlet and his eyes were blue and full

тела, как будто он потел джином, и

of tears. He reeked of gin. It seemed to

можно было вообразить, что слезы его --

breathe out of his skin in place of sweat,

тоже чистый джин. Пьяненький был

and one could have fancied that the tears

старик, но весь его вид выражал

welling from his eyes were pure gin. But

неподдельное и нестерпимое горе.

though slightly drunk he was also suffering

Уинстон детским своим умом догадался,

under some grief that was genuine and

что с ним произошла ужасная беда -- и ее

unbearable. In his childish way Winston

нельзя простить и нельзя исправить. Он

grasped that some terrible thing, something

даже понял, какая. У старика убили

that was beyond forgiveness and could

любимого человека -- может быть,

never be remedied, had just happened. It

маленькую внучку. Каждые две минуты

also seemed to him that he knew what it

старик повторял:

was. Someone whom the old man loved -- a

little granddaughter, perhaps -- had been

killed. Every few minutes the old man kept

repeating:

“We didn’t ought to ’ave trusted ’em. I said

-- Не надо было им верить. Ведь говорил

so, Ma, didn’t I? That’s what comes of

я, мать, говорил? Вот что значит им

trusting ’em. I said so all along. We didn’t

верить. Я всегда говорил. Нельзя было

ought to ’ave trusted the buggers.”

верить этим стервецам.

But which buggers they didn’t ought to

Но что это за стервецы, которым нельзя

have trusted Winston could not now

было верить, Уинстон уже не помнил.

remember.

Since about that time, war had been

С тех пор война продолжалась

literally continuous, though strictly

беспрерывно, хотя, строго говоря, не

speaking it had not always been the same

одна и та же война. Несколько месяцев,

war. For several months during his

опять же в его детские годы, шли

childhood there had been confused street

беспорядочные уличные бои в самом

fighting in London itself, some of which he

Лондоне, и кое-что помнилось очень

remembered vividly. But to trace out the

живо. Но проследить историю тех лет,

history of the whole period, to say who was

определить, кто с кем и когда сражался,