ЭНЦИКЛОПЕДИЯ УПШ

Обогащай себя ураном и пой, взлетая над Уралом: «Напоминают мне оне»

………………………………………………

Перевожу себя на русский С другого берега реки

…………………………………………………………..

Впятнашки играет Ахилл, плывя в черепаховом супе

……………………………………………………………….

Матерей не приносят в подоле, Праяйцом окольцован петух

……………………………………………………

Кукушка высосет из пальца Не курицу. Не-андертальца

.............................................................................

Подожди – придут вожди, подтолкнут. Пряник будет впереди, сзади – кнут.

……………………………………………………………..

Мой друг, пройдемся по Москве. Так сук нерезаных – две трети

…………………………………………………………..

Ведь в сорок пятом томе Ленина засушен аленький цветок.

Многие из стихов, созданных в восьмидесятые и самом начале девяностых, без преувеличения за­ служивают звание шедевров философской лири­ ки. К ним относятся:

«Будь счастлив, что живешь в глуши», «В би­ блиотеке имени меня», «Если крыша протекла», «Прошлого уже не существует», «Я не уверен, но надеюсь», «Не опоздал ли я к началу представ­ ленья?», «В Михайловском зима перерастает в осень», «Неужели и сегодня Солнце за гору зай­ дет?», «Мне в детстве крикнули…», «По-новому мыслить нельзя», «Что я нашел в ночном горш­ ке?», «В смоле и северном пуху…», «У всех зеркал Твое лицо».

В90-е творчество Романа очевидным образом идет на спад. По точному наблюдению современ­ ника, «поэт прекрасно начинает, но потом стихи словно бы «рассыпаются». Таковы тексты «Я жду учителя, как ждут ученика, / Забывшего кувшин у родника. / Я знаю – он вернется за кувшином. Наполнит ли – как знать наверняка?», «Где Гил­ берт отлучен, там Буридан приближен» (с харак­ терной оговоркой «Мой текст незавершен, да и незавершаем»), «Творог и творог. Ворог и варяг», имеющие сильный дебют и крайне невнятное раз­ витие.

Но и в неудачных стихах Романа обнаруживается огромное количество великолепных афористич­ ных фрагментов.

Тягунов был мастером коротких жанров – эпи­ тафий («Оп-ля! Умер, бля!»; «Жил, но умер»), каламбуров («Каков стол, таков и стул»), палин­ дромов («Реши, Фишер», «Игле не лги»), экс­ промтов:

Роман Тягунов 371

Я на каждом снимке

Всередине дня

Вшапке-невидимке, Вспомни за меня.

На поэтике Тягунова отразились влияния А. Воз­ несенского (доверие к случайным созвучиям, «комбинаторика», Ю. Кузнецова (парадоксаль­ ность лаконичных формул с употреблением экзи­ стенциальных лексем, нередко с прописной бук­ вы), А. Парщикова (скрещение строгой научной терминологии с сюрреалистическими образами), А. Еременко (элементы центонности). С двумя последними был знаком, о двух первых на раннем этапе творчества выражался с бесконечным ува­ жением.

____________________________

* Е. Ройзман: «В последний день своей жизни Рома пришел ко мне в музей, купил два альбома “Невьянская икона”. Я хотел ему их подарить, но он гордо сказал: “Нет, я куплю, у меня есть деньги”. Собрался домой, по­ звонил Наде, чтобы она его ждала, — а сам непонятно зачем пошел к этим уродам, которые стали причиной его смерти. Это были отсидевшие наркоманы. Видимо, он выпил с ними и из-за чего-то закусился: “Да я сейчас в окно выпрыгну! Что, думаете, не выпрыгну?!” Вско­ чил на подоконник и прыгнул с пятого этажа. Я знаю, что он тогда употреблял наркотики на основе эфедри­ на, — именно они дают такую реакцию, подталкивают к таким мгновенным вспышкам...»

Р.Т., место упокоения

372

Анатолий Фомин

ФоминАнатолийАркадьевичродился20.01.1960

в Свердловске. Окончил филологический фа­ культет Уральского госуниверситета (1982). Работал на кафедре общего языкознания, спе­ циалист по латинскому и болгарскому языкам, литературной ономастике. В 1986 г. защитил дис­ сертацию «Семантическая типология озёрных гидронимов Зауралья». Стихи публиковались в журналах «Урал», «Уральский следопыт», аль­ манахах и коллективных сборниках. Участник АСУП-1. Живет в Екатеринбурге.

Филологическая маркировка стихов А.Ф.

Традиции, направления, течения: классика, мо­ дернизм, импрессионизм, экспрессионизм, неоак­ меизм, постмодернизм.

Основные имена влияния, переклички: К. Ба­ тюшков, А. Пушкин, Е. Баратынский, Ф. Тютчев, О. Мандельштам, М. Айзенберг, Ю. Казарин.

Основные формальные приемы, используемые автором: прямоговорение, нарративность, диа­ лог с мировой культурой, философский дискурс, пейзажность.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы:

пейзаж, времена года, дождь, снег, оппозиции темнота/свет, счастье/несчастье, смерть/бес­ смертье, ощущение тоски, ночь, звезды, сон, лю­ бовь, жизнь, поэзия.

Творческая стратегия: лирическая рецепция жизни, судьбы.

Коэффициент присутствия: 0,23

Автобиография

Есть у Бунина один рассказ, начало которого меня всегда восхищало. Мне казалось (и кажется сейчас), что именно так и нужно начинать про­ зу: мелодически выверенной лаконичной фра­ зой, придающей всему последующему должный

смысл. «Не все ли равно, про кого говорить? За­ служивает того каждый из живших на земле».

А если это правда, то почему бы не рассказать о себе, когда просят, обратив взгляд в прошлое и рассказав о нём по возможности искренне и лег­ ко?

Родился я в 8 часов утра 20 января 1960 г. в Свердловске, на одной из окраин этого индустри­ ального города с малопоэтичным названием Со­ ртировка, населённой в то время не китайцами и таджиками, а в основном русскими людьми, работавшими на железной дороге, для обслужи­ вания которой, собственно, и строился посёлок. Факт моего рождения, можно сказать, остался почти не замеченным широкой общественностью

– за исключением разве что моих родителей и родственников, и, естественно, меня самого. Моё появление на свет, как вспоминала мать, немед­ ленно стало предметом разногласий между двумя акушерскими бригадами, поскольку одна из них, дежурившая ночью, желала записать новорож­ дённого в свой план с расчётом на премиальные, а вторая, заступавшая на смену как раз в 8 утра, настаивала на своих правах. Не знаю, каким обра­ зом разрешился спор, но роды прошли благопо­ лучно, и младенец, вполне себе средний по всем габаритам, вступил в первый этап своей жизни.

Родители мои, как и многие из наших знакомых и соседей, трудились на железной дороге.

Отец – Фомин Аркадий Георгиевич – работал сцепщиком вагонов, башмачником, позже опе­ ратором станции Свердловск-Сортировочный, пока, наконец, не стал диспетчером, прослужив на этой должности до конца жизни. Умер он в 1982 г., прожив чуть более пятидесяти лет. Он не был коренным уральцем, а приехал сюда со своей матерью (моей бабушкой), двумя братьями и се­ строй из Сибири, с берегов Иртыша.

Мать – Фомина (урождённая Корнеева) Анаста­ сия Павловна работала крановщицей в вагонном депо вплоть до выхода на пенсию. Отец позна­ комился с ней в Москве, где проходил военную службу, и привёз её оттуда в Свердловск, опреде­ лив, таким образом, место моего появления на свет. Поселились они вместе с бабушкой и семьёй младшего брата отца в маленькой квартире, вы­ деленной железной дорогой, в двухэтажном дере­ вянном доме на ул. Крупской. Впрочем, через два года после моего рождения наша семья перееха­ ла в отдельную двухкомнатную квартиру на ул. Кишинёвской, где состав её почти немедленно увеличился: в 1962 г. родился мой брат – Фомин Виктор Аркадьевич.

Моё детство вряд ли сильно отличалось от дет­ ства многих сверстников-соседей: детский сад, восьмилетняя школа № 120, ныне давно уже не существующая, поскольку в её здании был от­ крыт учебно-производственный комбинат для профориентации школьников старших классов. Там, в частности, у нас проходили уроки труда, на которых меня безуспешно пытались обучить профессии инженера-радиоэлектронщика. Это­ му, однако, противилось всё моё существо: паять, чинить радиоприёмники и осциллографы, ко­ паться в микросхемах было непереносимо скуч­ но. Сейчас я вижу, что куда полезнее было бы для меня освоить машинопись (была среди прочих и такая специальность), но профессия секретарямашинистки считалась сугубо девичьей, в этой группе не было ни одного мальчика, и покрыть себя несмываемым позором, полностью дискре­ дитировав в глазах как мужской, так и женской части класса, я не решился.

Надо сказать, учиться мне нравилось, я с удо­ вольствием и легко делал домашние задания по многим предметам – это было интересно и не слишком обременительно. К таким интересным для меня предметам относились русский язык

илитература, математика (особенно алгебра), французский язык, частично физика (особенно физика элементарных частиц). Интересна изна­ чально мне была и химия, но женщина, которая её вела, успешно с этим интересом боролась: бы­ вало, она так заходилась в крике, багровея лицом

иразмахивая руками наподобие мельницы, что

мысли об элементах, их соединениях, формулах и реакциях тотчас испарялись из моей головы и оставался один только страх, что её вот сейчас, немедленно, прямо посреди класса хватит апо­ плексический удар.

Были у меня и нелюбимые предметы. Я не лю­ бил, например, рисование и (особенно) черчение, по причине полного отсутствия какого-либо дара

кэтим занятиям и вообще пространственного мышления. В самом деле, представить какуюнибудь шестерёнку в её внутреннем разрезе, а потом это аккуратно изобразить на чертёжной бумаге с циркулем и линейкой всегда было для меня мукой мученической.

Читать я научился ещё до школы и с удоволь­ ствием предавался этому занятию, регулярно притаскивая из школьной и районной библиотек пачки самых разных книг. Первая книга, которую я в шесть лет прочитал самостоятельно и абсо­ лютно добровольно, найдя её пылящейся дома на шкафу, была «Ревизор» Гоголя. Пьеса эта меня совершенно очаровала; некоторые фразы с непо­ нятными словами вроде «лабардан» или «арап­ ник» я сходу запомнил наизусть, хотя и не пони­ мал тогда, что они значили. Любовь к Гоголю и

кего изумительно интонированной фразе сохра­ няется у меня и сегодня, когда я знаю, что лабар­ дан – это всего лишь солёная треска, а арапник – охотничья плеть. Второй опыт самостоятельного чтения был гораздо менее удачным: в недобрый час мне в руки попалась повесть Короленко «Сле­ пой музыкант», я начал её читать и был страшно

374 Анатолий Фомин

А.Ф. в детском саду

разочарован тоскливой убогостью этого сенти­ ментального повествования (как я выразился бы сейчас, а тогда просто забросил эту скучную книжку обратно на шкаф). Читал я много, но со­ вершенно бессистемно, хватая всё, что попадало мне на глаза. Поскольку книг дома больше не было, я стал регулярным посетителем библиотек. Как и положено в школьном возрасте, предпо­ чтение мною отдавалось приключениям и фан­ тастике. Я перечитал романы Жюля Верна, Майн Рида, Дюма, Вальтера Скотта, Фенимора Купера и множество книг из «Библиотеки советской и современной фантастики». Попутно читал и то, что называлось классикой, причём на мою оценку произведения его статус общепризнанного ше­ девра никак не влиял. К примеру, «Дон Кихота» я буквально «проглотил» за два дня с величайшим удовольствием, тогда как «Отверженные» Гюго крайне меня разочаровали: ни танцующий на бар­ рикадах Гаврош, ни каторжник Жан Вальжан, чьё имя и фамилия столь заманчиво рифмовались, не вызывали в моей душе ни малейшего отклика. То же и с русской литературой: пушкинские «Капи­ танская дочка» и «Дубровский», не говоря уж о «Пиковой даме», мне нравились какой-то магией своей словесной ткани, не тем, о чём рассказывал автор, а тем, как ловко это у него получалось. Зато «Преступление и наказание» вызвало у меня ощу­ щение, сходное с зубной болью, и я этот роман не дочитал и до середины. Полностью осилил я его только в девятом классе, хотя мнения об этом произведении не изменил даже сейчас: скучная,

бесцветная и какая-то муторная книга, которую я никак не могу поставить в один ряд с «Бесами», «Идиотом» или «Карамазовыми». Толстой оста­ вил меня совершенно равнодушным, как и Че­ хов: прочитал и забыл. Для этих писателей я был слишком мал и глуп и оценил всю трагическую прелесть «Анны Карениной» и грациозность че­ ховских рассказов гораздо позднее, уже будучи взрослым. Поразила меня, помнится, «Бегущая по волнам» Грина: прочитав её впервые в вось­ мом классе, я к десятому классу перечитал этот роман ещё два раза, чего со мной в том возрасте почти никогда не случалось. Перечитывать раз прочитанную книгу мне казалось тогда как-то со­ всем не с руки, уж слишком много вокруг было непрочитанного.

Так постепенно складывался мой литературный вкус – стихийно, сам собой, без направляющего воздействия с чьей-либо стороны, поскольку ро­ дителям до круга моего чтения было мало дела, как и учителям: не балуется ребёнок, занят чтени­ ем, а что именно читает, неважно, книги плохому не научат. В принципе, таким бессистемным он остаётся и по сей день, и мне трудно объяснить, почему «Горе от ума», «Графа Нулина» или «Го­ сподина из Сан-Франциско» я раз за разом пере­ читываю с неослабевающим интересом, а «Тихий Дон» нобелевского лауреата Шолохова не смог ни разу дочитать до конца и, наверно, уже не смо­ гу. Впрочем, я из-за этого нисколько не печалюсь: писателям, которые не пришлись мне по вкусу, от этого ни жарко ни холодно, литературные до­ стоинства их произведений от моего невнимания ничуть не уменьшатся, а мне хорошо и без них. Бог с ними, не в этой жизни.

Поэзию я начал читать позже прозы, но так же скопом, подряд, не отделяя Сергея Михалкова от Некрасова и Пушкина. Назидательность, во­ обще свойственная детской литературе, в поэзии ощущалась особенно и обычно раздражала меня, если не скрывалась за какими-нибудь волшебны­ ми созвучиями и ритмическими перекличками, как это бывает, например, у Чуковского. Поэтому я довольно скоро перешёл на «взрослые» стихи. Пожалуй, первое стихотворное произведение, впечатлившее меня, было «Железная дорога» Не­ красова – то ли потому, что жизнь Сортировки, как я уже говорил, вращалась вокруг железной дороги, то ли из-за мощной ритмики этого стихот­ ворения, поступательного нарастания дактилей, напоминающих о стуке вагонных колёс. Но, нуж­ но сказать, настоящий интерес к поэзии пришёл только после восьмого класса; до этого поэзия воспринималась мной как «второстепенная» ли­ тература, годная лишь на замену, хотя по-своему интересная. Я даже кое-что покупал в книжных

магазинах на сэкономленные от школьных обе­ дов деньги. Помню, к примеру, книгу Майи Ни­ кулиной «Имена», которую я купил, полистав предварительно и наткнувшись на какое-то по­ нравившееся стихотворение («Танец», кажется, или что-то вроде этого). Читая её, я, конечно, не мог предполагать, что через несколько лет позна­ комлюсь с автором лично и буду читать ей свои юношеские вирши, впрочем, без особого трепета и желания.

Может сложиться впечатление, будто я был ти­ пичным домашним ребёнком, который, кроме книг, ничего вокруг не видел и знать не хотел. Это, однако, не так. Двор и улица по-своему про­ никали в мою жизнь и формировали характер. Я нередко принимал участие в дворовых футболь­ ных баталиях и слыл неплохим забивалой, поче­ му скоро был приглашён в юношескую команду местного «Локомотива», где стабильно выходил в основном составе на первенство города, переи­ грав там почти на всех позициях, кроме разве что вратарской и центра защиты. Когда я заканчивал 10-й класс, наш тренер даже предложил мне съез­ дить на просмотр в ДЮСШ «Уралмаш». Команда мастеров «Уралмаша» играла тогда в первой лиге всесоюзного первенства и была флагманом мест­ ного футбола, а юношеская команда выступала в качестве её резерва и считалась весьма престиж­ ной: на её матчи порой даже приходила тысячадругая зрителей. Впрочем, я не переоценивал свои футбольные перспективы, а необходимость двухразовых тренировок и соответственно даль­ них поездок в этот район города меня отнюдь не радовали. Да и подготовка к вступительным эк­ заменам в университет (куда я определённо ре­ шил поступать после школы) требовали времени. Поэтому, сколь ни лестно мне было полученное предложение, я отклонил его без малейших со­ мнений, о чем в будущем не пожалел ни разу. Футбол позволил мне завести знакомство в таких кругах, где книг не читали, но могли оценить сво­ евременный точный пас или неберущийся удар в «девятку». Интерес к футболу не оставляет меня до сих пор, я регулярно смотрю российский чем­ пионат, где по старой памяти болею за «Локомо­ тив» (правда московский).

Закончив девятый и десятый классы 127-й шко­ лы, я поступил в Уральский государственный университет. Наверно, это был первый серьёзный выбор, который встал передо мной: любовь к чте­ нию толкала меня на филологический факультет, склонность к сочинительству – на журфак, а по­ требность размышлять о глобальных проблемах бытия – на философский. Был ещё вариант с факультетом иностранных языков в пединститу­ те, но его я быстро отклонил, так как неприязнь к слову «педагогический» оказалась намного

Анатолий Фомин 375

А.Ф. в студенчестве

сильнее моей симпатии к французскому языку и профессии переводчика. Выбор факультета был облегчён тем, что на журфаке, как я узнал, зая­ вившись в приёмную комиссию с документами, требовались опубликованные печатные работы, которые у меня, разумеется, отсутствовали. Фи­ лософский факультет, считавшийся в те време­ на «передним краем идеологической борьбы», я тоже по некотором размышлении отверг: демон­ стрировать экзаменаторам идейную подкован­ ность и мировоззренческую зрелость очень уж не хотелось. В итоге филологический факультет Уральского университета оказался тем самым ме­ стом, с которым, как позже выяснилось, я надолго связал свою жизнь.

На филфаке я познакомился с людьми, кото­ рые в значительной мере повлияли на то, что я не бросил писать. Стихи я начал сочинять ещё в восьмом классе, но это были, так сказать, разовые стихотворные «акции», невольная дань моему взрослению. Я сам прекрасно осознавал, какую дребедень я пишу, и очень стыдился результа­ тов моего поэтического озарения. Сейчас из этих крайне неумелых и абсолютно бездарных текстов не сохранилось ничего – и слава богу, смотреть на них мне было бы стыдно и сейчас. Я понимал, что так писать плохо, но переполнявшие меня чув­ ства требовали выхода, а другого выхода я найти не умел. Оказавшись на филфаке, я понял, что пишут многие, и это не душевное уродство, а нор­ мальное становление души и поиски собствен­ ной интонации в разноголосье современности. Рядом были однокурсники: учившийся со мной

376 Анатолий Фомин

Сын Дмитрий

в одной группе Лёша Маркин, сейчас доцент ка­ федры зарубежной литературы, гроза нерадивых студентов-журналистов, а тогда автор меланхо­ лических опусов, с которым мы под бутылку пор­ твейна не раз обменивались своими поэтически­ ми творениями, или Женя Касимов, во втором се­ местре вышедший на наш курс из академотпуска, проучившийся с нами год, а потом отчисленный по воле семейных обстоятельств и деканата. Он сразу покорил наши сердца, явившись в первый же день на лекции в сибирских валенках и свите­ ре, свисающем чуть не до колен. На семинарах по современной литературе он так виртуозно читал стихи Вознесенского и Евтушенко, что хотелось немедленно на переменке бежать в библиотеку и обложиться книгами этих авторов. Он был стар­ ше нас на четыре года, отслужил в армии, женил­ ся, поездил по стране и при этом сам писал стихи и рассказы, которые публиковались в факультет­ ской газете «Словарь».

Эта газета, кстати, тоже сыграла немалую роль в поддержании благоприятного поэтического кли­ мата филфака. Именно там, в разделе «Мастер­ ская», я впервые прочитал стихи Юры Казарина, писавшего тогда исключительно четверостишия («Понимаешь, старик, – говорил он мне, – нужно научиться писать коротко; четыре строчки – и всё, конец, а переливать из пустого в порожнее каж­ дый может»). Очень мне нравились стихи Игоря Сахновского, нынешнего прозаика и лауреата, не помню какой премии, Вити Смирнова, писавшего очаровательно необычные стихи с лёгким при­ вкусом Пастернака, строчки из которых сами ло­

жились в мою память, Сергея Гонцова, студента журфака, волею судьбы попавшего в эту фило­ логическую тусовку, Андрей Танцырев, Илья Кормильцев, Петя Сульженко... Эта поэтическая атмосфера кружила голову, пьянила (зачастую в самом прямом смысле) и изрядно отвлекала от учёбы, но давала взамен чувство слова, которое иным способом не могло сформироваться в нас.

Каждый год на филфаке проводился конкурс поэтов, участники которого в переполненной 338 аудитории (интерес к поэзии в отличие от сегод­ няшнего времени был велик) читали по два-три стихотворения слушателям и взыскательному жюри, после чего были расставляемы по местам соответственно продемонстрированному поэти­ ческому дару. Я даже занял почётное (так, по крайней мере, объявил председатель жюри – не помню, кто это был) третье место, после Каза­ рина и Сахновского. Случались встречи поэтов филфака с нами, первокурсниками, слушавшими признанных факультетских мэтров с таким же пиететом, с каким, наверно, древние греки внима­ ли предсказаниям Пифии. Помню, к примеру, Ан­ дрея Танцырева, тогдашнего студента 4-го курса, мерно расхаживающего по 339 аудитории перед чтением «только что написанных», как он громо­ гласно объявил присутствующим, стихов и гово­ рящего что-то вроде: «Мы, носители и хранители филологического слова, не должны забывать, что за нашими спинами три века русской поэзии». Его высокий слог так не соответствовал довольно обшарпанной обстановке, в которой проходила встреча, что я (да и кто-то ещё из слушателей) не мог удержаться от невольного смешка, за что аудитория получила испепеляющий взгляд вдох­ новенного поэта и продолжение фразы: «И жаль, что не все это понимают».

Уверенно могу утверждать, что писать стихи, плохие и хорошие, а не просто выбрасывать на свет божий рифмованные строки я стал именно в университете. Первое стихотворение, про которое можно сказать, что оно не является совершенно пустым, что в нём что-то такое отсвечивает, было написано мной где-то в конце второго – в начале третьего курса. Мне было тогда 19 лет.

Чтобы не показаться самонадеянным и самовлю­ блённым спесивцем, должен кратко охарактери­ зовать своё отношение к тогдашним (да и более поздним) моим стихам. Как ни печально, я пол­ ностью лишён такого качества, как поэтическое честолюбие. Честолюбие, желание быть признан­ ным читателями – мощное поэтическое топливо, на котором стихотворец или писатель может ра­ ботать долго и эффективно. У меня этого топлива нет и никогда не было. Мне было совершенно всё равно, как примут мои стихи, понравятся ли они или будут разруганы в пух и прах. Я писал, когда

хотелось писать, а когда не хотелось – не писал. Это, в общем-то, дилетантская позиция, но я ни­ когдаинесчиталсебяпрофессиональнымпоэтом. Оттого я никогда не чувствовал ни малейшей от­ ветственности перед читателем: хочется читать – читай, не хочется – не читай; понравились стихи

– прекрасно, не понравились – да и бог с ними. В таком отношении, кстати, есть и свои плюсы: сти­ хи никогда не были для меня причиной расстрой­ ства, они просто отражали мой взгляд на мир и на себя; если же они не удавались, это означало всего лишь, что я по какой-то причине не смог вы­ разить адекватно себя – что же из-за этого огор­ чаться?

Закончил я университет в 1982 году, после чего поступил в аспирантуру, сдал кандидатские эк­ замены, написал стосемидесятистраничную кан­ дидатскую диссертацию «Озёрная гидронимия Юго-Восточного Зауралья» (желающие могут справиться в словаре о значении термина «гидро­ нимия», который не имеет ни малейшего отноше­ ния к поэзии и вообще к литературе) и защитил её в 1986 году. Добавлю, что почти сразу после окончания университета я женился на своей од­ нокурснице Беде Елене Викторовне, которая, од­ нако, из-за академотпуска проучилась на два года дольше меня. В 1985 году появился на свет мой сын Фомин Дмитрий Анатольевич. Брак этот оказался не слишком долговечным и распался в 1987 году. Впрочем, нормальные отношения мы с бывшей женой, к счастью, сохранили и сейчас, когда у неё давно уже другая семья и две дочери от второго брака.

Защитив диссертацию, я был принят преподава­ телем на кафедру русского языка и общего язы­ кознания, где продолжаю благополучно работать и сейчас. Всё это время я продолжал потихоньку сочинять стихи и даже написал пьесу в стихах, которая где-то лежит в моей тумбочке, погребён­ ная под ворохом самых разных бумаг. Но обра­ щался я к стихам всё реже и реже: преподавание в университете подразумевает занятия наукой, а они требуют и времени, и сил. Это такое же полностью поглощающее человека творчество, как и сочинение стихов, но требующее постоян­ ного напряжения мысли, а не чувства. Совмещать два этих разных ремесла (вспомним Грибоедо­ ва) у меня получается с трудом, а точнее, никак не получается. Поэтому за последние пять лет я написал всего три стихотворения, а в предыду­ щие пять лет – вообще ни одного. Зато сейчас у меня более трёх десятков научных публикаций, к которым я отношусь точно так же, как к стихам: не горжусь, но и не стыжусь. Есть люди, кото­ рым очень легко даётся переключение с научной работы на поэтическую и обратно. Тот же Юрий Викторович Казарин, мой коллега по факульте­

Анатолий Фомин 377

А.Ф. в 90-е гг.

ту, профессор, доктор и прочая, после того как, по его выражению, «завязал» со спиртным, вы­ даёт на-гора поочерёдно научные и поэтические книжки с завидной регулярностью. У меня так не получается: не те мозги. Научное сочинение, будь то самые невзрачные тезисы, простенький доклад или обычная лекция, требуют полной логической проработанности, в них все логические связи должны быть выявлены и преподнесены слуша­ телю или читателю; в них не должно быть недо­ говорённостей, неясностей, околичностей. Для стихов это губительно, они живут ассоциациями и «тёмными» местами, их дыхание только тогда свободно и легко, когда скрыто. Никаких особых чувств я по этому поводу не испытываю: это мой путь, самостоятельно мною выбранный, по кото­ рому я стараюсь идти спокойно и весело, по мере возможности не кривя душой. А сколько мне ещё идти и куда приведёт меня дорога, – не знаю, как не знает этого ни один из живущих на земле.

378

Марина Хаген

Хаген Марина Анатольевна родилась 26.03.1974

в Челябинске. Окончила Челябинский техниче­ ский университет по специальности «програм­ мист». Известна, прежде всего, как автор хайку

итекстов в смежных с хайку жанрах (например, хайбун). Пробует себя и в жанре верлибра. В 2003 г. переехала из Челябинска в Москву. В 2006–07 гг. курировала московский клуб хайку и минима­ листской поэзии при библиотеке имени М. Воло­ шина. Номинатор премии «ЛитератуРРентген». Участница арт-группы «баб/ищи» (вместе с А. Голубковой, Д. Суховей и Ю. Скородумовой), автор ряда совместных проектов. В декабре 2009 г. вместе с музыкантом, композитором, художни­ цей Наоми Маки (Япония) выступала в галерее «Древо» и в Рахманиновском зале Московской государственной консерватории на закрытии фестиваля «Душа Японии». Публиковалась в антологии «Нестоличная литература» (Москва, 2001), антологии русских хайку, сенрю и трехсти­ ший «Сквозь тишину» (СПб, 2006), альманахах «Тритон», «Чёрным по белому», «Вавилон», «Аб­ зац», в журналах «Урал», «Крещатик», «Ураль­ ская новь», «Арион», «Новый берег», «Воздух»

идр. Победитель Всероссийского конкурса хай­ ку (1998). Автор книг стихов «Тени отражений» (СПб: Геликон Плюс, 2001) и «Дневник без на­ блюдений» (Челябинск, 2002, книжная серия «24 страницы современной классики»). Участница АСУП-2. Живет в Москве.

Филологическая маркировка стихов М.Х.

Традиции, направления, течения: модернизм,

постсимволизм, неоакмеизм, метареализм, мини­ мализм, японская поэзия.

Основные имена влияния, переклички: М. Басе,

М. Сики, Л. Горалик.

Основные формальные приемы, используемые автором: верлибр, японское стихосложение, иероглифизм, метафоризм, лаконизм, формуль­ ность, зарисовка с натуры.

Сквозныесюжеты,темы,мотивы,образы: от­ ношения «я» и «ты», одиночество, слепота, тем­ нота, тень, сезонность, времена года, дождь, кош­ ки, старость, смерть.

Творческая стратегия: постижение сути вещей,

попытка инфантилизации бытия.

Коэффициент присутствия: 0,48

М.Х. Прямая речь

(источник: сайт «Сетевая словесность»)

Родилась в Челябинске. Беззаботное детство за­ кончилось достаточно рано, в 7 лет. За сим после­ довали годы учебы в школе, где мне доходчиво объяснили, что математика – царица полей или наук, за давностью лет не помню. Уверовав в эту истину, из обычной школы перешла в физикоматематическую и стала ждать, когда из меня медленно, но верно вырастет Софья Ковалев­ ская. Продолжая находиться все в том же милом заблуждении, поступила в университет на при­ кладную математику, которую без особых про­ блем закончила. Я-то, конечно, выросла, а вот Ковалевская из меня – нет. В универе прилежно складывала X с Y, возводила K в степень N пока с сожалением не заметила, что мои способности выполнять действия с нормальными числами почти полностью утратились. Смириться с этим фактом не смогла, постепенно снова научилась считать, правда пока только до 10, и нашла чу­ десное применение вновь приобретенным навы­ кам – хайку. В классической форме количество слогов в строчках равно 5-7-5, поскольку считаю еще неуверенно, то часто пишу с арифметически­ ми ошибками. Для себя уяснила, что, если хай­ ку называть трехстишиями, то ошибок никто не заметит, да и к содержанию придираться будут меньше. С написанием больших форм труднее, там хоть не надо ничего считать, но давний прин­ цип: краткость – сестра таланта, покоя не дает (не знаю, как с талантом, но в многословии меня обвинить трудно). Работаю программистом, бла­ годаря чему имею повод зайти в интернет, есть несколько мелких, под стать творениям, публи­ каций.

Хвостенко Светлана Викторовна родилась 21.05.1964 в Уфе, в семье ученых. Окончила шко­ лу № 91 (ныне – лингвистическая гимназия). Работала оператором ЭВМ, училась на филоло­ гическом факультете МГУ. С 1984 г. работала в редакции газеты «Ленинец». В 1992–93 гг. жила в Петербурге. Потом ненадолго вернулась в Уфу и, спустя год, окончательно переехала в Питер. Там продолжительное время была одной из ак­ тивных участниц уфимской колонии художни­ ков, поэтов, рок-музыкантов, обосновавшейся на Пушкинской, 10 в большом и старом аварий­ ном доме, покинутом жильцами (именно оттуда стали разноситься по всей стране песни группы «ДДТ»). Успешно работает в публицистике, автор нескольких песен по мотивам трилогии Толкиена. Автор нескольких поэтических книг, изданных в Уфе и Петербурге. Среди них: «Со­ звездие Эвридики», «Древо жизни», «На всходе гроза», «На раскопках Энска». Соавтор двух по­ этических сборников. Сотрудник газет «СанктПетербургские ведомости» и «Секретные мате­ риалы XX века». Участница АСУП-1. Живет в Санкт-Петербурге.

Филологическая маркировка стихов С.Х.

Традиции, направления, течения: постмодер­ низм, неомодернизм.

Основные имена влияния, переклички: Б. Па­ стернак, О. Мандельштам, И. Бродский, О. Седа­ кова.

Основные формальные приемы, используемые автором: стилизация под средневековую поэ­ зию, аллегория, метафора, зооморфная метафора, литературная аллюзия, эпический стих, психоло­ гический параллелизм.

Сквозные сюжеты, темы, мотивы, образы: карнавализация артефактов античной культуры и искусства, творческое переосмысление средне­ вековых немецких легенд, тема творчества, ис­ кусства, поэзии; рекуррентные мотивы, библей­

ские мотивы, мотив обретения свободы; образы – Гефсиманский сад, художник, язык, поэт, палач, тиран, образ города (Карфаген, Рим, Ленинград), восприятие настоящего времени как переломной эпохи, периода зарождения мифов; время – кате­ гория бытия, уравнивающая смертью абсолютно всех.

Творческая стратегия: мифотворчество в тек­ сте; особое внимание уделяется разыгрыванию и осмыслению вечного литературного сюжета «поэт и палач».

Коэффициент присутствия: 0,1.

С. Х. о себе

(источник: сайт «Медиакорсеть»; http://www.mkset.ru/news/music/11303/)

Где находился в Уфе Дом печати – знали в 80-х годах все уфимцы: между Центральным рынком

исельхозинститутом. Именно там располага­ лись редакции всех республиканских изданий (разумеется, государственных, поскольку иных в те времена не было). Но было в Доме печати и заповедное местечко, в котором журналисты име­ ли право на некоторые вольности в стиле жизни

итворчества, и, конечно же, традиционно такие «вольности» допускались именно в газете для молодежи, носившей традиционное для тех вре­ мен название «Ленинец». Позже, уже в 96-м году, заштампованное и «идеологизированное» назва­ ние сменили на «Молодежную газету», однако к тому времени это уже было просто констатацией свершившегося факта: старая идеология пере­ стала диктовать свои условия реальности. Но

ибороться с «проклятым наследием советской идеологии» к тому времени уже тоже не имело смысла. Новое время принесло новые горести и разочарования. Но это, как говорится, уже совсем другая история…

Поэт в газете больше, чем поэт

Что же касается лично меня, то впервые я пере­ ступила порог редакции «Ленинца» еще школь­ ницей. Классе в восьмом, наверное. Принесла в редакцию свои стихи. Там в отделе учащейся мо­ лодежи работали Галя Карпусь и Света Гафурова (она тогда носила фамилию Амосова – по мужу), которая, кстати, была дочерью старого друга моего отца. Однако, несмотря на «семейное зна­ комство», в тот раз мои стихи не напечатали. Но Гафурова (сама еще очень молодой журналист) просто как-то поощрительно упомянула в своей статье мой визит в редакцию, не называя имени. Странно, но почему-то в моей школе это кто-то

380 Светлана Хвостенко

прочитал и понял. Однажды на уроке с задней парты мне прислали карикатуру на меня, давая понять, что гафуровскую статью читали, и о ком там идет речь – тоже поняли… Несмотря на обиду, через год я вновь переступи­

ла порог редакции. И тогда Карпусь решила меня «припрячь» в юнкоры – в общем, обычная газет­ ная практика тех лет. О школьной жизни долж­ ны писать сами школьники (вообще-то вполне справедливое мнение). Так были опубликованы мои первые заметки. И в возрасте 15 лет я полу­ чила первый в своей жизни гонорар – настоящий журналистский заработок, которым, впрочем, не очень гордилась, считая, что писать стихи – куда более достойное дело, чем анализировать «про­ блемы школьной жизни». Впрочем, через не­ сколько месяцев в «школьной страничке» начали печатать и некоторые мои стихи.

Где-то в это же время меня и пригласили уча­ ствовать в работе молодежного литературного объединения при «Ленинце», которое заседало два раза в месяц по средам в малом зале на втором этаже Дома печати. Сначала им руководил писа­ тель Рим Ахмедов, но вскоре руководителем стал поэт и публицист Рамиль Хакимов (к сожалению, ныне уже покойный), очень много сделавший тогда для продвижения молодых русскоязычных поэтов в Башкирии. Издать книгу молодому по­ эту тогда было практически невозможно, однако Хакимов умудрился «пробить» издание совмест­ ной «кассеты» – нескольких тоненьких сборнич­ ков под одной обложкой, которая, правда, учиты­ вая все долгие бюрократические согласования и очереди в издательстве, увидела свет лишь в 1985 году.

Атмосфера в литобъединении всегда была дис­ куссионной. Мы обсуждали рукописи друг друга и встречались с гостями, которых приглашал на заседания Рамиль Гарафович. Дискуссионная, живая обстановка тех встреч была по тем време­ нам относительной редкостью, и, наверное, уже тогда на нас дохнуло грядущей «оттепелью»… Впрочем, история литобъединения при «Ленин­ це» – это уже тоже история совсем другая.

Опущенные сверху

Что же касается работы в самой редакции, то в качестве корреспондента на гонораре я была уже официально принята туда в мае 1984 года. Впро­ чем, скажу сразу: работа не казалась мне интерес­ ной и привлекательной. Идеологические «шоры» были тогда слишком заметны для многих. Всеоб­ щее ограничение гласности по принципу «туда нельзя, сюда нельзя, про это надо писать так, а про это вот так» чувствовалось нами, молодыми журналистами, слишком остро. И тогда я с не­ которым облегчением для себя перешла на ра­ боту машинисткой. Это случилось за полгода до

декретного отпуска (тогда я готовилась родить своего единственного сына – он появился на свет в июне 85-го).

Весной 85-го года, когда к власти в стране уже пришел Горбачев, в Уфе грянула знаменитая история, имевшая позже большую огласку. О том, что в нашем городе есть такой андеграундный бард и рокер Юра Шевчук, я краем уха слышала от друзей и знакомых, но близко с его творче­ ством не была знакома. Но однажды, придя утром на работу в машбюро, обнаружила рядом со своей машинкой правленый текст, который надо было перепечатать набело – это был текст ставшей поз­ же очень известной статьи «Менестрель с чужим «голосом». Прочитав текст, я была поражена его кондовым стилем – от этих листков слишком дурно пахло откровенной травлей в стиле сталин­ ских времен. Стало неприятно и жутковато: куда мы идем, если у нас снова вот так? В машбюро за­ шел Йося Гальперин, наш ответственный секре­ тарь (я хорошо знала его по литобъединению, у нас должна была издаваться совместная книжка) и угрюмо сказал: «Вот это надо перепечатать в первую очередь…» Ну, а отношения у нас с ним были вполне дружеские, мы друг друга понима­ ли. Так что смотрю я на него и говорю: «Йось, не хочу я это печатать сама…» Он понял с полуслова. Кивнул, взял тот текст брезгливо двумя пальца­ ми и отнес в секретариат другой машинистке. В общем, у нас тогда в редакции все как опущенные ходили – понятное же дело, что статья «спущена сверху». Тут же в приказном порядке было веле­ но кого-то «обличать» – вот и все. А что сама-то редакция могла поделать?

Через месяц вышла еще одна обличительная ста­ тья про Шевчука под названием «Когда срывает­ ся маска». В городе очень многие были возмуще­ ны, об этом ходило много разговоров, в редакцию шли письма протеста… Однако я в это время про­ сто готовилась стать молодой матерью, даже не зная, что каждый день прохожу мимо дома того самого Юры Шевчука. И лишь позже оказалось, что мы с ним жили в соседних кварталах.

Лицом к толпе лица не увидать

Два года спустя, когда сын уже подрос, я верну­ лась на работу корреспондентом в ту же редак­ цию, атмосфера в которой уже сильно начала ме­ няться. Все ждали перемен и овладевали «эзопо­ вым языком» начальной гласности. Перестройка шла полным ходом, хотя Уфа в этом смысле была достаточно консервативным местом. Уфимские чиновники относились к веяниям гласности весь­ ма осторожно, хотя столичные журналисты уже вовсю козыряли на всю страну отчаянной смело­ стью суждений.

Не знаю почему, но «реабилитацию» опального уфимского рокера Юрия Шевчука в редакции