ЭНЦИКЛОПЕДИЯ УПШ

Иван Козлов

Козлов Иван Владимирович родился в 1989 г.

вПерми. Студент филологического факультета Пермского государственного национального ис­ следовательского университета (бывший ПГУ). Работал грузчиком, дворником, музейным смо­ трителем, фотографом и журналистом. Входит в товарищество поэтов «Сибирский тракт». Публи­ ковался в журналах «Воздух», «Знамя», «Вещь» и в некоторых сетевых изданиях. Участвовал

вфестивалях «СловоNova», «Живая Пермь» и «А-Либитум», а также в программе телеканала «Культура» «Вслух. Стихи про себя». Постоян­ ный участник российских поэтических слэмов. Лауреат премии для молодых поэтов «Nova» за 2011 год (книга стихов молодого автора). Участ­ ник АСУП-3. Живет в Перми.

Филологическая маркировка стихов И.К.

Традиции, направления, течения: постмодер­ низм, натурализм, панк-рок, поэтический слэм, «новый эпос», протеическая поэзия, «некроин­ фантилизм», метафизическая поэзия.

Основные имена влияния, переклички: О. Нэш,

Е. Летов, А. Родионов, А. Пермяков.

Основные формальные приемы, используемые автором: исповедальность, маскировка, диало­ гизм, нарративность, прозаизация, длинная стро­ ка, тонический стих, утомительное ритмическое однообразие, имитация устной речи, внезапное свертывание речи с целью ухода от нарастающей эмоциональности, черный юмор, ирония, паро­ дия, парадокс, остранение, интертекстуальность.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

смерть (состояния и атрибутика смерти, мака­ брические образы), физиология, детское (куклы, игрушки, страшилки, детские воспоминания), тьма, страх (фантомы страха, экзистенциальный ужас), иррациональное в реальности, бытовой ре­ лигиозный дискурс.

Творческая стратегия: преодоление иррацио­

181

нального страха, контроль за тьмой методом не­ прерывного наблюдения.

Коэффициент присутствия: 0,5

Автобиография

Я родился 1 января 1989 года в селе Кишерть Пермской области и прожил там 14 лет.

На самом деле это враньё.

Родился в Перми, жил в Перми. А в Кишерть, к бабке с дедом, наведывался исключительно в ка­ никулы.

Такое враньё я, впрочем, считаю позволительным

– если когда-нибудь сложится миф обо мне как о деревенском жителе, в сознательном возрасте по­ наехавшем в город, мне будет приятно. Ведь всё равно самая искренняя и правильная жизнь в тот период приходилась именно на кишертские кани­ кулы, а в городе мне было тягостно и неуютно.

Чем можно было заниматься ребёнку (а затем и подростку) в Кишерти?

Абсолютно ничем.

С детства обожал заниматься ничем!

Можно было, скажем, отыскать за поленницей на­ сквозь проржавевшую хреновину – не то деталь от двигателя, не то вентиль от газовой трубы, не помню уже – и коротать часы, поливая её водой из колонки и воображая, что с ней от этого проис­ ходят удивительные изменения.

Можно было нарвать на огороде луковых стрел, горошка, незрелой моркови, свекольной ботвы и всякой прочей ерунды, насыпать этот салат в ве­ дёрко с водой, поставить на солнце на часок и по­ том хвастаться всем, какой замечательный суп ты сварил без посторонней помощи.

Можно было часы напролёт разбрызгивать по просёлочной дороге воду из шланга и гордиться тем, что так прибиваешь пыль и бережёшь здо­ ровье целой улицы. Дорога под солнцем мгно­ венно высыхала, но героическая борьба с пылью от этого становилась только увлекательнее. И по железной дороге можно было бродить до посине­ ния. Но это летом.

Зимой моим главным врагом становился снег, и я расправлялся с ним так же азартно, как летом рас­ правлялся с пылью. Впрочем, просто так играть в нём мне тоже нравилось.

А весной пыли не было и снега тоже не было. Зато была вода. Для борьбы с этой напастью имелись особые методы. Чтобы скопившаяся в лужах ве­ сенняя вода не текла в подвал и в сени, я целыми днями бродил по двору с ломом и выдалбливал во льду и в мёрзлой земле замысловатые русла, в которые ненужная вода сразу же устремлялась.

182 Иван Козлов

Родители И.К.

Чёрт возьми, я управлялся с этой стихией круче, чем сам старик Моисей.

Последний раз в жизни я выделывал эти трюки с талой водой первого апреля 2003 года. Я прору­ бал широкое русло прямо перед окнами нашего дома. Вода наступала, и я работал ломом с тем же остервенением, с каким Америка в это самое время бомбила Ирак. Деревенские мужики, при­ ходившие на дедовы похороны, видели меня под окнами нашего дома и потом, растрогавшись, со­ общали отцу, что восхищены моим самооблада­ нием. А я просто отводил весенние ручьи от под­ вала.

Днём ранее мы с отцом брели по кишертским улицам, держа в руках купленные в местной га­ лантерее искусственные цветы с выгоревшими сиреневыми лепестками из дешёвой пластмассы. Мне было куплено мороженое-эскимо с кусочка­ ми мармелада, а когда эскимо было съедено, отец сказал:

– Ну вот и кончилось твоё детство.

Если бы в те годы существовал интернет-мем «Спасибо, капитан!», я бы ему так и ответил. Что это, в самом деле, за пошлое резонёрство! Действительно, там оно и сгинуло, в сыром под­ таявшем снегу, запах которого я до сих пор могу вообразить в любой момент.

Вскоре и Кишерть сгинула, потому что некому было следить за домом, и бабушка сгинула, и папа.

Всё это переживалось по-настоящему, но уже не имело решающего значения, поскольку проис­ ходило за пределами детства.

А за этими пределами, по большому счёту, во­ обще ничего нет.

«Дети кукурузы» вот были умные, а мы все ду­ раки. Только фильм не смотрите, читайте рассказ Кинга. В фильме хэппи-энд, а хэппи-энд — это почти всегда неправда.

Недавно вычитал в книжке Елизарова (Елизаров хороший) фразу «С детства родные считают его серьезным, хотя серьезность Леонида в первые годы жизни заключается лишь в том, что он боит­ ся радиопередач, картинок в книжках, закрытых дверей и узоров на обоях» и сразу же запихнул её во все социальные сети в раздел «О себе». Как будто бы это про меня. Хотя это про какого-то Леонида, который потом по сюжету перерезает себе горло, таким образом заземляя, как пишет Елизаров, слово «педераст». Не то чтобы я бо­ юсь конкретно узоров на обоях и радиопередач, и у меня вряд ли когда-нибудь возникнет идея за­ землять слово «педераст» (как это вообще?), но последние лет девять меня, не вдаваясь в детали, можно примерно так и характеризовать. Не «пе­ дерастом», в смысле, а человеком тревоги и, мо­ жет быть, иррационального страха.

На самом деле, конечно, не стоит мне прибеднять­ ся. Случалось много всякого хорошего и интерес­ ного. Причём такого, что автобиография может тихо и незаметно перетечь в хвастовство. Фото­ графии мои смотрят, стихи слушают, к словам прислушиваются. Даже в телевизор несколько раз попадал со стихами. Проекты всякие, опять же, реализуются. Сижу в Музее PERMM, кото­ рый мне нравится очень. Люди, которых я люблю, любят меня. Да и вообще я люблю людей, практи­ чески всех. Ну ладно, за исключением пары ско­ тов из бывших одноклассников, одного бывшего сокурсника и одного пермского депутата, которо­ го вы все знаете. А так — да, всех люблю.

Иное дело, что писать мне хочется не об этом, а о другом. Я и предыдущий-то абзац с трудом из себя выдавил, чтобы этот текст хотя бы по паре формальных признаков был на автобиографию похож.

Я, на мой взгляд, принадлежу к тем людям, ко­ торых патологически влечёт то, что кажется понастоящему страшным, недопустимым, отврати­ тельным. А значит, непонятным. Жить с этим в одном мире трудно, закрывать глаза стыдно, уда­ лить невозможно. Выходит, остаётся только про­ пустить это сквозь себя, чтобы сделать чуть менее непознаваемым. В этом, наверное, есть что-то и от мазохизма. Но немного.

Возможность наблюдать за темнотой, возмож­ ность прочувствовать её создаёт иллюзию её по­ нятности, иллюзию контроля.

Я наугад выхватываю из хаоса какие-то отталки­ вающие обрывки реальности и укладываю в со­ знание компактно и аккуратно, как выглаженное

184

Антон Колобянин

Колобянин Антон Валерьевич родился в 1971 г.

в Перми. Публиковался в журналах «Урал», «Не­ современные записки», «Уральская новь» и др. Автор сборника стихов «Центр дождя» (Пермь: Фонд «Юрятин», 1997, 300 экз.). Участник АСУП-1,2. Живет в Перми.

Филологическая маркировка стихов А.К.

Традиции, направления, течения: романтизм,

медитативная лирика, модернизм, экспрессио­ низм, футуризм, постмодернизм, метаметафо­ ризм (метареализм).

Основные имена влияния, переклички: М. Лер­ монтов, А. Пушкин, Е. Баратынский, Ш. Бодлер, В. Маяковский, Б. Пастернак, В. Высоцкий, А. Парщиков, В. Кальпиди.

Основные формальные приемы, используе-

мые автором: исповедальность, персонифици­ рованное авторское «я» в образе лирического героя, метафора, метабола, олицетворение, иро­ ния, усмешка, короткая рваная строка, парадокс, остранение.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, обра-

зы: любовь, секс, женщина, плоть, влага, поэзия (поэт, муза, ангел), смерть поэта, тоска, алко­ голь, суицид, распад, травма (боль, ломка, рана, порез, кровь), двойничество (тень, фотография, портрет, отражение, маска), физиологические об­ разы, стыд, снег, дождь, свет, светопись, процесс письма (стихотворчества).

Творческая стратегия: травмирующее, болез­ ненное выламывание собственной судьбы в поле стереотипного образа судьбы поэта.

Динамика: в подборке 2-го тома преобладают любовно-медитативные и исповедальные моно­ логи, стихи этого периода намного менее экспрес­ сивны по сравнению с 1-м томом, они пронизаны элегической интонацией, ощущением притуплен­ ной, пережитой боли, в них настойчиво звучит тема опустошенности, исхода.

Коэффициент присутствия: 0,5

Автобиография

Я родился в Перми. Мой отец Валерий Яковле­ вич родом из поселка Буй Ярославской области, мама Светлана Петровна – из Перми. Отец пое­ хал поступать в Пермь на геолога, в университете они познакомились с мамой.

Детство у меня прошло в Перми и Красновишер­ ске, где работали родители. На берегу Вишеры у отца был дом. Он любил природу и животных.

Вотличие от папы, у которого был технический склад ума, мама – гуманитарий. Она собирала до­ машнюю библиотеку, любила художественную литературу, интересовалась современной поэзи­ ей: Вознесенским, Евтушенко, Ахмадуллиной.

Вшколе я учился очень плохо, был троечником. Рос застенчивым. С одноклассниками отношения не складывались. Меня отдали учиться в шесть лет, потому что я рано – уже в 5 лет – научился читать и писать. Поскольку семья часто переез­ жала, я учился то в Перми, то в Красновишерске. Мама не понимала, почему я не люблю школу. А мне не нравилось учиться. Там давали ненужные знания, которые не пригодятся. Такая мертвечи­ на эти уроки! В детстве я вообще хотел уехать на необитаемый остров.

Стихи я начал писать во 2–3 классе. С детства много читал. В подростковом возрасте увлекся фантастикой. Очень вдохновляла детская лите­ ратура: Алексин, Железников (у него мне нрави­ лись полуфантастические повести). Тогда были прекрасные добрые писатели. А потом я открыл Вознесенского. Его «Треугольная груша» мне просто башню снесла.

Мама любила Евтушенко. Она была отличница. Ее даже послали на XXII съезд комсомола в Мо­ скву. А перед ним был XX съезд КПСС, на кото­ ром Хрущев назвал Сталина врагом народа. Там мама впервые и услышала Евтушенко. Ей тоже снесло башню. А мне Евтушенко никогда не нра­ вился. Это литература, а не откровение.

Мама в детстве записывала меня в различные секции. Сначала в детский хор мальчиков, пото­ му что у меня был хороший не то дискант, не то тенор. Но что и как я пел, не помню, потому что все, что делается по принуждению, – забывается. Потом голос стал ломаться, и меня отправили в музыкальную школу в Перми и Красновишерске, где я играл на пианино. Но играть я так и не нау­ чился – не осилил сольфеджио.

Однажды меня мама записала в ансамбль поли­ тической песни во Дворце молодежи. В ансамбль ходили многие известные в будущем люди Перми

– например, на бонгах там играл Жан Хоменко, пермский негр. Потом туда пришел Евгений Чи­

А.К. и С. Стаканов

черин. Но мы с ним познакомились раньше. В ан­ самбле я играл недолго, мне уже тогда нравилась более радикальная музыка.

Еще мама меня записывала во всякие спортивные секции (стрельба из лука, бокс), чтобы меня, са­ мого маленького в классе, не били. Но меня и так никто не бил.

Янастолько плохо учился в школе, что после 8 класса меня должны были отправить в ПТУ. Но у меня был совершенно не технический склад ума. Родители договорились, что меня переведут в 9 класс. В старших классах я сбегал с послед­ них уроков, ходил в магазин «Мелодия». Я смо­ трел на красивые конверты пластинок, обычно с классикой, как смотрят на картины на выставке. В отличие от тогдашних книжных магазинов, в которых было пусто и скучно (в основном, про­ давались книги плохих советских писателей), там было интересно.

Однажды к маме на работу пришла новая сотруд­ ница – Елена Васильевна Тетерина. Моя мама ей рассказала, что я пишу стихи. А Елена Васи­ льевна сказала, что ее сын пишет рассказы. Мы пришли к ним в гости, и я познакомился с Серге­ ем Тетериным. Он заканчивал школу, готовился идти в армию. Тогда он меня впервые познакомил с ансамблем «Аквариум».

Порой мамина любовь доходила до фанатизма. Родители ведь не просто любят своих детей, но и их выдающиеся способности. Но отношение к творчеству у нас было разное. Иногда мне прихо­ дилось от нее прятать написанное.

После школы мама настояла, чтобы я пошел на филфак. Мне не хотелось снова садиться за пар­ ту. С детства нас долбят и приучают к рабскому сознанию: сначала детский сад, потом школа, а после школы снова парты! Я хотел работать и за­ рабатывать. Но пришлось идти на филфак.

Якое-как сдал экзамены, поэтому меня взяли на

вечернее отделение. На самой первой паре я по­ знакомился с Игорем Крохолевым. Он был един­ ственным мужчиной в аудитории. Мы сразу наш­ ли общий язык. Он интересный, яркий человек. Был независимым и начитанным, увлекался фи­ лософией. С ним было интересно, но учиться я не хотел. В итоге меня отчислили за неуспеваемость. Для семьи это была трагедия. У мамы был сердеч­ ный приступ. Но я не мог больше этого терпеть.

В университете я познакомился с Димой Долма­ товым и Сергеем Стакановым. Они уже что-то пи­ сали, были неформалами. Вызывающе себя вели

иодевались. Стаканов ходил в отцовской шине­ ли, которая была ему до пят. Долматов устраивал выступления всяких фриков. В этой тусовке я познакомился с Мишей Сурковым и Славой Глу­ шенко. Они устраивали выставки, перформансы

иконцерты.

Уже лет в 9–10 я понял, что пишу настоящие сти­ хи. Они у меня до сих пор сохранились, жалко выкидывать.

Записываться мы начали еще в школе с моим школьным товарищем Сергеем Аксеновым, та­ лантливым художником. Чтобы заработать на магнитофон, мне пришлось пойти работать на за­ вод. А во время летних каникул я подрабатывал вместе с родителями в геологических экспедици­ ях. После универа на заводе АДС я работал уче­ ником слесаря-сборщика. Я был счастлив, ходил на работу и зарабатывал «бабки» – началась сво­ бодная жизнь.

Но работа на заводе продолжалась недолго – меня призвали в армию. Через пять месяцев учебки меня отправили в войска за проявление норова. «Норов» заключался в том, что я не хотел под­ шивать воротничок и все делал медленно, то есть особо не торопился. Мне повезло, дедовщины у нас не было. Служили хорошие ребята. Потом меня положили в госпиталь. После обследова­

Руслан Комадей

КомадейРусланМаксимовичродился28.08.1990

на Камчатке, вырос в Челябинске и Нижнем Та­ гиле. Воспитанник литературной студии «Миръ» (руководитель Е. Туренко). Закончил филфак УрГУ. Учится в аспирантуре. Публиковался в журналах «Воздух», «Урал», «Транзит-Урал», альманахе«Предчувствиесвета»(НижнийТагил, 2007), альманахе «Голос» (Нижний Тагил, 2009). Автор книг стихов «Письма к Марине» (2007, тираж 300 экз.); «Стекло» (2012, тираж 300 экз.). Лауреат I регионального фестиваля литератур­ ных объединений «Глубина». Входил в лонг-лист премии «Дебют» (2007, 2008, 2010) в номинации «Поэзия», лонг-лист премии «ЛитератуРРент­ ген» (2008, 2010). С 2010 по 2011 г. руководитель нижнетагильской литературной студии «Пульс». Участник АСУП-3. Живет в Екатеринбурге и Нижнем Тагиле.

Филологическая маркировка стихов Р.К.

Традиции, направления, течения: авангард,

сюрреализм, обэриуты, модернизм, метаметафо­ ризм, постмодернизм.

Основные имена влияния, переклички: Б. Па­ стернак, А. Введенский, Б. Поплавский, И. Брод­ ский, В. Соснора, А. Парщиков, В. Кальпиди, Е. Туренко, А. Санников, А. Сальников.

Основные формальные приемы, используемые автором: звукопись, сюрреалистическая образ­ ность, интертекстуальность, императивность, ди­ намическая смена точек зрения, ирония, обнаже­ ние приема, остранение, автоматическое письмо, катахреза, оксюморон, прямоговорение.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

автобиографизм, урбанистическая образность, Тагил и тагильчане, семья, родственные связи, отец и мать, маслянистость, сад, вода, трава, бу­ мага, железо, дым.

Творческая стратегия: болезненная лирико-

авангардная художественная экспликация под­

187

черкнуто личностных памяти и зрения как про­ тивовес энтропии беспамятства.

Коэффициент присутствия: 0,85

Автобиография

Никакой классической (мама-папа-сын-собака) семьи у меня никогда не было или почти никог­ да.

Вероятно, это потому, что с самого младенче­ ства я был заложником так называемого «пингпонга», когда по очереди жил то с мамой-папой, то с бабушкой, то просто с мамой, то ещё с не- пойми-кем.

Наверно, моя бабушка и была основателем этого семейного «пинг-понга», потому что после разво­ да с дедушкой в 78 году увезла 11-летнего папу на Камчатку, как бы скрываясь от прошлого в terra incognita. И выбор места был обусловлен, пре­ жде всего, его отдалённостью от Урала: добраться можно только на самолёте. Там, собственно, вы­ рос мой отец, познакомился с матерью, и там же родился я.

Древнейшие же Комадеи (по недоказанной се­ мейной легенде) взялись из античности, чему есть весомый и крайне живучий аргумент: ФА­ МИЛИЯ.

С детства я знал о каких-то греко-римских кор­ нях и чуял фамильное родство с Моцартом. Но только в университете на паре латинского я пере­ вёл coma dei как «кудри бога», причём оба слова были заимствованы в латинский из древнегре­ ческого, так что некоторая балканская логика во всём этом есть.

Далее, мои предки (по очередной легенде и в памяти моей родни) всплывают только в эпоху Просвещения, где якобы служили неплохими ко­ нюхами при дворе Екатерины Великой, которая приобрела их самих на Балканах. Почему кони и почему Екатерина? – неизвестно, но скабрезная история, связанная с Екатериной и лошадьми, до­ бавляет этой легенде интереса.

После Екатерины Комадеев окружали тьма вре­ мен и безвестность примерно до революции. В это время часть Комадеев поселилась на Урале, часть – в Беларуси. У моего прадедушки было одиннадцать детей: пять сестёр и шесть братьев. Дед был самым младшим и единственным, кто по­ шёл в сферу гуманитарную. По своему глубокому убеждению я считаю деда тем человеком, кото­ рый произвёл сдвиг в нашем генеалогическом древе в сторону людей, постоянно сомневающих­ ся, слабохарактерных, зависимых от женщин и с творческими «придатками».

Бабушка же происходит из семьи работницы Уралвагонзавода и местного партийного лидера,

188 Руслан Комадей

Бабушка и дедушка на сцене

который погиб на войне. Она воспитывалась у родителей своего отца, которые умерли, когда ей было 14 лет. Уже тогда она занималась танцами, пением и театром.

Я всегда гордился тем, что бабушка и дедушка у меня актёры, а папа – бывший рокер. Бабушка и дедушка вместе учились в Свердловском теа­ тральном училище в начале–середине шестиде­ сятых. Именно тогда там преподавал Анатолий Солоницын, который периодически уезжал на съёмки «Андрея Рублёва». Поэтому уже к под­ ростковому возрасту я начал испытывать пиетет к Тарковскому и, соответственно, к авторскому кинематографу.

При этом и дедушка, и бабушка в дальнейшем ушли из театра: бабушка, выйдя на пенсию, – в театральную педагогику, а дедушка – в юриспру­ денцию. Но ощущение принадлежности к актёр­ ской семье до сих пор остаётся.

Дурацкие девяностые для моей семьи были действительно дурацкими. Отец бросил музы­ ку (а он был скрипач по образованию) и свою группу «Компостер», которая по тем временам (середина–конец восьмидесятых) была доста­ точно припанкованной: патлы, серьги, одеяние пещерных людей и песня про общественный туа­ лет. Он занялся бизнесом. Ещё в школе продавал рыбу и шерстяных животных, которых ловил, позже работал в офисе, к сожалению, не помню кем. Знаю только, что к 95-у году он попал в дол­ ги. Тогда всю семью отрикошетило обратно на Урал. Это произошло не сразу: почти полгода мы мотались по России, Беларуси, жили в Москве, разлучались друг с другом, но к концу 95-го вроде бы обосновались в Челябе.

Мои родители были достаточно вздорными людь­ ми: мать была домохозяйкой и томилась от без­ делья, а отец томился от своих бизнес-планов и объёма работы. В результате: выпивка, истерики. Так в одну из таких обычных истерик, ставшую веховой, мать, когда папа уже уснул, разбудила

меня и сказала: «Вставай, мы возвращаемся на Камчатку».

В итоге, я снова оказался на полуострове. Этот второй приезд я помню гораздо лучше. И потому что был чуть старше, и потому что гораздо страш­ нее было: мать постоянно пропадала где-то, а её отчим пил. Я занимался тем, что играл во дворе или смотрел телевизор.

Сожалею, но я не воспринимаю Камчатку как родину, потому что не успел к ней привыкнуть из-за постоянных переездов семьи. Каждая такая поездка была похожа на экскурсию, где Камчатка

– моя Турция, а я – её турист, который был мно­ го раз и ничему не научился. Но я накопил ма­ ленькую шкатулку примитивнейших, зато сугубо камчатских воспоминаний: извержение вулкана, которое лицезрел из окна такси, землетрясение, раскачивающее люстры и картины в комнате, Авачинскую бухту в туманной дымке или гейзер, в который я был брошен отцом в целях плава­ тельного образовательного процесса.

Примерно через полгода позвонил папа, и меня увезли обратно на Урал. Мама в этот момент тоже спала. С тех пор я её не видел. Часто становится горько от того, что моя мать не смогла стать мне мамой, не захотела, не успела. Она утонула в 97-м

Отец, мама и я, 1990 г.

«при невыясненных». И сейчас, когда я начинаю думать о ней, я понимаю, что мне приходится её реконструировать или сочинять заново, поэтому

втекстах она у меня именно такая, какой я хотел бы её видеть: чуткая и ласковая.

Отец встретил меня на вокзале уже с другой жен­ щиной, и тогда я узнал, что такое «мачеха».

97-й год стал для меня очень важным, как я сей­ час понимаю: я научился читать и писать, напи­ сал первый стихоподобный текст и прочитал пер­ вую книгу. Мои первые книга и текст почему-то были связаны с «Титаником». Возможно, это изза детской впечатлительности, которая не могла противостоять голливудским спецэффектам.

Мы жили в Челябинске на съёмной квартире. Книги были только в моей комнате: там стояли два шкафа. В одном – полное собрание Толстого,

вдругом – Ленина. Поэтому первые стихи, кото­ рые я прочитал, были стихами Льва Николаеви­ ча, оттого у меня с ним сейчас такие ненавистни­ ческие и бескомпромиссные отношения.

Отец тогда работал директором винно-водочного отдела некоей фирмы. Мачеха хозяйничала по дому. Надо сказать, что получалось у неё это не­ плохо. Если бы только не её агрессивность по от­ ношению к моей некоторой заторможенности и посредственной успеваемости – цены бы ей не было.

В 2000-м году отец почему-то опять решил, что надо переезжать. На этот раз во Владивосток. Чем это было вызвано, – не знаю, наверно, очередны­ ми долгами. Он отправил нас с мачехой вперёд, а сам остался в Челябе, сказав, что приедет, когда завершит кое-какие дела в фирме. Через месяц нам позвонили и сказали, что отца не стало. Тоже «при невыясненных».

Таким образом, жизнь моих родителей очень ком­ пактно уложилась в девяностые. Подводя сейчас некоторые итоги «жизнедеятельности» своего рода за последние пятьдесят лет, я с ужасом по­ нимаю, что сам являюсь складским помещением для амбиций и проблем своих предков.

Мачеха отвезла меня к бабушке (к маме отца), и больше я её не видел. С двухтысячного года я жил

вТагиле. Учился в гимназии – достаточно сред­ не, но был активистом. Бабушка меня никогда не ограничивала в моих мимолётных увлечениях: сначала минералогией, рисованием, позднее – ги­ тарой. При этом я всё время занимался у неё же в театральной студии и участвовал в большинстве городских конкурсов. Также стоит отметить, что лет в 14 я случайно наткнулся на битлов. Изна­ чально я был поражён их внешней одинаково­ стью, могуществом перед массами и невероятной хитовостью почти каждой песни.

До этого я слушал исключительно попсу. Но, от­ крыв битлов, я резко отделился от своих одно­ классников своей зацикленностью на одном и

Руслан Комадей 189

том же. Это отчасти спровоцировало многочис­ ленные конфликты со сверстниками так же, как

иналичие у меня патологического упрямства, ёр­ ничества с элементами трусости и т.д.

С пятого класса меня привлекало такое фанатич­ ное отношение к интересующему меня материа­ лу: голод и его моментальное утоление.

Также было, когда в пятнадцать лет я начал осва­ ивать силлабо-тонику, которая мне позволила писать стихи в огромных количествах.

Но, думаю, если бы не Евгений Туренко, которо­ го я тогда встретил, я бы без зазрения совести по­ шёл в театральный и был бы по-своему прав. На тот период мне было совершенно неважно, во что поверить: в стихи, актёрскую игру или музыкаль­ ную группу. Важно, что именно стихи (с подачи Туренко) стали для меня целью существования тогда, а не способом самовосхваления.

Первые мои другие стихи были посвящены, в основном, физиологическим и низко-бытовым подробностям, но примерно через полгода мне удалось пересилить себя и начать писать нечто бо­ лее осмысленное: начальная лирика, социальная тематика, какой-никакой юмор. Тогда же Евгений Туренко решил сделать мне книгу. Думаю, не зря, потому что любая книга, наверно, это – колючая проволока за спиной автора. Тем более, эта книга плотно втолкнула меня совершенно в иные круги общения: поэты, редакторы, интересные алкого­ лики, графоманы. И сейчас, чтобы бросить писать, придётся потратить слишком много усилий, цели­ ком меняя парадигму мышления, общения.

После школы я поступил в университет «на фи­ лолога», потому что в Литинститут не взяли. Как бы я ни ругал систему образования, но именно эта системность и помогла воспринять мировое ис­ кусство как географическую карту с открытыми

инеоткрытыми землями, а не как помойку. За это я ей благодарен. Здесь же, в университете, я по­ знакомился и со своей женой, которая меня при­ общила к кинематографу (помимо Тарковского) как к системе и к живописи. Здесь же я начал осваивать музыку, просто слушая её. И сейчас я гораздо больше слушаю музыки и смотрю филь­ мов, нежели читаю. Наверно, потому что инфор­ мация так легче воспринимается и потому что пять лет беспрестанного филологического чтения сыграли свою роль.

Перед окончанием университета я остро ощущаю множество провалов в эрудиции: по философии, по богословию, по истории искусства и филоло­ гии. Это я сейчас и читаю. А вообще я предпочи­ таю читать только те книги, которые (предполо­ жительно) произведут во мне землетрясение или хотя бы вызовут спазм отвращения (как «Вос­ кресение» Толстого). Поэтому книги я глотаю полностью: с обложкой и отпечатками жирных пальцев.

190 Руслан Комадей

С бабушкой, 2012 г.

В прозе подобными «подземными толчками» был Достоевский ещё со школы, всегда разный, не­ много нудный и чрезвычайно откровенный. Ещё: Белый, Маркес, Павич, Платонов, Набоков, Ко­ кошко, Салтыков-Щедрин с его Иудушкой и Го­ голь (почти весь). Проза действует на меня двоя­ ко: с одной стороны, она заполоняет все пустоши моего сознания и восприятия, вытесняя предыду­ щее прочитанное. С другой – позволяет «снимать пенку» в виде циклов стихов или свежих мыслей. Поэзии я читал достаточно много: от греков до со­ временников, но я предпочитаю не вчитываться – утомляет. Гораздо приятнее схватывать удачные строчки и строфы, читая страницы, как будто бе­ гаешь по беговой дорожке.

Больше всего я люблю поэзию девятнадцатого века, особенно Лермонтова и Полонского, Алек­ сея Толстого плюс Козьму Пруткова, Фета, Тют­ чева. Поскольку КПД многих поэтов девятнад­ цатого века гораздо ниже, чем у тех же Мандель­ штама, Бродского, читать их гораздо интереснее. Чувствуешь себя сыщиком. Тем более что поэзия золотого века убаюкивает меня соразмерностью рифмы и ритма, лаконичностью образа. Двадца­ тый век – ещё слишком близок, а я не люблю, ког­ да стоят над душой.

Нижний Тагил, апрель 2012 г.