ЭНЦИКЛОПЕДИЯ УПШ

ния могли затянуться до вечера. Но дед Емеля – высокий, добрый, доверчивый, с тремя классами образования, но большим жизненным опытом и простой житейской философией быстро находил успокоительные слова. Он вообще класса до седь­ мого,покародителитрудились,былосновнымСе­ режиным собеседником. А поговорить он любил: о Первой мировой, о гражданской, в которую был то красным, то белым; о том, как бегал к девкам из своей деревни Понылки Пермской губернии в со­ седнюю Тренино и нашел там себе невесту Олю – по фамилии, как и он, Рычкову; как 13 детей с ней народил (жаль, выжило лишь пятеро, в том числе мама, младшенькая, что появилась на свет в 1932 году, в Губахе); как в Великую Отечественную заведовал динамитным складом на шахте Перво­ майская, а после войны – сторожем в Салехарде, куда переехали к сыну; про Молдавию, куда пере­ кочевали потом к старшему Семену… Дед был человеком легким, к невзгодам относился фило­ софски беспечно, по врачам не ходил. «Какая еще язва! – восклицал он. – Пусть кур не смешат! По­ жил, слава богу! Пощупал баб на своем веку – и хватит. Знаю я, какое мне лекарство поможет!». А как-то перед сном, удаляясь в спальню, заявил: «Все, ребята, пока! Не поминайте лихом. Помру сегодня ночью», – и помер. Мне кажется, в неко­ торых Сережиных стихах я слышу его интонации. Во всяком случае мне понятно, откуда в них эта генетическая крестьянская и солдатская память.

(…) Сережа, несомненно, был самородком, не отя­ гощенным теорией и практикой литературных кружков. Но, наверное, это и к лучшему. Процесс творчества был для него настолько интимным, что любое замечание воспринималось бы, навер­ няка, болезненно. Во всяком случае, его всегда раздражала собственная поспешность, с какой он мог продемонстрировать мне свежий стих, если я находила в нем изъян. «Зарекался же не пока­ зывать сырую вещь!» – досадовал он, а я вспоми­ нала ранее непонятную мне фразу: «Жениться на журналистке или филологине равносильно самоубийству». Поэтому я предпочитала, чтобы вопросы литературы, поэзии и кино он обсуждал со знакомыми. Моего совета Сережа спрашивал только по поводу исполнения песен, поскольку доверял идеальному слуху и немного комплексо­ вал из-за своего отнюдь не эстрадного голоса. Для меня же всегда было загадкой, как он, до 22 лет не знавший нот, мог сочинять такие интересные мелодии и мгновенно транспонировать акком­ панемент в любую тональность. Качество своих текстов он обычно проверял на публике. Если одобрительно кивают или смеются, значит, попал в точку. «Ты не представляешь, какой это кайф, когда тебе в такт огромная гора, на которой сидят

Сергей Нохрин 251

сотни зрителей, начинает пульсировать фонари­ ками!» – светлея лицом, вспоминал он свою пер­ вую победу на фестивале.

Он постоянно приносил домой какие-то книжки, авторские тексты и тщательно их изучал. Чтобы поведать миру о творчестве коллег, он вел в мест­ ных газетах поэтические рубрики. При любой возможности организовать концерт собирал раз­ ношерстную команду авторов-исполнителей и расписывал конферанс. Он никому не завидовал и ценил мнение друзей, состоящих в основном из журналистов, филологов и художников. Но, пусть простят меня ушедшие и ныне здравствую­ щие (Соловьев, Измайлов, Анчугов, Пятков, Пе­ ревалов, Казарин, Касимов, Махотин, Балезин, Беликов, Дрожащих, Асланьян…) такого едине­ ния, как с Шурой Башлачевым, ни до, ни после я не наблюдала.

Маленький щуплый Башлак, вечно дрожащий от холода и любивший вздремнуть на теплой кух­ не, и могучий Нохрин, грузивший в бескрайних колхозных полях машины мешками картошки, впились друг в друга с такой жадностью, что меня просто не замечали. На полуслове они подхваты­ вали мысли друг друга и, как дети, смеялись от этого. Они испытывали такой драйв от своих шу­

С.Н. и А. Башлачев, 1981 г.

252 Сергей Нохрин

С детьми – Евгением, Ксенией и Александром

ток и так заразительно пели хором, что ночь пре­ вращалась в непередаваемое пиршество духа, по сравнению с которым меркли все удовольствия земного мира. Творческим кумиром у Шуры был Маяковский, а «главным учебным пособием», как мне показалось, – его труд «Как делать стихи». По цепкому взгляду Башлака было видно, насколько для него это серьезно – владеть секретами ма­ стерства. Сам не понимая того, он уже готовился к своему главному рывку, стремительному и тра­ гическому, а потому впитывал все, что касается стихосложения. Он любил Сережины песни и некоторые, смакуя, исполнял сам, а к сочинению дурашливой стенгазеты «Козье буго», над выпу­ сками которой они «угорали» по ночам, сотрясая смехом стены дощатой столовой, и к написанию шуточных рок-опер на мотивы популярных мело­ дий, он относился не менее серьезно, чем к своей дипломной работе.

…«Шурка! Дурак! – рыдал Сережа в феврале 88-го и бился головой о подушку. – Так нельзя! Нельзя!!!» Самоубийство Башлачева совпало с Марининым днем рождения. Не знаю, что уж произошло у них там дома, но только после этого Сережа впервые ушел из семьи. Через шесть лет новоиспеченный отец поэт Юрий Казарин, по­ встречав на улице новоиспеченного отца поэта Сергея Нохрина, загадочно спросил: «А знаешь, как я сына назвал?». «Нет», – засмеялся тот. «Ми­ хаил Юрьевич!» – многозначительно произнес

уральский классик, и оба расхохотались. «Но я своего назвал круче! – вдруг огорошил Казарина Нохрин, поскольку круче, казалось, было уже не­ куда: – Александр Сергеевич!». И только я знаю, что Пушкин тут совершенно ни при чем.

(…) Что бы ни происходило в мире и на душе, отношение Сережи к родителям всегда было трогательно-бережным, а поводами для посеще­ ния отчего дома – события исключительно позитивные: публикация ново­

го очерка, возвращение из поездки, выпуск оче­ редного фильма, предстоящий концерт, на кото­ рый обязательно следует пригласить родителей, праздничная дата... Будто не существовало в его жизни бесконечной череды проблем и все чаще возникающей глубинной депрессии.

«Привет, папочка! Привет, мамочка!» – целуя ро­ дителей, появлялся он на пороге и наполнял дом новостями. Главным его почитателем и слушате­ лем была, конечно же, мама. Пока непоседливый Николай Агапович, до пенсии руководивший на заводе профсоюзом, а в семье отвечавший за доставку продуктов, оплату коммунальных пла­ тежей и посещение официальных инстанций, шинковал лучок, чистил селедочку и суетливо накрывал стол, не особо вслушиваясь в разго­ воры по причине небольшой глухоты, скромная Людмила Емельяновна с неизменным блеском в глазах живо внимала Сережиному повество­ ванию. Выражение ее лица не скрывало радости за сына, а активные уточняющие вопросы выка­ зывали неподдельный интерес и понимание. Не­ смотря на математический склад ума, уникаль­ ную способность перемножать в уме трехзначные цифры, красный диплом кредитного факультета Московского финансового института и двадца­ тилетний стаж в должности главного экономиста завода, она неплохо разбиралась в гуманитарных вопросах, много читала, следила за новостями и

сдетства была для Сережи благодарным собе­ седником. С его подачи она слушала записи по­ пулярных рок-групп, восхищалась Высоцким, читала Солженицына. Но любимым ее певцом был Александр Малинин, внешне походивший на нее даже больше, чем родные сыновья. Когда он появлялся на экране, она с влюбленной улыбкой замирала у телевизора. Я не переставала удив­ ляться тому, как оживлялся Сережа в разговоре

сней, как охотно объяснял то, что, на мой взгляд, объяснений не требует, как внезапно озвучивал свою осведомленность и заинтересованность в ре­ шении бытовых вопросов, которые на самом деле были ему в тягость. Пожалуй, столь приподнятое настроение на фоне обычной его сдержанности случалось лишь во время дружеских посиделок,

стой лишь разницей, что в родительском доме го­

рячительный допинг для этого не требовался. Не удивительно, что духовная связь с матерью, ха­ рактерная, говорят, для родившихся в знаке Рака (а Сережа родился к тому же еще и в «рубашке»), не могла не отразиться на его творчестве.

(…) Помню, как возвращались на троллейбусе от родителей первый раз. Сережа тогда еще не раз­ велся, но перенес ко мне в деревянный дом на Гоголя сумку с пожитками. На дворе перестройка

– вольница духа, а после армии она вообще как глоток свежего ветра: друзья, командировки, вы­ ставки, «квартирники»… Корабль только сорвал­ ся с якоря, и мой причал у него, скорее всего, не единственный. Поэтому, бывало, сутками я жда­ ла знакомого стука в стекло. Сережа появлялся обычно ночью. Мокрый от дождя или снега, но счастливый. Летом он влезал прямо в окно, ко­ торое я не боялась открывать на ночь. Буфет с выдвижной разделочной доской и умывальник я разместила в крохотной прихожей у печки, осво­ бодив комнатку, где Сережа мог писать: письмен­ ный стол, диванчик, шкаф. Это был его первый и послед­

ний угол, который не надо было делить с братом, с детьми, с женой, и он его очень любил. Это во­ обще было самое счастливое время в его поэтиче­ ской биографии, увенчавшееся сборником «Чип­ чиром» и нашей свадьбой (кстати, по его предло­ жению, о чем я иногда садистски напоминала). Но иногда он пропадал надолго, и я, не находя себе места, жутко стесняясь прохожих, шла к телефон­ ной будке. Звонила всем подряд: Соловьеву, Ан­ чугову, Перевалову… Когда поиски были тщетны, а нервы на пределе – садилась на трамвай и с пе­ ресадкой на троллейбусе добиралась до его роди­ телей, которые принципиально (единственные в подъезде) не ставили телефон – чтобы их не бес­ покоили. Я настолько за него боялась, что до сих пор вижу сны, как он где-то умирает, и надо его спасать. А, может, он на меня обиделся и не хочет возвращаться? Но почему так долго: год, пять, де­ сять лет? Это невыносимо. [...]

«Только давай будем свои проблемы решать сами, не беспокоя предков», – возвращаясь тогда со мной от родителей впервые, осторожно произ­ нес Сережа. О чем это он? Проблемами я в жизни никого не грузила, справляясь с ними самостоя­ тельно, а на тот момент вообще имела лишь одну большую проблему – областную детскую газету «Честное слово»… Проблемы начались, когда ро­ дился больной Сашка, газету мою закрыли, все деньги съел МММ, а Сережа, наступив на горло собственной песне, вынужден был вернуться из Москвы, отказавшись от выгодных предложений с центрального телевидения. Мы столкнулись с шестилетним испытанием бытом, безденежьем,

безработицей, безысходностью. Пророчество студенческой Сережиной фразы сбывалось: «Ты меня спасешь, но ты меня и погубишь». Но я уже ничего не могла поделать.

…«Тебе только ребенок был нужен! Мне все ска­ зали!» – с яростной обидой врывался он в кварти­ ру от неизвестных доброжелателей.

…«Я не могу без любви!» – ревел он в два часа ночи, когда, сменив Сашке мокрые пеленки, я ставила будильник на четыре, чтобы приготовить в садик гипоаллергенную еду (только на таких условиях нас взяла заведующая на другом краю города).

…«Я торчу! – в пьяном бреду ухмылялся он, гремя на кухне посудой. – Моя баба – с другим хахалем! Ну, молодца!» …«Мне плохо! – держась за сердце, шептал он у

порога на табурете. – Кроме вас, у меня никого нет». [...] …«Ну, что? Все хорошо? Все нормально?» – бо­

дро приветствовал нас с порога деда Коля и сам себе отвечал: – И мы, спасибо, потихонькупомаленьку, слава богу!».

Родом Николай Агапович из Тюмени, из боль­ шой семьи, в которой был девятым ребенком. Хозяйство раскулачили, забрав скот и зерно, отца репрессировали. Служил на морфлоте, работал в комсомоле, играл в самодеятельном театре. Сразу после рождения первенца перевез семью в Сверд­ ловск. До перехода на завод «три тройки» рабо­ тал воспитателем в Суворовском училище. Из-за потерянных метрик не знал точной даты своего

С женой Анной и сыном Александром

Елена Оболикшта

Оболикшта Елена Сергеевна родилась в 1985

г. в городе Новоуральск Свердловской области. Окончила философский факультет УрГУ по специальности «арт-менеджер». Окончила му­ зыкальную школу по классу скрипки. С 2002 г. является постоянным участником и лауреатом региональных и российских конкурсов и фести­ валей авторской песни. В 2009 г. стала серебря­ ным призером Молодежных Дельфийских игр в номинации «Авторская песня». Исполняет песни на собственные стихи и музыку, а также пишет музыку к стихам других поэтов. С 2005 г. участ­ ница литературного семинара А. Санникова при журнале «Урал». Стихи публиковалась в раз­ личных литературных журналах, а также сетевых ресурсах. В 2008 г. стала лауреатом межрегио­ нального фестиваля литературных объединений «Глубина». Автор литературно-критических эссе и книги стихов «Эльмира и свинцовые шары» (Челябинск, 2010), удостоенной Большой неза­ висимой поэтической премии «П» (2011). Участ­ ник АСУП-3. Живёт в Челябинске.

Филологическая маркировка стихов Е.О.

Традиции, направления, течения: модернизм,

сюрреализм, барочность, постмодернизм, мета­ реализм (метаметафоризм).

Основные имена влияния, переклички: М. Цве­ таева, О. Мандельштам, Л. Губанов, О. Седакова.

Основные формальные приемы, используемые автором: ассоциативность, метафоризм, стили­ зация, игра, спонтанность как речевой прием, ро­ левая лирика.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

город как топос, Бог, ангелы, небо, время, слово и поэт, зима и термальное состояние холода, лед, стихии воды и воздуха, металлы, птицы.

Творческая стратегия: метаметафоризация ре­ альности.

Коэффициент присутствия: 0,65

255

Автобиография

Родилась утром 16 мая 1985 года в Свердловске44. Это закрытый город в Свердловской области, с 1994 года стал называться Новоуральском. Есть яркое воспоминание о себе, которое приходится на первые месяцы жизни: ощущение спеленуто­ сти, кровать у окна в больнице, боковым зрени­ ем вижу соску-пустышку, которая у меня во рту. Спиной ко мне стоит мама в длинном халате с большимицветами.У нее короткие темныекудри. Заходит медсестра в белом, и они с мамой о чемто тихо переговариваются, перебирая стеклянные пузырьки с лекарствами. Пузырьки бьются друг о друга и звенят – этот характерный больничный звук я буду узнавать потом еще много раз. Все это, как выяснилось позже, до мельчайших дета­ лей совпадало с реальностью (а значит, не при­ снилось, как я предполагала).

Второе яркое воспоминание (мне было года 3–4)

– услышала по радио скрипку и тотчас объявила, что хочу играть на ней. Через два года поступи­ ла в музыкальную школу, в которой проучилась 9 лет – 8 из них по классу скрипки, а последний год ходила на любимые предметы по собственно­ му желанию. Учеба давалась сравнительно легко благодаря хорошим природным данным. В том,

Мама, Татьяна Валерьевна Фоминых

256 Елена Оболикшта

Е.О. с матерью и отцом, Оболикшта Сергеем Николаевичем

что они хорошие, естественно, нет никакой моей вины или заслуги. Благодаря им я могла учиться, не прилагая особых усилий, а потому со временем стала чудовищно ленивой.

От общеобразовательной школы осталось ощу­ щение недоумения и чувство, что я опять что-то пропустила. Пропускала я и, правда, много – ча­ сто болела, по этой же причине меняла детские сады, а то и вообще сидела дома с дедом, мами­ ным отцом. Дед, Фоминых Валерий Федорович

(07.11.1927 – 29.08.2010), как я сейчас понимаю,

серьезно повлиял на мое воображение. Это был человек с крайне своеобразным чувством юмора (который не все понимали), с фантазией и даром какого-то хармсовского обаяния. Часто, чтобы повеселить меня, он сочинял на ходу смешные и абсурдные стишки, песенки, придумывал игры с участием наших воображаемых друзей. Их зва­ ли Кука и Кася (теперь, когда уже нет деда, эти двое, кажется, все еще где-то рядом). Дед не про­ сто играл со мной, он сам не на шутку увлекал­ ся и создавал целый мир, да такой, что «Алиса в стране чудес» мне потом казалась скучной и за­ нудной. Из-за болезней часто уроки приходилось делать в больнице, но училась я на «отлично» со второго класса. Это «отлично» – как приговор, я тащила до самого окончания школы. Постепенно во мне стал зреть некий бунт и аллергия на слово «отличница».

Где-то в возрасте 13–14 лет начала писать песни и стихи, потому что была влюблена в актера Дэ­ вида Духовны (до сих пор смотрю на него с неко­ торым содроганием). Хорошо, что большая часть тех песен и стихов не сохранилась, но я, к своему стыду, зачем-то помню отдельные фрагменты. За два года до окончания школы начались мучитель­ ные сомнения, стоит ли делать музыку своей про­ фессией или же выбрать что-то другое. Родители поступали мудро, не навязывая мне никаких го­ товых решений. Да и вряд ли могли бы навязать, ведь с музыкой и творчеством никто в нашей се­

мье связан не был: мама – Оболикшта Татьяна Валерьевна (род. 14.10.1954) – врач-стоматолог, отец – Оболикшта Сергей Николаевич (род. 23.03.1951) – экономист-математик. Безусловно, они знали о моих успехах в музыкальной школе и о том, что я сочиняю что-то, запершись в комна­ те. Относились к этому с уважением, но, как мне кажется, с некоторым недоумением, мол, куда же все это потом приложить? Сейчас я понимаю, что невмешательство родителей в этот беззащитный период творческого процесса – это было правиль­ но и не прошло для меня даром. Я вынуждена была сама мучительно искать диалога – с собой, с книгами, с людьми, с чужим творчеством. Я за­ давала себе вопросы и искала ответы, слушала «русский рок», взахлеб читала Пелевина и все подряд, замечала, что мне интереснее с людьми гораздо старше меня. Начала играть на гитаре и пришла в клуб самодеятельной песни «Призна­ ние», начала выходить на сцену как автор песен. И хотя бардовская эстетика мне не была близка, пожалуй, никогда, я благодарна за то, что мне ее никто не навязывал. Наталья Евгеньевна Овчин­ никова (Карманова), руководитель клуба, зна­ комила меня с новой музыкой, новыми людьми, фестивалями и конкурсами, при этом не задавая мне никаких векторов развития. Одно из главных открытий, которое я сделала тогда, – творческий союз АЗИЯ: Елена Фролова, Татьяна Алешина, Александр Деревягин и Николай Якимов. Не­ сколько лет подряд я как загипнотизированная слушала их песни, постепенно стала читать поэ­ зию совершенно другими глазами (читала тогда в основном Серебряный век). Самоощущение того времени – экзистенциальная растерянность, неуверенность ни в чем и тревога. Возможно, это состояние и определило мой дальнейший выбор

– философский факультет УрГУ им. А.М. Горь­ кого (ныне УрФУ).

Учеба в вузе была связана с переездом из Но­ воуральска в Екатеринбург, а для жителя закры­ того города это все равно, что переезд на другую планету. Первое время было ощущение разгерме­ тизации и катастрофы. Университет сначала не вызывал доверия, но постепенно я обнаружила, что попала в среду таких же существ, как я сама. Здесь продолжалось и открытие поэзии, в том числе уральской. Случайно зашла в книжный ма­ газин «Академическая книга» и зачем-то купила там «Стихи» Романа Тягунова, совершенно не представляя, кто он такой. Мне было важно одно: автор екатеринбургский, а значит, вполне может стать ключом к пониманию того огромного и странного города, в котором я оказалась. Прочи­ тать – прочитала, но ничего не поняла.

Надо сказать, что с раннего детства музыка и звуки были для меня чем-то понятным и очевид­ ным, удобным в обращении, а со словами было

все сложнее и далеко не сразу. В песнях текст я воспринимала как способ донести музыку, и не более. Человеческую речь и книги – только как способ донести мысль. Слова были просто слу­ жебным транспортным средством для смысла (если, конечно, он был). Лекции, которые я слу­ шала на философском, способствовали такому отношению к языку, особенно изучение западной философии (всех авторов мы читали в переводе, а не на языке оригинала). Несмотря на это, меня до глубины души поразили трое: Кант, Гуссерль и Хайдеггер. Я уже тогда воспринимала их как по­ этов мысли и думала, если бы они жили в России

иписали бы стихи, то их идеи заняли бы гораздо меньше бумаги, а главное, могли быть усвоены го­ раздо быстрее. Тогда я и поняла, что философия, пытаясь быть наукой, вынуждена сильно снижать скорость смыслообразовывания и плотность из­ ложения, чтобы успеть привести все аргументы и обоснования. Поэзия же гораздо более мобильное средство передвижения – скорость, длина стро­ ки, плотность и легкость, которые возможны в ней, позволяют преодолевать любые расстояния в считанные секунды. Добравшись до русской философии, я с особенной радостью и жадностью читала Чаадаева, Герцена, Булгакова, Флорен­ ского, Шестова и Бердяева – в них я находила уже не столько идеи и порядок мысли, сколько живой русский язык. И самое поразительное, по­ жалуй, что я прочитала в университете – Мераб Мамардашвили.

Стихи и песни я продолжала писать, не совсем представляя себе, зачем. Точнее, я не представля­ ла, где и кому можно было бы петь такие песни

ичитать такие стихи. Я делилась всем этим с не­ сколькимидрузьями,втомчислеиспоэтомКатей Гришаевой, с которой мы учились в одной группе. Вместе с ней мы и начали какие-то полуосознан­ ные поиски если не своей среды, то хотя бы со­ беседников. Мы посещали разные мероприятия, которые проходили в здании Союза писателей, ходили на семинары к Юрию Казарину и даже, выдержав конкурсный отбор, попали на мастеркласс к Кейсу Верхейлу. Все это было интерес­ ным способом убить время, но мы по-прежнему не знали, куда податься и с чем себя идентифи­ цировать. Читали стихи друг другу, готовились к сессиям. Я особенно ни на что не надеялась, когда мы пришли в литературный клуб «ЛебядкинЪ» к Андрею Санникову. Помню, что меня поразил его облик, а особенно – поведение при чтении стихов. Было это примерно так: все сидят за длинным столом в редакции журнала «Урал», ерзают, шур­ шат листочки со стихами. Выстроилась букваль­ но живая очередь за индивидуальной консульта­ цией. Во главе стола сидит Санников (большой, бородатый, с широким славянским лицом) и, ше­ веля губами, читает с листочка «текст». Внезапно

Елена Оболикшта 257

он ударяет кулаком по столу, бьет ногами по полу

иорет: «Класс! Кла-а-асс!». Сидящий рядом ав­ тор «текста» подпрыгивает вместе со стулом и с недоумением уставляется в свой листочек. Затем Андрей Юрьевич медленно поднимает голову и, глядя в пустоту, еще раз произносит поразившую его строку глубоким баритоном на одной ноте. Читает дальше, молчит. Вдруг вскакивает, отбе­ гая в сторону от стола (на котором лежит листок)

ис непереносимой мукой на лице произносит: «Плохо! Ну пло-о-хо!». Я-то привыкла, чтобы «мэтры», читая стихи «начинающих», держали чашечку чая, деловито покачивали головой, упо­ требляли какие-нибудь термины и обязательно вставляли парочку парадоксальных фраз (для вечности). Впечатлений и воспоминаний от тако­ го общения, как правило, не оставалось никаких, поэтому бурная, почти физиологическая реакция Санникова на стихи, которые он называл и назы­ вает «текстами», вызвала у меня симпатию и до­ верие.

Буквально за месяц до этих событий в нашем городе открылась IKEA, и мы с подругами пош­ ли туда побродить. Мне нужна была настольная лампа (ведь я писала стихи!). Нагулявшись среди красивых интерьеров и непонятно зачем нужных (и тоже красивых) вещей, каждая из нас нашла свой товар, и мы отправились обратно. Кассу мы на выходе, к нашему удивлению, не нашли и ре­ шили не искать. Это был день какого-то идиоти­ ческого веселья и радости. Вернувшись домой, я зажгла свою новую зеленую лампу (за которую не

Е.О., 2005 г.

258 Елена Оболикшта

Е.О., 2012 г.

заплатила ни рубля) и написала текст «Где спят мои глаза, когда я слышу…». И была впервые в жизни по-настоящему довольна написанным. Этот сворованный у IKEA приступ вдохновения, а может быть, просто момент, мне сейчас почемуто кажется вехой. Потом мне в руки попал пер­ вый том АСУП под редакцией В.О. Кальпиди, и долгими вечерами мы с Катей Гришаевой читали эту «Антологию» вслух у меня на кухне.

Дурацкий эпизод с IKEA, написание текста, приход в «ЛебядкинЪ» и чтение первой антоло­ гии для меня сейчас слились в какой-то клубок странно связанных событий, как будто не вовре­ мя сработавший фотоаппарат случайно поме­ стил в один кадр половину руки, половину окна, смазанный фрагмент стены и, например, чайник. Теперь я точно знаю: в этот момент началось чтото важное. Но писать определенным образом я стала все-таки чуть раньше, чем узнала, как все это называется – я имею в виду УПШ и вечные дискуссии об уральском гипертексте. Дальше – активная поэтическая жизнь «Лебядкина», зна­ комство и общение с поэтами, фестивали «УралТранзит», «Глубина», первые публикации в «тол­ стых» журналах. И, наконец, первая поэтическая книга «Эльмира и свинцовые шары» (Издатель­ ский дом Олега Синицына, 2010). Тут надо ска­ зать, что я, как правило, едва ли не равнодушно

отношусь к фактам и событиям внешней жизни, живу, скорее, в какой-то внутренней линзе, кото­ рая искажает все, что происходит снаружи, а то

ивообще не интересуется этим. Поэтому эпизод

идеталь мне врезаются в память ярче, чем дата

исобытие, мысль и ощущение всегда интереснее, чем просто факт. Сам процесс написания стихов важнее, чем их последующая судьба и участие в мероприятиях. Я удивилась, когда при первой публикации не почувствовала ничего особенного. Когда вышла книга, – было ощущение благопо­ лучно завершенной работы, облегчения, что нет опечаток и вроде бы мне не стыдно за книгу как за предмет. Было и чувство освобождения от на­ писанных стихов и, конечно, благодарность Саше Петрушкину за составление и вступительное сло­ во, Диме Дзюмину за критическую статью, Олегу Синицыну за издание и Оле Зиневич за несколь­ ко странных иллюстраций.

Песни пишутся до сих пор, эксперименты над музыкой продолжаются, стихи происходят па­ раллельно. Последние четыре года занимаюсь преподаванием в музыкальных школах и центрах детского развития. Нет никакой «школьной про­ граммы», то, что я веду, можно назвать студией авторской песни. Я общаюсь с людьми, которым от 10 до 18 лет, одни пытаются что-то сочинять, другие становятся исполнителями. Эта работа привела меня к выводу, что и я, и мои ученики,

имои коллеги – все мы находимся в совершен­ но одинаковой ситуации: нет никакой готовой среды, в которую «потом» можно было бы вый­ ти, занимаясь, в частности, песнями. Это роман­ тический миф, в который, в свое время, я вери­ ла, когда училась в музыкальной школе. С одной стороны, есть множество, так скажем, давно про­ работанных культурных полей, а с другой – ни одно из них меня не устраивает и, тем более, не устраивает моих учеников, которые в среднем на 10 лет младше меня (это десятилетие иногда поч­ ти не ощущается, а иногда кажется пропастью). Приходится буквально «делать» свою среду са­ мим, собирать ее, как пазл, песнями, проектами, концертами, людьми, встречами и событиями. Эта работа в каком-то смысле на опережение: уже есть мебель, но еще не построен дом, хочется по­ ставить в шкаф книги, но еще не сделан пол, на котором будет стоять шкаф… Напоминает это и процесс мифотворчества, и процесс написания стихотворения. А регулярное чувство узнавания

идежавю наводит на мысль о том, что все стихи, мифы и песни, возможно, существуют одновре­ менно, а я, как археолог, только откапываю из земли артефакты, которые уже давно созданы. Вначале я еще могу сомневаться, что именно пе­ редо мной – фрагмент посуды или часть стены, но чем дальше я копаю, тем понятнее. Главное – ко­ пать аккуратно и ничего не сломать.

Антип Одов

Одов Антип Тимофеевич, Одов, Антип Одов,

Вобло (псевдонимы, настоящее имя – Болотов Владимир Валерьевич) (1963 – 2010). Родился

вСвердловске. Окончил Уральский политех­ нический институт, получив диплом инженератеплотехника, некоторое время работал на До­ брянской ТЭС. С 1990 г. – работник вневедом­ ственной охраны (1990–1993), продавец воздуха

(1993–1998), оператор (1999–2001) и слесарь ко­ тельной (2001–2010). Публиковался в самиздате, журнале «Урал», сборнике «Дорогой огород» и др. Член общества «Картинник» со дня основа­ ния. В 90-е годы был инициатором и одним из участников ряда концептуальных акций: «Геста­ по», «Путешествие в Верхний Уфалей с после­ дующим посвящением в будулинуки», «Страна Кирляндия», «37: убей в себе Пушкина» (2000) и др. В августе 2010 г. был сбит машиной, скон­ чался в больнице. Сборник «Плоскостопие», ко­ торый поэт начал готовить сам, был издан после его гибели тиражом 50 экз. музеем Б.У.Кашкина при Уральском государственном университете. В 2012 г. книга под этим же названием, но основа­ тельно дополненная, была переиздана тиражом

в500 экз. с графикой Кати Дерун (вдовы поэта). Участник АСУП-1,3. Жил в Екатеринбурге.

Филологическая маркировка стихов В.Б.

Традиции, направления, течения: постмодер­ низм, метаметафоризм, концептуализм, соц-арт.

Основные имена влияния, переклички: К. Прут­ ков, И. Иртеньев, А. Еременко, Т. Кибиров, Л. Ру­ бинштейн, Д. Пригов.

Основные формальные приемы, используемые автором: ирония, игровые стратегии, пародия, интертекстуальность, гротеск, буффонада, теа­ трализация, звукопись, рефренность, анафора, эпифора, фонетическая игра, внутренняя рифма, центонность, неологизмы, разговорные конструк­ ции, остранение, инвективность, фрагментар­ ность.

259

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

советская тематика, религиозные мотивы, быт и обыденность, натуралистические и физиологиче­ ские образы, алкоголь и алкоголизм, культурные герои, Россия, ее прошлое и настоящее, потеря страны, смерть, эсхатологические мотивы.

Творческая стратегия: переворачивание преце­ дентных текстов, встраивание их в разнообразные контексты с целью достижения комического и са­ тирического эффекта, деконструкция мифологем советского прошлого, обнажение их абсурдности, принципиальное позиционирование себя как по­ эта настоящего времени.

Динамика: в стихах 1-го тома более заметна самоценная тяга к постмодернистскому фор­ мальному эксперименту, который играет роль андеграундно-протестную. Стихи 3-го тома, при сохранении примерно того же арсенала приемов, усложняются содержательно, расширяется диа­ пазон объектов, на которые направлена ирония автора, обнажение приема становится более ор­ ганично и естественно и т.д. Лирический герой обретает явственные биографические черты. По своейграфическойорганизациистихистановятся более традиционными, но внутренняя их структу­ ра становится сложнее и тоньше, строясь на пост­ модернистской игре, смешении и пересмеивании разнообразных контекстов и интертекстов.

Коэффициент присутствия: 0,33

В.Б., сестра Елена. Мама – Клавдия Кузьминична, отец – Валерий Степанович

260 Антип Одов

Екатерина Дерун о В.Б.

Знакомство... Начать с того, как мы с ним позна­ комились, – это в мастерской у Букашкина было. Вот чё-то я туда начала захаживать частенько. Помню, что была зима. По-моему, старый Новый год. 1988-й. Как всегда: сидим-рисуем. Если кто не знает, у Букашкина там был большой стол, все вокруг него сидят довольно тесненько. Мастер­ ская такая маленькая. Чё-то мимо меня он всё время, видимо, в туалет выходил. Я спрашиваю: «Это кто?» – «А это Володя Болотов». Я: «А по­ чему у него ширинка расстёгнута?». Вот так и познакомились. А потом, действительно, у Бу­ кашкина всё больше и больше общаться начали. Помню, что в кино в ДК автомобилистов вместе ходили. Там фильмы крутили интересные. Ещё Шолохова ему говорит: «Тебе не стрёмно с чужой женой в кино ходить?». Он: «Ну, мы же просто ходим в кино. Вдвоём-то веселее. Фильм обсу­ дить можно». Ну и как-то так всё завертелось… Постепенно. Он меня ещё провожать ходил, по­ скольку жил неподалёку. И, в очередной раз от­ метив своё двадцатипятилетие, поехал меня на такси провожать, а потом и говорит: «А давай мы с тобой на прощанье поцелуемся». И чё-то это нам так понравилось, что мы решили к Букаш­ кину в мастерскую вернуться… Букашкин нам от дому отказал после этого, поскольку я была фор­ мально замужем за другим человеком, мол «раз­ врат не допущу! У себя в мастерской». Пока мы официально не поженились, он нас не принимал.

В.Б., начало 90-х

В.Б. тогда с Букашкиным довольно часто высту­ пал. Только-только «Картинник» завязывался. Их приглашали на всякие поэтические вечера. Помню, чуть ли не первое их выступление было в Дриловке. В Доме работников культуры. Он ещё какой-то плакат рисовал. Букашкин «алфАвит Зой» пел. Вовка тоже своё читал. Вот как-то так вот. Я тогда тоже на нескольких выступлениях свои стихи читала. Но Вовка-то это делал регу­ лярно. [...]

О родителях… Отец у него был инженером. К теплотехнике имел какое-то отношение. Вовка отца ужасно не любил из-за одного случая, кото­ рый не мог ему всю жизнь простить. Его как-то в детстве обидели во дворе, побили. Он пришёл домой, давай жаловаться. И отец за ним по всей квартире гонялся с ремнём. А когда Вовка запер­ ся в сортире, так отец даже щеколду сорвал. Маму он любил. Но у нас с ней отношения всегда были не очень, и жить с ней в одной квартире было не­ возможно. [...] На В.Б. большое влияние оказали бабушка и

тётушка, которые много рассказывали ему про историю семьи. То есть про то, что в роду какието купцы (Споровы?) были; про то, как его пра­ бабушка чуть не вышла замуж за белого офицера, который у них на постой в доме останавливался. В детстве В.Б мальчиком довольно странным был. И на него сверстники косо смотрели, пока он самбо не начал заниматься. Ну, он ещё и вымахал к тому же. Правда, с самбо у него не сложилось. Он однажды на тренировке кому-то руку сломал. После этого боялся вообще в нападение перехо­ дить. Работал «мешком». Учился он в английской школе, лучшей в городе, но английский, кстати, он знал так себе. [...] Чтение... Читал он всегда очень много. Большую

семейную библиотеку собирали три поколения. Историей он всегда интересовался. Да и просто очень много читал. Обожал Маяковского ранне­ го. Очень большое влияние тот на него оказал. К Евтушенко в молодости неплохо относился. Потом уже пошли обэриуты, Козьма Прутков, естественно. Багрицкого уже при мне полюбил. Всё время заставлял читать ему «Смерть пионер­ ки». Я читаю стихи неплохо – и свои, и чужие. По пьяной лавочке. И всегда под столом куча поэти­ ческих сборников: «А теперь вот это прочти. А теперь вот это». Особое отношение у В.Б. было к Тредиаковскому. Мы с ним совместно общество «ОМУТ» организовали. Расшифровывается как «Общество малообразованных учеников Тре­ диаковского». Тредиаковский был человек ред­ костного образования. Его «Тилемахиду» читать порою очень любопытно. Несправедливо, кстати, забытый и осмеянный. Обэриуты, Хармс – это уже с моей подачи. Ну и Введенский, о котором вообще никто до поры до времени не знал. [...] Псевдоним... Отчество к псевдониму появилось