2. Б. А. Успенский. Языковая ситуация и языковое сознание в Московской Руси: восприятие церковно-славянского и русского языка.

Языковая ситуация Московской Руси в специальных лингвистических терминах должна быть определена не как ситуация церковнославянско-русского двуязычия в строгом терминологическом смысле этого слова, а как ситуация церковнославянско-русской диглоссии. При этом речь идет о сосуществовании "книжной" языковой системы, связанной с письменной традицией и "некнижной" системы, связанной с обыденной жизнью.<…> В наиболее явном случае книжный язык выступает не только как литературный (письменный) язык, но и как язык сакральный (культовый), что обусловливает как специфический престиж этого языка, так и особенно тщательно соблюдаемую дистанцию между книжной и разговорной речью. Знаменательно, что в условиях церковнославянско-русской диглоссии вообще не существовало какого-либо особого наименования для обозначения разговорного (русского) языка. Название "русский" специально не обозначало именно разговорный язык, но могло относиться и к книжному (церковнославянскому) языку, выступая при этом как синоним слова "словенский"; равным образом и термин "простой" мог употребляться в отношении книжного языка. Разговорный и книжный языки объединяются в языковом сознании как две разновидности - одного и того же языка (правильная и неправильная, испорченная), а отсюда и именуются одинаковым образом.<…> Книжный язык фигурирует в языковом сознании как кодифицированная и нормированная разновидность языка. <…> Подобно тому, как спасительно в православном сознании имя Бога, так и сам язык общения с Богом может при­знаваться спасительным по своей природе.< …>церковнославянский язык объявляется здесь "святым" и "спасительным", поскольку он "истинною, правдою Божиею основан, збудован и огорожен есть"…В оригинальной статье о сотворении русской (т. е. церковнославянской) грамоты…русская грамота наряду с русской верой признается богооткровенной: "Еже въдомо всъмъ людемъ буди, яко рускш языкъ ни откуду прия въры святыя сея, и грамота руская ншмъ же явъленна, но токмо самим Богомъ вседеръжителемъ, Отцемъ и Сыномъ и Святымъ Духомъ… Церковнославянский язык может считаться на Руси даже святее греческого, поскольку греческий язык создан язычниками, а церковнославянский — святыми апостолами. <…>. Поэтому применение этого языка в неподобающей ситуации может рассматриваться как прямое кощунство — точно так же, как недопустимо и кощунственно и обратное явление, т. е. употребление русского (разговорного) языка в ситуации, предписывающей использование языка церковнославянского. <…> Принципиально невозможно в этих условиях шуточное, пародийное использование церковносла­вянского языка, т. е. применение книжного языка в заведомо несерьезных, игровых целях. Пародийные тексты на церковнославянском языке становятся возможными в Московской Руси как более или менее нейтральные, а не заведомо кощунственные произведения, только в условиях разрушения диглоссии и перехода церковнославянско-русской диглоссии в церковнославянско-русское двуязычие, когда церковнославянский язык — в конечном счете, под влиянием западноевропейской языковой ситуации, которое на великорусской территории первоначально осуществляется через посредство Юго-Запай Руси,— начинает играть приблизительно ту же роль, что латынь на Западе. <…> Специфика русского языкового и, шире, культурного сознания как раз и состоит в большой степени в том, что здесь — в условиях диглоссии как языкового и культурного механизма — принципиально отсутствует нейтральная семантическая зона, которая бы вовсе не имела отношения к сакральной сфере. Соответственно отсутствие связи с сакральным, Божеским в принципе означает связь с противоположным, дьявольским началом. В том случае, когда то или иное слово имеет непосредственный сакральный смысл, неправильному обозначению может даже приписываться прямо противоположное (антонимическое) содержание. Так, например, неправильно произнесенное слово "ангел" — прочтенное в соответствии с написанием (которое отражает греческие орфографические нормы, но предполагает при этом и греческие правила прочтения соответствующих орфограмм) как аггел — приобретает противоположный смысл, обозначая дьявола (беса), т. е. падшего ангела; это значение, в свою очередь, было закреплено в языковой норме, т. е. вошло в книжный церковнославянский язык. Совершенно аналогично, когда в результате никоновских книжных реформ имя Исус стало писаться как Иисус, новая форма стала восприниматься старообрядцами как имя другого существа — не Христа, а антихриста.<…> Во всех этих случаях противопоставление церковнославянского и русского языка рассматривается как противопоставление Божественного и сатанинского, хотя в одних случаях это проявляется на уровне фонетики, в других — на уровне морфологии. («Византия и Русь» М., 1989, стр. 206-209).