Uayt_L_Izbrannoe_Nauka_o_kulture_Kulutrolo

по сути, нам не понять, каким образоминстинктмо-жеготличитькросскузенаотпараллельного кузена. Обычносчи-тается кровосмесительным вступать в брак с человеком из своего клана даже и тогда, когда с ним не имеется какой бы то ни было генеалогической связи, тогда какбракс близким родственником из другого клана может считаться позволительным. Честно говоря, теория инстинкта нам совершенно не помогает, и нелегко найти такого ученого, который защищал бы ее в наши дни*.

* В 1932г. профессорЛоуи отказался от инстинктивной теории запретов на инцест. Однако он так и не приблизился к адекватному объяснению, ограничившись наблюдением, что «отвращение к инцесту, следовательно, лучше всего рассматривать в качестве первобытной культурной адаптации» (Лоуи, 1933, с. 67). В одной из своих самых недавних работ—«Введение в антропологию культуры» (второе издание, Нью-Йорк, 1940) - он снова обсуждает инцест, но не привносит в этот вопрос ничего нового, ограничиваясь предположением, что «ужас перед инцестом не является врожденным, хотя он, несомненно, и представляет собой очень древнюю культурную черту» (с. 232).

328

Другой теорией, поборниками которой несколько поколений назад были Льюис Г. Морган4 и другие и у которой находятся защитники и теперь, является представление о том, будто инцест был определен и запрещен потому, что им-бридинг приводит к биологическому вырождению. Эта теория столь правдоподобна, что кажется самоочевидной, но именно поэтому она и ошибочна. Прежде всего, имбридинг как таковой отнюдь не приводит к вырождению; в этом пункте свидетельства биологов убедительны. Имбридинг, безусловно, усиливает наследование черт — хороших или плохих. Если потомство, рожденное от союза брата и сестры, оказывается плохим, то происходит это потому, что родители были людьми с плохой наследственностью, а не потому, что они были братом и сестрой. Однако как превосходные, так и дурные черты могут быть усилены посредством имбридинга, и к этой процедуре селекционеры растений и животных зачастую прибегают для того, чтобы улучшить породу или сорт. Если дети, рожденные от союзов брата с сестрой или отца с дочерью, в нашем собственном обществе зачастую бывают слабоумными или в каком-либо другом отношении дурными, то происходит это потому, что слабоумные индивиды гораздо охотнее нарушают мощное табу на инцест, чем нормальные мужчины и женщины, а потому и более высока вероятность того, что они произведут на свет неполноценное потомство. Однако в тех обществах, где браки между братьями и сестрами разрешаются или предписываются (по крайней мере, в рамках правящей семьи — как, например, в Древнем Египте, среди аборигенов Гавайских островов и перуанских инков), мы можем обнаружить превосходное потомство. Клеопатра была отпрыском заключавшихся в течение нескольких поколений браков между братьями и сестрами, но она была «не только прекрасной, энергичной, умной, но еще и плодовитой... была прекрасным образчиком человеческой расы, который только можно обнаружить в какую-либо эпоху или в каком-либо классе общества»5.

Однако существует еще и другое возражение против теории вырождения как средства объяснить возникновение запретов на инцест. Многие компетентные этнографы заявляли, что некоторые племена пребывают в неведении относительно природы биологического процесса воспроизводства и что, в частности, они не имеют понятия о связи между

329

половой связью и беременностью. Или же они могут думать, что половой акт является необходимой предпосылкой беременности, но не ее причиной6. Малиновский, например, говорит о том, что жители Тробриандских островов отрицают всякую связь совокупления с беременностью не только у людей, но также и у низших животных7. Тезис о том, будто первобытные народы находятся в неведении относительно фактов жизни, был оспорен другими этнологами, и я не готов выносить свой приговор в этом споре. Однако следовало бы указать на то, что такое неведение не должно было бы слишком уж удивлять. Как только тот или иной факт становится хорошо известным, сразу же возникает тенденция считать его самоочевидным. Однако отношение между половым актом и беременностью — обстоятельство, которое возможно обнаружить только несколько недель или даже месяцев спустя, — можно считать каким угодно, но только никак не очевидным. Более того: беременность не всегда следует за половыми сношениями. И, зная склонность первобытного человека объяснять слишком многое (а особенно феномены жизни и смерти) ссылками на сверхъестественные силы или персонажи, нам не следовало бы удивляться, обнаружив, что даже и в наши дни некоторые племена не понимают физиологию отцовства.

Во всяком случае, наверняка бывали такие времена, когда подобное понимание было доступно не всем членам человеческой расы. У нас нет оснований полагать, что человекообразным обезьянам доступно хоть какое-то понимание этих фактов, а человеку, чтобы обрести его, понадобилось

много времени. Однако, как мы покажем позже, есть все основания верить, что табу на инцест появились еще на самой ранней стадии социальной эволюции человека и, по всей вероятности, раньше, чем возникло понимание отцовства. А если так, то причиной запрета на имбридинг не могло быть желание предотвратить ухудшение породы, коль скоро не осознавалась связь между совокуплением и рождением детей.

Этот тезис подтверждается и анализом систем родства у первобытных народов. В этих системах многих родственников по боковой линии называют «братьями» и «сестрами»: ими, например, считаются параллельные кузены нескольких степеней, а также дети параллельных кузенов родной матери и отца — также в нескольких степенях. Брак между индивидами,

330

называющими друг друга «братом» и «сестрой», находился под строгим запретом; существовавшее табу на инцест воспрещало его даже и в том случае, если они были кузенами в третьей или четвертой степени. Однако брак с первым кросскузеном разрешался, а зачастую и предписывался. Может быть, те люди и не понимали биологию зачатия и беременности, но зато они знали, чья именно женщина носила того или иного ребенка. Таким образом, мы видим, что правила брака не затрагивают степень биологических отношений в той мере, в какой речь идет о предотвращении имбридинга; этими правилами может запрещаться брак с четвертым параллельным кузеном, называемым «братом» или «сестрой», но разрешаться или предписываться брак с первым кросскузеном, который зовется «кузеном». Совершенно очевидно, что термины родства выражают скорее социальные, чем биологические отношения. Очевиден также и тот факт, что табу на инцест отражают модель скорее социальных, чем кровных связей.

Однако, предположив, что имбридинг приводил к появлению плохого потомства, должны ли мы предполагать, что невежественные, находящиеся под властью магии дикари могли установить это соответствие без помощи достаточно точных статистических методов? Как они могли обособить фактор имбридинга от многих других факторов — таких, как генетика, кормление грудью, болезни матери и младенца и т.д., — без своего рода медицинских критериев и измерений — пусть даже и грубых — и без хотя бы начатков статистики?

И наконец, если бы мы могли утверждать, что имбридинг и впрямь ведет к вырождению и что первобытные народы были способны установить этот факт, то почему же они тогда запрещали браки с параллельными кузенами, в то же время допуская или даже навязывая союзы с кросскузенами? Ведь и те и другие в равной мере биологически близки! Или почему брак с человеком своего клана запрещался даже и тогда, когда кровные связи были столь отдаленными, что их нельзя было генеалогически установить с помощью доступных памяти данных, тогда как брак с человеком не из своего клана позволялся даже и тогда, когда он был близким кровным родственником? Совершенно очевидно, что теория вырождения столь же слаба, как и гипотеза об инстинкте, хотя с интеллектуальной точки зрения она может казаться более занимательной.

331

Теория Зигмунда Фрейда остроумна и привлекательна — по крайней мере, с точки зрения драматизма. Исходя из тех предположений Дарвина относительно первобытного социального состояния человека, которые были основаны на имевшихся тогда данных о человекообразных обезьянах, и используя результаты проведенных В. Робертсоном Смитом исследований тотемизма и жертвоприношений, Фрейд разработал следующий тезис: на самой ранней стадии человеческого общества люди жили маленькими группами, во главе каждой из которых стоял сильный мужчина, Отец. Этот человек единолично владел всеми женщинами своей группы — как дочерьми, так и матерями. А когда молодые люди мужского пола подрастали и достигали половой зрелости, отец изгонял их для того, чтобы они не смогли делить с ним его женщин.

«Однажды, — говорит Фрейд в своей работе "Тотем и табу", — изгнанные братья объединились, убили и съели отца, тем самым положив конец отцовскому гарему. Сообща они отважились совершить то, что каждому из них, действуй он в одиночку, оказалось бы не по силам»8. Однако они не разделили между собой женщин отца, как это замышлялось. Теперь, когда он был уже мертв, их ненависть и агрессивность исчезли, уступив место их любви и уважению к нему, в результате чего они решили оказать ему после смерти ту покорность и то послушание, которых они не хотели оказывать ему при жизни. А потому они и заключили торжественный договор, предписывавший не касаться ни одной из женщин отца и искать себе женщин на стороне. Этот зарок передавался из поколения в поколение*: «Тебе запрещается иметь какие-либо отношения с женщинами из дома твоего отца, т.е. из твоей собственной группы, и ты должен искать себе других женщин». Таким образом возникли и табу на инцест, и институт экзогамии. В

* В другой своей работе, «Вклад в теорию пола», Фрейд предполагает (если и не говорит об этом прямо), что табу на инцест внедрилось в зародышевую плазму и потому стало передаваться через биологическую наследственность: «Установленный запретом на инцест барьер относится, вероятно, к числу исторических приобретений человечества и, подобно другим моральным табу, должен закрепляться во многих индивидах через органическую наследственность» (Фрейд, 1938, с. 617).

332

этой части «Тотема и табу» описана великая драма, и она имеет определенную ценность в качестве интерпретации мощных психологических сил точно так же, как в том же самом смысле является великой драмой и «Гамлет». Однако с точки зрения этнологии теория Фрейда осталась бы неадекватной даже и в том случае, если бы ее можно было бы доказать. Она не представляет собой даже и попытки объяснить многочисленные и разнообразные формы запрета на инцест. Здесь в наши намерения не входит обозревать и подвергать критике все те многочисленные теории, которые выдвигались в прошлом для объяснения определения инцеста и запрета на него. И все-таки прежде, чем перейти к другому вопросу, нам следовало бы дать некоторое представление о двух других теориях, т.е. о теориях Э. Вестермарка и Эмиля Дюркгейма.

Тезис Вестермарка о том, что «фундаментальной причиной экзогамных запретов является, судя по всему, заметное отсутствие эротических чувств между людьми, которые с самого детства живут в непосредственной близости друг к другу, что приводит к несомненному чувству отвращения при мысли об акте»9, прежде всего, во-первых, не согласуется с фактами, но даже если бы этот тезис и подтверждался, то он все равно был бы неадекватным. Близость не упраздняет сексуального желания: если бы это было так, то не было бы и необходимости в строжайших запретах. Во-вто- рых, табу на инцест зачастую распространяются на тех людей, которые не живут рядом. Пытаясь объяснить запрет на инцест, Дюркгейм считает его частью принадлежащей ему общей теории тотемизма10. Дикарь интуитивно знал, рассуждает Дюркгейм, что кровь является живительной жидкостью или началом. Пролить кровь человека из своей собственной тотемической группы — значит совершить великий грех или преступление. Но поскольку в начальном акте полового сношения должна пролиться кровь, то мужчине положено избегать всех женщин своего собственного тотема. Таким образом возникают и табу на инцест, и правила

экзогамии. Этнологически эта теория совершенно неадекватна. Табу на инцест распространены гораздо шире, чем тотемизм; если первые универсальны, то тотемизм далеко не является таковым. Эту теорию нельзя

333

считать даже и попыткой объяснить многочисленные и разнообразные формы определения инцеста и запрета на него.

Ввиду многочисленных попыток и столь же многочисленных неудач объяснить происхождение определений инцеста и правил, регулирующих запрет на него, нет ничего удивительного в том, что многие ученые, обозрев десятки бесплодных теорий, приходили в отчаяние, и у них возникало ощущение того, что эта проблема все еще слишком сложна для того, чтобы поддаваться научной интерпретации.

В той же работе, в которой Фрейд изложил свою теорию, но несколькими страницами выше, он писал: «Итак, в конце концов, поневоле приходится согласиться со смиренным заявлением Фрейзера о том, что мы ничего не знаем ни об истоках страха перед инцестом, ни даже о том, как к нему относиться»*.

Профессор Ральф Линтон трактует этот вопрос следующим образом:

«Причины, лежащие в основании тех брачных ограничений, которые известны под техническим названием правил инцеста, изучены очень плохо. Поскольку эти правила распространены повсеместно, можно, судя по всему, с уверенностью предположить, что их причины также повсеместны, но вот биологические факторы должны быть исключены сразу же. Близкий имбридинг не обязательно является злом... Не являются удовлетворительными и чисто социальные объяснения правил инцеста, поскольку те формы, которые принимают эти правила, крайне разнообразны... Представляется вероятным, что здесь действуют и определенные психологические факторы, хотя их вряд ли можно считать достаточно сильными или постоянными для того, чтобы видеть в них причины институционализа-ции правил инцеста... Они, вероятно, возникли из сочетания всех этих факторов...»"

* «Тотем и табу», с. 217. Положение Фрейзера (Фрэзера) таково: «Таким образом окончательное суждение об истоках экзогамии (а вместе с ней - и о законе об инцесте, поскольку экзогамия была введена для того, чтобы воспрепятствовать инцесту) остается проблемой почти такой же темной, как и раньше» («Тотемизм и экзогамия», т. I, с. 165).

334

Иными словами, где бы в ситуации «человек — культура» ни крылись причины правил инцеста, правила эти существуют, а вот где они находятся и почему и каким образом они действуют, — все это слишком туманно для того, чтобы поддаваться описанию или объяснению.

Покойный Александр Годденвейзер, выдающийся ученик Франца Боаса, никогда не раскрывал тайну запрета на инцест. В «Ранней цивилизации», говоря об определенных табу, он замечал, что «они повсюду усилены так называемым "страхом инцеста" — эмоциональной реакцией несколько таинственного происхождения». Пятнадцать лет спустя в «Антропологии», его последней большой работе, ему не удалось пойти дальше повторения тех же самых слов12.

Социологи могут мало что предложить. Кимболл Янг, например, отказывается считать инстинкт источником запретов на инцест, однако он не выдвигает никаких дальнейших объяснений, ограничиваясь лишь утверждением, что «табу является довольно постоянным и ожидаемым результатом, возникающим из самой природы социального взаимодействия между родителями и детьми и самими детьми»13, что фактически равноценно отсутствию какого-либо объяснения. Доктор Кларк Уисслер, один из самых значительных современных антропологов, замечает: «Насколько нам известно, тем единственным достаточно установленным фактом, который может служить отправной точкой, является то, что всякого рода реакции против инцеста распространены среди человечества повсеместно. Что же касается причин их универсальности, то тут мы так же далеки от решения, как и раньше»14.

Эти слова и впрямь обескураживают. «Реакции против инцеста» помогают нам разобраться в проблеме не больше, чем ссылками на «инстинктивный страх» перед инцестом. Однако фраза «[теперь] мы так же далеки от решения, как и раньше» может служить нам ключом к разрешению этой дилеммы. Может статься, эти теоретики оказались на ложном пути. До сих пор наука на протяжении своей относительно короткой истории оказывалась на ложном пути бессчетное количество раз. А по сути она оказывалась на нем

335

так много раз, что множество важных научных достижений состоит не в открытии тех или иных новых фактов или принципов, но в установке указателей с надписями: «Тупик. Не входить!» Одним из таких тупиков была френология. Но до тех пор, пока этот тупик не исследуешь, разве узнаешь, что это за переход, — то ли тупик, то ли коридор, ведущий в новый мир? Однако как только обнаруживалось, что это — тупик, другие ученые уже не испытывали потребности и не должны были тратить время на то, чтобы исследовать его снова. Может быть, те разнообразные теории инцеста и экзогамии, которые мы уже обозрели, и являются для нас тупиками? К мысли об этом нас подводит предположение Уисслера о том, что «[теперь] мы так же далеки от решения, как и раньше».

К счастью, мы не находимся в положении того мореплавателя, который потерял ориентир и должен пытаться опять отыскать свой истинный курс. У нас нет необходимости искать новый путь в надежде обрести адекватное решение проблемы инцеста. Решение уже было найдено -и найдено давно.

Путаница в этой области этнологической теории возникла из-за обстоятельств, подобных вышеописанным. Теоретики, искавшие биологические или психологические объяснения табу на инцест, оказались на ложном пути; они лишь заводили нас в тупики. А вот те, кто искал культурологическое объяснение, — они вполне и наилучшим образом преуспели. Культурологическая точка зрения возникла позже и не так широко известна, как психологическая или даже социологическая. Хотя она и была просто и адекватно изложена великим английским антропологом Э.Б. Тайлором еще в 1871 г., в первой главе «Первобытной культуры» — в главе, довольно знаменательно озаглавленной «Наука о культуре», - она не получила ни широкой известности, ни признания ни среди социологов, ни даже среди антропологов культуры. Есть и такие, кто в новой науке о культуре усматривает лишь мистическую, фаталистическую метафизику, от которой следовало бы бежать, как от черта. Многие исследователи человеческого поведения настолько привыкли к психологическим интерпретациям, что им не по силам возвыситься до уровня культурологической интерпретации. Так, Голденвейзер пытался

336

найти в психологии этнологическое спасение: «Вряд ли будет честно сомневаться в том, что психоанализ в конце концов предоставит удовлетворительную психологическую интерпретацию этого "страха перед инцестом"»15. Профессор У.Ф. Огборн замечает:

«Табу на инцест и брачные предписания могут быть довольно полно описаны в плане истории и

культуры, хотя все равно есть что-то решительно странное и в инцесте, и в брачных запретах. Факты культуры нашего любопытства не удовлетворяют»*.

И даже такие ученые, как Лоуи и Уисслер, которые, следуя культурологическим принципам, проводили замечательные исследования в других сферах, при рассмотрении проблемы инцеста возвращались на психологический уровень. Так, Лоуи однажды заявил, что «объяснять, почему в человеке так глубоко укоренен страх перед инцестом, должен не этнолог, но биолог и психолог»16. А Уисслер все проблемы происхождения культурных явлений склонен препоручать психологу, оставляя на долю антрополога изучать черты после того, как они будут помещены в рамки соответствующей культуры17.

Уже давно наука о культуре, как мы на это указывали выше, дала нам адекватное объяснение запретов на инцест. Мы обнаруживаем его просто и лаконично изложенным в опубликованном в 1888 г. очерке Э.Б. Тайлора под названием «О методе исследования развития институтов в его приложении к законам брака и потомства». «Экзогамия, — пишет он, — давая разрастающемуся племени возможность сохранять свою компактность благодаря постоянным союзам между его расширяющимися кланами, позволяя ему сохра-

* «Социальное изменение», с. 175. Совершенно очевидно, что профессор Огборн имеет в виду то, что культурология не может рассказать нам всего того, что нам хотелось бы знать об инцесте. Это правда: к исследованию должна быть подключена и психология. И все-таки необходимо настаивать на проведении резкого и отчетливого разграничения между проблемой психологической и проблемой культурологической. Психология не может объяснить происхождение или форму запретов; это может сделать лишь культурология. Однако для понимания того, как себя ведет - мыслит, чувствует и действует -человеческий организм примата в рамках одной из этих культурных форм (или в отношении нее), мы должны прибегнуть к психологии.

337

нять численное превосходство над всяким количеством заключающих перекрестные браки малых групп — изолированных и беззащитных. Неоднократно в мировой истории племена дикарей должны были отчетливо осознавать простую практическую альтернативу: или вступать в брак с чужаками, или быть убитыми» (с. 267).

Табу на инцест возникли гораздо раньше клановой организации. И все-таки Тайлор дал верный ключ к пониманию как запретов на инцест, так и экзогамии: первобытные люди сталкивались с выбором: «Или вступать в брак с чужаками, или быть убитыми». И тут может быть выдвинут следующий аргумент.

Человек, как и все прочие виды животного мира, вовлечен в борьбу за существование. Взаимодействие, взаимопомощь могут стать ценными средствами ведения этой борьбы во многих аспектах. Несколько совместно работающих индивидов многое могут сделать куда успешнее и куда эффективнее по сравнению с тем, что сделали бы те же самые индивиды, если бы они работали поодиночке. А группа совместно работающих людей может делать такие вещи, которые работающие поодиночке индивиды не могут сделать вообще. Взаимопомощь делает жизнь более безопасной как для индивида, так и для группы. А если так, то следует ожидать, что в борьбе за безопасность и выживание все усилия будут предприняты для того, чтобы поощрять взаимодействие и обеспечивать его выгоду.

Среди низших приматов почти не существует взаимодействия. Конечно, при совершении очень простых действий одна обезьяна может согласовывать свои усилия с усилиями другой. Однако их взаимодействие ограничено и находится в зачаточном состоянии, поскольку средства общения грубы и ограничены; взаимодействие требует общения. Мартышки и человекообразные обезьяны могут общаться между собой с помощью знаков — звуков или жестов, — однако диапазон тех понятий, которые можно таким образом передавать, на деле крайне узок. Лишь артикулируемая речь способна создать возможность для широкого и разностороннего обмена идеями, но у человекоподобных ее нет. Столь простая форма взаимодействия, как: «Ты будешь обходить дом этим путем, а я пойду другим, и мы встретимся с тобой за домом», недоступна по-

338

ниманию больших человекообразных обезьян. Однако с появлением артикулируемой речи возможности общения стали фактически неограниченными. Мы охотно проанализируем ее значение для социальной организации вообще и для инцеста и экзогамии в частности.

Читая иных психологов (а особенно, может быть, фрейдистов), можно вынести такое впечатление, будто кровосмесительное желание само по себе инстинктивно и будто тем или иным образом личность «вполне естественно» фокусирует свои сексуальные желания скорее на родственнике, чем на неродственнике, а среди родственников выбирает для этого тех, кто состоит с ней скорее в более близком, чем в более дальнем кровном родстве. Это воззрение ничем не подтверждается так

же, как и теория «инстинктивного страха» перед инцестом; склонность к сексуальному союзу с близкими родственниками не более инстинктивна, чем те социальные предписания, которые созданы для ее предотвращения. Ребенок испытывает сексуальный голод точно так же, как он испытывает голод от недостатка пиши. И свой сексуальный голод он концентрирует на определенных индивидах точно так же, как это происходит с обычным голодом, концентрируемым на съедобных вещах. Он находит сексуальное удовлетворение в близких к нему людях потому, что они — рядом, а не потому, что они — его родственники. Конечно же, они могут быть близки ему именно потому, что они — его родственники, но это уже другой вопрос. Вследствие близости и удовлетворенности ребенок связывает свои сексуальные желания с теми, кто находится от него в непосредственной близости, — с его родителями и его сиблингами — точно так же, как чувство обычного голода он связывает с той привычной пищей, которая давала ему удовлетворение. Таким образом он обретает определенную ориентацию и предпочтения в сфере секса точно так же, как и в сфере питания. А если так, то в кровосмесительном желании нет ничего таинственного: оно представляет собой просто формирование и закрепление определенных способов получения опыта и удовлетворения.

А потому даже и в нижечеловеческих по своему уровню семьях приматов мы обнаруживаем сильную склонность к имбридингу, когда существо стремится получить сексуальное удовлетворение от своего близкого родственника. Эта тенден339

ция была перенесена и в человеческое общество. Однако здесь она несовместима с тем основанным на взаимодействии образе жизни, который стал возможным благодаря артикулируемой речи. В тех основных видах деятельности, которые направлены на поддержание существования и на защиту от врагов, взаимодействие обрело такое значение потому, что благодаря ему жизнь стала более надежной. При неизменности всех прочих факторов больше шансов на выживание будет у того племени, которое использует возможности взаимопомощи наиболее полно. В кризисные времена взаимодействие может стать делом жизни или смерти. При добывании пищи и создании эффективной защиты от внешних врагов взаимодействие обретает всеобъемлющею значимость.

Но был ли первобытный человек вынужден создавать систему взаимодействия ради поддержания существования и ради защиты с самого начала или же он мог создавать ее на уже существующем фундаменте? В эволюционном процессе — и в социальном, и в биологическом — мы почти всегда обнаруживаем, что новое или вырастает из старого, или основывается на нем. То же самое мы имеем и в данном случае: новая, основанная на взаимодействии организация добывания пищи и защиты была построена на уже существующей основе, которой была семья. В конечном счете фактически каждый принадлежал к той или иной семье, и отождествление основанной на взаимодействии группы с основанной на сексуальных связях семьей означало, что выгоды взаимопомощи должны разделяться всеми. А если так, то когда определенные виды человекоподобных обрели артикулируемую речь и стали человеческими существами, новый элемент, экономический фактор, был привнесен в тот институт, который до той поры был основан лишь на сексуальном влечении между мужчинами и женщинами. Здесь мы, разумеется, используем термин «экономический» в достаточно широком смысле, включающем безопасность в той же мере, что и поддержание существования. Семья человекообразных приматов стала объединением, обладающим функциями добычи пропитания и обеспечения защиты в той же мере, что и сексуальными, время от времени действующими функциями воспроизводства. И вследствие этого жизнь стала более надежной.

Однако режим взаимодействия, ограниченный лишь членами семьи, будет соответствующим образом ограничен и в

340

его выгодах. Если взаимодействие приносит выгоду в рамках семейных групп, то почему бы ему не быть выгодным и в межсемейных отношениях? Теперь проблема заключалась в том, чтобы расширить сферу действия взаимопомощи.

В обществе приматов, как мы уже видели, социальные отношения между супругами, родителями, детьми и сиблин-гами предшествуют возникновению артикулируемой речи и взаимодействия. Эти отношения и сильны, и первичны. Если самая первая группа взаимодействия строилась на этих социальных связях, то и при последующем распространении взаимопомощи их тоже нужно принимать в расчет. В этом пункте мы решительно идем наперекор тенденции заключать браки с близкими родственниками. Сотрудничество между семьями не может быть налажено в том

случае, если родитель заключает брак со своим ребенком, а брат — с сестрой. Следовало бы найти способ преодолеть эту центростремительную тенденцию, противопоставив ей силу центробежную. И способ этот был найден: им стало определение инцеста и запрет на него. Если людям запретят вступать в брак с собственными родителями или сиблингами, то они будут вынуждены вступать в брак с представителями какой-то другой семейной группы или же оставаться безбрачными, что противоречит природе приматов. И этот скачок был совершен; был найден способ соединения семей друг с другом, и социальная эволюция как человеческое дело пошла именно по этому пути. Было бы трудно преувеличить значение этого шага. Если бы не был найден тот или иной способ установления прочных и длительных социальных связей между семьями, то социальная эволюция на человеческом уровне не могла бы зайти дальше, чем она установилась между человекоподобными.

После определения инцеста и установления запрета на него семьи стали такими же единицами процесса взаимодействия, как и индивиды. Браки стали договорами сначала между семьями, а потом даже и между более крупными группами. Индивид во многом утратил свою инициативу в ухаживании и выборе пары, потому что теперь это стало делом группы. У многих первобытных народов бывало даже и так, что юноша мог быть не только не знаком со своей невестой до брака, но в некоторых случаях мог даже и не видеть ее. Помолвки детей могли совершаться в детстве или младенчестве — или даже до

341

их рождения. Разумеется, есть и такие племена, в которых допускается завязывать знакомство или даже вступать в половую связь с женихом или невестой до брака, но тем не менее даже и там сохраняется групповой характер договора. Да и теперь, в нашем собственном обществе, брак в весьма значительной степени все еще остается союзом между семьями. Многие мужчины твердили: «Но я женюсь на ней, а не на ее семье!» только для того, чтобы впоследствии обнаружить, что они смотрели на вещи недостаточно реалистично.

С помощью этой теории объясняются также и такие широко распространенные институты, как левират и сорорат. При левирате мужчина женится на жене или женах своего покойного брата. Когда же мужчина, в соответствии с обычаем, женится на незамужней сестре своей покойной жены, эта практика называется сороратом. В обоих случаях очевиден групповой характер брака. Каждая группа кровных родственников предоставляет члену другой группы супруга или супругу. Если супруг или супруга умирает, то родственники покойного (покойной) должны предоставить вместо него (или нее) другого (или другую). Союз между семьями имеет важное значение и должен быть продолжен; даже и смерть не может разделить их.

Столь же широко распространенные институты выкупа за невесту и приданого подобным же образом обретают свое значение в силу существующего запрета на инцест: таким образом устанавливается сотрудничество между семейными группами. Табу на инцест делает брак между семейными группами необходимым. Однако оно не может гарантировать продолжения таким образом заключенного соглашения о взаимопомощи. И вот здесь-то и вступают в силу выкуп за невесту и обычай давать приданое: они являются средствами сохранения тех брачных уз, которые были установлены запретом на инцест. Когда семья или группа родственников получает ценные вещи в качестве выкупа за невесту или приданого, они, как правило, распределяют эти вещи среди различных членов этой семьи или группы. Если же брачные узы будут разрушены или распадутся, то они должны будут возвратить богатства, полученные во время заключения брака. Это почти наверняка произойдет в том случае, если можно будет доказать, что за супругом, родственники которого получили выкуп за невесту или приданое, числится какая-то вина. Очень часто слу-

342

чается так, что родственники отказываются возвращать богатство — если только они и в самом деле им еще обладают. Если же оно уже было потрачено, то им придется порыться у себя в карманах. Оно могло быть уже потрачено на свадьбу одного из членов их собственной группы. Во всяком случае, возврат приданого или выкупа за невесту принес бы неудобства или ущерб. Следовательно, они, скорее всего, будут проявлять живой интерес к браку и стараться помешать их собственному родственнику сделать что-нибудь такое, что привело бы к расторжению этого брака.

Согласно нашей теории, основой запрета на инцест являются экономические мотивы, хотя и нельзя сказать, чтобы первобытные люди этот мотив осознавали: нет, они его не осознавали. Правила экзогамии возникли скорее в результате кристаллизации процессов социальной системы, чем в качестве результатов индивидуальных побуждений. Имбридинг оказался под запретом, а

брак между группами стал принудительным для того, чтобы сделать взаимодействие максимально выгодным. Если бы эта теория была справедлива, то мы бы обнаружили, что брак и семья в первобытном обществе обладают определенно экономическим аспектом. Так вот по сути именно это мы и обнаруживаем. А теперь, чтобы подвести итог, давайте обратимся к двум ведущим авторитетам социальной антропологии. Профессор Роберт Г. Лоуи пишет следующее:

«Брак (и, сколько бы и сколь решительно мы бы на этом ни настаивали, всегда будет нелишним повторить это еще раз) лишь в ограниченной степени основан на сексуальных соображениях. Главным мотивом — насколько это относится к индивидуальным супругам — является именно создание самодостаточного экономического объединения. А Кай [из Новой Гвинеи] женится не в силу своих желаний, которые он без труда может удовлетворить и вне брака, не принимая на себя никакой ответственности: он женится потому, что ему нужна женщина, которая лепила бы горшки и готовила бы ему пищу, плела бы ему сети и пропалывала его посадки. А он, взамен, приносил бы в дом дичь и рыбу и строил бы жилище»18.

А вот АР. Радклифф-Браун подобные наблюдения делает об аборигенах Австралии:

343

«Важной функцей семьи является обеспечение пропитания и воспитания детей. Она основана на сотрудничестве мужа и жены: муж добывает животную пищу, а женщина — растительную, так что совершенно независимо от вопроса о детях муж без жены останется в незавидном положении, поскольку в таком случае не окажется никого, кто бы регулярно снабжал его растительной пищей, дровами и так далее. Этот экономический аспект семьи является важнейшим... Я уверен, что в сознании самих аборигенов этот аспект брака (т.е. его отношение к поддержанию существования) имеет гораздо большее значение, чем тот факт, что мужчина и женщина являются сексуальными партнерами»19.

Обратившись к истории колониального периода Америки, мы обнаружим, что и здесь экономический характер семьи выражен столь же определенно. Согласно профессору У. Ф. Огборну, «в колониальные времена в Америке семья была очень важной экономической организацией.

Зачастую она производила по сути все то, что в ней потреблялось, за исключением таких вещей, как металлические орудия, приспособления, соль и некоторые предметы роскоши. Одним словом, дом был фабрикой. Цивилизация была основана на домашней системе производства, центром которого была семья.

Экономическая власть семьи привела к появлению определенных и соответствующих социальных условий. Заключая брак, мужчина искал не только жену и подругу, но и делового партнера*. И муж, и жена специализи-

* Туг можно вспомнить рассказ Бенджамина Франклина о том, как он делал брачное предложение девушке при условии, что ее родители дадут ему «со своей дочерью столько денег, чтобы можно было выплатить оставшуюся часть долга за типографию». Он даже предполагал, что в случае, если на руках у них не окажется денег, они «заложат свой дом в заемной конторе». Однако родители решили, что типографский бизнес — дело очень рискованное, и потому отказали ему и в деньгах, и в девушке. «Таким образом, — говорит Франклин, — мне было отказано от дома и девушка мне не досталась» («Автобиография», изд. «Покет Букс», Нью-Йорк, 1940, с. 78).

344

ровались каждый в своем деле, тем самым внося определенный вклад в их основанное на партнерстве дело. Дети — как это показывают законы того времени - считались не только объектами любви, но и участниками производства. Возраст вступления в брак, количество детей и отношение к разводу — все это определялось влиянием того факта, что дом был экономическим институтом. Развод или расставание приводили к разрыву не только личных, но и деловых отношений»20.

А об экономической основе брака и семьи в нашем собственном сегодняшнем обществе свидетельствуют те тяжбы о нарушенных обещаниях и отчуждении привязанности, при разрешении которых закон рассматривает любовь и сердечные отношения с весьма материалистической и даже монетаристской точки зрения*. Судебные процессы по вопросу о непредоставлении материального содержания, об алиментах, правах собственности после развода, финансовых обязательствах между родителями и детьми и т.д. — все они еще больше выявляют экономическую функцию семьи. Сегодня для многих женщин брак означает экономический возврат к неквалифицированной работе, которая будет гораздо тяжелей, чем во всякой другой сфере деятельности.

В этой связи интересно отметить, что Фрейд, который, согласно расхожему мнению, «все приписывает сексу», тем

* Одно из наших судебных правил гласит, что «суть отчуждения привязанности состоит в утрате консорциума. "Таково право собственности, вытекающее из брачных отношений"...» (Верховный Суд Коннектикута, процесс Мэггэя против Никитко, 1933) - процитировано Энтони М. Турано, «Рэкет украденной любви» («Америкам Меркюри», т. 33, с. 295, ноябрь 1934). Другое юридическое положение гласит, что «суд, как правило, признает широко распространенное мнение о том, что брак имеет "ценность", то есть что он не только обладает ценностью, но и является таким установлением, ценность которого может быть оценена в деньгах, а потому брачные обстоятельства в какой-то степени считаются сделками, приносящими - по крайней мере отчасти — денежную прибыль» («Процессуальные правила суда», т. 4, с. 143), — процитировано Энтони М. Турано в статье «Нарушение обета: все еще рэкет» («Американ Меркюри», т. 32, с. 40, май 1934).

345

не менее заявляет, что «мотивирующая сила человеческого общества в основе своей — экономическая»21.

Представление о том, будто брак — это институт, созданный для того, чтобы обеспечивать индивидов средствами удовлетворения их сексуального голода, является и наивным, и антропоцентричным. Брак, конечно, является средством сексуального общения и удовлетворения. Однако своим возникновением институт брака обязан отнюдь не сексуальному желанию. Скорее именно требования социальной системы вынуждали к тому, чтобы с максимальной полнотой использовать его ресурсы для совместной деятельности. Брак как институт объясняется скорее через социокультурный процесс, чем через индивидуальную психологию. В первобытном обществе зачастую существовало множество способов вступать в половые связи вне брака. Да и в нашем собственном обществе широкое распространение проституции и венерических заболеваний как показателя промискуитета, равно как и другие факты, свидетельствуют о том, что осуществление половых функций ни в коей мере не ограничивается собственным супругом или супругой. Наоборот, весьма часто брак ограничивает сферу сексуальной активности человека. По сути моногамия — в ее идеальном варианте — ближе всего к безбрачию.

Да и любовь не является основой брака и семьи, с какой бы нежностью к этому чувству ни относились. Культура не может допустить, чтобы такое изменчивое и эфемерное чувство, как любовь, использовалось в качестве основы столь значимого института. Сегодня любовь существует, но завтра она может уйти. А вот экономические потребности останутся с нами всегда. Отсутствие любви не является достаточным основанием для развода. И впрямь: можно презирать и испытывать отвращение, можно ненавидеть и бояться своего супруга и все-таки не иметь возможности получить развод. До самого недавнего времени по крайней мере один штат США совсем не допускал разводов. Такую же позицию занимают и некоторые религии. Брак и семья — это тот первый и самый главный способ, посредством которого общество обеспечивает экономические потребности индивида. И именно определение инцеста и запрет на него послужили началом всего этого пути социального развития.

346

Однако вернемся к самим по себе определениям и запретам. Они, как это мы уже видели вначале, разнятся от культуры к культуре. Различия следует объяснять ссылками на те конкретные условия, в которых осуществляется сотрудничество. Одна совокупность условий потребует одного определения инцеста и одной формы брака, тогда как другая их совокупность будет требовать других обычаев. Среда и технологическое приспособление к ней, способ существования, обстоятельства защиты и нападения, разделение труда между полами и степень культурного развития

— все эти факты обусловливают определение инцеста и формулирование правил запрета на него. Нет ни одного известного современной науке народа, в обьиаях которого было бы допускать брак между родителем и его ребенком. Брак между братом и сестрой дозволялся в некоторых культурах (таких, как культуры Древнего Египта, Гавайских островов и Перу времени правления инков), но в каждом случае он ограничивался правящим домом. Однако это было не инцестом или «царским инцестом», как, соответственно, называли его Лоуи и Форчун22. Не был он и «санкционированным инцестом», если прибегнуть к выражению Кимболла Янга23. «Санкционированный инцест» — это, разумеется, противоречие в терминах: ведь инцест уже по определению является чем-то преступным и запретным. Эти браки между сиблингами царских семейств не только не запрещались, но даже и предписывались. Они являются примерами эндогамии точно так же, как запрет на браки между братьями и сестрами является примером экзогамии. Солидарность — это источник силы и эффективного действия в обществе точно так же, как сотрудничество — это способ достижения безопасности. И эндогамия способствует солидарности точно так же, как экзогамия содействует расширению и укреплению групп взаимопомощи.

Памятуя о том, что надежным способом понимания возникновения запретов на инцест является

концепция, изложенная Тайлором еще в 1888 г., весьма странно обнаруживать сегодня таких антропологов и социологов, которые превратно толкуют «антикровосмесительные реакции» и в поисках окончательного понимания обращаются к психоанализу. Фактически доводы в пользу экзогамии мы находим еще у Августина Блаженного, который изложил их в своем «Граде Божьем» (книга XV) более чем за 1400 лет до Тайлора.

347

«Ведь это было бы весьма разумно и справедливо, — говорит Августин, — если бы люди, согласие между которыми и почетно, и полезно, были бы объединены посредством разного рода отношений, ибо одному человеку не по силам поддерживать множество отношений и разные отношения стоило бы распределять между разными людьми, что послужило бы объединению большего числа людей, связанных одними и теми же общественными интересами. "Отец" (father) и "тесть" (father-in-law) суть названия двух видов отношений. Так что когда, следовательно, у человека есть отдельно и отец, и тесть, дружба распространяется на все большее количество людей».

Августин комментирует тот факт, что своим сыновьям и дочерям Адам был и отцом, и тестем (свекром):

«Так что и Ева, его жена, была своим детям и матерью, и тещей (свекровью)... тогда как если бы здесь было две женщины, одна из которых была бы матерью, а другая — тещей (свекровью), то простор для семейной привязанности был бы более широким. Потом сама сестра, став женой, объединила в своем единственном лице два вида связей, которые, будь они распределены среди нескольких отдельных женщин, одна из которых была бы сестрой, а другая — женой, привели бы к тому, что семейные узы охватили бы еще большее число людей».

Блаженный Августин не говорит открыто — по крайней мере в этих фрагментах — о тех преимуществах более безопасной жизни, которые дополнительно обрела бы группа вследствие экзогамии. Однако он вполне определенно заявляет, что причинами запрета на инцест являются общность социального интереса и «большее число людей» в группе. Если понимание инцеста и экзогамии в социальной философии существовало еще во времена Августина Блаженного, а в антропологической науке возникло еще во времена Тайлора, то почему же в наше время этот вопрос остается таким темным и встречает среди ученых так мало понимания? Ответ на этот вопрос мы уже предлагали: причиной является то предпочтение, которое отдается психологическим объяснениям перед культурологическими. Антропоморфизм — это застарелая привычка человеческого мышления. Долгое время было популярным объяснять институты в терминах психологии

— в терминах хотения, желания, отвращения, воображения, страха и тд. 348

Именно поэтому объяснения человеческого поведения в терминах психологических детерминант предшествовали объяснениям в терминах детерминант культурных. Однако посредством психологии культурологические проблемы не разрешить. Озабоченность психологическими объяснениями не только не помогала многим ученым найти ответ, но и мешала им увидеть то решение, которое уже было найдено наукой о культуре. Не лучше и социологическое объяснение — такое, например, как «социальное взаимодействие» Кимболла Янга. В качестве научного объяснения оно не только неадекватно, но, более того, и пусто, и бессмысленно. Фиксированность социолога на «социальном взаимодействии» мешает ему и оценить научную интерпретацию культуры как отдельного класса явлений. Даже и те ученые, которые внесли значительный вклад в культурологию (такие, как Крёбер, Лоуи и Уисслер), не смогли оценить всего значения раннего очерка Тайлора об экзогамии. Показателен и о многом говорит следующий случай. АЛ. Крёбер и ТТ. Уотер-ман перепечатали очерк Тайлора «О методе исследования развития институтов» в своей «Антологии антропологии» издания 1920 г. Однако уже в следующем издании они дали эту статью в сокращении (очевидно, в целях сохранения места), опустив этот в высшей степени важный фрагмент!

Заметный вклад в науку вносится иногда «раньше времени», т.е. раньше того времени,