из электронной библиотеки / 646822013426572.pdf

есть высшее основоположение во всем человеческом знании»1. Вне сомнения, идея Канта об априорности всеобщего знания принципиально важна не только для философии, но и для сферы естественнонаучного знания, выступая ориентиром в вопросах понимания познавательных возможностей человека. Об этом говорят современные отечественные исследователи, подчеркивая ее актуальность и значимость и для настоящего времени.

Так, например, исследования, проведенные в Лундском университете (Швеция), свидетельствуют о том, что многие фундаментальные константы (такие, как гравитационная постоянная, масса электронов и др.) теоретически обоснованные и связанные с идеей априорности, в действительности меняются во времени. А это означает, что модель Большого взрыва, выстроенная на логике необходимости, предполагает в дальнейшем необходимость изменения. Так что идея априорности, выдвинутая Кантом, и подвергаемая критике во времена позитивизма, вполне своевременна и сегодня.

Намечая общие контуры процесса перехода нового в наличное, присвоения и утилизации нового знания, Кант говорит об этом процессе как о последовательности синтезов, в которых априорные формы заполняются объективно-истинным содержанием. В плане же контакта априорной формы и содержания (о различии разума и рассудка) подчеркивает, что «…если рассудок есть способность создавать единство явлений посредством правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по принципам»2. При этом разум ограничивает «спекулятивное безрассудство» посредством наложения категорического императива как высшего принципа практики на теоретическую научную деятельность. В отношении «чистоты» категорий Кант указывает на то, что «чистое применение категорий не имеет никакой объективной значимости, потому что не направлено ни на какое созерцание, которое должно было бы этим приобрести единство объекта…это есть только функция мышления»3. Категории же Гегеля, содержательны, но заранее заполнены содержанием, поэтому движение в глубины сознания есть для него анализ наличного и поиски уже готового. То есть в этом отношении Кант и Гегель идут вместе в глубины сознания за формой только с чисто внешней стороны такой «близости».

Таким образом, мы видим, что, в целом задача «исследования критикой», поставленная и решаемая Кантом, это уточнение «статуса» достоверного априорного знания и исследование границ, за пределы которых не может простираться компетенция разума. Такие границы обосновываются великим немецким классиком с позиции этического постулата о нравственности науки и этической ответственности ученого. Идея Канта о человеке, проходя сквозной линией через всю его философскую

1Кант И. Критика чистого разума. Соч. в 6-ти т. М., 1964. Т.4. - С. 193.

2Там же. - С. 193.

3Там же. - С. 360.

101

систему, определяет основное содержание его критики, острие которой направлено на традиционное теологическое понимание и трактовку науки. Иными словами, надо признать: содержание и значение философии Канта не исчерпывается тем, что он был предшественником Гегеля»1.

Вдиалектической логике Гегеля, особенность которой, как мы подчеркивали ранее, состоит в том, что связи, системности, целостности, преемственности – логически эксплицированы и представлены как независимые от индивидов сущностные свойства самого процесса познания, то есть самого «научного поступательного движения – самодвижения и саморазвития системы научного знания. Исследователи, признавая значимость философского смысла этого шага, говорят о том, что в диалектике Гегеля «предмет теории познания впервые предстал не «россыпью», не конгломератом схем, мнений..., а безличным связным целым, «телом», автономной, целостной и независимой от человека исторической реальностью, которую можно было теперь исследовать как нечто в себе

законосообразное, несущее имманентную логику связи в целое и, возможно, логику собственного развития»2. Основанием такой автономности и одновременно основанием преемственности «научного поступательного движения Гегель полагал самоактивность содержания, в то время как форма выступает у него всего лишь как «омертвленный преходящий момент устойчивости и определенности, как фиксированнная на содержании опора

поступательного движения, ибо «движет себя вперед содержание внутри себя, диалектика, которую оно имеет в самом себе»3.

Вданном контексте можно сказать, что у Гегеля получили свое завершение нормы традиционной гносеологии Нового времени, где пренебрежение к конечному, смертному, единичному существованию, к его пространственно-временным определениям, выступало типичной чертой подхода к миру на предмет его познания.

Впредзаданных божественной мудростью логических рамках человеку принципиально отказано вправе быть творцом нового знания, ему предначертано только открывать вечную и неизменную логическую характеристику мира, сообщенную в акте божественного творения. Гегель, следуя в этом русле, постулирует понимание логики как систему чистого разума, как царство чистой мысли: «Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой; это содержание есть изображение Бога,

каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа»4. Из этого постулата вытекает смысл человека, который мыслится как агент самопознания единого духа, равно как и его предназначение – «отметиться в истории духа, став через познание самого

себя «моментом единого духа», слепо подчиняясь предзаданной в акте

1 Ойзейман Т. Главный труд Канта. В кн.: Кант И.Соч. Т.3. - С.26.

2Петров М.К. Историко-философские исследования. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1996. – С. 374

3Гегель.Г.В.Ф. Соч. Т. 5. М., 1931.- С. 34.

4Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Т.1. М., 1970. - С. 103.

102

творения логике бытия»1. В этом состоит ключевой интегратор системы Гегеля: познающий индивид является не более чем духом среди духов, а над человеком и его деятельностью возвышаются более высокие инстанции, сверхчеловеческие разумные существа и сущности. Этот результат называют «эффектом знакового фетишизма». Если же, скажем, попытаться исключить из Гегеля постулат «вечной сущности до сотворения природы и «конечного духа», то это, скорее всего, приведет к разрушению и связи целостности его системы, а также и диалектики поступательности как возвращения результата к началу. Получается, что только в рамках данного постулата и возможна «научная поступательность», основные которой моменты фиксируются в понятиях, принадлежащих вечному, через отрицание отрицания.

Тем не менее, философская значимость логико-исторической интерпретации феномена «научного поступательного движения», данная Гегелем, безусловно очевидна. Феномен «научного поступательного движения», исследованный Гегелем и положенный в основу его диалектической логики, продолжает оставаться в активе современной философии науки, поскольку: впервые было дано обоснование предмета научного знания, поставлена проблема методов изучения процессов преемственного поступательного движения научного знания. Сам же феномен научного поступательного движения, согласно гегелевской логикоисторической интерпретации, раскрывается как целостное, преемственное и растущее во времени связное «тело» научного знания.

Общие выводы и результаты, к которым мы пришли, подвергая анализу гносеологические системы немецких классиков, функционирующие в социально-исторических рамках научного рационализма, заключаются в следующем.

В философских исследованиях Канта и Гегеля (Канта, прежде всего) был дан анализ науки своего времени, не теряющий своей актуальности и сегодня, обозначены горизонты и установлены границы познания. Согласно Канту, внешние границы науки (горизонты познания) потенциально бесконечны, поскольку неисчерпаемым источником всякого нового знания и опыта провозглашается природа как «вещь в себе», что, собственно, и обусловливает беспредельные возможности человеческого (по) знания). - В этом смысле эмпирическая наука не знает никаких ограничений для дальнейшего углубления и расширения. Однако признание различие

действий материальных сил. Тем самым границы познания не применимы к «познанию» нематериального мира, а компетенция разума, соответственно, не может распространяется на мир «духовных сущностей».

1 Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Т.1. М., 1970. – С.104.

103

взаимодействие автономных царств природы и нравственности выступает непреложным условием и возможностью объективного и нравственно безупречного знания.

Границы и горизонты научного (по)знания, которые мы выявили посредством анализа гегелевской схемы самодетерминированного логикоисторического движения, определяются иначе. По форме (структуре), а не по конкретному содержанию, - рамками уже сложившейся ритуальной системы («клетки») как автономной, целостной и независимой от человека исторической реальностью, в которой рост «тела» научного знания ограничен и «замыкается» на имманентной логике собственного развития, не выходя при этом за пределы наличного опыта и практики. Поэтому, несмотря на то, что у Гегеля впервые «научное поступательное движение предстало не «россыпью», а безличным связным целым, автономной, целостной и независимой от человека исторической реальностью (как важнейшая философская новация), тем не менее, (в сравнении с Кантом) перед нами - самодвижение и саморазвитие системы научного знания. С возможной логикой собственного развития, не более. Иначе говоря, у Канта продуктом науки является устойчивый гетерономный синтез законов природы и нравственности, новое теоретическое и практическое отношение к миру, то есть, утверждаются безграничные горизонты познания. В то время как у Гегеля – очищенный от эмпирии разум, взятый, однако, в его

категориальной структуре.

Итак, нами осуществлена интерпретация радикальных философских новаций немецких классиков как превращенной формы и границы научного рационализма данной эпохи; Выявлены эпистемологические границы (предел возможного) и горизонты (потенциал) научного познания и осуществлена их проблематизация под углом зрения философского и нравственного обоснования знания «в духе» «категорического императива» и понимания (трактовки) разума как «способности целей»; Обоснована онтологическая и аксиологическая актуальность гносеологических и нравственно-этических исследований немецких классиков для анализа науки ХХI века; доказана преемственность поставленной Кантом задачи по «ограничению компетенции разума», (также синтеза науки и нравственности с актуальными проблемами, находящимися в эпицентре современной эпистемологической проблематики; продемонстрировано, что анализ науки своего времени (Кант) и модель ее развития, представленная как «рост целостного «тела» знания» (Гегель), оказались радикальными философскими новациями, которые открыли пути к новым, бесконечным горизонтам познания, и одновременно обозначили границы, «не выходящие за пределы человеческого сверхсущностного мира.

Итак, в ходе анализа гносеологических концепций Канта и Гегеля были выявлены их важнейшие, радикальные философские новации – исследование границ, горизонтов и «механизма» работы «чистого разума» у Канта, и феномен научного поступательного движения, представленный как рост «тела знания», у Гегеля, что позволило нам идентифицировать философию

104

познания в социально-исторических параметрах этого времени.

В границах научного рационализма оказались заданы важнейшие для всей последующей науки ориентиры – горизонты познания, в пределах которых эмпирическая наука не знает своих границ (Кант). Одновременно задаются границы, – пределы возможного и допустимого в научном познавательном («поступательном», в терминологии Гегеля) движении. Здесь ставятся строгие ограничения, за которые наука не вправе распространять свою «сферу влияния» (это «мир духовных сущностей», объекты умопостигаемого мира, по Канту). В этом, по-видимому, была ограниченность научного рационализма в «лице» философии и гносеологии Канта и Гегеля.

Кант, по сути, дав анализ науки своего времени в социальноисторических границах научного рационализма данной эпохи, провозглашает основополагающее для любой (тем более, научной) познавательной деятельности универсальный нравственный постулат, согласно которму сновополагающим принципом всякого теоретического и практического отношения к Природе (как источнике и потенциале знания), провозглашается нравственный императив, внутренний моральный закон. Он, по нашему пониманию, призван выступать «двигателем», направляющим «волю» и действие ученого в общечеловеческое русло и одновременно выступать основным критерием его мыследеятельности. Возможно, в такой форме речь идет об этике ученого и этосе науки. Тем самым, на уровне внутреннего «морального закона задаются онтологические и аксиологические границы всего человеческого (по) знания. В ряде аспектов эти радикальные новации по своему сушностному содержанию и потенциалу, в них заложенному, «перешагнули» границы научного рационализма той конкретной эпохи, которой, собственно, они (новации) были обусловлены в культурном и социально-историческом плане. В этом видится нам основной фактор востребованности и «нового прочтения» философского наследия немецкой классики.

Выводы по первой главе

Под «другим знанием» (как «превращенными формами знания») в контексте культурно-исторических и эпистемологических границ науки, следует понимать не только и не столько мыслительные продукты и идеализации, знания и практики, в которых на разных этапах эволюции была представлена, функционировала и отчасти производится и сегодня наука,

сколько донаучные, ненаучные и паранаучные формы знания. Отсюда превращенные формы знания – это донаучные, ненаучные, паранаучные и прочие «другие» формы ментально-когнитивного и рационального освоения мира, которые, будучи качественно цельными явлениями, бытийствуют и функционируют в системе общечеловеческого знания в тот или иной культурно-исторический период развития человечества как самостоятельные «сущности», объективная роль которых как косвенных ментально-

105

когнитивных конфигураций основана на восполнении и замещении действительных отношений идеальными конструкциями.

Выявление специфических особенностей, трансформаций и метаморфоза незрелых форм (по) знания, характеризующих донаучную структуру познавательной деятельности, в границах античного, средневекового религиозно-мистического и реформационного практического рационализма, позволило нам выявить место и роль донаучных ментально-

когнитивных конфигураций как превращенных форм и предпосылочного знания по отношению к собственно науке, уточнить их значение в истории развития научного познания как самодостаточных по отношению к субстрату-носителю сущностей, бытийствующих в социально-исторических границах смешанного, «не чисто» рационалистического, а тем более научного дискурса.

В ходе обоснования принципов декартовского «cogito» и сенсуалистического «tabula rasa» было выявлено, что данная эпистемологическая оппозиция, сформулированная в рамках субъектобъектной парадигмы метафизического мышления, выступала базисным принципом новоевропейской науки (собственно науки) и главной рациональной конструкцией философии Нового времени. В превращенной форме картезианской методологии (в лице Декарта и его школы) были предзаданы парадигмальные установки классического научного рационализма, создан рационально-конструктивный образ научного познания и намечена программа развития науки. В рамках философского сенсуализма (конструкция Дж. Локка) была создана и обоснована грандиозная модель происхождения всего корпуса знания из чувственного опыта, знание было исследовано с позиции его достоверности, реальности, очевидности и объема, утверждалась идея бесконечного прогресса в познании, с высокой ролью науки, перспективами развития и практического применения знания. Сенсуалистическая познавательная модель, базирующаяся на принципе «зависимости существования от восприятия», сохраняется и сегодня в различных формах позитивизма.

Реализация анализа гносеологических концепций немецкой классики позволила выявить и прояснить границы, горизонты и «механизм» работы науки, «чистого разума», провозглашенные и заданные Кантом. А также критически проанализировать феномен научного поступательного движения, представленный как «рост тела знания» (у Гегеля). И далее - заключить, что в границах научного рационализма данного культурно-исторического периода оказались обозначены (и утверждались) важнейшие для всей последующей европейской науки ориентиры – горизонты познания, в пределах которых «эмпирическая наука не знает своих границ» (И. Кант). Что касается границ (по) знания (как предела возможного и допустимого в научном познавательном («поступательном», в терминологии Гегеля) движении, то здесь немецкими классиками ставятся строгие ограничения, за которые наука не вправе распространять свою «сферу влияния». Это, согласно Канту, «мир духовных сущностей», объекты умопостигаемого

106

мира. В этом, по мнению автора, состоит как новаторство, так и ограниченность научного рационализма в «лице» философии Канта и Гегеля.

Научная новизна данной главы заключается в следующем:

1.Осуществлено философско-методологическое уточнение понятия «превращенные формы знания», что позволило проследить специфику их функционирования в целостной системе знания и на данной основе выявить границы науки и «другого» знания (ненаучных форм знания) в разные культурно-исторические периоды, установить связи между самополаганием наукой собственных границ и генерированием альтернативных форм знания на границах с наукой.

2.Выявлены исторические и социокультурные предпосылки и границы генезиса науки, связанные со сложным метаморфозом мифологических, религиозно-мистических ментально-когнитивных форм, которые выступают превращенными, восполняющими замещениями на границах, разрывах и культурных диалогах античной рациональности, средневекового разума и веры, а также реформационного философско-теологического и капиталистического практического рационализма.

3.Дано обоснование декартовского «cogito ergo sum» и локковской «tabula rasa» как главной рациональной оппозиции и базисного принципа новоевропейской рационалистической метафизической модели науки в социально-исторических границах первичной системы научного знания

(естествознания). Субстанциональная дилемма «рационализм – сенсуализм» определена с позиции ее интерпретации как превращенной формы, видимым образом выступающей и самостоятельно функционирующей (наряду с другими) в качестве особого ментально-когнитивного образования в целостной системе первичного научного знания и задающего эпистемологические и аксиологические (экзистенциальные) границы.

4.Осуществлена интерпретация радикальных философских новаций

немецких классиков как наиболее адекватной формы философской рефлексии и границы научного рационализма данной эпохи; выявлены эпистемологические границы (предел возможного) и горизонты (потенциал) научного познания и осуществлена их проблематизация под углом зрения философского и нравственного обоснования знания «в духе» кантовского «категорического императива», понимания (трактовки) разума как «способности целей».

ГЛАВА 2. ГРАНИЦЫ КЛАССИЧЕСКОЙ НАУКИ И ГЕНЕЗИС ПАРАНАУКИ

Вторая глава монографии посвящена анализу и философской проблематизации границ классической науки и генезису паранауки. В ней нами выявляются специфика, границы марксистского и позитивистского сциентизма как превращенной формы науки классического типа. Осуществляется рассмотрение философского иррационализма и антисциентизма, выступающих эпистемологическим основанием генезиса

107

паранауки на границах науки; выявляется социально-культурная симптоматичность «классического» противоречия между сциентистскотехнократической и антисциентистско-альтернативной мировоззренческими ориентациями. Дается интерпретация паранауки как превращенной формы и маргинального знания; обосновывается необходимость выработки гибкой, системы взаимоотношений в сфере «наука – паранаука» в границах синтетической модели познания. Допускается, что такая модель может выходить за общепринятые сегодня в научном сообществе концептуальные рамки традиционно понимаемой научной деятельности.

2.1. Границы сциентизма как превращенной формы науки

На данном этапе мы ставим задачу продемонстрировать характерные особенности критики немецкой классики в марксизме и позитивизме, определившей формирование социокультурных и философских предпосылок сциентизма как превращенной формы науки, выявить границы и противоречия между сциентистско-технократической и антисциентистской мировоззренческими ориентациями.

Вусловиях, когда характер и облик современного мира в решающей мере определяется и напрямую связан с возможностями научно-технического прогресса, возрастает роль философской рефлексии его неоднозначных результатов для исторических судеб человечества. На этом фоне научная проблематика, не просто смещается в центр острейших дискуссий современности, но нередко освещается с прямо противоположных позиций – от апологетики науки до ее радикальной критики. Причем, характерно, что скептический вызов науке все больше идет из недр самой науки, выливаясь в антиномию «сциентизм-антисциенизм», в которой, как в зеркале, отражается неоднозначное отношение к науке в обществе.

Всвоем явном виде сциентистское направление и идеология догматического сциентизма нашли свое проявление в философских концепциях, вариантах, моделях позитивистского дискурса, восходящего к классикам первого позитивизма в лице О. Конта, Дж. Милля, Г. Спенсера. Можно сказать, что именно рационалистическая философия позитивизма последовательно развивала наиболее радикальную жесткую линию сциентизма как превращенной формы науки классического типа, базируясь на жестких принципах детерминизма – одного из краеугольных камней традиционного рационализма.

Ванализе эпистемологической проблематики позитивистская традиция, основанная на принципе «все подлинное, позитивное знание может быть получено лишь как результат специальных наук и их синтетического объединения», ориентировалась на идеал методологии, выстроенный по образцу естественнонаучных дисциплин, развитие которых виделось на пути взаимодействия теории и опыта при элиминации каких бы то ни было внешних факторов. Устанавливаемые наукой законы - суть только устойчивые отношения подобия и следования, выход за эти пределы

108

равноценен потере статуса «позитивного» ученого как слуги науки и воспитателя ученых: он «тонет в болоте негативной метафизики».

Подлинное знание относительно нас самих тоже может быть только позитивным – такова была общая установка и «дух» позитивизма1. Анализ науки, которому, собственно говоря, и был подчинен весь изощренный аппарат ее логического анализа, был сведен к анализу готовых структур научного знания при выхолащивании его содержательной стороны и логическому анализу научных процедур. При таком подходе природа и механизм развития науки оставались «за скобками» внимания позитивизма, а сама позитивистская концепция науки и ее развития, носила ярко выраженный сциентистский характер. Это во многом предрешило кризис позитивистской традиции и позитивистской философии науки, соответственно. Тем не менее, утвердившееся на длительный период в европейском познавательном движении позитивистское понятие науки, потеряв движущую силу вместе со своим «метафизическим основанием» (идея Бога, абсолютного разума и «смысла мира») все еще продолжает сохранять инерцию.

У О. Конта, основоположника и классика «первого» позитивизма, понимание базисной науки коррелирует с общей позитивной установкой, с отвержением метафизической иерархии явлений и сущностей. Сама же возможность единства системы энциклопедического научного знания связывается с опорой на метод - руководящую идею, цель и функция которого состоят в упорядочивании фактического материала, чем и обусловлено внимание к логике научного исследования. Последняя (в отличие от традиционного ее понимания как идеальной основы мира, мирового Логоса) трактуется достаточно широко – от совокупности мыслительных средств повседневной и «случайной» человеческой практики до специализированной, исследовательской, научной.

В «Речи о духе позитивизма» Конт излагает закон трехслойного развития человеческого духа, согласно которому и человечество, и любая из наук в своем духовном развитии проходят: теологическую (или фиктивную), метафизическую (или абстрактную) и позитивную (или реальную) стадиифазы с характерными чертами, свойственными каждой. Причем, критическое преодоление метафизики происходит на третьей, позитивной стадии, где разум отказывается от иллюзий потустороннего, трансцендентного, от желания получить абсолютную истину. В качестве единственной, конечной и вполне достижимой, реальной цели науки рассматривается рациональное предвидение. Закон «трех стадий» предстает как факт, не нуждаясь ни в каком обосновании, руководствуясь основным принципом – «видеть, чтобы предвидеть». Соответственно, универсальным обобщением научной

1 Не случайно, именно позитивистов принято считать противниками прежней философии в ее понимании как «метафизики» - учения о скрытых причинах и недоступных взору непосвященных первоосновах мироздания). Под таким углом зрения позитивизм в истории науки отчасти предстает в роли наследника философского агностицизма (последний, как известно, был изначальным врагом метафизики).

109

практики здесь выступает тезис о неизменности законов природы – суть устойчивых отношений в мире явлений, с базисным свойствм разума – предпочитать стабильное изменчивому. Более поздняя традиция находит в законе «трех стадий» истоки эволюционизма, утверждая, что в известном смысле, из него (закона) рождались и эволюционные теории, и исторический подход к истине.

Следует отметить, что на протяжении нововременного типа познавательного мышления вся социальность сосредотачивалась в обществе как целом, развитие которого детерминировалось научными идеями: вектор взаимодействия наука-общество был направлен от науки к обществу. Так, согласно Конту, по причине того, что научные идеи в своей истории строго выводятся одна из другой, развитие общества, в основании которого они лежат, также может интерпретироваться с позиций закономерности и четкой упорядоченности. Тем самым и ученому рекомендуется идти тем же путем, то есть отвечать на вопросы, которые уже поставлены наукой. Причем, говорит Конт, «из научных исследований надо тщательно устранять все индивидуальные черты исследователя - результаты исследования никак не персонифицированы и не зависят от личности автора».1

Общей установки позитивизма придерживался и Дж. Милль, однако не столько в плане энциклопедического упорядочивания знаний, сколько под углом зрения разработки метода позитивных наук, создавая тем самым набросок теории науки. В основу «экспериментального» или «индуктивного» метода его философской конструкции была положена мировоззренческая новация в отношении нового содержания понятия «бытие», означавшего в обновленном звучании «позитивное», «одно и то же», «остающееся постоянным» (в отношении последнего имелось в виду «постоянство» человеческого, жизненного бытия как такового, в сравнении со всем другим, обладающим «текучестью»). На место «метафизического» закона основания был поставлен тезис о «равномерности», «равноценности» всего сущего Оправдание принципа непрерывности Милля - это краеугольный камень всей его логической конструкции. Здесь мы должны подчеркнуть: разрабатывая «философию опыта», Милль, вслед за Контом, обосновывал тезис о том, что наука вовсе не исчерпывается чувственными данными - она нуждается в законах и гипотезах относительно законов, то есть, в теории (последняя не сводима к набору фактов). «Принцип непрерывности» также не «считывается» с материала опыта, а имеет силу относительно опыта. Поэтому, говорит Милль, нужна индуктивная логика, которая оказывается и средством, и итогом процесса подтверждения и проверки принципа непрерывности в разных областях природы и общества. Уязвимость этой конструкции была в попытке обоснования из опыта того, что само делает возможным научный опыт (получался своего рода замкнутый круг, хотя следует учитывать, что речь шла только об «оправдании», но не об обосновании – в смысле выведения из других положений).

1 Compte A. Cours de philosophie positive. P.,1894.Т.4. P. 318.

110