Azizyan_A_A_Dve_dveri__Obryad_initsiatsii_i_rasprostranenie_informatsii_na_drevneyshem_Blizhnem_Vostoke_A_A_Azizyan__SPb_Al

фигура), руки по швам (мужская фигура), руки на висящей груди (женская фигура), – вместе вся эта комбинация признаков из Телль Фахария встречается только в серии женских скульптур и мелких предметов, найденных в Хаджиларе и других поселениях Озерного края Турции, в провинции Бурдур, и относящихся ко второй половине (?) – концу

7 тыс. до н. э. (Mellaart 1970: 187, pl. CXXXII; 482 – 483, figs. 202 – 203 (все – руки по швам); 196 – 197, pls. CXXXIX – CXL (все – руки на висящей груди); 181 – 182, pls. CXXVI – CXXVII; 474 – 477, figs. 192, 195 – 197 (все – в набедренных повязках); Duru 1999: 177 – 178; Özdoğan and Başgelen 1999: 147, fig. 21 (миниатюрный стол)). Однако общая система пропорций с низким центром тяжести и короткими ногами в Телль Фахария отличается от более грациозного хаджиларского стиля. В связи с мужской фигурой стоит вспомнить и маленькие деревянные столы на четырех ножках, служившие, видимо, легкими переносными подставками, обнаруженные Дж. Меллаартом в слое VI Чаталхёйюка (Mellaart 1963: 102). Хронология этих сравнений говорит о середине – второй половине 7 тыс. до н. э. как о предпочтительном времени появления пары из Телль Фахария. Вывод: скульптурная пара из Телль Фахария определенно ассоциируется и с масками вокруг Мёртвого моря, и с регионами Хаджилара и Чаталхёйюка в Анатолии.

Отдельно следует упомянуть каменные сидящие фигуры, найденные на поселении Мезраа-Телейлат и происходящие из местной транзитной фазы III, датируемой примерно концом 8 – первой тре-

тью 7 тыс. до н. э. (Özdoğan et al. 2011 b: 93, note 4). Из 29 фигур по крайней мере 4 экземпляра, опубликованные в доступных изданиях, имеют лица-маски, но совсем иного типа, чем пара из Телль Фахария. На маски указывают скошенные овальные плоскости на месте лиц с акцентированно острым краем овала – краем надетой маски (ил. 163). Из плоскости выступает только длинный прямой нос, глаза-проколы показаны в трех случаях из четырех, рот отсутствует (Özdoğan 2003:

519, figs. 1 a – c; 522, fig. 4 – 02/644, 02/635, 02/634; 523, fig. 5 – 02/639).

Один экземпляр – голова № 02/644 – своим крайним геометрическим минимализмом (даны только правильный овал маски и прямой выступ носа) не отличим от голов мраморных кикладских скульптур из Эгеиды гораздо более позднего времени (см. фото: Özdoğan et al. 2011 b: 73, fig. 36). Вообще в культурах неолита – халколита Эгеиды, Греции,

170

Македонии, Балкан много элементов, рассмотренных в разделе о масках: сами маски на лицах скульптур, в том числе с круглыми углублениями и по периметру лица (имитация способа крепления маски на лице), и под нижней губой, низкие подставки-столы на ножках как деталь в скульптурных композициях и пр. Это подтверждает реальность процесса их распространения на запад с Ближнего Востока и – таким образом – отдаленное опосредованное родство с каменными масками Иудеи. Находки из Телль Фахария и Мезраа-Телейлат в бассейне рек Евфрата и Хабура дают эпизодические примеры существования таких промежуточных пунктов вдоль траекторий длительных контактов населения Южного и Северного Леванта, Северного Леванта – Центральной, Западной Анатолии и Эгеиды.

(7?) Сетка. Пещера Нахаль Хемар (Иудейская пустыня, западнее Мёртвого моря, Израиль) – поселение Чаталхёйюк (Конья, Центральная Турция). В разделе «Археология», п. (4?), было обращено внимание на сохранившийся конусообразный головной убор ажурного сетчатого плетения из растительных нитей, найденный в пещере Нахаль Хемар и относящийся к первой половине – середине 8 тыс. до н. э. Эта пещера с небольшим входным отверстием была своего рода сейфом для хранения предметов высокой символической ценности, предположительно использовавшихся в ритуалах. Среди них – группа из 6 моделированных черепов и фрагментов в разной степени сохранности. Наиболее полно сохранившийся череп моделирован особым образом: мягкой скульптурной массой восстановлена не лицевая, а теменная, височные и затылочная части, покрытые тонким слоем коричнево-черного материала, по которому сверху наложена косая рельефная сетка из шнуров, изготовленных из того же материала (Yakar and Hershkovitz 1988: pl. XXIV – 1) (ил. 176). Новые химические исследования выявили, что данный материал представляет собой не битум / асфальт, а иную органическую субстанцию, содержащую в основе ароматическую смолу, произведенную из кустарника под названием стиракс лекарственный, произрастающего как в Израиле, так и в других регионах Восточного Средиземноморья (Solazzo et al. 2016). Эта смола в более поздние исторические эпохи применялась для благовоний в храмах, лечебных и косметических целей. Как видим, уже в 8 тыс. до н. э. ее ароматические свойства не только были известны, но и визуализированы в сетчатом

171

узоре на черепах (своего рода транскрипция обонятельного образа через зрительный) – это помогает понять смысл сетки на черепе как знака

ввысшей степени благотворного, целительного и волшебного явления. Хотя на поверхности лежит объяснение рельефной сетки в качестве простого изображения волос на голове – так в основном этот артефакт и интерпретируется (Yakar and Hershkovitz 1988: 62).

ВЧаталхёйюке благодаря карбонизации в ходе пожара в VI слое (VIA, VIB), ок. 6600 г. до н. э., фрагментарно сохранился текстиль. Дж. Меллаарт описывает куски тканей гладкого плотного полотняного переплетения из шерстяных и похожих на льняные нитей. Однако наряду с ними «были и другие, у которых нити уткá разносились на бóльшие расстояния друг от друга, образуя шалеобразный текстиль. Он похож на рыболовную сеть узелковой структуры. […]. Также обыч-

но находили бахрому» (Mellaart 1967: 219; 198, pls. 116 – 118). В по-

мещении VI.14 найдено захоронение младенца: труп завернут в ткань шалеобразной выделки, помещен в сумку, которая заложена в толщу стены и замазана мягкой глиной (Mellaart 1963: 75). В сгоревшем погребении под полом помещения VIА.5 сохранились человеческие кости, завернутые в ткани, и отдельные фрагменты тканей, в том числе с кромкой и бахромой, а также шалеобразной выделки (Mellaart 1963: pl. XXVIII a – c; XXIX a – d) (ил. 177 – 178). В погребении из помещения

VI.1 обнаружен череп, внутрь которого вместо вынутого мозга вложен комок из тонкой гладкой ткани, обвязанной веревкой (Mellaart 1967: 204, 219; 190, pl. 94). Сравнение, разумеется, идет не о том, что и в Нахаль Хемар, и в Чаталхёйюке вообще имеются мягкие текстильные материалы (они сохранились случайным образом), не о том, что они состоят из прямоугольного холщевого переплетения (что является технологической необходимостью), а о том, что в обоих пунктах в связи с покойниками, человеческими костями использовались ажурные сети ячеистой, пространственной структуры, выявлявшей собственно графику сети, понятие сети. И если в Нахаль Хемар еще можно говорить, что сетка, наложенная на черепа, передает волосы (в том числе), то в Чаталхёйюке ткани шалеобразной выделки специально не привязаны

кчерепу, например, они оборачивают весь труп младенца. Очевидно, что кроме необходимо утилитарного использования ткани, в том числе

вмогиле, она латентно несла значение «сети» в том магическом смыс-

172

ле связи с тотемом и причастности к трансформациям, даваемым тотемом, который мы видели в сетчатых, решетчатых узорах на многих предметах, связанных с обрядом инициации.

(8) Моделированные черепа. 9 пунктов Южного Леванта периодов MPPNB и LPPNB – 2 пункта Центральной Анатолии периодов позднего керамического неолита (вторая половина 7 тыс. до н. э.) и раннего халколита (первая половина 6 тыс. до н. э.). Здесь речь идет о такой категории археологических находок как отделенные от скелета и моделированные человеческие черепа, распространенной на Ближнем Востоке только в двух указанных регионах92. К предметам скульптуры они причисляются из-за пластически восстановленных на черепах лиц посредством гипса, известково-штукатурной массы и – в случае Нахаль Хемара – зоны волос посредством животного коллагена и растительной смолы. Так как прежде всего показательна региональная локализация этих находок, я просто даю отсылки к общеизвестной информации без каких-либо специальных комментариев. Учитывая растущее количество раскопанных моделированных черепов и не вполне совпадающие у разных авторов цифры, приводятся данные по состоянию на 2018 г., собранные М. Боногофски: всего 93 моделированных черепа найдены на Ближнем Востоке, в том числе 78 – в Южном Леванте (Иерихон, Нахаль Хемар, Кфар Хахореш, Йифтахель, Бейсамун, Айн Газаль, Телль Асвад, Телль Рамад, Телль Абу Савван / Сувван) и 15 – в Центральной Анатолии, в Конье (Чаталхёйюк) и Каппадокии (Кёшк Хёйюк) (Bonogofsky 2018: 30 – 32). Старшим из анатолийских является покрытый красным пигментом по гипсу череп женщины (экспедиционный номер 11330) из могилы, найденной под платформой северо-восточ- ного угла дома № 42 Чаталхёйюка, находящегося на нераскопанном Дж. Меллаартом участке слоя V (Farid 2004; Chaffey and McCann 2004).

Он датируется, таким образом, в пределах 6500 – 6400 гг. до н. э. или на несколько десятилетий позже (см. примечание 67). Черепа из Кёшк Хёйюка примерно на 500 лет (и более?) младше его. Cамый молодой из левантийских черепов примерно на 500 лет старше его (Goren et al.

2001; Stordeur 2003; Bonogofsky 2006; 2018; Slon et al. 2014; Croucher 2018). По хронологическим причинам совершенно ясно, что моделированные черепа в Центральной Анатолии появились как продолжение южнолевантийской традиции.

173

Выводы. Параллели (1) – (8) фиксируют корпус знаний, идей, технологий, образов, циркулировавших между Южным Левантом и Центральной Анатолией, Южным Левантом и Северной Месопотамией в 8 – 7 тыс. до н. э. Графически основную траекторию такой циркуляции можно представить в виде вертикальной линии, идущей вдоль прибрежной полосы Средиземного моря от Мертвого моря до северо-за- пада Сирии (юг – север), и далее делящейся на две изогнутые арками ветки, направленные в Центральную Анатолию (восток → запад) и в Северную Месопотамию (запад → восток). При этом между Северной Месопотамией и Центральной / Юго-Западной Анатолией отмечаются свои независимые взаимодействия, что видно на примере памятников, происходящих из бассейна р. Хабур (Телль Фахария, Телль Секер эль-Ахеймар). Хотя формально в Чаталхёйюке (от слоя VI) и ярмукской культуре есть общие элементы иконографии, почти синхронные в историческом смысле (пп. (2) – (4), (5?) – (6?)), на самом деле и та, и другая сторона скорее по отдельности были восприемниками более старых южнолевантийских влияний MPPNB и LPPNB, чем непосредственно воздействовали друг на друга (за исключением (5?) с маловероятным влиянием из Чаталхёйюка на ярмукскую культуру). Такие элементы как (3) и (4) определенно раньше проявились в чаталхёйюкском слое VI, который при любой системе датировки старше начала ярмука, но одновременно или раньше они появились

ив Южном Леванте (Баста, Телль Рамад), поэтому воздействие на ярмук оказывалось прежде всего отсюда. Если продолжить сопоставление с языковыми классификациями, можно заключить, что указанные выше «южнолевантийские влияния MPPNB и LPPNB» на Чаталхёйюк

ипока неизвестных его соседей-предшественников приходились на период существования праберберо-чадского языка как по расчетам А. Ю. Милитарёва – С. Л. Николаева (соответственно: 8000 – 6500 гг.

до н. э. и 7840 / 7760 – 6390 / 6150 гг. до н. э.), так и по расчетам Г. С. Старостина (7250 – 5990 гг. до н. э.). Ярмукская культура, возникшая около 6400 г. до н. э., с двумя ее близкими вариантами – северным

июжным (южный иначе определяется как Иерихон IX или лодская культура) – представляется скорее созданием людей, говоривших на двух только что отделившихся языках – праберберском и прачадском. Однако начальная дата, около 6400 г. до н. э., фиксируется расчета-

174

ми А. Ю. Милитарёва – С. Л. Николаева и не фиксируется расчетом Г. С. Старостина, поэтому в зависимости от предпочтений ярмук можно называть а) праберберской и прачадской или б) праберберо-чадской культурой, но ровно настолько, насколько лабораторный эксперимент можно называть реальной жизнью. Так как культура Чаталхёйюка была абсолютно своеобразной, уникальной по масштабу своих художественных результатов и способности к синтезу разновременных и разнопространственных идей, следует отдавать себе отчет в том, что все отмеченные восемь южнолевантийских параллелей занимали на общем ее фоне достаточно скромную нишу и не определяли ее «лица». То же самое, по-видимому, относится и к людям, говорившим на пра- берберо-чадском языке, если они действительно контактировали с жителями Центральной Анатолии (Каппадокии и Коньи) на протяжении нескольких веков в 8 – 7 тыс. до н. э.

Популяционная генетика, археогенетика. В идеале эти отделы ге-

нетики должны были бы играть существенную роль в междисциплинарных работах по древней истории – роль своего рода объективного естественнонаучного арбитра, присутствующего при взаимодействиях гуманитарных наук. Однако генетики предупреждают: нет закономерного механизма, по которому история некой ДНК-гаплогруппы, встреченной в популяции, соответствовала бы истории этой популяции, в то же время их совпадения возможны (Балановский 2015: 68). Кроме того это объективно молодые дисциплины: пафос «бури и натиска», большие объемы обрабатываемых образцов и поставляемой как результат первичной информации перехлестывают несопоставимо меньшие объемы ее систематизации и попыток непротиворечивого объяснения. Действительно, как известно, только в первой половине 2000-х гг. был в целом завершен проект секвенирования генома человека; только в середине 2000-х гг. запущены технологии секвенирования нового поколения, позволившие резко увеличить скорость чтения ДНК и удешевить процесс; только в 2010 г. опубликован первый полный геном древнего человека (Nielsen et al. 2017: 303, fig. 1). К настоящему моменту объем расшифрованных древних ДНК (палео-ДНК или пДНК) существенно возрос, включая образцы из важнейших археологических раскопок Ближнего Востока и Африки, например, натуфийской пещеры Ракефет, поселений докерамического неолита Южного и Северного Леван-

175

та Мотца, Айн Газаль, Телль Рамад, Телль Халула, поселений неолита Анатолии Бонджуклу Хёйюк, Тепеджик-Чифтлик, Барджин, Ментеше, мезолитической пещеры Хоту, неолитических пещеры Везме и поселений Тепе Абдул Хосейн и Сех Габи в Иране, верхнепалеолитического могильника Тафоральт, пещеры раннего неолита Ифри н’Амр о’Мусса в Марокко, десятков мумифицированных останков из Древнего Египта (от Нового царства до романского времени) и пр. ДНК современных народов также привлекается для анализа исторических ситуаций прошлого. Тем не менее пока еще историк, если он рискнет погрузиться в исследования популяционных генетиков и палеогенетиков по интересующим его территориям, народам, периодам, часто получает столько же вариантов выводов, сколько всего было исследований.

Вот один из примеров, непосредственно касающийся нашей темы. Получив 44 новых полных палеогенома, добавленных к уже существовавшей ранее базе данных из 281 палеогеномов, И. Лазаридис с соавторами смоделировали структуру населения древней Западной Евразии как результат смешения в той или иной пропорции четырех крайних наследственных пулов: неолитического Леванта, неолитического Ирана, западноевропейских охотников-собирателей, восточноевропейских охотников-собирателей. Так, например, их неолитические анатолийцы получили свою наследственность в результате смешения наследственности 38,7% неолитических иранцев, 33,9% неолитических левантийцев и 27,4% западноевропейских охотников-собирателей93. При этом указанные неолитические левантийцы сами получили 2/3 своей наследственности от натуфийцев эпипалеолита (Lazaridis et al. 2016 a: 421 – 422; 422, fig. 4). Одновременно Ф. Брушаки с коллегами генерировали 4 генома людей из двух ранненеолитических пунктов Загроса (Иран) конца 9 – 8 тыс. до н. э. Согласно их анализам, неолитические северо-западные анатолийцы не происходили от смешения населения неолитического иранского Загроса и каких-либо из известных групп охотников-собирателей (Broushaki et al. 2016: 500). Таким образом, мы имеем два противоположных утверждения о природе происхождения одних и тех же северо-западных анатолийцев периода около 6500 – 6000 гг. до н. э. Г. М. Килинч и др., основываясь на 99 опубликованных древних геномах, выделяют в Западной Евразии также четыре наследственных пула между 11 и 5 тыс. до н. э., но они отличаются

176

от тех пулов, которые принимаются И. Лазаридисом и др., это кавказ- ско-иранский, левантийский, европейский до-неолитический, анато- лийско-эгейский пулы (Kilinҫ et al. 2017 a: 3). Пулы выделяются по критерию более высокой частоты аллелей внутри них, чем при сравнении с другими внешними популяциями. Справедливости ради следует иметь в виду, что Г. М. Килинч с коллегами добавили к общей базе опубликованных древних геномов 9 новых из Центральной Анатолии, из Бонджуклу Хёйюка 8300 – 7500 гг. до н. э. и Тепеджик-Чифтли-

ка 7500 – 5800 гг. до н. э. (Kilinҫ et al. 2016 a: table 1), находящихся в 10 км севернее и в ок. 200 км восточнее от Чаталхёйюка соответственно. С учетом выделенных пулов Г. М. Килинч и др. моделировали наследственность жителей Бонджуклу Хёйюка (на образцах 2 мужчин и двух женщин рубежа 9 – 8 тыс. до н.), представляющих ана- толийско-эгейский генный пул, как смешение 59,1% кавказских охот- ников-собирателей, 31,4% левантийцев и 9,5% западноевропейских охотников-собирателей (Kilinҫ et al. 2017 a: 3) или, упрощая, 60 : 30 : 10 из кавказско-иранского, левантийского и европейского донеолитического пулов соответственно. Частное сравнение результатов работ трех групп генетиков (И. Лазаридиса, Ф. Брушаки и Г. М. Килинч), касающихся Анатолии, наглядно показывает ситуацию расхождений в выводах, в которую попадает сторонний читатель в поисках желаемой исторической ясности. Тем не менее, с учетом всего сказанного, обратимся к некоторым исследованиям самых последних лет, затрагивающим ближневосточные сюжеты, связанные с миграциями и влияниями, в надежде получить данные, не уловленные вполне археологией и лингвистикой.

Учитывая то, что поднятая тема в значительной мере сфокусирована на Анатолии, следует остановиться подробнее на работах группы Г. М. Килинч, выполненных прежде всего на анатолийских материалах (подобных работ мало в общем потоке) и достаточно тесно увязанных с археологией региона. Поставив цель реконструировать демографическую ситуацию в Анатолии от эпипалеолита до халколита, эта группа генетиков получила несколько важных исторических результатов (исходя из своего выбора источников и методов, о чем я не имею никакой компетенции рассуждать) (карты 2 – 3). Начало формирования анато- лийско-эгейского генного пула авторы относят к периоду последнего

177

ледникового максимума, примерно между 24 и 18 – 17 тыс. до н. э., когда Эгеида стала своего рода убежищем для части верхнепалеолитического населения Европы, сместившейся на юг – юго-восток. После 18 – 17 тыс. до н. э. с начавшимся потеплением это население распространялось из Эгеиды на восток, вплоть до Центральной Анатолии (Kilinҫ et al. 2017 a: 6 – 7). Эти процессы скорее всего и ответственны за появление первых местных эпипалеолитических популяций, сведения о которых дали раскопки Д. Байрда в Пинарбаши. Поселение функционировало как сезонное в интервале 14 – 10 тыс. до н. э. (Baird 2012: 436 – 440; Baird et al. 2013 а; Baird et al. 2018). В противоположном направлении – из Леванта в Европу – также после ледникового максимума перемещалось некоторое население, генетические «подписи» которого имеются в мезолитических популяциях Европы (Kilinҫ et al. 2017 a: 7; см. примечание 84: Телль Карамель, горизонт H 0). Этот последний сюжет хотя и слабо проявился в археологических находках, но имеет важное значение как с точки зрения понимания структуры анатолийского населения, так и с точки зрения сравнительно-исторической лингвистики, в частности, возможного разделения ностратических языков. Ему (сюжету) посвящена также статья М. Пала и др., на основе нескольких сотен полных геномов митохондриальной ДНК (мтДНК) пересматривающая историю и хронологию гаплогрупп J и T, происходящих с Ближнего Востока. Генетики заключают, что их экспансия в Европу («реколонизация Европы») происходила в вероятностном диапазоне между 17 и 10 тыс. до н. э., начавшись самое позднее в 14 тыс.

до н. э. (Pala et al. 2012: 915 – 918, fig. 1). Это период археологических культур кебара, мушаби и, возможно, части натуфа. Если такая экспансия реально захватывала бы в том числе 12 – 11 тыс. до н. э., то мы получили бы объяснение проникновению художественных и символических элементов раннего натуфа в Северный Левант – Юго-Восточную Анатолию – Северную Месопотамию и сложению там вершины арки Плодородного Полумесяца из постнатуфийских культур докерамического неолита, включая феномен Гёбекли Тепе. В «Дополнительных материалах» к указанной статье Г. М. Килинч с соавторами также дают рассчитанные ими даты обмена генами популяций Эгеиды (на материалах Ревении в Северо-Восточной Греции и Барджина в Северо-Запад- ной Турции) и Центральной Анатолии с кавказско-иранским наслед-

178

ственным пулом: ок. 11300 и 11000 гг. до н. э. соответственно, при движении с востока (от кавказско-иранского пула) на запад (Kilinҫ et al. 2017 b: fig. S5, a – d)94. Эти даты рубежа 12 – 11 тыс. до н. э. позволяют предполагать, что генетически кавказско-иранские группы – в зависимости от конкретных маршрутов их перемещений в Анатолии – могли начать в это время знакомство и с другими территориями Анатолии, в частности, с районом Верхнего Тигра, где во второй половине 11 тыс. до н. э. возникает докерамическое поселение Кёртик Тепе (однако здесь есть дата и первой половины 11 тыс. до н. э. для образца MAMS 23135: Benz et al. 2015: 23 – 25, table 4, fig. 13), также в неконкретизированный период «эпипалеолита» возникает нижний слой 6 Бонджуклу Тарла (Kodaş 2019: 5), а вслед за ними и другие пункты этого кластера и кластера вокруг иракского Мосула (Немрик 9, Кермез Дере, М’лефаат). Можно сделать промежуточный вывод, что Анатолия между 18 – 17 и 10 тыс. до н. э. стала местом пересечения трех человеческих потоков: из Эгеиды к Центральной Анатолии, из Южного Леванта к Европе, от гор Загроса – Кавказа к Эгеиде (ок. 11300 гг. до н. э.) и Центральной Анатолии (ок. 11000 гг. до н. э.). Где было собственно это «место», в Центральной Анатолии или восточнее нее, пока не известно и зависит от дальнейших раскопок. При этом существует вероятность того, что в районах Верхнего Тигра (и Евфратской петли?) складывался тогда симбиоз населения двух генных пулов – кавказско-иранского и левантийского. Показаниями в пользу этого могут служить неоднократные заключения археологов, анализировавших каменные орудия первых поселений Верхнего Тигра в Турции и Ираке (также и более западных Чайёню Тепеси и Джафер Хёйюка): они часто изготавливались с применением отжимной техники и / или в форме треугольных микролитов, что характерно для загросских археологических культур, восходящих к эпипалеолитической традиции зарзи (Rosenberg et al. 1998: 29 – 31;

Binder 2007; Özkaya and Coşkun 2011: 98; Erim-Özdoğan 2011: 197, 202, 210; Bar-Yosef 2014: 304; Helwing 2014: 334 – 335; etc.). Если принять,

что население, происходящее с территорий Закавказья, Южного Прикаспия и Западного Ирана (горы Загрос), на образцах которого выделен кавказско-иранский генный пул, с большой вероятностью говорило на языках сино-кавказской или дене-сино-кавказской макросемьи (Старо-

стин 1984; Пейрос 1988: 321; Nikolayev 1991; Bengtson and Starostin

179