ЭНЦИКЛОПЕДИЯ УПШ

поэт Казарин раздал свою новую книжку «Про­ тив стрелки часовой». Показалось мне тогда, что пишу много лучше. После неприезда на сессию много писал стихов. Как мне казалось, очень мно­ го. Всё ручкой. Потом ходил в библиотеку в Озёр­ ске и печатал их – каждый день. Стихи, не знаю, плохие были. Но дело не в этом. Я полностью исчерпывал недеяние. Было очень много НЕ. От­ вержение ради главного. Главное было иррацио­ нальное неделание, собственно, вообще никуда не ведущее. Потом каким-то образом, гуляя по лесу, читал книгу Казарина. Она была, если визуально представить, интеллектуально-дымчатым газом

впустоте. Наверное, написал что-то в соприкос­ новении с этим. Затем был фестиваль имени То­ локнова. Тогда же познакомился с Петрушкиным и всеми-всеми-всеми. Хотя, сейчас я думаю, что если я бы не написал те стихи в соприкоснове­ нии с Казариным? Никто, скорее всего, ничего бы и не заметил. Потому что качество стихов без соприкосновения для меня было одинаковым с качеством стихов с соприкосновением. Короче говоря, существует некий пласт, на котором сто­ ит и Казарин и все-все-все. Без него все думают, что стихи – уже не стихи. Все-все-все – это, на­ верное, и я. Потом было много чего, в том числе и конец института. И уже приезд с новыми стихами

вЕкатеринбург, суждение о которых было ровно диаметральным первому (ну, когда раздолбили). Я хочу здесь закончить. Потому что дальше все будет лишним.

Янис Грантс О Д.М.

Самое лучшее, что сейчас происходит с Машары­ гиным, – это, конечно, Ульяна. Почему? Да вот почему. Я позвонил Диме на сотовый часов в 11 утра. Не помню повода, но, кажется, мы должны были обсудить приезд Саши Петрушкина. Труб­ ку взяла Ульяна. «Я не буду его будить», – сказа­ ла она. «Как так?» – «Он всю ночь писал стихот­ ворение. Он сочинил, может быть, лучшие свои строчки! Он заслужил самый сладкий и самый длинный сон!». Конец связи.

Вот тебе на. Все, с кем я живу, жил, собираюсь жить в будущем, все мои родители, родственники, товарищи и едва знакомые коллеги считают мою писанину побочным продуктом жизнедеятель­ ности. Не всякий это говорит, но все так думают. Тут уж будьте уверены. Никто не советовал мне поспать от души, поберечь силы, чтобы потом как никогда сложить свои лучшие слова в их лучшем порядке. Тут Машарыгину явно повезло.

Вот ведь: садишься писать о ком-то, а получается

– о себе.

Дима живёт в городе Че с 9 октября 2009 года. В этот день я давал сольный поэтический вечер «Цветы и другие животные». Вот после моих

Дмитрий Машарыгин 231

Д.М. крайний слева

цветов-животных роман Димы-Ульяны и закру­ тился. (Димина мама тоже каким-то чудом по­ пала на этот концерт. А после – читала мне свои стихи. Наивные. О сыне. До того, как она узнала, что Дима пишет, она никаких таких собственных рифм не затевала. Редкий случай: родители идут по стопам своих детей).

Весна 2006 года. Кыштым. Фестиваль нестолич­ ной поэзии имени Виктора Толокнова. Вот там мы с Димой и познакомились. Ему 20, мне почти 40, но мы оба ходили в новичках. Я узнал тогда: живёт в Озёрске, работает сторожем, заочно учит­ ся (или только собирается) на литературного ра­ ботника в Екатеринбурге, посещает поэтический семинар Александра Петрушкина. Дима в те вре­ мена был застенчив и немногословен. Мы как-то экстерном прошли путь от чужих до закадычных. Машарыгин иногда заезжал в Че. Заходил. Бы­ вало, задерживался у меня в гостях на несколько дней. Как-то Дима перед возвращением в Озёрск обошёл мою квартиру по периметру. Взял Гуми­ лёва, Цветаеву, Решетова, Могутина. Уложил в рваный пакет и отчалил. Следующий год прошёл в телефонных схватках. Сначала я напоминал. Потом уговаривал. Дальше – взывал к совести. В конце концов, я перешёл к угрозам и сорвался на крик. Это не действовало. Четыре книги четы­ рёх поэтов расщепились в Озёрске, как молеку­ лы урана в атомном реакторе. Время от времени вспоминая о своих книгах, я испытывал прилив ненавистикМашарыгину.Какямогдатьемусвои книги? Это же очевидная глупость. Ведь за ним и раньше наблюдалось наплевательское отноше­ ние к окружающим. Ну, типа – он избранный, а остальные – при нём. Например, он пепел стря­ хивает небрежно, всегда мимо… Или: последние деньги может у тебя клянчить без конца. Ему же

232 Дмитрий Машарыгин

Д.М. с Ульяной, 2012 г.

нужнее! (Ну и примеры! Чтобы обвинять чело­ века в надменности, нужны аргументы посолид­ нее). Ах да: я писал о книжном конфликте. Так вот: Дима его попросту не заметил. В перерывах между моими гневными звонками раздавались его дружеские звонки. Он звал меня в японский ресторан, в пиццерию, в сауну, в гости или про­ сто предлагал выпить. (У него время от времени появлялись какие-то деньги). Только через год я понял. Философия Машарыгина формулирует­ ся приблизительно так: всё принадлежит всем. (Только не надо приплетать сюда любимых жен­ щин и жён). Ты отдаёшь Диме книги без надежды на возвращение, но и он поделится с тобой пер­ вым же подвернувшимся рублём. Или: устроит на ночлег. Сегодня в его челябинской квартире бывают и друзья, и какие-то приблудные типы. Ночь – холодное время. И Диме ничего не стоит поделиться с человеком двумя квадратами тепла. Когда-то мне хотелось расшифровать его стихи. Я просто сел и стал записывать всё, что приходило в голову. (В голову приходили Уоллес Стивенс, Альдо Нове, Шамшад Абдуллаев и другие). По­ том подшлифовал, заглянул в первоисточники и отправил Александру Петрушкину. Всё это чи­ стой воды дилетантство, моей статье не хватает,

эээээ, художественной артикуляции. Но ведь эти рассуждения и поныне – чуть ли не единственная

попытка что-то сказать о машарыгинском творче­ стве. Кое-что со временем изменилось. Я говорю о манере чтения стихов на публику. Глаза Димы уже не являются этакими индикаторами. Остал­ ся только голос. К концу первой строфы автор сбивается на крик. И кричит во всё горло. Раньше Машарыгина было интересно, но трудно читать, а теперь ещё и невозможно слушать.

В телепрограмме «Новости культуры – Южный Урал» мне предложили вести какую-нибудь ав­ торскую рубрику. Недолго раздумывая, я оста­ новился на двадцатилетних поэтах (а название сочинилось самое бесхитростное: «Молодые го­ лоса»). Диму я, конечно, хотел заполучить среди первых. Он сомневался, но всё же дал согласие. Вот несколько реплик Машарыгина из этого сю­ жета: «Должно быть хотя бы несколько имен, ко­ торые тебя вырастили, или на которых ты вырос, или которые помогли тебе сформироваться. Это Бродский Иосиф, Петрушкин Саша, это Генна­ дий Айги, это Ника Скандиака». А вот вторая цитата. О том, как воспринимают его стихи: «В этом видят все почему-то, ну, не все, а многие, какой-то элемент шаманства или ещё чего-то. Я считаю, что это просто степень глубокого ощуще­ ния культуры. Даже не знания, а ощущения её». На первую съёмку Дима не приехал. Хорошо, что я подстраховался – у меня был «запасной» моло­ дойпоэт. На вторую съёмку Машарыгин прибыл с получасовым опозданием и в майке-алкоголичке. Это не жалоба. Это предупреждение. Все, кто будет дружить, сотрудничать, работать с Маша­ рыгиным, – не ждите от него пунктуальности, от­ ветственности и вменяемости. Но вот что точно будет: его заинтересованность в вас, его уважение к вам, даже – его забота о вас. Как пренебрежение вами и горячая любовь к вам могут совмещаться в сердце Машарыгина? Помните, я упомянул о диминой философии (всё принадлежит всем)? Ещё один тезис я бы сформулировал так: любовь между людьми обязательна (как порыв души) и не обязательна (как поступок).

Вадим Месяц

Месяц Вадим Геннадьевич родился в 1964 г. в

Томске. Закончил Томский государственный университет, кандидат физико-математических наук. Жил в Свердловске. С 1993 г. живёт в США. Был координатором русско-американской куль­ турной программы при Стивенс-колледже (Хо­ бокен, штат Нью-Джерси). Редактировал «Анто­ логию современной американской поэзии» (со­ вместно с А. Драгомощенко, 1996) и антологию современной русской поэзии «Crossing Centuries: The New Generation in Russian Poetry» (совмест­ но с Джоном Хаем и др., 2000). Переводил поэ­ зию с английского (Дилан Томас, Эдуард Фостер и др.). Публикует стихи с 1992 г., прозу с 1993 г. Лауреат премии им. Бажова (2002, роман «Ле­ чение электричеством»). Лауреат премии имени Бунина (2005, книга рассказов «Вок-вок»), шортлист Букеровской премии (2002, роман «Лечение электричеством»). Участник АСУП-1. Живет в Москве и Минске.

Филологическая маркировка стихов В.М.

Традиции, направления, течения: древний ев­ ропейский эпос, классицизм, символизм, модер­ низм, постмодернизм.

Основныеименавлияния,переклички: Вяч. Ива­ нов, Б. Пастернак, И. Бродский, О. Чухонцев.

Основные формальные приемы, используе-

мые автором: нарративность, балладность, де­ тализация, лироэпичность, иронизм, аллюзии и реминисценции, ретроспекция, кадрирование, полиинтенциональность, психологизм, метатек­ стовость, стереоскопичность, остранение.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

мифология, религия, история, холод, зима, смерть и бессмертие, демиургизм, движение, размерен­ ность, слава, страна и народ, иррациональное, люди и боги, память, этническая и ментальная тематика, родовые связи, вещь и вещество, языче­ ство, античность, зрение, называние и означива­ ние, космизм, стихии, природный ритм, гул.

233

Творческая стратегия: установление бытийно-

смыслового целокупного единства путем вос­ создания и модификации мифологического со­ знания и художественной логики европейского эпоса.

Коэффициент присутствия: 0,6

Автобиография

1.

Родился в Томске, в семье молодых ученых, 8 августа 1964 года. Раннее детство провел с ма­ мой, потом оставался с дедушкой, приехавшим после выхода на пенсию в Сибирь из далекого забайкальского поселка Хапчеранга. Пока роди­ тели писали диссертации и основывали научные школы, занимался с ним поиском кладов, строи­ тельством воздушных шаров, рыбной ловлей и подготовкой к возрождению Третьего Рима, ко­ торый впоследствии назвал Норумбегой. Дедуш­ ка Александр Трифонович Машуков (по родному отцу – Кухарчук) познал в жизни едва ли не все человеческие ремесла, кроме алхимического. Го­ ворил, что рыбацкие сети научился вязать, глядя на мастера. Чинить будильники тоже. Он считал, что нужно быть внимательным. В ранней молодо­ сти был контрабандистом (ходил в Китай за ис­ кусственными розами), в юношестве стал погра­ ничником, потом – шофером. Служил в разных организациях на разных видах транспорта. На финской войне оказался пулеметчиком: финский снайпер прострелил ему обшлага полушубка, ког­ да он прикуривал ночью в окопе. Впоследствии,

всередине 90-х, я вынес благодарность народу Финляндии в лице экипажа пьяного финского рейса Нью-Йорк–Хельсинки за свое появление на свет: благодарность была радушно принята.

Дед участвовал во всех войнах, выпавших на долю нашей страны в середине прошлого столе­ тия: Хасан, Халхин-Гол, финская кампания, Ве­ ликая Отечественная… На последней служил ме­ хаником при самолетах, но был разжалован, когда выяснилось, что поставлял солидол для солдатмародеров, занимавшихся кражей свиней у поль­ ского крестьянства. Ребята смазывали стекла хле­ вов этим маслом, и окна выдавливались без звона. Когда потери свиной живности стали ощутимы, хуторяне пожаловались советскому начальству. Дед пересел на грузовик, на котором и доехал до Берлина (и, кажется, Праги). Охотничьи и рыбо­ ловные россказни (например, через него, спящего

влесу, однажды переступил сохатый, и он, про­ будившись, увидел над собой темное звериное брюхо) мешались с чтением книг про Робинзона Крузо и Незнайку на Луне. Дедушка знакомился

234 Вадим Месяц

с художественной литературой впервые – и реа­ гировал на нее с детской непосредственностью, как и я. Также он обладал неутолимым интересом

кнаукам. Я знаю, что дед выращивал гомункулу­ сов в лошадиных желудках, видимо, по рецептам Парацельса. Однажды, спустившись в подвал на­ шего дома, я обнаружил в кладовке нескольких полусонных мальчиков, лежавших на нарах для посуды. Они были пересыпаны золотистой пу­ дрой и как две капли воды похожи на меня. Обще­ ния не состоялось – мальчики очень хотели спать. Больше я их не видел. Думаю, они были унесены летающей тарелкой, которую наблюдал весь наш студенческий городок долгим зимним вечером в начале 70-х. Я выносил мусорное ведро и шел к помойке, располагавшейся у душистых окон жен­ ской душевой в общежитии. Вдруг небо освети­ лось, и по нему плавно перетек из конца в конец светящийся диск размером с небольшую планету. Было светло, как днем. Студенты ликовали и чуть было не устроили ультралевый переворот. Все обошлось… В нашем студенческом городке люди тянулись к знаниям, а не к потрясениям. Если к этому привыкаешь, то навсегда. Я и сейчас посе­ лился в наукограде – Пущино-на-Оке, который

ктому же является экологической жемчужиной Подмосковья.

Сейчас трудно установить все траектории пере­ мещений деда Саши по жизни: ареалом его оби­ тания были Север, Дальний Восток, Западная Сибирь. С бабушкой он познакомился в Тынде, увез ее на грузовике в иную тьмутаракань; по до­ роге фанерный чемодан, привязанный в кузове, раскрылся, и приданое рассыпалось по таежным дорогам. Мама Нина родилась на золотых рудни­ ках в Алдане, Вадик и Люся в Омске, Любушка в Читинской области. Особо меня интригует сей­ час, что в воспоминаниях деда часто слышались слова Даурия, Зелентуй, Борзя, Яблоновый хре­ бет… Места боевой славы атамана Семенова и барона Унгерна… К сожалению, на эти темы мы поговорить не успели.

2.

Другой дедушка, Андрей Романович Месяц, по­ палнаДальнийВостокнепосвоейволе.ВСибирь их семья перебралась из Украины добровольно во время столыпинского переселения: они получили надел земли где-то под Новониколаевском (с. Бо­ лотное) и вскоре стали – в терминах коллективи­ зации – кулаками. Жену взял из чалдонок, чем на­ влек гнев родителей. По воспоминаниям бабушки страстей было много (они немного передаются в «Лечении электричеством»). Сибирь, по моему ощущению, заселена преимущественно украин­ цами и казаками: и половина тех, и тех по обеим линиям – во мне, кстати, мирно уживаются. Деда Андрея посадили по КРПД с поражением в 37-м,

уже после того, как отца Романа сослали в На­ рым. Невзирая на запрет, дедушка забрал отца к себе (в Нарыме тому не нравилось) в Яшкино, но арестован был не за это, а по ложному доносу. В эшелоне до Владивостока дед Андрей смог консо­ лидировать ребят из Кемерово: шахтеры – народ крепкий. Когда начались разборки с блатными, кемеровские под его руководством взяли верх. По его собственному свидетельству, дед огрел кого-то из криминальных авторитетов жердью, выдернутой из забора, чем добился всеобщего уважения и длительного «мирного сосущество­ вания». Станция Угольная… станция Угловая… Вторая речка… Названия по молодости я слышал, но с Мандельштамом не ассоциировал. Дедушка побывал в нескольких пересыльных лагерях под Владиком, уехал строить БАМ (который во вре­ мя войны ему же пришлось разбирать на метал­ лолом). На лесоповале помог бежать земляку по фамилии Орел, за что был переведен в штрафную колонну. Рассказывал мне обо всем свободно, не смущался – перестройка у нас в семье началась лет на десять раньше.

Во Владивостоке я пока что был дважды. Один раз нелегально, в советское время. Второй раз – пару лет назад. Когда уезжал первый раз, зашел в больницу попрощаться с дедушкой. Он возму­ тился моему решению и велел не выпендривать­ ся, а следовать курсу партии и правительства. Во Владик мы добрались на перекладных, после чего несколько вечеров слушали в ресторане песню «Ах, белый теплоход» в исполнении моего друга. Все обошлось. Как всегда. Во второй раз песни на крайней точке Транссиба пел я сам, приехав с делегацией литераторов. Я привез камушки с мо­ гилы Иосифа Бродского и оставил их у памятни­ ка Мандельштаму. Последние годы я занят этим ритуалом нешуточно: соединить камни священ­ ных мест, куда ступала нога пророков, познако­ мить ушедших поэтов и писателей посредством таких вот невозможных перемещений кажется мне поэзией, способной изменить мир. Ведь этого быть не могло? Значит, в ноосфере что-то должно сдвинуться в лучшую сторону. Я делаю это осто­ рожно, вдумчиво, внимательно. Я надеюсь, что это так.

Срок дедушка досиживал в Республике Коми, где строил железную дорогу до Ленинграда, имел семью с какой-то неизвестной нам турчанкой (он сам так ее называл), родил с нею двух сыно­ вей (тоже неплохая интрига). Вернулся в Белово (Кемеровской области), устроился на производ­ ство, открыл подпольный кожевенный завод, что­ бы выбраться из нищеты… Семья выжила. Хотя, мне кажется, баба Нюра нормально справлялась и сама: многие из родни отзываются о ней, как о родной матери… В результате Юля, Толик и мой отец Геннадий вышли в люди, прожили правиль­

ную жизнь; батюшка так вовсе дослужился до са­ мых что ни есть зияющих высот.

Дед Машуков умер перед моим окончанием шко­ лы, дед Месяц – перед окончанием университета. Мужики были жизнерадостные: первый, уже па­ рализованный, изо всех сил пытался перечитать «Робинзона Крузо» (мама часто сидела с ним, заново учила алфавиту), второй плясал кама­ ринскую незадолго до смерти (медицинские бу­ тылочки раскачивались в такт танцу). Он играл на гармони, сочинял смешные матерные купле­ ты. Если таланты передаются через поколение, то способности рассказчика у меня от первого дедушки, а умение рифмовать от второго. Бабки Анна Петровна и Анна Михайловна, деды Алек­ сандр Трифонович и Андрей Романович упокои­ лись в Западной Сибири – и, наверное, только ту землю, где похоронены твои предки, ты можешь считать своей.

3.

В 1986 году я закончил физфак Томского госу­ дарственного университета, по настоянию отца поступил в аспирантуру и получил научную сте­ пень. Профессию филолога отец считал зыбкой, ненадежной, а в мои писательские таланты не очень верил. К тому времени он стал академи­ ком, и его перевели в Уральский научный центр. Мы получили там квартиру и переехали в Сверд­ ловск, где с подачи Майи Петровны Никулиной в 1987 году состоялась моя первая стихотворная публикация в журнале «Урал». Вскоре город стал мне родным. Компания, собиравшаяся на кухнях Майи Петровны и Константина Николаевича Мамаева, или на «нехорошей квартире» Жени Касимова оказалась отличной «творческой ла­ бораторией». Я и сейчас дорожу дружбой с Май­ ей Петровной, Юрием Казариным или Игорем Богдановым больше, чем с «международными знаменитостями». Первый поэтический сборник «Календарь вспоминальщика» вышел в «Совет­ ском писателе» в 1992 году, под занавес Совет­ ского Союза – без символики. К моменту выхода книжки я закончил повесть «Ветер с конфетной фабрики», где утверждал, что конфеты – теперь единственная основа нашей утраченной совет­ ской государственности. В начале девяностых казалось, что «Сникерс» победит «Мишку на Се­ вере». Не победил. И вообще, впереди у нас много самых неожиданных побед. Я так думаю.

4.

С1992годаяпреимущественнонаходилсявСША, кудаприехалкподругевстолицуЮжнойКароли­ ны город Колумбию, где обрел «вторую родину», крестился и приобщился к «консервативным цен­ ностям Конфедеративного Юга» (почти не шут­ ка). К этому времени привычка жить в несколь­

Вадим Месяц 235

Мама, Месяц (Машукова) Нина Александровна

ких городах стала нормой. Я перемещался между Томском и Свердловском, Свердловском и Мо­ сквой, а когда получил работу под Нью-Йорком, стал кататься с Севера на Юг США. Когда подру­ га обосновалась в Юте – в список вошел и СолтЛейк Сити. Ойкумена забавная: американский Юг, американский Север, Новая Мексика (я про­ вел там несколько месяцев), полуфранцузский Мидвест (Миссури), мормонская Юта… Сибирь, Урал. Москва – мимоходом, всегда проездом. Не знаю, случайно ли, но я почему-то избирал для жизни почвы, практически лишенные серьезного культурного слоя, что, возможно, не давало т.н. цивилизации довлеть над моим творчеством). С «апофеозом беспочвенности» в сердце я написал еще несколько сборников стихов и рассказов, а также роман «Лечение электричеством», кото­ рый наши критики по недоразумению приняли за эмигрантский. Безбашенность, счастливая бес­ смысленность жизни, уверенность в собственной интуитивной правоте. Д. Бавильский отнес эту книжку к «школе уральского постмодернизма». Меня это определение очень устраивает.

В Нью-Джерси я прожил пять с половиной лет. Сначала в Хобокене, потом – в Джерси Сити. Ра­ ботал. Работа давала возможность приглашать в США российских литераторов: почти все поэты горбачевско-ельцинского призыва побывали в нашем Стивенсе. Результатом нашей совместной деятельности с американским поэтом Эдом Фо­ стером стали две большие антологии – русской

В.М. и Л. Ваксман в юности

и американской поэзии: хорошие получились книжки, объемные. Были и маленькие сборники. Я рад, что мы издали Ивана Жданова на англий­ ском, а потом (когда я вернулся в РФ) – и на рус­ ском.

В 1998 году я женился на гражданке Беларуси Ирине Конниковой, которая приехала на заработ­ ки в США и устроилась нянечкой у моей хорошей знакомой. В свадебное путешествие поехал в род­ ную Южную Каролину: впрочем, туда (Чарль­ стон и Хантинг Айленд) мы стали ездить каждый год, рисуя на окне заднего вида «Just married» (на радость байкерам и дорожным полицейским). В Манхеттене супруга овладела несколькими про­ фессиями: официанта, повара, переводчика в ад­ вокатской конторе. Когда работала в аптеке на кассе, имела возможность читать местную прессу (меня и моих друзей в те времена нюансы поли­ тики не интересовали). Бомбардировки Белграда не стали для нее такой шокирующей новостью, как для меня. «Товарищи по рассеянию» гово­ рили: «Дали наши вашим прикурить». Я стал внимательнее. В самый разгар боевых действий оказался в Норфолке на конференции у физиков. Мои друзья детства, покровители, ветераны нау­ ки и военно-промышленного комплекса, к кото­ рым я относился как к очередным дедушкам (Арт Гензер, Джим Томпсон, Магн Кристиансен) опу­ скали глаза при виде нас с отцом. Лишь молодой татарин из Альбукерке Идл Шамиль-оглы вещал мне что-то абстрактное о слезинке албанского ребенка. Мы плыли на прогулочном катере мимо главной военно-морской базы Атлантического флота ВМС США (75 кораблей, в том числе 5 авианосцев). Вскоре Артур умер, Джим, кажется,

развелся (что одно и то же), а Крис стал нанимать русских в качестве интеллектуальной рабочей силы. Может, сейчас хоть что-то изменилось?

Именно в те времена (стояла весна, солнечная по­ года) Ласточка (жена) сообщила, что Всемирный торговый центр (мы жили через реку напротив) скоро будет снесен с лица Земли – и нам отсюда нужно уматывать, к тому же атмосфера бандит­ ского Нью-Джерси не пришлась ей по душе. Мы переехали на Лонг-Айленд, поближе к океану. Сначала в Сентер Моричес (еврейское место), потом в Мэстик Ширли (латинское). Здесь, на Южном побережье, через несколько лет Ласточ­ ка стала нью-йоркским брокером по недвижи­ мости. Наш дом в Ширли, сад, бассейн, близость бескрайних пляжей на Смит Пойнт, по которым можно ездить на внедорожнике до «самого конца света», продолжали привлекать моих творческих друзей. Деревья в Ласточкином саду посвяща­ лись приезжавшим поэтам и художникам, фести­ вальная деятельность продолжалась, хотя для де­ нег мы занимались недвижимостью, что описано в романе «Правило Марко Поло». Эта фантазия на тему черной (негритянки) Лолиты носила этнографическо-подробный характер из-за того, что у нас через семь лет брака родились дети: двойняшки Тема и Варя. Я не мог придумать ни­ чего лучшего, чем описывать то, что вижу вокруг. Аутично. Подробно. Впрочем, Александр Верни­ ков увидел в этой книге нечто от Макса Фриша, а какой-то критик из Израиля обнаружил явление нового Сарояна. Спасибо, я старался.

Как городской житель я в Америке не состоялся. Гражданских свобод не вкусил, а вот идею воль­

ного переселения – вполне усвоил. Она и сибир­ ская, и американская. Казачья такая идея. Воль­ ная. И вообще – мы пограничные страны. Один мой товарищ (плотник) ходил в Россию по льду к «сладострастным камчадалкам» и считал, что помог завершить противостояние «холодной» войны.

5.

В 2006 году мы поехали в Россию с женой и деть­ ми показать детей дедушке и бабушке. К тому времени издательство «Русский Гулливер» было юридически оформлено – я стал приезжать в Мо­ скву все чаще, заключил договор о совместной деятельности с издательством «Наука». Работали вместе с Александром Давыдовым – писателем, издателем журнала «Комментарии»: до моего приезда успели издать книги поэзии Андрея Тав­ рова и прозы Александра Иличевского. Сейчас ведем проект вместе с поэтом Андреем Тавровым, Катей Перченковой, Валерием Земских, Фараем Леонидовым, Алексеем Ушаковым, Марианной Ионовой… Состав участников проекта меняется, что позволяет сохранять мобильность. Книжки давно делаем самостоятельно, собрали несколько серий – нам интересно.

Ловлю себя на мысли: восемь дней назад умер мой друг Аркадий Драгомощенко (мне испуганно

ипусто) – я догадался, что в этом очерке нет ни слова о романе с американской поэзией, который тоже у меня был, и Аркадий зримо и незримо в нем присутствовал. Три года назад умер Алексей Парщиков – а ведь название «Русский Гулливер» мы придумывали вместе… Друзей и ровесников ушло много: такое вот поколение. Сибирь моя опустела, Урал, с Божьей помощью, держится… В мае 2010 года, чтоб мы не грустили, Господь по­ дарил нам третьего ребенка – дочь Дарью. Счаст­ ливую, жизнеутверждающую. Она и есть – север­ ный Будда Хельвиг, о котором я мечтал в своих стихах с начала двадцать первого века. Она и есть

– царь и царица будущей Норумбеги, земной и небесной. И черепаха она подводная, и дева свя­ тая, и мультик. Все мы – персонажи мультфиль­ ма. Просто разные бывают мультики.

«Головы предков тоже плоды, молчаливые пло­ ды, набирающие силу и горечь запретного вкуса, к которому никому из нас не привыкнуть; и если тоскуешь по этим плодам, то помни: они сами скорее пожрут нас, чем мы пожрем их. Молодое сильнее старого, здоровое – больного, но мертвое, ставшее живым, мертвым и живым тысячекратно, становится сильней и молодого и старого. И если ступишь странником на этот берег и разбудишь их своим любопытством, как птицы закричат они,

иподнимутся в небо черными стаями, и сведут с ума любого, кто не ведает, зачем он здесь и поче­ му назначена ему эта встреча».

Вадим Месяц 237

В.М., 2012 г.

Я пишу стихи, делаю жесты, похожие на стихи, стараюсь помочь людям, похожим на меня. Мне кажется, что в жизни я никогда не принимал решений, а просто тянулся к тому, что казалось мне естественней и роднее. Не знаю, насколь­ ко помогали мне маленькие и большие боги, го­ раздо важнее, что в этом движении мне помогал отец – Месяц Геннадий Андреевич, папа Гена. И еще. Когда мне было четыре года, и я болел, мама (мама Нина) принесла мне в тазу снег в квартиру, чтобы я мог лепить из него снежки и компактную снежную бабу. Играть, как ребятишки во дворе. И не завидовать прочим детям. «Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа… вспомнит тот далекий вечер, когда… его взяли… в общем… его привели посмотреть на лед». Понимаешь, к чему я клоню, мамочка?

238

Елена Миронова

Миронова Елена Степановна родилась в 1976 г.

в Нижнем Тагиле. Закончила филологический факультет Нижнетагильского государственного педагогического института. Занимается журна­ листикой. Публиковалась в журнале «Урал» (в том числе под псевдонимом Пилипец), в «Лите­ ратурной газете», в местных газетах и журналах. В 2001 г. стала финалисткой конкурса «Ильяпремия». Участница АСУП-3. Живёт в Нижнем Тагиле.

Филологическая маркировка стихов Е.М.

Традиции, направления, течения: неосимво­ лизм, модернизм, метафоризм.

Основные имена влияния, переклички: В. Каль­ пиди, Е. Сунцова, Е. Ионова, А. Петрушкин, дру­ гие коллеги по уральской поэтической школе, из предшественников – О. Мандельштам.

Основные формальные приемы, используе-

мые автором: анжанбеман, в отдельных случа­ ях – избавление от пунктуации и строчных букв, выдвижение морфемы внутри слова ((раз)даёт). Стоит выделить ещё два типических для поэти­ ки Мироновой приёма: первый – слегка искус­ ственное «произрастание» образа, когда лексиче­ ский концепт (чаще всего абстрактный – «свет», «вода») вытягивает за собой следующий; связи между ними чаще всего произвольны, что создаёт ощущение «плетения словес», питающегося вну­ тренними соками, но органичного для подобного способа речи («сама с собою водит хороводы», по словам Мироновой). Второй – приём некое­ го «остранения» (по Шкловскому), мистизации пространства.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

характерный для нижнетагильских авторов мо­ тив «умирания, переходящего в рождение», свет, вода, небо, «небесные пчёлы».

Творческая стратегия: трансформация худо­ жественного опыта метафизически-почвенной

поэзии, своеобразное обновление темы «земного рая».

Коэффициент присутствия: 0,34

Автобиография

Оглядываясь назад и соглашаясь с великими в том, что не все, что является фактом, заслуживает того, чтобы быть описанным, все же вынуждена пренебречь этой безусловной мудростью. Будучи связана обязательствами (не лучший, признаюсь, стимул), не могу отказаться от попытки предста­ вить обычную жизнь обычного обывателя в хоть сколько-нибудь читабельном свете. Итак, полете­ ли…

1976-й год

Вянваре 1976 года население Земли достигло 4 миллиардов человек. В том же году американ­ ский врач Роберт Джарвик создал искусственное пневматическое сердце, а американские предпри­ имчивые техники Стивен Возняк и Стив Джобс в примитивной мастерской в гараже разработали персональный компьютер на плате «Apple-1». Па­ раллельно в Японии появился факс, передающий одну страницу за 3 минуты, а по электронной по­ чте в Англии королева Елизавета II отправила первое электронное письмо.

Вэтом ряду рождение еще одного жителя плане­ ты Земля, случившееся 13 мая 1976 года в про­ винциальном уральском городке Нижний Тагил, прошло незамеченным для всех, за исключением разве что родных и, может быть, медперсонала, принимавшего роды.

Первое воспоминание

Первое воспоминание, запечатленное тогда еще детским сознанием, относится к трехмесячному возрасту и вызывает, по правде говоря, некоторое недоверие всех, кому случилось об этом услы­ шать. И, тем не менее, все было именно так. Даже если было иначе.

… Белое-белое помещение… Белый стол… скло­ нившиеся в белых халатах люди… Я не понимаю, что они делают, но чувствую какие-то болезнен­ ные ощущения во всем теле… Много позже мама рассказывала, что в трехме­

сячном возрасте, когда от сердечного заболева­ ния умерла моя сестренка-двойняшка, мне брали кровь, чтобы посмотреть, нет ли у меня такой же патологии. Венки у младенцев – только на голов­ ке, а чтобы увеличить кровоток, тебя щипают за лодыжки, пятки, вызывая крик. В моем воспоми­ нании нет никаких звуков… ни одного – только цвет и какое-то удивление… а еще – желание, что­ бы это закончилось.

Анализ тогда по каким-то причинам не полу­ чился, но проводить повторно мама его уже не позволила. А «белое» впоследствии еще долго сопровождало меня не только во снах, но и в сти­ хах, однако это никогда не было связано с чем-то болезненным:

Белое-белое в варежках детского сна, Бог поутру надышал этот сон на стекло…

или

Бело… Отчаянно бело… Но музыке в тебе светло

расти вдоль белого молчанья…

Семья

Папа <Степан Степанович Пилипец>. Я его поч­ ти не знала в детстве и не могу похвастаться тем, что хорошо знаю сейчас. Так уж сложилась наша жизнь и наше общение. Но, кажется, лет в двад­ цать почувствовала, да-да, именно почувствовала, что значит «родная кровь». Я люблю своего отца, а все остальные нюансы не столь уж важны.

Мама <Ольга Анатольевна Пилипец (в девиче­ стве Кокурова)>. Мама – это то лучшее, что есть во мне. Я не знаю другого такого человека, кото­ рый бы так любил жизнь и так умел любить. Ее не стало в 1994 году, она не дожила нескольких месяцев до своего 38-летия.

Младший брат <Александр Степанович Пили­ пец>. И по сей день остается для меня Шуриком

– компаньоном детских игр, главным свидетелем и соучастником всех детских шалостей и тайн. Конечно, были еще бабушки и дедушки и даже прабабушки и прадедушки – каждый из них внес свою посильную лепту в мое воспитание и ста­ новление, за что им всем – низкий поклон и сер­ дечное спасибо.

«Школьные годы чудесные»

Чудесами школа не сказать, чтобы баловала, что, впрочем, не умаляет ее все еще непотускневшего очарования. Одно из самых ярких воспоминаний

– за плохое поведение на глазах у всех разорван­ ная в клочья Почетная грамота в первом классе. Признаться, поведение мое в начальной школе, действительно, не отличалось особой примерно­ стью: подделка родительских подписей, стирание оценок, вырванные из дневника листы… Зато, в отличие от поведения, память у меня всегда была прекрасная, что и позволяло учиться на «отлич­ но», не прилагая к этому особых усилий.

Мое одиннадцатилетие было отмечено началом моей трудовой биографии. Вместе с мамой и бра­ том мы ходили по вечерам мыть нашу школу. За­ помнилось: кисловато-яблочный (удивительно, но почему-то, действительно, яблочный) запах школьных помойных баков, красная вязаная до­ машняя юбочка, неловкость и стыд при редких

Елена Миронова 239

С родителями (мне – 1,4 года)

встречах с одноклассниками, а на обратном пути

– просто обалденное пение вечерних сверчков, и темное, глубокое небо, сплошь засеянное звезда­ ми.

Тогда же было написано первое самостоятельное стихотворение. Память не сохранила его полно­ стью, только несколько первых строк:

Весною сорок первого кончилась тишина – Громом прогрохотала нежданная война. И все, кто мог, шли на фронт,

чтоб сражаться в бою И, если нужно, отдать за Родину жизнь свою.

Муж, Алексей

240 Елена Миронова

Е.М., 2012 г.

Музой, точнее музом послужил не кто иной как Александр Трифонович Твардовский с его гени­ альнейшим «Василием Теркиным».

Последевятогокласса,скореепосоветумамы,чем по велению души, похоронив в себе талантливого юриста и великую актрису, поступила в педаго­ гический колледж на педагога дошкольного об­ разования, который с отличием окончила спустя пять-шесть лет. Мои дальнейшие университеты

– Нижнетагильская социально-педагогическая академия (факультет русского языка и литерату­ ры) и Московский литературный институт имени Горького (к слову, так пока и не оконченный).

Взрослая (ой ли) жизнь

Есть одно событие, разделившее мою жизнь на «до» и «после». Это случилось в шестнадцать. Во­ семь диагнозов, два года полной неизвестности и постельного режима, без надежды когда-нибудь снова встать на ноги и быть, как все. От одиноче­ ства спасали родные и книги, от желания покон­ чить со всем этим быстро и легко – мечты… По­ жалуй, никогда в жизни я больше так отчаянно и по-настоящему не мечтала. И именно тогда впер­

вые поняла, что все наши мечты имеют свойство сбываться.

Сегодня мне тридцать шесть, и у меня есть все, что нужно для полноты ощущения жизни. Лю­ бимый муж. Трое детей, которые всегда держат в тонусе и не дают заскучать. Кошка. Мышка. Пара божьих коровок на комнатном фикусе. Машина и желание сдать на права. Квартира и перспек­ тива сделать в ней когда-нибудь офигительный ремонт. Работа, с которой, правда, мы не сошлись характерами и хотим по обоюдному согласию раз­ вестись. А еще есть стихи, написанные на колен­ ке между кухней и детской в те редкие минуты, когда, наконец, удается сделать паузу и прислу­ шаться… – к себе, к детскому разноголосому гаму, к обалденному пению вечерних сверчков… До своей книги, наверно, еще не доросла. Публи­

кации – редко когда нравятся. После единствен­ ной и неожиданной более чем литературной пре­ мии – боже упаси от еще одной: как говорится, хочешь убить поэта – дай ему премию.

На этой оптимистической во всех смыслах ноте имеет смысл закруглиться. А тех редких птиц, кои долетели-таки до этого берега Днепра, не могу не поблагодарить и заметить на прощание: «биогра­ фии, на основе которых нельзя написать захваты­ вающий рассказ, не говоря уж о романе, обычно принадлежат самым счастливым людям».