Azizyan_A_A_Dve_dveri__Obryad_initsiatsii_i_rasprostranenie_informatsii_na_drevneyshem_Blizhnem_Vostoke_A_A_Azizyan__SPb_Al

видовую принадлежность и сохраняла неразглашение информации для непосвященных.

Распластанная фигура изначально могла мыслиться как изображение не самого животного, а его шкуры; отсюда сложился известный трафарет, действительно больше напоминающий разложенную шкуру, чем животное, для которого такая поза затруднена. Предположение об изображении шкур рассматривалось в связи с переоценкой интерпретаций всего корпуса находок Чаталхёйюка (Meece 2006: 12; Peters et al. 2014: 170). Шкуры и перья широко использовались в обрядах инициации как заместители реальных животных-тотемов. Вместо того, чтобы «превращаться» в животное, влезая в его чрево, очень скоро начали надевать его шкуру, заворачиваться, зашиваться в нее – тотемический характер шкуры несомненен. Неофиты окончательно сливались с животным-тотемом в момент пляски в его шкуре, а настоящие покойники иногда хоронились завернутыми в шкуру своего тотема (Пропп 2002: 78, 157, 162, 172 – 173). Хотя обряд погребения в шкуре широко распространен в Египте и вообще в Африке

(Mori 1998: 64; 65, fig. 19; 151, 155, 172; Wengrow et al. 2014: 105),

известен он и на Ближнем Востоке. Так, в Демиркёе (Юго-Восточ- ная Турция, бассейн Верхнего Тигра; PPNA, рубеж 10 – 9 тыс. до н. э.) на запястье руки одного из скелетов в двойном погребении сохранилась шкура ящерицы (Rosenberg 2011: 83; 86, fig. 3), что является сокращенной формой заворачивания в шкуру. Шкуры действительно изображались, начиная как минимум с 10 тыс. до н. э.: в сооружении D Гёбекли Тепе, слой III, с поясов обоих центральных столбов 18 и 31 свешиваются рельефные шкуры лис, у которых показаны задние половины с двумя лапами и хвостом (Becker et al. 2012: 20, Abb. 8, 9) (ил. 185); на узкой торцевой поверхности одного из периферийных столбов, столба 43, вероятнее всего, представлена в профиль висящая головой вниз рельефная шкура кошачьего (Schmidt 2007: 102; 110, res. 10). В качестве предположения тему шкуры можно дополнить еще темой кожи. Мотив смены кожи (H4) выделяется Ю. Е. Березкиным среди фольклорно-мифологических устных текстов, распространенных в Африке южнее Сахары около 40 – 30 тыс. до н. э. и перенесенных второй волной мигрантов из Африки в Азию (Берёзкин 2013 в: 33 – 36, 275). Семантика смены кожи для челове-

60

ка состоит в приобретении им дальнейшей жизни, что вписывается в фабулу обряда инициации. Непосредственно через Переднюю Азию или окружным путем из Южной Азии или Евразии этот мотив мог оказаться в числе циркулирующих в Северном Леванте в момент перевода словесных мифологических образов в изображения и создания культурной традиции «женщины на корточках» как инициационного знака в эпоху неолитизации (примечание 107).

Как уже упоминалось, расставленные ноги дают метафору входа (= двери), который составляет неотъемлемый элемент обряда инициации как в общем идеологическом плане, так и в конкретном сексуальном. Для Дж. Меллаарта более очевидной была метафора выхода, выразившаяся в его термине «рожающие богини» применительно к форме распластанных фигур Чаталхёйюка.

Наконец, распластанная фигура, если она действительно была знаком инициации, могла восходить к древнейшим доязыковым жестам межчеловеческой коммуникации на стадиях интердикции I, II и суггестии, как их описывал Б. Ф. Поршнев. В первом случае (интердикция I) наиболее востребованным был жест неустранимого запрета (депривации) трогать, брать, смотреть с обязательной имитацией его, подчинения ему противоположной стороной (Поршнев 2007: 462 – 463). Во втором случае (интердикция II, суггестия): «Торможение или предписание какого-либо действия теперь осуществлялось не только голосом, но одновременно и двигательным актом, например, руки (вверх, вниз), а в какой-то значительной части случаев также показом того или иного объекта. Так при небольшом числе голосовых сигналов теперь могло быть осуществлено значительно возросшее число фактически различимых суггестивных команд» (Поршнев 2007: 450). При создании ранних визуальных знаков парализовавшие волю, подчинявшие ее другой воле жесты, взятые из реального человеческого поведения глубочайшего прошлого, благодаря своему общеизвестному принуждающему смыслу могли быть интегрированы с животными формами, остававшимися доминирующим языком изображения. Интересно, что Б. Ф. Поршнев учитывал мнение Н. Я. Марра о древнейшей функции во многих языках мира слова «рука» не как существительного, а как глагола повелительного наклонения (Поршнев 2007: 437 – 438). В таком случае, фиксируя экзистенциальную границу, знак «руки вверх /

61

вниз» соответствовал бы экзистенциальному же содержанию события (инициации?).

Общий вывод, касающийся изображений фигур с поднятыми / опущенными руками, сводится к тому, что с большой долей вероятно-

сти они эволюционировали из контекста обряда инициации, перво-

начально из животных форм, что и обеспечило им чрезвычайно важный статус в ходе дальнейшего исторического развития31.

Ю ж н ы й Л е в а н т Выделение двух культурно-территориальных массивов – северно-

го и южного, – каждого со своими особенностями, произошло после конца натуфийской культуры, и в этой связи некоторые авторы указывали на нерелевантность термина «Центральный Левант» (Stordeur 2004: 50; Belfer-Cohen and Goring-Morris 2005: 23), что подчеркивало культурное «противостояние» этих двух зон (карта 2). Если далее мы применим те же самые критерии отбора к местам находок в Южном Леванте (современные Палестина, Израиль, Ливан, Иордания, Синайский полуостров Египта), которые использовались по отношению к Северному, то есть будем учитывать относящиеся к периоду докерамического неолита поселения с погребениями и домами, обрядовые пункты со специальными сооружениями в них, мелкую каменную утварь и оставим наскальные изображения под открытым небом за скобками, то вообще не найдем на этих территориях какого-либо материала, сопоставимого с фигурами рассматриваемого иконографического типа. Держа в голове погрешность, связанную с возможной неполной публикацией находок и другими техническими препятствиями, тем не менее рискну заключить, что в основном массиве информации такого рода по Южному Леванту не выявлено не только «женщин на корточках», но и просто фигур с поднятыми / опущенными руками. Разницу между Северным и Южным Левантом в том, что касалось духовной жизни – ритуалов, символов, знаков, и особенно «искусства», нельзя объяснить недостаточными или неравномерными исследованиями. Например, на 2011 г. по подсчетам М. Оздогана и др. во всей Анатолии было раскопано 54 неолитических пункта, а к югу от нее – более 400 (Özdoğan et al. 2011 a: VIII). Некоторое число из этих 400 составля-

ют северосирийские, относимые в настоящей работе к культурному региону Северного Леванта, но и после их вычета Южный Левант по

62

степени археологического изучения выигрывает за явным преимуществом, однако одновременно далеко отстает от Северного по степени присутствия художественных (в нашем смысле слова) объектов. Таким образом, мы сталкиваемся с выраженным явлением, требующим изучения и объяснения. Оно в целом уже констатировалось многими исследователями, предполагавшими те или иные его причины. Так, указывали на несовпадающие по темпам формирования и конкретному содержанию территориальные и социальные отношения в Северном и Южном Леванте (Benz 2012: 178; Benz and Bauer 2013 a: 19; 20, endnote 3), в частности, опережающий рост разрыва в материальной культуре различных групп людей (степень «неэгалитарности») на севере, реализовавшийся в предполагаемую структуру простого вождества культуры Гёбекли (Bar-Yosef 2014: 305); на бóльшую концентрацию населения на севере (Bar-Yosef 2014: 304); на многообразные, в том числе мегалитические, формы архитектуры в Северном Леванте, специально создававшиеся ради ритуалов и визуализации символических пред-

ставлений (Boyd 2005: 25; Kafafi 2005: 33 – 34; Levy 2005: 37 – 38);

на развитые, эмоционально яркие фигуративные, композиционные изображения в Северном Леванте (Fujii 2008: 9, 15; Belfer-Cohen and Goring-Morris 2011 a: 92 – 93; Benz and Bauer 2013 a: 13). Специально стоит упомянуть краткую заметку Д. Шмандт-Бессера, характеризующую специфику Северного Леванта. Она призывает отнестись к термину К. Шмидта «иероглифы», примененному им для характеристики абстрактных знаков и изображений животных Гёбекли Тепе, не как к фигуре речи, а как к реальности, как ко второй символической системе на Ближнем Востоке (первая – система счёта при помощи геометрических «жетонов»), для которой необходимо составить соответствующий каталог (Schmandt-Besserat 2005: 39). Если бы такой каталог был составлен, в него следовало бы внести также и категорию «фигура с поднятыми / опущенными руками» с разновидностью «женщина на корточках», так как на примере данного конкретного сюжета противопоставление Северного и Южного Леванта проявилось едва ли не крайним образом.

История рассматриваемого жеста рук еще далеко не закончена – обильный материал происходит из Северной Африки. Однако, чтобы к нему перейти, необходимо как-то объяснить одну примечательную

63

особенность, свойственную Южному Леванту и Аравийскому полуострову: фигуры с поднятыми / опущенными руками все же встречаются здесь во множестве, но только, во-первых, в естественном ландшафте, под открытым небом – как наскальные изображения, и, во-вторых, в более позднее время. Возьмем выборочно несколько подтверждающих примеров из числа основных известных на сегодня кластеров наскальных изображений в разных регионах Южного Леванта (карта 5).

Килва (близ границы с Иорданией, Саудовская Аравия) в севе- ро-западной части Аравийского полуострова, была исследована немецкой экспедицией в 1934 г., ее графические и фотоматериалы хранятся в архиве Института Фробениуса во Франкфурте-на-Майне. Местность известна крупным скоплением наскальных петроглифов, среди которых, судя по проведенному мной просмотру упомянутого архива, имеются несколько интересующих нас фигур. а) Человек под животом более чем двухметрового быка показан в позе «женщины на корточках» с обеими поднятыми вверх и сомкнутыми руками, держащими палку

(BFkatalog N. d.*: Register Nr. FoA 12-0017, FoA 12-KB04-36, FBA-B 02342, FBA-B 02343, FBA-B 02344, FBA-D4 02397) (ил. 54). Эта сцена перекрывает несколько оконтуренных тонкими линиями фигур других животных, что говорит о ее относительно более позднем происхождении. б) Маленькая антропоморфная полуфигура анфас с поднятыми вверх руками сидит на спине крупного горного козла, данного в пол-

ный профиль (BFkatalog N. d.: Register Nr. FoA 12-0001, FBA-C 02366, FBA-D2 02388, FBA-D2 02393) (ил. 55). И если козла, как и предыду-

щего быка, относят к древнейшему стилю I по классификации Э. Анати32, то антропоморфная полуфигура, вероятно, добавлена позже и может датироваться периодом бронзы33. в) Две женские (?) фигуры стоят рядом, одна из них с поднятыми вверх руками, другая с руками, опу-

щенными вниз, на талию (BFkatalog N. d.: Register Nr. FBA-B 02331).

г) «Женщина на корточках» и две лающие собаки: обе руки фигуры подняты вверх, поза аналогична позам фигур на сосуде с «танцующими» из Невали Чори, сама она дана в кошачьей (?) маске и с чем-то свисающим между ног (BFkatalog N. d.: Register Nr. FBA-Div 02363) (ил. 56). Изображение можно было бы расценить как близкий аналог

* Здесь и далее N. d. обозначает No date / Без даты.

64

«женщин на корточках» докерамического неолита, если бы не показанные в качестве экипировки предметы, похожие на ножны (на талии) и меч (в руке), говорящие скорее всего о бронзовом веке (примечание 33). В целом все четыре изображения из Килвы, вызывают сомнения в отношении возможности слишком ранних датировок, поскольку в них присутствуют композиционная связь фигур, намерение передать некий сюжет, предметы, не свойственные временам докерамического неолита34.

Д. Айзенберг-Деген с коллегами, систематически изучая наскальное искусство центральных районов пустыни Негев (Израиль), утверждают, что его появление здесь не может быть раньше, чем 6 тыс. до н. э., при этом большинство сцен они относят ко временам от ранней бронзы (3 тыс. до н. э.) и позже (Eisenberg-Degen and Nash 2014: 274).

Часто встречающиеся фигуры с поднятыми руками они считают мужскими из-за изображения фаллоса между ног, при этом поднятые руки фигур замещали, по их мнению, отсутствующее оружие (EisenbergDegen and Nash 2014: 273). Авторы публикуют подобные сцены с «женщинами / мужчинами на корточках», найденные во время их поездки в Хар Карком, расположенный близ границы Израиля и Египта

(Eisenberg-Degen and Nash 2014: 264, fig. 6; 268, fig. 10 – перевернуть на

90°). Надо сказать, что мужская их природа не всегда так очевидна, как считают авторы: в первой сцене (fig. 6) между ног рогатого человека по вертикали появляются две шарообразные формы, как бы выпадающие оттуда, наподобие аналогичных форм, регулярно изображавшихся в Бонджуклу, Чаталхёйюке, Хаджиларе (примечание 15). Однако мелкий размер фигур в Негеве, манера их изображения в виде линейных «человечков», вовлеченность в композиционные сцены говорят действительно в пользу периода, близкого к эпохе бронзы.

Уже упомянутое плато Хар Карком на юге Негева с 1980 г. исследовалось Э. Анати. Фигуры с поднятыми руками здесь массово появляются на скалах в периоде, определяемом им как «Комплекс бронзового века» (BAC – Bronze Age Complex) и датируемом ок. 4300 – 2000 гг.

до н. э. (Anati 2013: 23, chart 1), что соответствует стилю IV-A по его классификации: «Одна из сцен, повторяющихся несколько раз, – это человеческое существо с поднятыми вверх руками в позиции почитания перед простой линией или абстрактным знаком» (Anati 1999: 27)

65

(ил. 58). Среди этих существ встречаются стоящие мужчины (кинжал на поясе), данные полным силуэтом, и упрощенные «человечки», в том числе присевшие, типа «женщин на корточках» (Anati 1999: 27; 29, справа; 30, справа).

А. Беттс в обзоре наскальных изображений Сирии и Иордании также упоминает, что для них характерны схематизированные антропоморфные фигуры «с разведенными ногами и поднятыми вверх руками» (Betts 2001: 800). Раскопки самой А. Беттс в пункте Дувейла на востоке Иордании добавляют крайне существенную информацию к хронологической схеме Э. Анати (примечание 32). В этом временном лагере охотников на камнях, составляющих регулярную кладку стен, очагов, вымостки, она обнаружила гравированные изображения, случайно здесь оказавшиеся и выполненные еще до того, как камни стали строительным материалом (Betts 1987). Таким образом, для них была получена определенная датировка, соответствующая стратиграфическому слою позднего докерамического неолита В (LPPNB), около конца 8 тыс. до н. э. (Betts 1993: 44)35 . Динамичные контурные рисунки газелей и лошадиных, нанесенные очень тонкими линиями (ил. 59), могут быть сопоставлены только с самым древним стилем I-A по классификации Э. Анати (Betts 1987: 223), который тем самым соответствует концу 8 тыс. до н. э. Но в этом стиле нигде пока не найдены рассматриваемые фигуры с поднятыми / опущенными руками, а их аналоги из Килвы, Хар Каркома, Саудовской Аравии, приведенные выше, выполнены толстыми резными линиями или выбивкой (стили I-B, I-C и позже) и должны быть существенно моложе конца 8 тыс. до н. э., то есть в лучшем случае приходиться на 7 – 6 тыс. до н. э.

Таким образом, в общей протяженной картине докерамического неолита Южного Леванта (ок. 10 – 7 тыс. до н. э.) вплоть до его финальных стадий на поселениях вообще нет наших фигур с поднятыми / опущенными руками – они начинают появляться на следующем хронологическом горизонте – от 7 тыс. до н. э. и позже, при этом появляться в основном на скальных поверхностях и керамике. В Северном же Леванте и Анатолии они присутствуют с самого начала на поселениях и, вероятно, одновременно или позже в пещерах. То есть можно предположить, что они распространились с севера на юг Ближнего Востока в связи, во-первых, с соответствующими перемещениями населения и,

66

во-вторых, с появлением керамики, декор которой играл роль универсального перетекающего потока информации36. Говоря о перемещениях населения, сошлюсь на главу «Великий исход» известной книги Ж. Ковэна «Рождение богов и происхождение земледелия», в которой описаны причины этой динамики и конкретные векторы диффузии. По Ж. Ковэну, примерно со середины 8 тыс. до н. э. (конец MPPNB, LPPNB, PPNC и PN) хозяйственная и социальная жизнь Ближнего Востока приобретает повышенную мобильность (карта 1): люди движутся с запада (прибрежный Левант) на восток, осваивая лакуны Сирийской пустыни, с востока (Юго-Восточная Анатолия) на запад (Центральная Анатолия), из Центральной Анатолии – дальше, в Европу, из Северной Месопотамии – в Южную, из Леванта – на Аравийский полуостров, в Северную Африку и т. д. (Cauvin 2000: 137 – 206; см. более поздние обзоры: Bartl 2012; Banning 2012; Baird 2012; Drechsler 2012; Özdoğan 2011). Основные причины мобильности: полное развитие скотоводства, потребовавшее отгонных и кочевых форм, что постепенно отделяло часть населения от оседлой жизни, т. е. от прежней локализации; полное развитие земледелия, приведшее к реальному росту численности населения, увеличению его плотности и перемещениям в поисках новых территорий; климатические изменения, которые эволюционировали в сторону уменьшения влажности, сдвигов в привычных соотношениях почв и растительности если не во всех, то во многих ареалах Ближнего Востока, особенно в зоне засушливого и полузасушливого климата, широтная граница которой проходила по равнинам Северной Месопотамии – Северного Леванта (Campbell 2012: 418 – 419). До установления современной степени аридности оставалось еще несколько тысячелетий (примерно до середины – конца 5 тыс. до н. э.), но в целом климат неуклонно иссушался. В ходе этих диффузных процессов естественным образом возникла тенденция к некоторой унификации, стандартизации, упрощению культуры (Cauvin 2000: 217). В контексте нашей темы это коснулось рассматриваемых фигур с поднятыми / опущенными руками, которые потеряли локальную приуроченность к северу Ближнего Востока и постепенно стали «всеобщим достоянием». Их распространение наверняка сопровождалось словесными пояснениями, полнота и смысл которых с течением времени снижались и деформировались, объем знаний, восходящих к живым практиковавшим-

67

ся обрядам, утрачивался. Происходила адаптация, вторичное развитие этого элемента культуры в новых сообществах. Описанная ситуация соответствует процессу стимулированной трансформации культурной традиции – трансформации, шедшей постепенно под влиянием с севера, и отличается, таким образом, от спонтанной трансформации, то есть от изначального введения фигур с поднятыми / опущенными руками в расширенном Северном Леванте (см. оба понятия: Арутюнов 1985: 33 – 34). Миграция части населения с Ближнего Востока в Северную Африку, привела к следующему пику их (фигур) истории в наскальном искусстве Сахары.

С е в е р н а я А ф р и к а (карта 5)

Территории нынешних Алжира, Ливии, Египта, Нигера, Чада, большая часть которых занята пустыней Сахара, в 9 – 5 тыс. до н. э. (период Зеленой Сахары) покрывали влажные и сухие саванны с разбросанными по ним преимущественно между 17 и 26 параллелями несколькими горными массивами: Тассили (юго-восток Алжира), Тадрарт Акакус и Мессак (юго-запад Ливии), Джадо (Нигер), Тибести и Эннеди (Чад), Джебель Увейнат (перекресток границ Ливии, Египта и Судана), Гилф Кебир (юго-запад Египта) и др. (Gallinaro 2013: 351, fig. 1 с картой). Эти горные хребты и плато стали вместилищами тысяч наскальных и пещерных изображений в техниках гравировки и живописи, которые специалисты традиционно делят на пять категорий: стиль «Дикой африканской фауны» (или древнего африканского быка Bubalus’а), стиль «Круглых голов», пастушеский стиль (или стиль «Домашнего быка»), стили «Лошади» и «Верблюда». Последние два относятся ко 2 – 1 тыс. до н. э. и не будут нас интересовать, в первом почти отсутствуют человеческие изображения, поэтому можно сконцентрироваться на «Круглых головах» и пастушеских сценах. Здесь фиксируется заметное количество фигур с поднятыми / опущенными руками и «женщин на корточках», некоторые из них находятся внутри в той или иной степени выраженного ближневосточного контекста – это могут быть отдельные характерные предметы, позы людей и животных, типы общей композиции, известные по Ближнему Востоку. Ниже в настоящем разделе рассматриваются персонажи с поднятыми / опущенными руками только в связке с таким ближневосточным контекстом, который является дополнительным аргументом в пользу миграции данных

68

фигур с Ближнего Востока. Серьезным препятствием при обращении к сахарским материалам являются вопросы хронологии вышеперечисленных стилей, по которым специалисты категорически расходятся. Так, начало «Круглых голов» Ф. Мори относит едва ли не к концу плейстоцена – началу голоцена (10 тыс. до н. э.) (Mori 1998: 183), С. ди Лерниа c коллегами хронологические границы стиля определяют при-

мерно 8 – 6 тыс. до н. э. (di Lernia 2012: 32, fig. 13; 33 – 34; di Lernia 2013

a: 176, table 1; 177 – 180; Biagetti and di Lernia 2013: 310, fig. 3 и др.),

Ж.-Л. Ле Келек – серединой 6 – серединой 5 тыс. до н. э. (Le Quellec 2013: 39, fig. 2.14; 38 – 40; Le Quellec 2016: 69, table 4), а А. Муццолини – 5 – 3 тыс. до н. э. (Muzzolini 2001: 629, fig. 19.17; 606, 629 – 630) – при этом все основываются на корпусе радиокарбонных или люминисцентных дат37, интерпретируя их, однако, в соответствии со сложившимися собственными представлениями. Поэтому обоснование выбора датировок будет дано по каждому из нижеследующих примеров отдельно.

Еще несколько предварительных слов необходимо сказать об особом соотношении памятников под открытым небом (наскальных изображений), с одной стороны, и памятников в искусственно созданном архитектурном пространстве (жилом, погребальном) с традиционным набором предметов материальной культуры (дома, орудия, посуда и пр.), с другой, в качестве источников при реконструкции истории Сахары. Если на Ближнем Востоке вторые безальтернативно играют главную роль, то в Сахаре раскопки жилых сооружений и погребений возможны на ограниченных участках твердой поверхности, прилегающих к тем же горным массивам, на горных террасах, под скальными навесами. Эти раскопки находятся в относительно начальной стадии, в то время как количество наскальных изображений не поддается учету. Среди наиболее существенных результатов таких раскопок последнего времени – сезонный лагерь под скальным навесом в Такаркори (южный Тадрарт Акакус, Ливия), где получен большой спектр радиокарбонных дат, найдены каменные основания полукруглых сооружений диаметром до 4 м, 15 погребений женщин и детей в жилой части лагеря, керамика от 9 тыс. до н. э. и далее, сохранившиеся фрагменты плетеных корзин и веревок, терочные камни для растирания красок, каменные, костяные и 1 деревянный предмет со следами красок

69