из электронной библиотеки / 646822013426572.pdf

Вусловиях современного кризиса классической методологии к наиболее «веским» причинам процессов регенерации «двойников» науки (активизации парапрактик), мы относим «сдвиг» в сторону дескриптивного типа методологии и, как следствие, отсутствие (потерю) единой универсальной методологической нормы. Это буквально «свело на «нет» возможности прежней конструкивной научной критики, сделав таковую по меньшей мере проблематичной.

Сказанное позволило нам сориентировать проблему «наука и альтернативные, оппозиционные структуры мыследеятельности» в сторону анализа природы и внутренних проблем науки, а также состояния ее методологии и методологического сознания ученых. Во-вторых, обосновать, что настоящая познавательная модель в рамках дихотомии «наука-нанаука» не является вполне удовлетворительной и требует приведения ее в соответствие с изменившимися культурными реалиями и новой эпистемологической ситуацией, соответственно.

Основания данной модели базируются на переходе от ортодоксальных сциентических парадигм познания к более гибким, неклассическим и постмодернистским моделям мышления. Это крайне важно, так как позволяет потенциальную возможность диалога «наука-превращенные формы (по) знания поднять до уровня констркутивно-критического и проблематичного их взаимодействия (на основе принципа взаимодополнительности разных познавательных стратегий и форм мыслительной деятельности). Такая концептуально обновленная модель могла бы способствовать достижению нового образа (и понимания) науки, обогатив его понятиями синтеза, сопряженности, взаимодополнительности, дилаогизма. Так же она не противоречит «классической» трактовке знания как сложной целостной и динамично развивающейся системы. По всей видимости, это могла бы быть синтетическая модель (по) знания в границах неклассической методологии науки.

Вцелом постановка и решение вопросов, касающихся проблемного поля данной главы, позволили нам более глубоко вскрыть философское значение и вычленить основные аспекты исторически целостного ориентированного образа науки классического типа и указать на его скрытые философские смыслы.

Выводы по второй главе

Вклассической и неклассической философии науки сциентизм (в марксистской и позитивистской традициях) выступает превращенной формой и границей классической науки, моделью научной рациональности «закрытого» типа. Влияние методологической программы позитивистской философии науки остается весьма значительным как в отдельных отраслях знания, так и в сфере философского и методологического анализа науки. Сложился довольно значительный круг позитивистски ориентированных направлений философии науки, находящихся под скрытым воздействием методологической программы «логики науки», воплощавшей наиболее жесткую (крайнюю) линию сциентизма. Причем, такая зависимость

181

обнаруживается особенно впечатляюще в разработке теории рациональности:

идеал «строгой» науки по-прежнему ориентирован на естественнонаучные формы познания и в границах единого сциентистско-технократического дискурса. Одновременно нельзя отрицать, что восприятие идей, результатов и методов наук о познании в процессе философской рефлексии в значительной мере стало возможным именно благодаря сциентистской идеологии и соответствующего типа методологии.

Философские концепции иррационализма и различные формы антисциентизма, возникая и функционируя на границах науки, были (и остаются) интеллектуальной реакцией на идеологию «закрытого» сциентизма. Философский иррационализм и антисциентизм выступают своеобразным выражением представлений о науке и научности в эпоху ее неклассического существования. «Классическое» противоречие между сциентистско-технократической и антисциентистско-альтернативной мировоззренческими ориентациями имеет характер социокультурной симптоматичности, которая, собственно, лежит в основе дилеммы «сциентизм – антисциентизм», одновременно выходя за «узкие» рамки современной социокультурной ситуации. Эпистемологические основания данной антиномии находят выражение в воссоздании современных образов и концепций науки. Примечательно, что общая объединительная позиция обоих направлений состоит в признании естествознания (и развитого в нем образца познания) «олицетворением научности», в то время как главный пункт расхождений обоих направлений состоит в оценке области значимости естественнонаучного стандарта научности.

Конструктивно-критическая рефлексия паранаучной формы знания в корреляции с анализом оппозиционных (и альтернативных) науке структур мыследеятельности, идейных образований, демонстрирующих свою «эпистемологическую» нестандартность и гуманитарную нагруженность, позволила выявить, что паранаука – это превращенная и маргинальная форма знания на границах науки, которая, во-первых, характеризуется размывчатостью рациональной составляющей, наличием вне и иррациональных копмонентов, выходящих за рамки рефлективного анализа; во-вторых, апеллирует (особенно в условиях потери наукой единых методологических ориентиров) к факту условности и плюрализма научных норм; в-третьих, использует, претендуя на научный статус, узурпирует традиционный (но не эпистемологический) авторитет науки в целях решения нестандартных социально-гуманитарных проблем и реализации нетрадиционных, порой инновационных социокультурных технологий.

Научная новизна, выявленная в ходе рассмотрения проблемного поля данной главы, резюмируется в следующих положениях:

Автором произведен анализ сциентизма как превращенной формы науки и выявлены его границы; показана социально-культурная симптоматичность «классического» противоречия между сциентистскотехнократической и антисциентистско-альтернативной мировоззренческими ориентациями, неэффективность рефлексии о будущем науки в границах

182

рациональности «закрытого» типа и актуальность выхода за границы ортодоксальной сциентистской парадигмы познания в сферу рациональности «открытого» типа и неклассическим моделям мышления.

Исходя из осмысления места и роли иррационального в научном познании и актуализации иррациональных пластов внутреннего мира человека, проанализирована философская концепция иррационализма, что позволило рассматривать философский иррационализм в качестве эпистемологического и культурно-исторического основания генезиса паранауки на границах науки.

С позиции критической рефлексии осуществлена интерпретация паранауки как превращенной формы и маргинального знания, что дает обоснование выработки нового концептуального подхода к сфере «наука – паранаука», наметить пути решения данной дилеммы в рамках инвариантной синтетической модели познания.

ГЛАВА 3. ЭТИЧЕСКИЕ И ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ ГРАНИЦЫ НЕКЛАССИЧЕСКОЙ НАУКИ И ПРЕВРАЩЕННЫХ ФОРМ ЗНАНИЯ

В третьей главе нами выявляются основные неклассические теоретикометодологические тенденции и подходы, лежащие в сфере апологии и радикальной критики научной рациональности в постмодернизме; прослеживаются детерминации между самополаганием наукой собственных границ и генерированием альтернативных форм мыслительного производства на границах с научным дискурсом; осуществляется исследование онтологичекских, этических, аксиологических и эпистемологическх границ науки и «другого» знания; обосновывается понятие «самоценности жизни» как всеобщего познавательно-ценностного принципа исследования; показывается необходимость нравственного обеспечения современных стратегий научного поиска «под эгидой» антропоцентричесой перспективы.

3.1. Постмодернизм: самополагание границ

игенерирование альтернативных форм знания

На данном отрезке мы ставим задачу выявления основных неклассических тенденций и смыслов, разрабатываемых в русле апологии и критики научной рациональности в постмодернизме; установления связей между самополаганием наукой собственных границ и генерированием альтернативных форм знания на границах с наукой;

В контексте эпохальных изменений в понимании знания отнюдь не тривиальным оказывается вопрос о статусе и судьбах современной науки. Не вызывает сомнения тот факт, что на общем фоне постмодернистской культуры глобальный феномен науки претерпевает радикальные преобразования и изменения, фундаментальную трансформацию в целом. В современной эпистемологии достаточно отчетливо заявила о себе тенденция

183

переосмысления понятий традиционной теории познания. В значительной мере эти процессы выражаются в расширении предметного поля гносеологических исследований, в необходимости включения в понятие знания всего многообразия культурных форм знания и сознания (в том числе знания, не имеющего интерсубъективной знаковой формы). Одновременно эпистемологические исследования приобретают междисциплинарный характер, ассимилируя и усваивая ряд результатов из области когнитивной социологии, психологии, антропологии познания, логики, лингвистики, задействуются представления, заимствованные из социальных и гуманитарных наук1.

Иначе говоря, раздвигаются границы понимания, интерпретативный репертуар научного (по) знания – как мира человеческой деятельности и общения. Стало возможным говорить о том, что образ познания, не вписанного в социальный контекст, в современных исследованиях считается не только не универсальным, но представляющим собой предельный, вырожденный случай; если логический анализ теорий проясняет когнитивные условия развития науки, то взгляд на исторический и социальный контекст этого развития позволяет понять взаимозависимость когнитивных и социальных аспектов науки, а также отношения между наукой и обществом в широком плане2. Все это, несомненно, вносит новые идеи в эпистемологию, акцентируя внимание на сложности, многофакторности, непредсказуемости процесса порождения нового знания, формирования сознания и возникновения культурных объектов. Переосмысливается сама идея логики мышления; логика смыкается с феноменологией, со стихийно разворачивающимся дискурсом.

Расширяет свои горизонты, наполняясь новым, неклассическим, содержанием, также и понятие рациональности – одно из центральных в теории познания. Рациональность есть разумность и в данном смысле – одно из самых существенных определений, связанных с человеческой

1 Так, междисциплинарный подход объединяет элементы социальной теории познания, феноменологии, культурологи, герменевтики с методами и результатами социальной и культурной антропологии, палеоантропологии, когнитивной психологии, лингвистики, а также исторической географии. Изучаются взаимосвязи между пространственно-временными, экологическими, социокультурными и метафизическми измерениями знания.

2 Идеи, связанные с проблематикой многообразия знания и социальности познания, активно разрабатываются И.Т Касавиным.

Опираясь на нек-рые идеи В.А.Лекторского, Д.Блура, С.Фуллера и Э.Годмана, он предложил вариант социальной теории познания (СТП), радикально расширяющий ее предметную область,

что позволяет анализировать не только научное, истинное, вербализированое знание, но все когнитивное многообразие сознания, деятельности и общения. Данная теория предполагает социокультурную интерпретацию классфиикации теоретико-познавательных категорий, отдавая приоритет не логическим способам анализа и методам истинностной оценки, но феноменологическому описанию и типологическому анализу знания - то есть связывает философский подход к знанию в первую очередь с исследованием не предметного, а его социального содержания.

См., например: Касавин И.Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. СПб.,1999; Традиции и интерпретации. Фрагменты исторической эпистемологии. СПб., 2000 и др.

184

деятельностью. Свое же наиболее полное выражение идея рациональности получила в развитии научного познания. Рациональность науки – это всегда исторически и культурно обусловленная и детерминированная система критериев, по которым направляется и оценивается научная деятельность и научное знание – это рациональная логика научного исследования, это прежде всего радикальный критицизм (по Попперу). Образцом рациональности, образцом применения разума служит наука (последняя - более «ощутимый» объект, чем Разум).

В своих исторических формах рациональность аттестует себя достаточно широко: и как соразмерность мира стандартам и критериям разума, логики, науки, и как диалоговый дискурс, организованный текст, и как целесообразность, адекватность, с полным основанием являясь одной их важнейших конкурирующих конкретно-исторических программ (наряду с такими культурными архетипами, как мифческое архэ, традиция, мировая воля, экзистенция). Обсуждение научной рациональности и рационализма вообще стало едва ли не основным содержанием философских дискуссий нашего времени. Отсюда вытекает острая проблема «разных» рациональностей. Так, сегодня демонстрируется особая рациональность не только научных методов, но и знания, присущего примитивным культурам, знания, обладающего собственными объяснительными схемами, способностью удовлетворять социальные потребности и ориентировать практику. Прообразом новой рациональности становится смесь духовности и религиозности, относительность (релятивизм), синергия и другие варианты. Признается множественность подходов к рациональности, которые могут поразному выглядеть в различных науках (рациональность естествознания, гуманитарных наук и др. отличия). В сфере анализе научного знания утверждается подход, согласно которому понимание научной ситуации может быть достигнуто иными способами: симпатии и прерогативы отдаются таким понятиям, как правила, контроль, контекст, программа, «идеал естественного порядка» и другим; современной направленностью постнеклассической рациональности выступает синергетика.

Сказанное подтверждает - имеющаяся на сегодняшний день модель рациональности науки, существующая в рамках общей проблематики демаркации науки и ненауки, сложилась и функционирует, восходя к ее классической трактовке, когда возникновение и рефлексия экспериментально-математического естествознания переместило проблематику разума в плоскость исследования метода как механизма научного познания. Такое понимание очевидное для европейского естествознания в эпоху Просвещения, в новой гносеологической ситуации на этапе неклассической науки уже «не работает», хотя и продолжает сохранять свое значение и позиции. Представители аналитической философии, философской логики, равно как философы, историки и социологи науки, в той или иной мере признают, что в XX веке происходит формирование новых оснований мышления как такового и прежде всего в науке, где

185

классическое естествознание уступает свои доминирующие позиции неклассической науке нового типа.

Общность позиций философов столь разных направлений объясняется тем, что вся философия Нового времени, во всём своём разнообразии, в лице целого ряда направлений ориентировалась на научное мышление. Даже в тех случаях, когда не признавалась первостепенная роль естественнонаучного отношения к миру, формирование того или иного философского течения происходило путём отталкивания от базовых оснований той же науки, что предполагало осмысление, оценку данных оснований. Поэтому, когда в прошлом веке в естествознании произошли радикальные изменения, это заставило взглянуть одинаково критически на своё собственное мышление.

В современной ситуации тем эпицентром, вокруг которого так или иначе вращается данная актуальная проблематика, является вопрос об определении статуса современной науки, ее потенциале или его отсутствии. Нельзя говорить, отмечает И.С.Панкратов, что наука и научное мышление полностью исчерпали себя к настоящему времени, но нужно говорить (и это самое главное) о том, что функцию построения картины мира наука утрачивает1. В данной связи осознается особая актуальность проработки, переосмысления категории рациональности в плане его расширения и конструирования в соответствии с требованиями, выдвигаемыми современной научной практикой. Научное сообщество озадачено поисками новых оснований для реконструирования понятия «рациональность», чтобы на основе переосмысления роли рационального в процессе познания задать его новые границы и горизонты.

В рамках постановки данной задачи предлагаются различные варианты и модели ее современного решения. Так, часть ученых делает ставку на методологическое мышление, которое, производя синтез рациональности, порождает новые формы человеческого мышления и деятельности, основанные на признании первичной ценности разума над другими формами познания. Тем самым методология науки становится своего рода «домом» научной рациональности, порождая собственный дискурс. В условиях, когда наука не может найти своих оснований, ответственность за разработку научной картины мира возлагается в большей мере на методологическое сообщество, в то время как за научным сохраняется функция по трансляции знаний на уровне существующих институциональных форм. Как отмечаем В.М.Розин, ученым придется освоить более сложную методологию научной работы, включающую в себя сознательное использование разных идеалов науки, анализ последствий научно-инженерной и других научно ориентированных видов практической деятельности, наконец, в той или иной мере рефлексию характера и границ научной деятельности2.

1Панкратов И.С. // Онтология рациональности. Век ХХI.15.02.2005.

2В.М. Розин «Перспективы научной рациональности в XXI веке». Круглый стол НГ-наука № 2

(16.02.2000).

186

Свою обновленную («новую») форму научная рациональность обретает через разработку философских категорий – таких, как герменевтика, топосы, гуманитаристика и другие, что, несомненно, продуктивно для конструирования нового облика науки в целом и для такого базового понятия, как научная рациональность. И если учитывать, что история понятия рациональности – это история антиномической постановки вопроса о соотношении многообразных категорий, сопоставляемых с racio и его аналогами и проявлениями (логос и миф, знание и мнение, разум и вера, разум и рассудок, дедукция и интуиция и т.д.)1, то станет понятно, что пополнение категориального ряда за счет включения иных, новых его составляющих, будет существенным дополнением к проекту обновленной в рамках теории познания модели рациональности постнеклассического типа.

Определенные предпосылки для распредмечивания научной области создаются (и стимулируются) под непосредственным влиянием культуры постмодернизма. В отраслевых науках создаются новые (в том числе псевдонаучные) парадигмы, с целью произвести наиболее полную «сборку» научной картины мира. В целом, по мнению значительной (если не основной) части методологически рефлексирующих исследователей, ставится под сомнение сама научная реальность как таковая, а границы науки становятся зыбкими и легко разрушаемыми. Критикуя отечественных «критиков постмодернизма», некоторые ученые подчеркивают связь этого нового идейно–теоретического течения с наступлением так называемой, постиндустриальной эпохи, говоря, что «сам постмодернизм, как и анализируемые в нем явления, является не только продуктом изменений, происходящих в социальных отношениях вследствие перехода от индустриального общества (модернити) к постиндустриальному (постмодернити), но и существенная часть этих изменений»2. Утверждается, что постмодернизм представляет «рациональность особого рода», образ мышления, основным принципом которого является положение, что предмет и субъект исследования выступают равноправными творцами действительности, а исходным пунктом – утверждение «affirmo – ergo est» («утверждаю, значит, так есть»)3 (хотя, по сути, субъекта в постмодернизме нет, он «умер»).

Отличительной чертой постмодернизма является приоритет языка над опытом - «вне текста не существует ничего»4. Новое знание, согласно постмодернистам, появляется не в результате взаимодействия познающего субъекта и объекта, а в ходе сопоставления мнений и взглядов индивидов по той или иной проблеме. В связи с этим, например, Р. Рорти предлагает

1Богомолов А.С. Наука и иные формы рациональности // Вопросы философии. -. № 4. 1979. - С.

2Анурин В.Ф. Постмодернизм: в поисках материального фундамента // Общественные науки и современность. 2001. № 3. - С. 112.

3Лубский А.В. Постмодернизм и историческая наука // Гуманитарный ежегодник. М., 2005. №

1.Ч.2.

4Jacques Derrida. Of Grammatology. Johns Hopkins University Press. 1976. P. 158.

187

заменить модернистскую теорию познания («предрассудок» эпохи Просвещения, претендовавший на получение объективной истины) «риторической философией», основанной на принципе «диалога–беседы». Поскольку категории науки и ее тексты не отражают окружающий мир, а являются порождением рефлексирующих субъектов, то истину, как полагает Р. Рорти, познать нельзя, но более или менее «правдоподобный отчет» о ней можно дать с помощью диалогового метода1. Сказанное выше выступает основанием для тезиса (в постмодернистской виртуальной реальности) «об исчезновении» объекта науки и о необходимости рассматривать процесс познания не как диалог между субъектом и объектом, а как диалог между текстами, в ходе которого возникает специфическая власть языка текста, способного своими внутренними средствами создавать самодовлеющий «мир дискурса», в котором презентуется историческая реальность. В связи с таким пониманием роли языка в познании придается большое значение проблемам интертекстуальности и деконструкции2. Предполагается, что в ходе интертекстуального диалога происходит как бы растворение суверенной субъективности автора текста в текстах-сознаниях, составляющих «великий интертекст»3. В результате сама культура воспринимается как единый интертекст, служащий, в свою очередь, предтекстом любого вновь появляющегося текста4.

В целом когнитивная стратегия постмодернистской парадигмы так или иначе ориентирована на потребности «постмодернистского» сообщества с присущим ему многообразием ценностных ориентаций, горизонтов ожиданий, спектров интересов, где сознательное апеллирование к различным слоям потребителей своей продукции является важным условием выполнения научным сообществом своих коммуникативных функций. Это ориентирует исследователя на «искусство многоязычия», позволяющее, скажем, сводить вместе элитарные и популярные, интернациональные и национальные, традиционные и ультрасовременные смысловые коды (принцип «двойного кодирования» научных текстов – один из основных в постмодернистской парадигме). Как считают некоторые исследователи, постмодернизм стремится использовать конец холистского взгляда на мир для утверждения легитимности плюралистического видения исторической

1См .: Rorty R. Philosophy and the mirror of nature. Oxford , 1980. P. 365.

2Термин «деконструкция» сформулирован Ж. Деррида - в постмодернизме употребляется для обозначения текстуального анализа, при котором непосредственный или «поверхностный» смысл отбрасывается ради менее очевидного.

3См.: Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм / И.П.Ильин. – М.:

Интрада,1996. – С.225

4Так, отмечается что постмодернистская концепция интертекстуальности возникла на основе переинтерпретации идей М.М. Бахтина периода 20–х гг. прошлого века. Осмысливая диалектику бытия литературы, М.М. Бахтин отмечал, что помимо данной художнику действительности, он имеет дело также с предшествующей и современной ему литературой, с которой он находится в постоянном диалоге. Элиминировав проблему взаимодействия автора текста с действительностью, постмодернисты свели идею диалога М.М. Бахтина до диалога между текстами. - См.: Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве / Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. - С. 6–71.

188

реальности и для развития множественности познавательной деятельности, а также повода для интертекстуальных языковых игр. Иными словами, в значительной мере постмодернистская культура задает сегодня новый тип научной рациональности.

На общем фоне культуры постмодернити в фокусе внимания гносеологической проблематики находятся самые различные концепции, подходы, стратегии к определению рациональности, обесценение которой небезосновательно рассматривается в целом как симптом кризиса культуры.

Показательно, что в современной литературе в связи с наметившейся переориентацией в культуре от насилия к согласию и установления диалога возникают новые интерпретации метода, когда нельзя уже руководствоваться классическим пониманием метода как милитаристской ценности с ярковыраженным милитаристским оттенком, понимая его как то, чем «можно вооружиться и, вооружившись, смело приступать к завоеванию истины, спрятанной в «тайниках природы». А между тем, установка на поиск таких правил, как известно, сопровождает всю историю науки1. К этому, как справедливо замечает Е.А.Антонов, можно добавить и афоризм Ф.Бэкона «знание - сила», трактуя приобретенное человеком знание исключительно в качестве демонстрации силы2. Поэтому неслучайно на сегодняшнем «неклассическом» этапе развития методологии вполне актуально звучат предложения о том, чтобы сменить агрессию на благоразумие, не завоевать, а присмотреться и вжиться, не покорить, а понять, «погрузиться» в проблемную ситуацию.

Однако же сам по себе факт использования понимания как методологического средства имеет положительное значение (понимание, по Гейзенбергу, как адаптация нашего концептуального мышления к совокупности новых явлений)3. Вместе с тем оно не может определять познавательный процесс в целом, всегда выступая как соучастие в определенной деятельности – вживанию-погружению и пониманию должны соответствовать определенные методологические процедуры. Такая же агрессивная крайность как отказ от использования метода (все более становящаяся очевидной в гносеологии постмодернизма) выступает как отказ от познания истины, а процедурная сторона метода заменяется слепой игрой проб и ошибок, разрушением устойчивых смыслов. И если уж мы на фоне существующих претензий на гуманность признаем необходимость выхода на метод понимания (а не покорения), то есть все основания согласиться с теми ведущими отечественными методологами, которые указывают на

1 Свирский Я.И. Самоорганизация смысла (Опыт синергетической онтологии). _ М., 2001. – С.

52-53.

2 Антонов Е.А. Философский метод познания в констекте современной культуры (опыт рефлексивного осмысления): монография / Е.А.Антонов; отв. Ред. В.Н.Шилов. – Белгород: Изд-во БелГУ, 2006. – С. 44.

3 Гейзенберг В. Что такое понимание в теоретической физике // Природа. – 1971. - № 4. - С. 77.

189

предпочтительность перевода этой проблематики в русло разговора о коэволюции развития субъекта и объекта1.

Эпистемологический плюрализм постпозитивистов, П. Фейерабенда и других, дополняется философией постмодерна, которая оприрается на признание приоритетов принципов плюрализма и релятивизма, ставя задачей преодоление принципов классических (модернистских) холистских систем и разработку новейшей методологии решения важнейших проблем философии. Следует отметить, что серьезными исследователями такие «игры» не воспринимаются всерьез. Как отмечает Е.А.Антонов, «складывающаяся философская атмосфера оказывает известное влияние на развитие культуры, задавая принципиально новые ценностно-мировоззренческие и методологические ориентиры поведения и деятельности людей»2. Вместе с тем в условиях поиска путей перехода от абсолютного плюрализма к обновленному (интервальному – в терминологии Е.А.Антонова) монизму на основе новых принципов именно универсалии культуры становятся сегодня точкой опоры исследований в области философии, способствуя поднятию их с фактуального или эмпирического уровня философствования на теоретический, что ведет к выработке новой формы философской и научной рациональности.

Некоторые методологи подчеркивая недопустимость абсолютизации как единства, выражаемого монизмом, так и многообразия, за которое ратует плюрализм, говорят о целесообразности в процессе познания действительности использования такого аспекта плюрализма, как готовность переходить от одного типа интерпретации к другому. Совершенно верно замечая, что «плюралистический характер какого-либо подхода не означает признания всеядности и взаимоисключающих выводов3.

В этих условиях становление неклассической рациональности делает необходимым выработку скорее соответствующего современным социокультурным реалиям, методологического системного взаимодействия с адекватными границами его применимости. В ситуации методологического хаоса философское осмысление такого специфического феномена, как методологическая культура и методологическое сознание соответственно, становится необходимым мировоззренческим и интегративнопрогнозирующим фактором на каждом новом этапе развития науки и культуры в целом.

В рамках классической парадигмы эпистемологические концепции подразделяются на корреспондентские и когерентные, отличающиеся друг от друга разной трактовкой истины4. В современной эпистемологии одним из

1 См.: Антонов Е.А. Философский метод познания в контексте современной культуры (опыт рефлексивного осмысления): монография / Е.А.Антонов; отв. Ред. В.Н.Шилов. – Белгород: Изд-во БелГУ, 2006. - С. 45.

2Там же. - С. 119.

3Там же. - С. 45.

4Порус В.Н. Когерентная теория истины // Новая философская энциклопедия. - М., 2004, - Т. II. - С. 264; Корреспондентская теория истины // Там же. С. 313-314.

190