из электронной библиотеки / 646822013426572.pdf

Подобно О.Конту, Милль считал общее знание – не «истоком», а результатом обобщения, которое есть знание случаев, объединенных в группы и связанных друг с другом. Значение дедуктивного метода для науки не отрицается – отвергаются лишь его метафизические основания. Само же построение научных теорий в виде дедуктивных систем, согласно Миллю, продуктивно для науки, особенно в плане ее технических, утилитарных результатов. Принципиальное признание индукции главным методом научного исследования, безусловно, свидетельствуют о серьезных мировоззренческих переменах по сравнению с классической наукой прошлого столетия

Для Г.Спенсера, третьего классика в ряду «позитивных философов», характерно содержательное отличие от предшественников, что было в значительной степени связано с самой установкой позитивизма – ориентацией на частные науки. В состав позитивной философии должны были неизбежно войти множество новых достижений и впечатляющих открытий в науке, что позволило Ф.Энгельсу заявить, что единство мира доказывается не парой фокуснических фраз, а длинным и трудным путем естествознания. Для варианта позитивизма, представленного Г.Спенсером, характерно дистанцирование от «метафизики» и разделение области «действительного» на два слоя – «непознаваемого» и «познаваемого», мира явлений, с которыми имеет дело позитивная наука.

В основу логического позитивизма, как известно, был положен ряд взаимосвязанных принципов: сциентизм – как вера в безусловный престиж науки, эмпиризм как признание решающей роли информации, непосредственно получаемой в опыте и критика метафизики феноменализмом, физикализмом, сосредоточенность на выяснении значений научных понятий. Считалось, что позиция радикального эмпиризма была подкреплена строго аналитическими методами символической логики; аппарат математической логики широко практиковался для логического анализа языка науки, структуры научного знания, процедур проверки, подтверждения-опровержения научных теорий. Как отмечает В.С.Швырев, полученные результаты продолжают служить основой логикометодологического анализа современного научного знания.1

Источником комплекса идей логического позитивизма Венского кружка послужили идеи «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна раннего этапа эволюции его философских взглядов, где он стремился установить пределы мышления, обладающего объективным смыслом и несводимого к каким-либо психологическим особенностям: мышление отождествляется с языком, а философия приобретает форму «критики языка»; реальность устроена так же, как формальный язык логики, язык науки имеет такую же структуру, в силу чего научное знание получает эмпирическое обоснование. В ранней концепции Витгенштейна язык выполняет функцию обозначения «фактов», основу для чего создает его

1 Швырев В.С. Неопозитивизм и проблема эмпирического обоснования науки. М, 1966. - С. 119.

111

внутренняя структура, а границы языка совпадают с границами «мира»; все, что оказывается за пределами «мира фактов», подпадает под понятия «мистического» и «невыразимого». - «Лишь предложения естествознания, говорит Витгенштейн, сами, будучи фактами, способны быть «образами» фактов, имея с ними общую «логическую форму», которая может быть показана с помощью совершенной логической символики».1 То есть речь идет не только о строгости классической науки, но и о создании речевой, интеллектуальной культуры, позволяющей ясно видеть логику языка, завуалированное функционирование понятий (по принципу «язык преодолевает мысли»).

В трудах «раннего» Втгенштейна и в «Философских исследованиях» его позднего периода2 присутствуют два полюса возможной интерпретации основоположений познавательного мыщления, которые в наиболее строго формальном виде заключены в аналитической философии. Так, в «Логикофилософском трактате» с позиции логики дается четкая формулировка основных характеристик научного мышления, при том, что при внимательном «прочтении» текстов намечается возможность выхода к «другому» мышлению, к «другой» логике. Например, идеи, укрепляющие позиции нововременного научного мышления, отражены в таких тезисах, как: необходимость единого языка науки; в логическом пространстве субъекта нет; картина мира как результат научной и философской деятельности; логическая форма как в равной мере логика языка и логика мира; «о том, о чем нельзя сказать ясно, лучше молчать»; интенциональность мышления и его инициирование субъектом, остающимся за пределами логики; предложения верования как предмет преодоления и некоторые др. Вместе с тем, нельзя не видеть, что уже при разработке Витгенштейном названных тезисов намечается переход от строгости и точности языка классической науки к контекстуальности слова в философии и, тем самым, выход за пределы прежней логики, а по большому счету, - в сферу преодоления в рамках философии Витгенштейна нововременного монологичного познавательного мышления.

Так, в тезисах о совпадении логики языка с логикой мира, одновременно указывается на существование «другого мира» с другой логикой и другим языком и, соответственно, подразумевается «другой» субъект и возможности общения с ним в новом контексте. Кроме того, понятию смысла (одному из ключевых) придается важнейшее значение, что отодвигает на второй план понятия истины и ложности как соответствия или несоответствия предложения реальности, как субъект-предметное отношение. Такой подход сближает логику с гуманитарным мышлением, с герменевтикой, где пониманию отводится более существенная роль, место и

1Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. / Л. Витгенштейн. – М.: Гносис, 1994. – С. 129.

2Витгенштейн Л. Избранные работы, М., Издательский дом «Территория будущего», 2005; Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские работы. Часть I. М, 1994. - С. 140.

112

значение по сравнению с объяснением1. Наконец, есть основания говорить и об отходе Витгенштейна от нововременной логики в сторону плюрализма языковых игр, что свойственно, как мы знаем, неклассическим подходам.2

Таким образом, в исследованиях «позднего» Витгенштейна прослеживается традиция, по которой познание не сводится к науке, как к естествознанию. Оно включает в себя и обыденное, опытное, жизненное знание, а также – знание историческое, гуманитарное, далекое от рационально-логических норм («образцов научности»), созданных в естествознании. Проблематика достоверности переводится непосредственно

вжизненно бытийный план, что, собственно и подтверждает «поздний» Витгенштейн, не рассматривающий логико-гносеологический статус достоверности как таковой, а исследующий ее на более глубинном уровне, нежели просто субъект-объектные отношения – в ее социокультурных, коммуникативных аспектах. Сказанное в определенной мере приближает философию позитивизма к постмодернистскому дискурсу.

Ориентир на первостепенный анализ гносеологических проблем научно-познавательной деятельности был взят философией неопозитивизма,

всоответствии с чем решаемые им проблемы сводились к двум основным. Первая касается вопроса о строении научного знания, о структуре науки, об отношениях между научными высказываниями на эмпирическом и теоретическом уровнях. Вторая объемлет собой вопрос о специфике науки – об определении статуса «действительной научности понятий или только кажущихся таковыми».

При этом первая проблема – соотношение эмпирического и рационального уровней научного знания в общей структуре науки, - в той или иной форме шла в русле обсуждений, начиная с возникновения науки Нового времени. Уже Ф. Бэкон, пусть и в самой общей форме, вне анализа их специфики и взаимосвязи, поставил вопрос о сочетании того и другого, об использовании в процессе познания как показаний органной чувств, так и суждений разума. В дальнейшем, как известно, в связи с возникновением проблематики достоверности знания произошло формальное разделение философов на эмпириков и рационалистов. Попытка Канта осуществить синтез идей эмпиризма и рационализма замкнулась на трудно подтверждаемое учение о непознаваемой «вещи в себе», с одной стороны, и об априорных формах чувственности и рассудка, с другой. Тем не менее, динамика науки в ХIХ, тем более в ХХ вв., была столь стремительной, что

1Маркова Л.А. От строгости и точности языка классической науки к контекстуальности слова в философии Л. Витгенштейна //Философия и эпистемология науки. - М.: «Канон+». - № IV. - С. 29.

2Так, уже в «Философских исследованиях» «поздний» Витгенштейн пересматривая ряд основополагающих тезисов «Трактата», отказывается от идеи единого языка и однозначности словоупотребления, признавая неявно, что употребление слов – это некие языковые игры, которые, как и значения слов, оказываются неоднозначными. В итоге предлагается гипотезу бесконечного количества языковых игр, подчиняющихся определенным правилам, конституирующим так называемую глубинную грамматику языка. Решающим критерием достаточной точности употребления слов является не их соответствие действительности, а наша потребность.

113

проблемы логического анализа ее структуры приобрели характер животрепещущих.

Логический анализ структуры естествненнонаучного знания с целью уточнения и прояснения основных понятий науки в качестве предмета философии науки представлен концепцией научного знания, разработанной Р.Карнапом (его верификационная теория). Путем выдвижения в статье «Эмпиризм, семантика и онтология» (50-е годы ХХ века) идеи языковых каркасов, в русле данной теории была предпринята попытка перевести никогда, по сути, не утихающие споры между реализмом и идеализмом, дискуссии о ряде других метафизических проблем, как сугубо умозрительных, в проблему выбора соответствующего языка. А также определить критерий истинности объектных предложений (теория верификации), найти отличительный признак научных высказываний. Наконец, предполагалось выработать (в целях обеспечения единства науки) и сконструировать общий язык, на котором «говорили» бы все науки (теория единства науки – физикализм, идея которого была предложена О.Нейратом и одобрена Р.Карнапом). Этот язык получит позже название «вещный». Именно на нем в науке и в повседневной жизни ведутся рассуждения о «физических вещах». Задача состояла в том, чтобы сформулировать правила такого языка и правила перевода на него предложений всех теорий и таким образом преодолеть субъективизм теории «чувственных данных», на которой основывался принцип верификации. Необходимо подчеркнуть: антиметафизическая программа (позиция Р. Карнапа, в частности) разделялась далеко не всеми логическими позитивистами, что определялось рядом причин как внутреннего, так и внешнего характера1.

Неопозитивистская концепция научного знания оказалась уязвимой и внутренне противоречивой, став питательной почвой для целого ряда дискуссий о природе самих протокольных предложений. Итоги ее показали, что в природе научного знания нет «чистых» эмпирических утверждений, свободных от теоретической (явной или скрытой) интерпретации. Одновременно динамика научного знания подтвердила: неопозитивистская модель в силу сосредоточенности на исследовании логической структуры научного знания, свела рациональное к сугубо логическому, что входило в явное противоречие с идеями времени, отрицающими статичность создаваемой картины мира. Обрело характер очевидностей и то, что физическая реальность отнюдь не устроена гармонично по строгим математическим законам и логическим принципам, равно как и то, что разум не оторван от своего применения. Практика его использования формирует

1 К внешним причинам следует отнести изменение отношения к науке в современном обществе (усиление ее негативных аспектов), модификация представлений о самой науке и ее связи с философией. Внутренние причины отказа от антиметафизического тезиса лежат в плоскости безуспешных попыток реализовать его: в неудаче сформулировать точный критерий осмысленности выражений на базе логических отношений, впрочем, как и решить проблему обоснования знания - центральную для философии науки. Нам сегодня достаточно хорошо известна неудачность попытки выработать универсальный критерий научности, хотя сама неудача была в известном смысле поучительной.

114

его содержание, выражающееся в конкретных формах, и потому разум не может быть сведен исключительно к научным логическим формам и дистиллирован от нравственного контекста.

Вследствие таких радикальных процессов генеральная линия позитивизма, как и модель в целом, подверглась резкой критике со стороны постпозитивистской философии по целому ряду ведущих направлений с выделением тех или иных аспектов.

Первый связан с критикой абсолютизации логики в качестве критерия рациональности, в связи с чем С. Тулмином выдвигается эволюционная модель, согласно которой механизм концептуальных изменений, то есть революций в науке, подобен дарвинскому естественному отбору. Второй аспект критики концентрирует внимание на противопоставлении «интерналистского подхода», отдающего предпочтение изменениям содержания научных дисциплин в соответветствии с внутринаучными факторами, и «экстерналистского», рассматривающего связь науки с более широким контекстом, зависимость ее развития от экономических, социальных и других вненаучных факторов. В модели С.Тулмина подчеркивается взаимозависимость обоих типов факторов, образующих в совокупности то, что он называет «интеллектуальной экологией».

В данной связи, видимо, отнюдь не случайно появление в философском обиходе понятия «новая философия науки» (позднее как эквивалентные – «критический рационализм», «постпозитивизм»). Это был своего рода указатель осознания девальвации методологии анализа науки, строившейся на установках логического позитивизма. Так, приверженцы критического рационализма, рассматривая свою деятельность в рамках развития постулатов философии науки Карла Поппера (Дж. Агасси, Г. Альберт, И. Лакатос, Э. Топич, П. Фейерабенд,), попытались раскрыть сам механизм научного открытия. В центре своего внимания они поставили динамику науки от возникновения первых зародышей новых идей до создания устойчивой научной теории и соответствующей ей практики стандартных научных исследований («парадигмы» у Т. Куна, «научно-исследовательские программы» у И. Лакатоса и др.). Как результат – опровержение того факта, что индуктивные процедуры являются главным механизмом создания научной теории на базе массы первичных наблюдений, составляющих основу верификации любого научного положения, относящегося к этой теории. «Взамен» утверждалось, что фальсификация является неотъемлемым признаком научной теории, определяющей эмпирические границы ее значимости. Именно через опровержение научных теорий и их отбрасывание в ходе борьбы идей и осуществляется история науки (противовес представлениям старого рационализма о прогрессивном накоплении научного знания от самого начала овладения человеком навыками научного исследования). В результате «история науки» дополняет «логику науки».

Наиболее последовательной в своей рациональности представляется точка зрения И. Лакатоса. В целом она сводится к идее нахождения некоторого алгоритма порождения научного знания, заключенного внутри

115

реального историко-научного движения. Этот алгоритм назван научноисследовательской программой, представляющей собой реализацию научного потенциала исходных идеей или гипотез, образующих ее «жесткое ядро». Именно нахождение такой программы, ее восстановление из суммы разнородных фактов реальной научной истории путем вскрытия таких связей между ними, которые дают понимание их обусловленности, и составляют суть «рациональной реконструкции» в представлении Лакатоса. Рациональная реконструкция» представляет собой и селекцию фактов и «прочтение» их внутреннего смысла, что оказывается возможным только на почве понимания «действительной» сути научной проблемы, то есть ретроспективно1.

Безусловно, концепция И. Лакатоса добавила много нового и важного в наше понимание современных проблем науки, но ее основная задача оказалась невыполненной по причине того, что теоретическая схема оказалась довлеющей, а реальный исторический процесс роста знания рассматривался как искаженное отображение развития «внеличностного знания». Эту слабость теории рациональности Лакатоса не замедлили отметить его критики, которые писали о том, что действительная история науки всегда у Лакатоса оказывается виноватой перед лицом ее рациональной реконструкции, она всегда «ведет себя не так», как того ей предписывает априорная логика развития.

Подчеркнем, что с высоты сегодняшнего дня, рекомендации Лакатоса

– изложить внутреннюю историю в основном тексте, а в примечаниях указать, как «неправильно вела себя» реальная история в свете ее рациональной реконструкции, приобретает воистину символическое значение: действительный процесс оказывается потесненным во имя господства априорной идеи на периферию теоретической аргументации. У других сторонников «исторического направления» мы не находим столь четко выраженного логического схематизма - понятие «рациональной реконструкции» оказывается более размытым, акцент делается на «понимающий» аспект при истолковании научных процессов (Агасси, Тулмин, Фейерабенд уже отказываются от жестких однозначных схем). Все более заметным становится сдвиг от логики историко-научного процесса в сторону его герменевтического понимания. Обобщая можно сказать, что в целом постпозитивизм продолжал оставаться формой рационалистической философии, развивая, хотя и существенно смягченную, но все же, линию сциентизма. В сущности, критика логической философии науки со стороны неопозитивистов (Р. Карнап, Ф. Франк, К. Айдукевич, В. Крафт и др.) означала преодоление старых критериев рациональности и замену их новыми, более адекватными. С этой точки зрения научная теория, ранее сводившаяся к выявлению ее логического каркаса, уступала место

1 Не случайно, что Лакатос говорит о рационально реконструированной истории науки как «дистиллированной»: в ней представлена логика развития проблемы вне исторических, социальных и иных реалий. И в этом отношении она генетически связана с концепцией «третьего мира» К. Поппера, в котором познание осуществляется «без познающего субъекта».

116

рациональной реконструкции, выявлявшей взаимодействие в научном теле разнородных (гетероморфных) ее компонентов, почти одинаково необходимых для существования и развития науки1. Не случайно это понятие, введенное в практику К.Поппером, широко использовавшееся И. Лакатосом, Дж. Агасси, Ст. Тулмином в контексте задачи восстановления «истинного смысла научного движения – реконструкции, стало одним из главных понятий методологического аппарата «новой философии науки».

Второе направление, связанное с выводами о плюрализме форм рациональности на основе динамичности критериев научного знания, представлено прагматической концепцией (Т. Кун и П. Фейерабенд), «скептической» критикой неопозитивистов со стороны исторического направления философии науки.

Так, Т. Кун, в русле задачи вскрыть философское значение исторически ориентированного образа науки разрабатывает концепцию исторической динамики научного знания и вводит ряд «рабочих» ключевых понятий, ставших каркасов его теории: «научная революция», «парадигма», «нормальная наука» и др., одновременно подчеркивая особую важность концепта «научное сообщество» как логического субъекта научной деятельности, для понимания механизма движения научного знания. Не удивительно, что безусловно оригинальная и свежая концепция, изложенная в самой известной из всех работ оп истории науки, вышедших к тому моменту на Западе, («Структура научных революций») получает широкий резонанс в философии науки, став объектом острых критических откликов и дискуссий в различных странах мира . История науки представлена в ней как чередование эпизодов конкурентной борьбы между различными научными сообществами на основе принятия их членами определенной модели научной деятельности – совокупности теоретических стандартов, методологических норм, ценностных критериев, мировоззренческих установок. Именно попытка найти источник различия (и разногласий) между сообществами ученых-естественников и специалистов в области социальных наук привели меня, пишет Т.Кун, к осознанию роли в научном исследовании того, что я впоследствии стал называть «парадигмами, под которыми я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу»2. Отмечая роль парадигмы (в дальнейшем – «дисциплинарная матрица») в движении науки, Кун уточняет, что это не только теория, но, что крайне важно, - и способ действования в науке (образец решения

1 Дудник С.И., Шабалина А.Е. Идея рациональности в современной философии науки //Образование. Коммуникация. Ценности. (Проблемы, дискуссии, перспективы). Под ред. С.И. Дудника. - СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2004. - С. 45.

Особой критике подверглось понятие «нормальной науки» и проблема рационального, логического объяснения смены парадигм, перехода от старых представлений к новым. В качестве примера назовем: Дж. Уоткинс «Против «нормальной науки», К. Поппер «Нормальная наука и ее опасности», С.Тулмин, П.Фейерабенд, И.Лакатош и пр.

2 Кун Т. Структура научных революций. Перевод с английского И.З.Налетова. Издательство

«ПРОГРЕСС». – М, 1975. – С. 10-11.

117

исследовательских задач), тесно связывая содержание данного понятия с механической работой ученого в соответствии с определенными правилами.1 Разработанная Т.Куном модель историко-научного процесса как чередование различных научных парадигм основывается на констатации основных эпизодов развития науки. Они включают в себя: этап нормальной науки, когда деятельность научного сообщества протекает в рамках общепринятой на данный момент парадигмы, и этап научной революции. Утверждается, что развитие науки - это чередование «нормальных» и «революционных» периодов, которое осуществляется через борьбу конкурирующих теорий. В рамках этой модели происходит, по Т. Куну, постепенная кумуляция решений научных «задач-головоломок». Безраздельное господство некоторой модели (парадигмы, или «дисциплинарной матрицы») есть период «нормальной науки», который заканчивается, когда парадигма «взрывается» изнутри под давлением «аномалий» (проблем, неразрешимых в ее рамках). Наступает кризис, или «революционный период», когда создаются новые парадигмы, оспаривающие первенство друг друга. Кризис разрешается победой одной из них, что знаменует начало нового «нормального» периода, и весь процесс повторяется заново. «Несоизмеримость парадигм» означает их рациональную несравнимость, на основе чего выбор между той или иной теорией осуществляется по мировоззренческим и социально-психологическим

основаниям.

Модель исторической эволюции науки, предложенная Т. Куном, направлена, в конечном счете, как против антиисторизма неопозитивистов, так и против критических реалистов (Поппер и др).

Следует отметить, что Кун отвергает общее для этих направлений убеждение в абсолютности критериев научности и рациональности, утверждая их исторически относительную природу на том основании, что как каждая парадигма определяет «свои рациональности», отнюдь не сводимые к простому соблюдению требований формальной логики, хотя и не противоречат им. Вполне понятно, что в таком случае демаркационная линия между наукой и ненаукой устанавливается всякий раз заново с утверждением очередной парадигмы. Отсюда проистекает отрицание Т.Куном преемственности в эволюции науки: знание, накопленное предыдущей парадигмой, отбрасывается после ее крушения, а научные сообщества просто вытесняют друг друга. Следовательно, прогресс, с точки зрения Т.Куна, - понятие, имеющее смысл только для «нормальной науки», где его критерием выступает количество решенных проблем. В этом нам видится существенный минус рассматриваемой концепции.

Отвергая эмпирицистский «фундаментализм» неопозитивистов, Т.Кун столь же определенно отрицает возможность теоретически нейтрального языка наблюдения. Напротив, говорит он, ученые, овладевая содержанием

1 Кун Т. Структура научных революций. Перевод с английского И.З.Налетова. Издательство

«ПРОГРЕСС». – М, 1975. – С. 271.

118

парадигм (той или иной дисциплинарной матрицы, составленной из упорядоченных элементов различного рода с их дальнейшей спецификацией), учатся «видеть мир» сквозь их призму. - Не факты «судят» теорию, а теория определяет, какие именно факты войдут в осмысленный опыт. Особо хотелось бы подчеркнуть, что в данной концепции рассматриваются, главным образом, вопросы социокультурной обусловленности науки, а рациональность сводится к социальным основаниям научной деятельности, к стилю мышления эпохи.

Научное изменение, согласно Куну, – от одной «парадигмы» к другой

– это «мистическое превращение, которое не управляется и просто не может управляться правилами разума. Каждая новая «парадигма» несоизмерима со своей предшественницей. Каждая содержит свои собственные стандарты, привнося совершенно новую рациональность»1. Отсюда вытекает обоснование развития науки как последовательности связанных между собой узами традиции периодов, прерываемых некумулятивными скачками.

Вполне понятно, что утверждение данной модели сопровождалось острыми контроверзами: от попыток ее применения к развитию самых различных областей знания до резко критического к ней отношения. Отчасти оппонирующую сторону в концепции Куна смущало стремление включить всю совокупность отношений между учеными в рамках научного сообщества

вструктуру научного знания (хотя в свое время и Декандоль, и, тем более, Мертон, и другие заявляли о важной роли социальных и иных факторов в мотивации научной деятельности, в выборе направления, векторности исследования, в формировании отношения к разным научным традициям).

Для Куна было очевидно, что исследовательская деятельность ученого

вконтексте революционной ситуации не подчиняется логике «нормального исследования», - она выходит за рамки рациональности классической науки. По замечанию Л.А.Марковой, «в этом он солидарен со своими предшественниками, в том числе и с позитивистами. Но он не согласен с тем,

что науку можно понять, выведя за ее пределы тот момент, когда господствующей становится новая парадигма».2 Основные трудности возникают у Куна именно при интерпретации научных революций. За нее же (интерпретацию) Кун подвергся особенно ожесточенной критике. На вопрос, есть ли у ученого внутренние мотивы предпочтения новой теории взамен

старой и отказа от последней, он отвечает так: «если такие основания есть, то они проистекают не из логической структуры научного знания». Тем самым подразумевается определенный выбор в рамках возможностей старой и новой парадигмы по решению стоящих перед наукой задач. Кун приемлет и заявляет включение в структуру научного знания процессов его роста, процедур принятия научным сообществом новой парадигмы-теории, равно как и включение возникающих в данной связи научных споров и дискуссий в

1Кун Т. Структура научных революций / Т. Кун. - М., 1975. – С. 224. Это, по нашему мнению, преувеличение, допускающееся «в духе» плюрализма.

2Маркова Л.А. Человек и мир в науке и искусстве. М.: «Канон +», 2007. - С. 26-27.

119

отношении конкурирующих программ. Совершенно очевидно, что такая установка разрушала рациональность классической науки.

Весьма своевременными и продуктивными оказались идеи Куна о необходимости взглянуть на проблему отношений «субъект-предмет» в науке «другими глазами», переключить логическое внимание на субъектный полюс в лице ученого как члена научного сообщества. Говоря о том, что отдельные ученые делают выбор в пользу новой парадигмы по самым разнообразным соображениям, ряд которых лежит вне сферы науки, что они апеллируют к индивидуальному ощущению удобства, к эстетическому чувству, он тем самым, словно предвосхитив свое время, утверждает важность субъективных оценок новой теории и показывает, что именно они могут оказаться решающими в процедуре выбора. Такими вескими обстоятельствами, которые инициировали во многом новаторскую концепцию науки Т. Куна и стимулировали его к «переформулировкам», были, прежде всего положение дел в самом естествознании, развитие философии в направлении преодоления наукоучения Нового времени и кризис позитивизма.

Несомненно, что новаторские идеи Куна были на тот момент исторического развития науки достаточно смелым заявлением. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, как и следовало ожидать, такие «отсылки» к психологическим, социальным, эстетическим и прочим характеристикам ученого в качестве потенциальных претендентов на решающую роль в процедуре выбора, послужили серьезным поводом к обвинениям Куна в иррационализме, не говоря уже о том, что некоторые установки концепции исторической динамики научного знания разрушали рациональность классической науки.

Итак, в целом мы видим следующее: Имре Лакатосом была разработана методология научно-исследовательских программ, структурными элементами которых были «жесткое ядро» и «защитный пояс» гипотез, «положительная и негативная эвристика». Концепция исторической динамики научного знания Томаса Куна, утверждала, что безраздельное господство некоторой модели (парадигмы или дисциплинарной матрицы) есть период нормальной науки. Она определяла границы данного периода и наступление кризиса (революционного перехода) моментом взрыва парадигмы изнутри под давлением аномалий. Данная модель логично дополнялась тезисом о несоизмеримости парадигм. По существу именно Куном был объяснен механизм смены представлений в науке, вычлененная как проблема движения научного знания, в котором важнейшая роль принадлежит научному сообществу. В совокупности такие новации дали возможность в известной мере выйти за пределы чисто имманентного развития науки к новым горизонтам в объяснении механизма движения