Azizyan_A_A_Dve_dveri__Obryad_initsiatsii_i_rasprostranenie_informatsii_na_drevneyshem_Blizhnem_Vostoke_A_A_Azizyan__SPb_Al

«Афразийского генеалогического древа» (Militarev 2008: 141 – 142; Милитарёв 2010: 107), где они были получены с помощью усовершенствованной процедуры датировки распада языков, предложенной С. А. Старостиным78. Таким образом, один из основоположников левантийской гипотезы А. Ю. Милитарёв публично в ней усомнился и поставил вопрос на обсуждение. В ходе обсуждения доклада была выдвинута еще одна гипотеза, которая отвечает одновременно условиям обеих традиционных гипотез и сформулирована Г. С. Старостиным как (в) гипотеза о двух прародинах АА языков, часть из которых (южная ветвь) отделилась в Африке и осталась там, а другая часть (северная ветвь) переместилась из Африки на Ближний Восток, разделилась там, чтобы позже вновь – каждый язык своим путем – вернуться в Африку (за исключением большинства семитских языков) (Обсуждение доклада А. Ю. Милитарёва, С. Л. Николаева 2016). А. Ю. Милитарёв в «Афразийском генеалогическом древе» относит к южной ветви АА омотский и кушитский, а к северной – семитский, египетский, берберский и чадский. Однако надо иметь в виду, что как сама схема разделения АА на северную и южную ветви с дальнейшей последовательностью членения их на частные АА семьи, так и – особенно! – датировка «моментов» выделения языков не является чем-то общепризнанным и подвергается существенным сомнениям со стороны разных авторов79. Это поднимает ключевой вопрос междисциплинарной процедуры сопоставления результатов в сравнительно-лингвистической и иной (в данном случае археологической) областях: какая конкретно классификация языков из существующих должна быть взята для сравнения? Так как ответ может быть получен, вероятно, не менее, чем через десятилетия, мы приходим к необходимости или априорного выбора какой-то (каких-то) классификации (-ий) или длительного перебора всех классификаций. В настоящей работе я буду основываться на результатах, полученных московской лингвистической школой, хотя и их нельзя назвать непротиворечивыми.

Учитывая работы генетиков последних лет по анализу древней ДНК, постулирующих неоднократные возвратные движения населения в Африку и из Африки (см. раздел «Популяционная генетика, археогенетика»), гипотеза (в) не представляется неправдоподобной – как раз усложненные нелинейные процессы и могли быть наиболее реали-

130

стичными. Кроме того в докладе А. Ю. Милитарёва и С. Л. Николаева 2016 г. не были учтены некоторые археологические данные по дикой фауне Ближнего Востока. Например, на о. Кипр еще в 11 – 10 тыс. до н. э. водились карликовые слоны и бегемоты: в пункте Аэтокремнос (полуостров Акротири на южном берегу Кипра) найдены остан-

ки 3 слонов и более 500 бегемотов (Simmons 2001; Reese 2001; Knapp 2010: 92 – 94; Knapp 2013: 54; Vigne et al. 2011: S256). В поселении поздней натуфийской культуры Нахаль Орен (Израиль, ок. 11 тыс. до н. э.) найдена скульптурная голова предположительно бабуина – собакоголовой обезьяны из рода павианов (Bar-Yosef 1998: 167, fig. 7 – 7)80. Один вид павианов – гамадриловый бабуин, hamadryas baboon, – со середины плейстоцена до наших дней заселяет запад – юго-запад Ара-

вийского полуострова (Winney et al. 2004; Wildman et al. 2004). Эти данные в рамках гипотезы (в) позволяют предполагать, что, некоторые «спорные» зоонимы в праафразийском языке, если они действительно появились в Восточной Африке, после перехода северной ветви АА на Ближний Восток были использованы для обозначения аналогичных представителей местной фауны и продолжили существовать. Так как в настоящей работе нас интересуют люди, усвоившие определенные культурные завоевания Ближнего Востока и перенесшие их в Сахару, с которой можно связывать берберский, чадские и египетский языки, уместными представляются гипотезы (б) и (в), из которых последняя выглядит наиболее реалистичной. Ниже будет предпринята попытка протестировать ее на фоне археологических данных с использованием классификаций, дендрограмм (генеалогических деревьев) и глоттохронологических датировок, разработанных московской лингвистической школой, а именно: модели А. Ю. Милитарёва (I) для афразийских языков и модели Г. С. Старостина (II) для языков Евразии, включая афра-

зийские (Kassian 2010: 422; 424, fig. 8; Starostin 2015: 21).

I. «Афразийское генеалогическое древо» А. Ю. Милитарёва

(Militarev 2008: 141 – 142; Милитарёв 2010: 107) берется с обновлен-

ными датировками распада языков. Эти датировки для северной ветви АА, постулируемой А. Ю. Милитарёвым, приводятся ниже (Милитарёв, Николаев 2016: тезисы):

Праафразийский – ок. 11000 г. до н. э. Прасемито-египетско-берберо-чадский – ок. 9500 г. до н. э.

131

Прасемитский – ок. 4500 г. до н. э. Праегипетско-берберо-чадский – ок. 8000 г. до н. э.

Египетский Праберберо-чадский – ок. 6500 г. до н. э.

Праберберский – ок. 1000 г. до н. э. Прачадский – ок. 5500 г. до н. э.

Какая археологическая ситуация на Ближнем Востоке соответствовала времени существования общего АА / праафразийского и его разделения по данной классификации? Предшественницей натуфа служит археологическая культура кебара раннего и среднего эпипалеолита (ок. 20000 / 18000 – 12500 гг. до н. э.), распространенная преимущественно в Средиземноморской зоне Израиля (ядро). Однако детальные исследования выявили или несколько близких ей культур, или ее вариантов по периферии Средиземноморской зоны, включая Иорданию, Негев и Синай. Одной из этих культур была мушаби времени среднего эпипалеолита (ок. 14500 – 12500 гг. до н. э.), памятники которой характерны для степей и пустынь Негева и Синая. По мнению ведущего специалиста в области ближневосточного эпипалеолита и неолита археолога О. Бар-Йосефа, высказанному уже более 30 лет назад, мушаби про-

исходит из долины Нила (Bar-Yosef 1987; Bar-Yosef 2011: S179). Со временем А. Н. Горинг-Моррис и А. Белфер-Коэн предложили тезис о местном происхождении мушаби (Belfer-Cohen and Goring-Morris 2013: 564), но вопрос окончательно не решен. В любом случае мушаби предшествует натуфу на южной периферии культуры кебара. Существовавшая на тех же территориях, что кебара и мушаби (между побережьем Средиземного моря и р. Иордан, в бассейне р. Иордан, в Негеве, Синае и вокруг Мёртвого моря), в 13 – 10 тыс. до н. э. позднеэпипалеолитическая / мезолитическая натуфийская культура в первой половине 10 тыс. до н. э. исчезает и одновременно формируются протонеолитические культуры в Северном и Южном Леванте (понятие «Северный Левант» берется в расширительном смысле: см. примечание 1). Имеющиеся датировки времени распада общего АА на две ветви, по А. Ю. Милитарёву – ок. 11000 г. до н. э., по С. Л. Николаеву – ок. 11500 / 11450 гг. до н. э. (Милитарёв, Николаев 2016: хэндаут, с. 25), в гипотезе (в) соответствовали бы появлению в это время северной ветви АА (в дальнейшем распавшейся на семитский, египетский,

132

берберский, чадский) на Ближнем Востоке, но, как видим, не совпадают с началом мушаби и тем самым мушаби (если она также пришла из Африки) не может быть напрямую связана с северной ветвью АА языков в модели А. Ю. Милитарёва. Формирование и ранний этап натуфа, длившийся примерно до рубежа 12 – 11 тыс. до н. э., произошли значительно раньше прихода северной ветви АА языков (по гипотезе (в)), то есть связь последних с данной археологической культурой может быть релевантна только для второй половины натуфа – для этапа позднего натуфа. Следовательно, создателями натуфа были не афразийцы, а люди, говорившие на другом / других языках. Это мог быть общеностратический или его диалекты – в противном случае гипотезу (в) следует отвергнуть и вернуться к гипотезе (б), уже подвергнутой сомнению А. Ю. Милитарёвым. (Датировки эпипалеолитических культур Леванта даются по: Bar-Yosef 2011; см. также: Колобова и др. 2015).

I: 1. Ок. 9500 – ок. 8000 гг. до н. э. Первые долговременные жилые и культовые пункты Северного Леванта начала постнатуфийского времени (первой половины 10 тыс. до н. э.) и раннего докерамического неолита (PPNA, EPPNB, то есть второй половины 10 тыс. до н. э. – первой половины 9 тыс. до н. э.) группируются в 4 кластера (карты 2 – 3): Средний Евфрат в Сирии (Мюрейбет, Абу Хурейра, Джерф эль-Ах- мар, Телль Абр 3, Шейх Хассан, ранний Джа’де эль-Мугара), Средний Евфрат в Турции и близлежащие земли вокруг и в г. Шанлыурфа (ранний Невали Чори, Гёбекли Тепе и окружающие его 13 пунктов, разведанные к 2017 г.), Верхний Тигр в Турции (Халлан Чеми Тепеси, Кёртик Тепе, Гусир Хёйюк, Хасанкёйф Хёйюк, Демиркёй Хёйюк, Бонджуклу Тарла), Верхний Тигр в Иракском Курдистане (Кермез Дере, Немрик 9, М’лефаат). При этом последний кластер наиболее специфичен и близок к горам Загроса –восточному пределу всей Передней Азии. На территориях между и вокруг 4 кластеров надо также учесть существование 3 «отдельных» археологически изученных поселений. Это Телль Карамель (близ г. Алеппо в Сирии), Телль Айн эль-Керх (в провинции Идлиб в Сирии) к западу от первого кластера и Чайёню Тепеси, расположенный между вторым и третьим кластерами, между Евфратом и Тигром. К югу от первого кластера лежит поселение Вади Тумбак 1 со слоями протонеолита первой половины 10 тыс. до н. э. и еще 14 пунктов того же времени в радиусе 4 км от Вади Тумбак 1,

133

включая уже начатый раскопками Вади Тумбак 3 (Abbès 2008: 3; Albukaai 2016). Они составляют отдельный кластер в Центральной Сирии (в горной цепи Бал’ас, близ г. Саламийя), исследование которого только предстоит, – кластер в какой-то мере заполняет разрыв между Северным и Южным Левантом. Что касается Южного Леванта (карта 4), то здесь обычно выделяют 2 экологические зоны – средиземноморскую, между побережьем и Рифтовой долиной, и аридную или периферийную, в пустынях Негева, Синая и Транс-Иордании (Belfer-Cohen

and Goring-Morris 2011 a: 91; Kuijt and Goring-Morris 2002: 364, 371 – 372), где располагалась сеть круглогодичных и временных лагерей того же постнатуфийского времени с достаточно однородной культурой (Иерихон, Гилгаль I, Нетив Хагдуд, Вади Файнан 16, Дхра, Захрат эд-Дхра 2, Хатула, Нахаль Орен II, Салибия IX, эль-Хиам, Гешер, Ирак эд-Дубб, Айн Дарат, Шубайка 6, Верхний Бесор 6, Абу Мади I и др.)

(Bar-Yosef 1998: 169 – 172; Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008: 254 –

259; Kuijt and Goring-Morris 2002: 369 – 382; Mithen et al. 2011). Для того, чтобы предложить историко-лингвистическую интерпретацию описанной археологической ситуации, следует подробнее сравнить связи натуфийской и постнатуфийских культур друг с другом.

Художественная деятельность, археологически зафиксированная в Северном Леванте в PPNA – EPPNB, строится во многом на приемах, восходящих к натуфийской культуре Южного Леванта. Но обращает на себя внимание то, что это относится по-преимуществу к раннему, а не к позднему натуфу: от последнего кроме архитектуры и погребений дошло главным образом «нехудожественное» наследие, например,

орудия труда и пр. (Mellaart 1975: 38 – 39; Меллаарт 1982: 32 – 33; Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 b: 212). Согласно разным авторам общие хронологические границы натуфа и его внутреннее членение на ранний и поздний этапы несколько отличаются. Эта вариативность частично представлена в таблице на стр. 134:

134

* Даты Л. Гросман переведены из cal BP (cм. примечание 86).

Художественные приемы раннего натуфа 13 – 12 тыс. до н. э. «перепрыгивают» через тысячу лет и более, чтобы затем реализоваться в 10 – 9 тыс. до н. э. прежде всего в постнатуфийских пунктах Северного, но также и – спорадически – Южного Леванта (например, в сооружении 075 Вади Файнана 16, Иордания, ок. 9700 г. до н. э.: Mithen et al. 2011). В Северном Леванте они получают высокий статус, превращаются в знаки, фиксируются в иконографии и в орнаменте, иногда выводятся на монументальный уровень, что напоминает сознательное утверждение некоего наследия. Разберем это на минимальном количестве наиболее ярких сравнений, объединяющих, с одной стороны, вещи из классических пунктов раннего натуфа эль-Вад, Эйнан, Кебара, Вади Хамме 27, Хайоним, Умм эз-Зувейтина, и, с другой стороны, из северолевантийских пунктов постнатуфийского времени PPNA и

EPPNB.

Скульптурная газель с подогнутыми ногами из натуфийской Умм эз-Зувейтины (Noy 1986 a: 39, cat. no. 3) преображается в барана с подогнутыми ногами на рельефе столба 1 из сооружения А слоя III Гёбекли Тепе (Schmidt 1999: 13 – 14, Taf. 5; Шмидт 2011: 119, рис. 45) и даль-

ше как иконографический мотив еще долго присутствует в памятниках Ближнего Востока81. Олень (?), сросшийся четырьмя ногами с вертикальным стержнем (ручкой жатвенного ножа) из эль-Вада, увенчиваю-

щий его (Noy 1986 a: 36 – 37, cat. no. 1, figs. 14 – 15), трансформируется в столбы Гёбекли Тепе, увенчанные сидящими на них и сжимающими

135

их животными (п. 2.02 – 4, 6, ил. 108 – 109, 113). Голова газели на конце стержня (ручке жатвенного ножа) из Кебары (Noy 1986 a: 38, cat. no. 2) служит образцом для наверший из Немрика 9, увенчанных головами хищных птиц (Kozłowski 1989: 29, figs. 8 – 9), а также аналогичных пестиков из Халлан Чеми Тепеси (Rosenberg and Redding 2002: 53, fig. 6), Гусир Хёйюка (Karul 2011: 16, fig. 17), Кёртик Тепе (Özkaya and Coşkun 2011: 122, figs. 24 – 25; Özkaya et al. 2013: 67 – 1) и прочих мест. Разноцветные гладкие базальтовые гальки правильной геометрической формы из домов Эйнана, выложенные в определенном порядке

(Noy 1986 a: 34, fig. 13; Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008: 246, fig. 5 E, F) (ил. 143), находят эстетическое (и семантическое?) продолжение в крупных бусинах белого камня из могил Гусир Хёйюка, имеющих геометрически правильные формы (овал, прямоугольник, круг) и овальные, также геометрически правильно размещенные внутри них вкладки из серого и зеленого серпентина (ил. 144), воспринимаемые как специально демонстрируемый декоративный набор (Karul 2011: 4 – 5; 17, fig. 22). Те же примеры из Эйнана сопоставимы еще и с костяной пластиной и инкрустированными в нее мелкими разноцветными камнями из Бонджуклу Тарла (Kodaş 2019: 12, fig. 12 b). Гальки с изображенными на них человеческими лицами – гальки-головы из Эйнана (ил. 145), Эль-Вада, Нахаль Эйн Гева II82 (Меллаарт 1982: 31, рис. 6 б,

справа внизу; 32, рис. 7, справа; Noy 1986 a: 40, cat. no. 4; Grosman et al. 2017: 3, fig. 4) – находят соответствие в Гёбекли, в частности, нарезные вложенные друг в друга шевроны на лбу гальки-головы из Эйнана воспроизведены в таких же шевронах на лбу кремневой маски из Гёбекли Тепе (Dietrich et al. 2018 а: 8; 10, fig. 6) (ил. 146). Это предполагает так-

же, что натуфийские гальки-головы могли инициировать появившиеся в Гёбекли, Невали Чори, Джерф эль-Ахмаре миниатюрные маски (примечание 75).

Ранненатуфийский орнамент прослеживается затем в Северном Леванте (и в Южном: Вади Файнан 16, Нетив Хагдуд) не только присутствием своих ключевых элементов, но и принципов их комбинирования, что максимально реализуется в орнаменте каменных предметов Кёртик Тепе и соседних посёлков Верхнего Тигра. Так, можно сравнивать меандр / меандроид на сосудах из Эйнана и Вади Хамме 27, костяной пластине из эль-Вада (Меллаарт 1982: 31, рис. 6 б, спра-

136

ва вверху; Major 2013: 377, fig. 13; Weinstein-Evron et al. 2007: 58, fig. 10 – 3) (ил. 147), с одной стороны, и на сосудах, выпрямителе древков из Кёртика, Халлан Чеми Тепеси, Хасанкёйфа, с другой (Miyake 2013:

45 – 2; Özkaya, Coşkun 2007: 148; Özkaya and Coşkun 2011: 124, fig. 26, слева; Özkaya et al. 2013: 55, 60; Rosenberg and Redding 2002: 51, fig. 5) (ил. 148); две широкие горизонтальные полосы, состоящие каждая из прямых параллельных линий, между которыми (полосами) оставляется пустое место или помещаются геометрические элементы наподобие ряда окружностей, на олене (?) из эль-Вада, сосуде из Эйнана (ил. 149), с одной стороны (Noy 1986 a: 36, cat. no. 1; 37, fig. 14; Меллаарт

1982: 31, рис. 6 б, слева вверху), на плакетке и миниатюрном рогатом «жертвеннике» из Кёртик Тепе (ил. 150), выпрямителях древков, тарелке, плакетке из Телль Карамеля, с другой (Özkaya et al. 2013: 63,

слева; 65, вверху; Mazurowski and Jamous 2001: 339, fig. 7, внизу; 340, fig. 8, вверху; Mazurowski 2005: 508, fig. 10; 509, fig. 11); ряды концен-

трических окружностей и квадратов на большой монолитной плите из сооружения 2 Вади Хамме 27, с одной стороны (Bar-Yosef 1998: 167,

fig. 7 – 8; Goring-Morris and Belfer-Cohen 2008: 245, fig. 4; Edwards 2013: 288 – 289, fig. 12.3 – 4), на плакетках и сосудах разного рода с концентрическими окружностями из Кёртика, Хасанкёйфа, Телль Абра 3,

с другой (Karul 2013: 97, справа; Miyake 2013: 42, слева; Özkaya and Coşkun 2011: 120, figs. 20 – 21; Yartah 2016: 32, fig. 4 – 2). Прием обвод-

ки геометрических ли фигур, частей ли лица, тела 2 – 4 параллельными резными контурами, т. е. прием умножения контуров, проявившийся как в гальках-головах (ил. 145), так и в концентрических фигурах и в полосах из нескольких прямых линий – прием, стабильно использовавшийся в натуфе, особенно расцвел на Верхнем Тигре, в Кёртик Тепе, в Халлан Чеми, в обязательных обводках двумя и более контурами геометризированных птиц и крестов на сосудах, вислоухих (тотемных?)

существ на палетках и др. (Özkaya, Coşkun 2007: 145, внизу; Özkaya et al. 2013: 43, 54; 55, вверху; 61; Rosenberg and Redding 2002: 51, fig. 5) (ил. 6, 151). Наконец, на небольшой каменной плитке из натуфийской пещеры Хайоним зафиксирован гравированный орнамент из взаимно перпендикулярных блоков параллельных линий: блок горизонтальных линий пересекается блоком вертикальных, далее вновь идет блок горизонтальных (блоки имеют форму, близкую к квадрату) и т. д. Это

137

повторяется несколькими рядами, создавая общую картину, напоминающую фрагмент шахматного поля или имитацию плетеного из пучков пересекающихся нитей полотна (Shaham and Belfer-Cohen 2013: 415,

fig. 7). В логике подобного построения выполнены штриховки силуэтов некоторых животных (змей, «сфинксов») (Özkaya et al. 2013: 40, 59 – 2) и некоторых фонов (здесь сталкиваются блоки неправильных форм, состоящие из параллельных линий) на сосудах из Кёртик Тепе и сосудах стиля Кёртик Тепе из Аянлар Хёйюка, Телль Абра 3 (Ercan and

Çelik 2013: 47 – 50, figs. 1 a – 1 d; Çelik 2017: 360, 361, 363; Yartah 2016: 33, fig. 5-3) (ил. 4, 23 – 25).

Отдельно можно упомянуть одну символическую черту ранненатуфийской архитектуры, используемую затем, как в поздненатуфийской, так и в архитектуре 10 – 9 тыс. до н. э. Северного Леванта. Это выделение северо-западного пространства и диагонали северо-запад – юго-восток внутри (специальных?) построек. Монолитные плиты с гравированной поверхностью в сооружении 2 Вади Хамме 27 (ранний натуф, долина реки Иордан) были встроены в интерьер на небольшом расстоянии от круглой стены на западе – северо-западе постройки; монолитный столб с закругленным верхним концом из постройки в локусе 4 Рош Зина (поздний натуф, Центральный Негев) также стоял у стены на северо-западе сооружения; вход с несколькими ступеньками был расположен на северо-западе древнейшей нижней «башни» V Телль Карамеля, а вся диагональ северо-запад – юго-восток выделена здесь параллельными рядами камней (эпипалеолит – протонеолит, фаза H 1, ок. 10900 – 9700 гг. до н. э., Северная Сирия, близ г. Алеппо); обломок вертикально стоящего камня, так называемого обелиска, располагался в северо-западном углу сооружения 3 Хасанкёйфа (ил. 152), на небольшом расстоянии от стены (PPNA – транзит к EPPNB, начало 9 тыс. до н. э., Верхний Евфрат); пара центральных столбов и культовая ниша располагались по линии северо-запад – юго-восток в здании особого назначения слоев II и III (в слое III ниша была заложена) Невали Чори (EPPNB, ок. 8500 – 8300 гг. до н. э., бассейн Среднего Евфрата ), а само здание было возведено также на северо-западе поселка (Goring-

Morris and Belfer-Cohen 2008: 245, fig. 4 A; 252, fig. 10 A; Mazurowski

2010: 570 – 572, figs. 6 – 7; Mazurowski 2011: 321 – 325, figs. 2 – 4; Miyake 2016: 29 – 30; Miyake et al. 2017: 3, справа внизу; 4, слева ввер-

138

ху; Hauptmann 1993: 44 – 46, 49 – 51, Abb. 4 – 6, 9 – 11; Özdoğan and Başgelen 1999: 39, fig. 2; 40, fig. 3)83. Чтобы судить, насколько стабиль-

но выдерживался этот признак на тех или иных территориях, нужно провести специальный анализ, но уже сейчас можно отметить, что даже в соседних пунктах встречались отклонения от него: так, в Гусир Хёйюке, ближайшем к Хасанкёйфу поселке на Верхнем Тигре, среди нескольких вертикально стоявших в домах каменных столбов нет ни одного в северо-западной части построек (Karul 2011, 2013).

Наконец, в контексте рассматривавшихся здесь «женщин на корточках» уникальное место среди ранненатуфийских параллелей к позднейшим памятникам Северного Леванта занимает один предмет. Это обломок известняковой зооморфной фигуры максимальным размером 5 см из Вади Хамме 27 (Major 2013: 377, fig. 14). Дж. Мейджор видит в ней нижнюю часть распластанной рептилии / амфибии типа лягушки, ящерицы, представленной со спины (ил. 153). Выступающий жгутом позвоночник заканчивается внизу туловища двумя согнутыми задними ногами, из которых правая едва сохранилась. Верхняя часть фигуры, основная часть ног, все края изображения обломаны. Туловище снабжено гравированной сеткой, имитирующей чешую, ноги – короткими поперечными насечками, аналогичными тем, которые покрывают все конечности на рельефной фигуре «рожающей богини» из Хирокитии (п. 1.12, примечание 25). В левый контур туловища вонзаются 4 гравированные «стрелы» с зазубринами или растения, орнаментированные мотивом «селедочной кости» (Major 2013: 377 – 378). Определение Дж. Мейджор этого изображения как нижнего фрагмента симметрично распластанной фигуры, а по сути дела, первого на Ближнем Востоке примера иконографического типа «женщины на корточках» следует воспринимать с определенным скепсисом – слишком мала сохранившаяся часть. Однако, если с ним согласиться, то знак «женщины на корточках» получит логическую исходную точку в периоде раннего натуфа Южного Леванта. Первое сравнение из Северного Леванта, которое приходит на ум – фрагмент рельефного изображения с нижней частью фигуры распластанного животного (?), представленного спереди, на лицевой поверхности выпрямителя древков из Гусир Хёйюка (Karul 2011: 17, fig. 21) (ил. 154). Сохранились не только половина туловища с точно очерченной парой семенников, раздвоенные на концах

139