Uayt_L_Izbrannoe_Nauka_o_kulture_Kulutrolo

Серия основана в 1998 г.

В подготовке серии принимали участие ведущие специалисты Центра гуманитарных научно-информационных исследований Института научной информации

по общественным наукам, Института всеобщей истории, Института философии Российской академии наук Данное издание выпущено

в рамках проекта «Translation Project»

при поддержке Института

«Открытое общество» (Фонд Сороса) — Россия и Института

«Открытое общество» — Будапешт

Лесли Уайт

Избранное: Наука о культуре

Москва

РОССПЭН

2004

ББК71.0 У 12

Главный редактор и автор проекта «Культурология. XX век»: С.Я.Левит

Редакционная коллегия серии:

Л.В.Скворцов (председатель), И.Л.Галинская, Г.И.Зверева, Л.Г.Ионин, А.Н.Кожановский, И.В.Кондаков, Л.А.Микешина, Л.Т.Мильская, Л.А.Мостова1 И.А.Осиновская Ю.С.Пивоваров, Г.С. Померанц, А.К.Сорокин, П.В.Соснов Составитель тома: Л.А.Мостова[ Научный редактор: О.Р.Газизова Переводчики: О.Р.Газизова, П.В.Резвых Художник: П.П.Ефремов

Уайт Л.

у 12 Избранное: Наука о культуре/Пер. с англ. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. -960 с. (Серия «Культурология. XX век»)

Лесли Уайт - американский этнолог и культуролог. Наиболее признаны заслуги ученого в обосновании существования культурологии как науки и в развитии им понятия «культура». Уайт первым стал широко употреблять термин «культурология» (1939) и выделил культурологию как самостоятельную науку в комплексе общественных наук. В его работах представлен ряд оригинальных авторских концепций: концепция эволюции культуры, опирающаяся на энергетическую теорию Уайта; обоснование концепции науки о культуре, культурологии, и обозначение ее места в системе наук XX в. Издание может быть рекомендовано в качестве учебного пособия по культурологии.

© С.Я.Левит, составление серии, 2004 © Л.А.Мостова, составление тома, 2004 © О.Р.Газизова, П.В.Резвых, перевод, 2004 © П.В.Резвых, перевод, 2004 © «Российская политическая энциклопедия», ISBN 5-8243-0480-7 2004

Наука о культуре

Предисловие

Различия в культуре возникли вместе с возникновением самой культуры. Начиная даже с древнейших времен человеческой истории жители разных местностей отличались друг от друга речью, обычаями, верованиями и одеждой с тех самых пор, как только она появилась. Мы можем быть уверены и в том, что человек всегда знал об этих отличиях, обособлявших его собственную группу от остальных. Таким образом, мы можем сказать, что в каком-то смысле человечество всегда обладало культурным сознанием. И уже по крайней мере со времен Геродота предпринимались попытки объяснить разнообразие культур человечества. Некоторые мыслители считали, что причиной культурных различий является влияние среды: одна разновидность среды обитания приводит к созданию одного типа культуры, а другая — другого. Другие же были склонны приписывать вариативность культур врожденным различиям в психике или в

темпераментах. Сравнительно недавно такие новые науки, как социология и социальная психология, выработали общие принципы науки о социальном поведении, хотя и предполагалось, что принципы эти являются для человечества общими и потому не могут объяснять тех различий в культуре, которые присущи племенам и народам. Социальное взаимодействие — это процесс универсальный: конфликты, сотрудничество, умение приспосабливаться, «четыре желания» и т.д. распространены повсеместно, и ими можно объяснить единообразие культур, но никак не различия между ними. Правду сказать, эти науки и не были нацелены на разрешение

проблемы культурного варьирования: они почти полностью ограничивались рамками только одной культуры — западной цивилизации. Но если мы обратимся к вопросу о культурных различиях между народами, то мы обнаружим, что здесь социология и социальная психология фактически ничего нам не предложили.

Если не говорить о теориях, которые утверждали обусловленность культуры окружающей средой и учитывали лишь отношение между средой и культурой, все те разновидности интерпретации, которые существовали до возникновения антропологии как науки, строились на нерасчлененном рассмотрении человека и культуры: никто не рассматривал культуру в отрыве от ее человеческих носителей. И все-таки с развитием науки приходило понимание культуры как отдельного класса событий, отдельной системы явлений. Стало очевидным, что культура — это не просто рефлекторная реакция на среду обитания, не простое и непосредственное проявление человеческой природы. Сложилось понимание того, что культура — это континуум, поток событий, свободно текущий сквозь время от одного поколения к другому, а в горизонтальном направлении — и от одной расы или среды обитания к другой расе или среде. Со временем сложилось понимание и того, что детерминанты культуры находятся в потоке самой культуры и что язык, обычаи, верования, инструменты или церемонии являются продуктами предшествующих и сопутствующих элементов культуры и ее процессов. Короче говоря, было обнаружено, что культуру — с точки зрения научного анализа и интерпретации — можно считать вещью sui generis — классом событий и процессов, протекающих в соответствии с собственными принципами и законами, и потому культуру можно объяснять лишь посредством ее собственных элементов и процессов. А если так, то культуру можно считать самодостаточным и самодетерминированным процессом — чем-то таким, что можно объяснить лишь в собственных терминах.

Это глубинное открытие, это научное достижение и определили судьбу антропологии; именно антропологи, как сказал Крёбер, и «открыли культуру». В противоположность родственным ей наукам — социальной психологии и социологии — антропология, эта новая наука, находилась в самой гуще культурных событий, исследование которых и впрямь было одной из ее главных задач. Представлялось возможным отметить (по крайней мере, во многих случаях), что выраженные культурные вариации сочетались с единообразием физического типа людей. Так, среди североамериканских индейских племен, принадлежавших совершенно к одному физическом типу, тем не менее наблюдалось огромное разнообразие культурных типов. Биологическая постоянная не служит объяснением культурной переменной. Антропологам удалось отметить также и то, что, хотя определенный тип среды обитания и обусловливает форму и содержание культуры, он их всё-таки не детерминирует. Так, например, арктический климат вовсе не обязательно означает сшитые из меха одежды и защищенные жилища. На самом деле большое разнообразие культур совместимо со всяким данным типом природной среды, как об этом будут свидетельствовать сравнительное описание различных регионов или археологическое изучение отдельной местности за долгий период времени. Потому-то антропологи и смогли освободиться от старой тенденции в толковании — от предубеждения, будто культура детерминирована средой обитания или «человеческой природой», — и обнаружить то, что культура детерминирована культурологически.

Судя по всему, именно Э.Б. Тайлор, великий английский антрополог, четко осознал это представление первым. В первой главе своей великой книги «Первобытная культура» [«Primitive Culture»] (1871) он лаконично сформулировал культурологическую точку зрения и определил диапазон науки о культуре. Последователями Таилора были Дюркгейм, Крёбер, Лоуи, Уисслер и многие другие ученые, развивавшие эту новую науку. Однако этот прогресс не был ни постоянным, ни непрерывным. В последнее время произошел отказ от

культурологической точки зрения и от культурологических целей. Вместо того чтобы интерпретировать культуру как таковую, многие американские антропологи в последние годы обратились к исследованию очевидных реакций человеческих организмов и тех подсознательных сил, которые лежат в основе этих реакций. В результате этого многие из тех антропологов (как мужчины, так и женщины), которые в силу своего об-

разования и традиций были лучше других подготовлены к исследованию культуры, отказались от ее изучения в пользу сомнительных открытий в области психологии или психиатрии — наук, практического опыта в которых они почти (или совсем) не имели, хотя их недостаточная подготовленность и искупалась хорошей интуицией. Однако они продали свое культурологическое первородство за чечевичную похлебку психиатрии.

Но кому еще изучать культуру, как не антропологам и, в особенности, культурологам? В последние годы мы стали свидетелями явного упадка антропологии в Америке. Но так будет не всегда. Раньше или позже начатый Тайло-ром прогресс в науке возобновится. Как на это в одной из своих недавних статей указывал Крёбер, моды и причуды в науке появляются и исчезают, но, какие бы течения и водовороты ни возникали под водой, на поверхности всегда существует мощное течение научного прогресса. «Личность, — пишет Крёбер, — вот о чем то и дело твердят теперь... Ухищрения — типа тестов "чернильных пятен" — обладают некоторыми поверхностными качествами приспособлений... а мы как нация любим всякие приспособления. Через одно-два десятилетия тесты Роршаха как стимулы моды непременно уступят место недолговечным преемникам».

В последующих главах науку о культуре мы будем рассматривать в нескольких аспектах, как-то: происхождение культуры и ее природа; возникновение научной интерпретации культуры и исторический очерк этого нового начинания; фундаментальное различие между психологией и культурологией. И наконец, на нескольких примерах мы продемонстрируем нашу точку зрения и методологию культурологической интерпретации.

Часть I

Наука и символы

Введение

Наше исследование науки о культуре мы предваряем очерком о науке вообще — «Наука — это процесс науки». Наука — это не совокупность данных, а методология их интерпретации. И методология эта в той же мере прило-жима к явлениям культуры, как ко всяким другим явлениям. Наука о культуре или наука о психологии не является столь же разработанной, как астрономия или физика, а по своему возрасту даже и не приближается к последним. Однако было бы ошибочно или даже самонадеянно утверждать, что «физика — это наука, а психология или культурология - нет». Создавать науку можно в любой сфере опыта.

В статье «Символ» мы описываем тот механизм, который дал жизнь культуре как новой и отличной от других системе явлений. Мы открываем культуру как новую область научного исследования и научной интерпретации. В статье «Об использовании орудий приматами» мы делаем попытку показать, почему человек обладает непрерывающейся, приумножаемой и материальной культурой, тогда как человекообразная обезьяна, хотя она и способна изготавливать орудия и очень ловко ими пользоваться для многих целей, культурой не обладает. И здесь ответом на вопрос снова будет — Символ. В статье «Сознание как процесс» подвергается критике та устаревшая точка зрения, согласно которой сознание рассматривалось в каче-

11

стве вещи, в качестве существа. Вопреки такому пониманию мы рассматриваем его всего лишь как процесс реагирования на внешние стимулы. Это помогает нам прояснить то отношение, которое существует между человеком как организмом и той экстрасоматической культурной традицией, на которую он реагирует так же, как и на свою природную среду обитания.

В статье «Расширение диапазона науки» мы обозначаем тот путь, который прошла наука в завоевании все новых и новых сфер человеческого опыта — начиная от небесных тел в астрономии, распространяясь потом на земные физические явления, потом — на разнообразные области биологических явлений и, наконец, на сферу культуры. Обозначая путь успехов и прогресса науки, мы сталкиваемся лицом к лицу с ее предшественницей и соперницей — с философией антропоморфизма, антропоцентризма, Свободной Воли. Как это со всей четкостью и выразительностью будет показано в следующих главах, именно с философией вынуждена была

ется, что «астроном» — это член определенной (формальной или неформальной) группы научных работников, возникшей в результате общественного разделения труда, и будет оставаться таковым даже и в том случае, если он может способствовать как изучению насекомых, роста лесов и последовательной смены индейских культур, так и нашему познанию небесных тел. Логически говоря, астрономия представляет собой научную интерпретацию поведения небесных тел независимо от того профессионального ярлыка, который носит тот, кто эту интерпретацию осуществляет.

Обычай рассматривать «науку» в качестве некой обширной территории, разделенной на определенное количество «полей» деятельности, каждое из которых возделывается членами соответственно именуемой гильдии, в какой-то мере оправдан соображениями пользы и уместности. Однако при этом существует тенденция и затемнять природу науки как способа интерпретации реальности, и вносить смятение в ряды как ученых, так и неспециалистов. Использование слова «наука» в качестве существительного ведет не только к спорам о границах между дисциплинами (относится ли изучение молодежной преступности к социологии или психологии, а изучение ископаемых — к геологии или биологии), но и к вопросам о том, является ли наукой история или социология. Существует тенденция отождествлять «науку» с одним из ее методов. Можно, например, производить эксперименты в химии и делать точные предсказания в астрономии: химия и астрономия — это «науки». Экспериментирование крайне ограничено в социологии, а предсказания в истории редко когда представляют собой нечто большее, чем гадания. А если так, то существует тенденция считать, что «история и социология — не науки». Несмотря на то что в значительной своей части геология гораздо более исторична, чем некоторые исследования человеческой культуры, одну из дисциплин с готовностью называют «наукой», в то же время отказываясь признавать этот статус за другой.

Кроме того, делается различие между науками физическими (часто их называют лестным термином «точные науки») и «социальными науками». Это разграничение подразумевает, что существует фундаментальное различие между природой физической реальности и природой человечес-

15

кой социальной реальности. А это предположение ведет (в том случае, если это уже само собой не подразумевается) к дальнейшему предположению о том, что данные о человеческом обществе, сущностно отличаясь от данных физики (т.е. от «точных наук»), научному изучению реально не поддаются. Отсюда делается вывод, что социальные науки реально вообще не являются науками* и что они не являются и не могут быть «научными». Такие же, хотя и не столь яркие, заявления делались относительно биологии: «Биология менее научна, чем физика, но более научна, чем социология». Такие заявления не просто сбивают с толку: они ничем не подтверждены. Базовые допущения и методы, относимые к научному способу интерпретации реальности, одинаково приложимы ко всем ее фазам — как к гуманитарно-социальной или культурной, так и к биологической и физической. Это означает, что мы должны перестать рассматривать науку в качестве чего-то такого, что можно разделить на несколько качественно различных частей, одни из которых в полной мере научны («точные науки»), другие квазинаучны, а третьи лишь псевдонаучны. Мы должны перестать отождествлять науку с тем или другим из ее методов — такими, например, как экспериментирование. Короче говоря, мы должны рассматривать науку скорее в качестве способа поведения, способа интерпретации реальности, чем в качестве некоей самодостаточной сущности, в качестве сегмента этой реальности.

Наука проводит разграничение между живыми, чувствующими существами, с одной стороны, и независимым от чувствующих организмов внешним миром — с другой". Реальность в этом контексте представляет собой взаимодействие организмов с внешним миром. В этом своем качестве она может рассматриваться как существующая и в един-

* «...Я думаю, что социальная наука — это нечто вроде уэльсского кролика, то есть на самом деле это совсем не кролик» (В оригинале игра слов: словосочетание «Welsh rabbit», «уэльсский кролик», на самом деле значит «гренки с сыром». — Прим. пе-рев.). В кн.: Hooton E.A., «Apes, Men, and Morons», p. 62. " «Эта вера во внешний мир, независимый от воспринимающего субъекта, является основой всех естественных наук». В кн.: Einstein, 1934, р. 60.

16

ственном числе, и во множественности. Она может расцениваться как совокупность взаимодействий или опыта организма, но может и подвергаться анализу, применимому к составляющим ее частям. На уровне восприятия реальности она анализируется в чувственных впечатлениях от нее -в обонятельных, вкусовых, цветовых, звуковых и т.д. ощущениях. На

понятийном уровне она анализируется посредством символических инструментов — слов, математических символов и т.д. Материя, энергия, время, пространство, движение и т.д. суть понятийные приспособления, посредством которых мы анализируем реальность и с помощью которых мы к ней приспосабливаемся. А если так, то материя, энергия, время, движение и т.д. являются не разделенными сущностями, но аспектами или фазами их общей действительности. А еще мы можем анализировать совокупность реальности в той мере, в какой мы можем воспринимать ее в опыте, в виде равноценных составляющих частей или тех «единиц», которые мы можем назвать событиями. А если так, то опыт воспринимается нами как, с одной стороны, единое, как совокупность и, с другой стороны, как бесконечное количество частей или событий.

«Целое и части» означает отношение. «Отношение» также является еще одним понятийным приспособлением, символическим инструментом, с помощью которого мы делаем опыт до определенной степени удобопонима-емым, а также приспосабливаемся к окружающей среде. События соотнесены друг с другом. Но как?

«Каждое из происходящих в мире событий детерминировано пространственными координатами х, у, z и временной координатой /»3. Фундаментальное отношение или «интервал» между событиями

— это пространственно-временное отношение. И если раньше пространство и время рассматривались как независимые друг от друга свойства внешнего мира, то теперь они рассматриваются всего лишь как аспекты основополагающего и первичного свойства, пространства—времени. Процитируем Минковского: «Те воззрения на пространство и время, которые я хотел бы вам изложить, возникли на почве экспериментальной физики, и именно в этом их сила. Они радикальны. С этих пор и пространство само по себе, и время само по себе

17

обречены на то, чтобы , утратив свою силу, стать просто тенями, и лишь своего рода единство того и другого сохранит свою независимую реальность»4. А если так, то реальность, с точки зрения современного мышления, обнаруживает нам себя в виде имеющего четыре измерения континуума, а тот процесс реальности, в котором выявляют себя события, характеризуется как временнопространственный (или временно-формальный).

Следовательно, первичным и фундаментальным отношением между событиями является отношение времени и формы. Однако с помощью чисто логического анализа мы можем отделить временной аспект процесса от аспекта пространственного: хотя в реальности они и неразделимы, мы можем изучать один из них в отрыве от другого. А если так, то мы можем разграничить три типа процессов, один из которых, временно-формальный, первичен, а два других вторичны и производны: с одной стороны — это процесс временной, а с другой стороны — пространственный или формальный. В первой категории мы будем рассматривать события в их соотнесенности друг с другом посредством пространственно-временных интервалов. Что касается двух других, то в одной из них мы будем рассматривать интервал (или отношение) лишь в его временном аспекте, а в другой - лишь в пространственном или формальном.

Процесс научного творчества должен приспособиться к структуре реальности: средства научного познания должны быть таким образом сконструированы, а его методология таким образом упорядочена, чтобы обеспечить действенное постижение реальности и сделать ее понятной для нас. А это, следовательно, означает, что в нашем распоряжении будут иметься три способа научного действия: с помощью первого мы постигаем пространственно-временное качество реальности в его полноте, но кроме него имеются и два вспомогательных и производных способа, каждый из которых приложим к одному из двух аспектов его качества, т.е. к пространству и времени. Все «науки» или варианты научного действия приложимы к той или иной из этих трех категорий: в отрыве от этих трех категорий никакое научное действие неосуществимо. «История» — это такой способ научного действия, при котором события рассматриваются в терминах их времен18

ных отношений. Каждое событие уникально. Одно дело, что история никогда не повторяется: Линкольн был убит лишь однажды. Нет сомнения в том, что сами по себе составляющие историю события соотносятся друг с другом иными, не временными, способами. Это по необходимости должно быть так, поскольку все виды отношений в равной степени являются атрибутами общей реальности. Однако, так сказать, «историзируя», мы произвольно выбираем для нашего рассмотрения «соединительную ткань» времени, столь же произвольно игнорируя отношение пространства*.

Этот процесс сведения конкретного опыта к искусственным абстракциям или, точнее говоря, акт

замещения понятиями, «свободными изобретениями человеческого интеллекта» (позаимствуем это выражение Эйнштейна), конкретных опытов чувств5 не только неизбежен, но и составляет саму суть «научного действия».

«История» или временной аспект опыта сорбъемна с реальностью: она одинаково присуща неодушевленному, биологическому и культурному классу явлений. Звезды, Солнечная система, земля, реки, свинец, гранит, растения и животные, виды и индивиды, обычаи и установления — у всего этого есть своя история. Астрономия, физика, геология, биология, психология, социология и антропология являются, следовательно (по крайней мере отчасти), историческими «науками»; не существует ни антагонизма, ни даже различия между историей и наукой: история — это просто способ научного действия — будь то в геологии или в социологии. Если мы откажемся принять этот вывод, то мы будем вынуждены принять его альтернативу: «Астроном является ученым тогда, когда он имеет дело с временными, повторяющимися процессами, но когда он занимается хронологической последовательностью событий (историей Солнечной системы, например), то ученым он уже не является».

События соотносятся друг с другом пространственно, и мы должны изучать реальность в терминах пространственных или формальных отношений, игнорируя аспект времени.

' Можно не сомневаться: те, кто носит ярлык «историк», занимаются не одними только временными отношениями, потому что они, например, хотят знать также и то, где был убит Линкольн.

19

Пространственные отношения между событиями должны считаться или неизменными, или изменяемыми. События или материальные объекты, взаимные пространственные отношения которых считаются неизменными, составляют структуру. Это качество характерно для всех фаз реальности. На неодушевленном, биологическом и культурном уровнях это проявляется в таких формах, как атомы, молекулы, звезды, созвездия, планеты, орбиты, слои, элементы; в скелетах, костях, мышцах, органах, телах, членах; в семьях, кланах, сообществах, грамматиках, конструкциях. Когда объединяющие некоторое количество событий или материальных объектов пространственные отношения рассматриваются в качестве переменных, то тогда мы говорим о функции. И это свойство тоже проявляется на всех уровнях реальности в атомарном, молекулярном, метеорологическом и астрономическом поведении; в физиологических и психологических процессах, на супрабиологическом уровне, в культурных процессах. А если так, то физик, химик, астроном, геолог, зоолог, ботаник, физиолог, психолог, социолог, лингвист, культуровед-антрополог и т.д. — все они озабочены пространственным или формальным* (вневременным) аспектом реальности в его структуральном или функциональном аспектах (или в том и другом вместе).

Теперь мы приступаем к рассмотрению третьего типа отношения или процесса — пространственно-временного. Он подобен двум предыдущим процессам и отличается от каждого из них. Как мы уже заметили, все три разновидности отношений всегда внутренне присущи всякой череде актуальных событий во всякой фазе реальности. Временной процесс (или «история») представляет собой выборочное упорядочивание событий в соответствии с принципом «время». Пространственные отношения, хотя в этих событиях они актуально и существуют, игнорируются: для истории мысли не имеет значения, где именно размышлял Ньютон, — под яблоней или в ванне. Нечто подобное наблюдается и тогда, когда мы имеем дело с пространственными от-

* Структура и функция не ограничиваются сферой измеряемого пространства. Структура, или форма, является характеристикой таких непространственных систем, как язык, музыка, системы родства, социальная организация, поэзия и т.д.

20

ношениями, т.е. со структурой и функцией: временные отношения, которые в объективной реальности от этих событий неотделимы, в данном случае отсекаются посредством логического анализа: структура кристалла, ржавение железа, дыхание, трусость, тайные общества — все это может рассматриваться независимо от часов или календарей.

Однако во временно-пространственном процессе одновременно значимы как временные, так и пространственные отношения. Но когда мы говорим: «С юга на рассвете... и в двадцати милях от Шеридана», здесь речь не идет о времени и пространстве. Обычному историку хочется знать не только то, что Наполеон выигрывал сражения, но и то, где он их выигрывал. Зоолога и этнографа распределение видов и культурных черт интересует так же, как и их история. Таковы примеры одновременного интереса как к временным, так и к пространственным отношениям. Однако примерами временно-пространственных отношений они не являются.

Водород+кислород=водород+кислород; t+s=t+s. Однако водород • кислород=вода (Н2О); t • s = ts. А если так, то временно-пространственный процесс не равнозначен пространственной и временной организации явлений; это не сумма этих факторов, но их результат.

Кстати сказать, интересно отметить, что во многих из тех случаев, в которых присутствуют как временные, так и пространственные отношения, один тип значим лишь в терминах другого. Так, например, толщина геологического слоя, измеряемая в футах, указывает на его возраст, измеряемый в годах. Подобным образом и распределение видов растений или животных может указать на их возраст: чем шире ареал распространения, тем больше возраст. Антропологам, когда они использовали тот же принцип, во многих случаях удавалось реконструировать историю орудия, миф, обычай или институт благодаря тем выводам, которые делались относительно их географического распространения6. И, конечно, наши часы отмеряют время посредством повторяющегося движения механизма в пространстве.

Однако временно-формальный процесс предполагает нечто большее, чем интерес ко временному и формальному отношениям, рассматриваемым или в отдельности, или в терминах друг друга. Это такой процесс, в котором значимы как время, так и пространство или форма, — такой

21

процесс, в котором оба компонента интегрированы в единое, недифференцированное событие. Временно-формальный процесс — это эволюционный или протекающий в развитии процесс. Он отличен от временного процесса, с одной стороны, и от формального процесса — с другой. Этот процесс, как и все прочие, неотъемлем от всякого опыта и проявляет себя во всех сферах реальности — в неодушевленной, биологической и культурной. Таким образом, мы имеем звездную и космическую эволюцию, биологическую эволюцию и культурную эволюцию. Этот процесс отличается от временного и формального процессов тем, что в эволюционном процессе как время, так и пространство всецело включены друг в друга: они слиты, неотделимы. Эволюция

— это временное изменение форм. Сравнение этих трех процессов приведет к более отчетливому пониманию каждого из них.

Временной процесс — это процесс неповторяющийся. В той последовательности или в том процессе, который является временным (и только временным), каждое событие уникально: оно происходит только один раз. Скалистые горы возникли только один раз; Вюрмское оледенение имело место лишь однажды; каждая дождевая капля уникальна; каждое движение всякого живого существа отлично от каждого другого движения*; Джон Браун был казнен лишь однажды; каждое занятие женского кружка шитья - это уникальное событие. Пространственный или функциональный процесс, будучи процессом вневременным, основан на повторяемости; горные системы могли создаваться неоднократно; одно оледенение могло следовать за другим; дождевые капли падают снова и снова; вода замерзает; лед тает, и вода замерзает снова; металл может расплавиться и

* Вполне может быть. Но в реальности обычно так не бывает, поскольку такого рода различия, кроме немногочисленных случаев (таких, как реальный или воображаемый случай с коровой миссис О Лири; коровой, которая лягнулась, что и положило начало чикагскому пожару, или гогот гусей, которые «спасли Рим»), не имеют значения для нас как для обычных человеческих существ. Однако для философии науки чихание безымянной обезьяны в дебрях джунглей не только значимо, но и является такой же иллюстрацией уникальности каждого события во временной последовательности, как и рождение Христа или смерть Цезаря.

22

опять затвердеть; обезьяны чихают; люди умирают; повстанцев казнят; цены поднимаются, падают и опять поднимаются; сообщества и клубы организуются во всякую эпоху. Эволюционный процесс, будучи по своему характеру отчасти временным, также не является повторяющимся*; пресмыкающееся становится млекопитающим лишь однажды; радий разлагается лишь однажды; звезды «умирают» лишь однажды". Рост также является временно-пространственным процессом, хотя этот термин обычно прилагается скорее к индивидам, чем к классам. Рост — это неповторяющийся процесс: человек бывает ребенком лишь однажды, а второе детство — это всегда что-то новое.

* В реальности это может зависеть от точки зрения человека или, точнее говоря, от временного аспекта его мировоззрения. Космические процессы кажутся нам по своему характеру эволюционными: Вселенная расширяется (как можно предположить), или материя переходит в энергию. Процесс представляется по своему характеру временно-формальным — неповторяющимся и необратимым. Однако эта видимость может оказаться иллюзией, объясняющейся временными границами нашего наблюдения. Если временной период будет дольше, значительно дольше, то космический процесс сможет явить себя в качестве повторяющегося: за эпохой расширения может следовать эра сжатия и так далее, в бесконечной череде пульсаций; материя может переходить в энергию и снова, «размораживаясь», переходить в материю, как бесконечное движение вселенского маятника.

Так же и для существа, которое, если сравнивать его с нами, производит наблюдения в течение бесконечно малого отрезка времени, повторяющееся и ритмическое дыхание, или биение сердца, или ржавение железа могут показаться эволюционными по своему характеру, поскольку, наблюдая лишь малую часть процесса, без начала и конца, это существо может наблюдать лишь временную смену формы и заявить, что это является неповторяющимся процессом. И это тоже будет правильно, поскольку тот процесс, который это существо наблюдает, является таким же неповторяющимся, как неповторяющимися являются нам смерть звезды или разложение радия. Таким образом, от единицы измерения зависит, каким мы назовем процесс — повторяющимся или эволюционным. И наоборот, всякий повторяющийся процесс — это всего лишь часть более крупного процесса, по своему характеру эволюционного. *" Не следует смешивать удвоение и повторение: переходы от пресмыкающихся к млекопитающим наблюдаются у самых разных типов. Это удвоения, а не повторения.

23

Пусть мы и повторимся, но ради ясности стоило бы еще раз обратить внимание на природу уже установленных различий. Актуально каждому событию присущ характер четырех измерений; оно занимает свое место в четырехмерном пространственно-временном континууме. Поэтому дождевая капля - это событие в процессе космической эволюции, и мы можем рассматривать ее как таковую. Но мы можем рассматривать ее и в других контекстах

— в чисто временном контексте или во всецело вневременном контексте (в котором мы рассматриваем лишь изменения в пространственных отношениях между каплей дождя, землей, облаками и т.д.). Такие контексты являются, конечно, изобретениями нашего собственного изготовления. Они представляют собой произвольно выбранные точки зрения, с которых мы рассматриваем и оцениваем реальность: они являются формами и, так сказать, каналами, в рамках которых мы осуществляем процесс научного творчества.

Формальный процесс и обратим, и повторяем. Вода замерзает; лед тает; железо ржавеет; оксид железа распадается; сено становится говядиной; говядина снова может стать сеном; бунт и реакция являются циклическими и противоположными процессами в обществе; цены поднимаются и падают и т.д., однако временной порядок событий остается неизменным; он не может быть обращен вспять. Только в сказке «В Зазеркалье» королевы кричат прежде, чем они укололи пальцы, или Алисы берут торт до того, как они его отрежут. Эволюционные процессы, будучи как временными, так и формальными, тоже необратимы. Звезды не поглощают заново однажды уже выделенную ими энергию; млекопитающие не возвращаются на стадию пресмыкающихся; времена, когда процветало рыцарство, не могут вернуться никогда; требование «сделай меня ребенком прямо этим вечером» невыполнимо. Исторический процесс и процесс эволюционный по своему характеру являются одинаково временными, т.е. неповторяющимися и необратимыми. Однако поскольку исторический процесс является чисто временным, эволюционный процесс также формален: это временная последовательность форм. Исторически Эли Уитни и изобретение хлопкоочистительной машины (джина) являются неразделимыми событиями в хронологической последовательнос-

24

ти. Но если бы Уитни умер еще в колыбели, то выраженный в технологии эволюционный процесс все равно привел бы к созданию хлопкоочистительной машины. Подобным же образом, хотя Линкольн и был исторически привязан к освобождению рабов, а Дарвин — к формулировке определенных биологических принципов, процессы политико-экономической эволюции привели бы к освобождению рабов и без Линкольна точно так же, как эволюция привела бы к созданию биологической теории и без Дарвина. Изобретение исчисления, которое почти одновременно, но независимо, совершалось в трудах Ньютона и Лейбница, явилось логическим выражением эволюционного процесса, т.е. оно было возникновением новой математической формы из формы предшествующей. Если изобретение исчисления не зависело ни от одного Ньютона, ни от одного только Лейбница, то таким же образом оно с необходимостью не зависело от них обоих: в конечном счете оно все равно бы возникло, если бы и Ньютон, и Лейбниц умерли во младенчестве. Развитие математики, равно как и развитие техники или медицины, является эволюционным процессом*: новые формы вырастают из предшествующих форм. Однако одним лишь историческим контекстом определяется то, в каких именно работах, где и когда должны возникнуть новые формы. С точки зрения эволюционного процесса всякое историческое событие случайно и в каком-то смысле непредсказуемо. Мы можем предсказать, что лекарство от рака будет найдено, но невозможно предсказать, кто именно и когда это лекарство откроет. То, что народы Европы будут ь недалеком будущем снова втянуты в грандиозную войну, — это можно предсказать с той