Uayt_L_Izbrannoe_Nauka_o_kulture_Kulutrolo

рефлексы. Язык стоит рассматривать как замкнутую систему, как процесс sui generis. Подразделом культурологии является филология, а не биология или психология.

То, что справедливо по отношению к языку, будет справедливым и по отношению как ко всякой другой логически выделяемой части культурного процесса — технологической, социальной, идеологической, — так и к человеческой культуре в целом. Культура — это континуум взаимодействующих элементов (черт), и этот процесс взаимодействия имеет свои собственные принципы и свои собственные законы. А если так, то включать человеческий организм в рассмотрение культурных вариаций будет не только неуместным, но и ошибочным; это предполагает ложную предпосылку. Культура должна объясняться в терминах культуры. А если так, то каким бы парадоксальным это ни показалось, «подлинное знание о человечестве» оказывается в конечном счете знанием не о Человеке, но о Культуре. Наиболее реалистической и научно адекватной интерпретацией культуры является та, которая производится так, как если бы человеческие существа не существовали*.

На самом деле это не является ни таким радикальным, ни таким новаторским, как это могло бы показаться на первый взгляд. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, в течение десятилетий ученые проводили такие культурологические исследования, в которых институты, философии или технологии рассматривались в качестве классов экстрасоматических, небиологических явлений. Так что вдобавок

* «А если так, то не только возможно, но и позволительно при изучении истории народных обычаев или эволюции культуры вообще не ссылаться на индивиды или их органические либо психологические характеристики» (Дж. Мёрдок, «Наука о культуре», с. 206).

156

к филологическим изысканиям мы имеем исследования об эволюции денег, исследования по геометрии, архитектуре, астрономии, исследования истории плуга, парламентского правления, клана, юриспруденции и т.д. У нас есть исследования по таким вопросам, как влияние автомобиля на семью, процент разводов, брачные обычаи, сельские школы, производство резины, торговля кузнечными изделиями, уборка улиц, туристические лагеря, национальные парки и т.д.; имеются и исследования о влиянии телескопов и микроскопов на религиозные верования и медицинские представления и т.д. А если так, то культурология как практическое искусство интерпретации ни в коей мере не нова и не революционна.

Не является новейшим достижением и формулировка философии науки о культуре. Как мы уже видели, она была прекрасно представлена еще давно: в 1871 г. Э.Б. Тайлор изложил ее в первой главе «Первобытной культуры», носившей, кстати сказать, примечательное название «Наука о культуре». Эксплицитно присутствовала она и во многих работах Дюркгейма — а особенно в его «Правилах социологического метода» (1895). А в американской антропологии она был а разработана А. Л. Крёбером, Р.Г. Лоуи, Кларком Уисслером, Джорджем П. Мёрдоком и другими. Несмотря на почтенный возраст этой концепции и несмотря на тот факт, что она является тем основанием, на котором уже проводились бесчисленные исследования по филологии, экономике, социологии и антропологии, во многих сферах ее до сих пор продолжают игнорировать или ей противиться. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, многие психолога и социологи придерживаются той точки зрения, которая либо оставляет в тени науку о культуре, либо реально и конкретно ей противостоит. И несмотря на то, что, как это заметил Крёбер13, именно антропологи «открыли культуру» и признали ее особым классом явлений, отдельным порядком реальности, существует и много таких антропологов, которые оказались в значительной степени неспособны вполне овладеть понятием супрапсихологичес-кой, супрасоциологической науки о культуре и потому более или менее энергично его осуждали.

Противодействие науке о культуре выражает себя по-разному, однако почти все (или вообще все) нападки на нее

157

объединены общей, но достаточно последовательно пронизывающей их темой. Речь идет о возражении, согласно которому не культура, но люди делают вещи. И тут мы опять процитируем меткую и удачную фразу Линда: «Культура не красит ногти, не голосует и не верит в капитализм: все это делают люди». Можно не сомневаться, что это замечание служит выражением как научного реализма, так и здравого смысла. Каждый мог бы и сам заметить, что это именно люди делают отметки в бюллетенях и опускают их в урны. «Реализм» этого типа просто жалок. По сути дела, это вообще не реализм, но антропоцентризм — неспособность интерпретировать совокупность событий иначе как

через апеллирование к человеку как перводвигателю. Конечно же, это именно люди красят себе ногти и, конечно же, культура — это не бесплотный дух, который блуждает как ему вздумается; конечно же, это именно люди заводят часы, собирают автомобили, строят небоскребы. Однако это не простой вопрос о том, кто и из чего что-то делает — с точки зрения неспециалиста. Вопрос стоит так: «Каким образом события, наблюдаемые неспециалистом, надо объяснять с научной точки зрения!» Неспециалист видит, что люди одного народа пьют коровье молоко, обходят стороной тещ, практикуют многоженство, предают покойников земле и образуют множественное число слов с помощью аффиксов. Он замечает, что люди другой группы испытывают отвращение к молоку, свободно вступают в связь с тещами, практикуют моногамные браки, сжигают умерших и образуют множественное число с помощью удвоения. Так что вопрос здесь стоит не так: «Кто пьет молоко — люди или культура?» Культуролог так же хорошо, как и его «реалистические» оппоненты, знает, кто именно его пьет. Вопрос же стоит так: «Почему одни ценят молоко как питательный и вкусный напиток, тогда как другие смотрят на него с отвращением?» Для культуролога тот аргумент, что одни люди пьют молоко потому, что «они его любят»,

а другие не пьют его потому, что «они его терпеть не могут», бессмыслен; он совершенно ничего не объясняет. Почему один народ любит молоко, а другой его ненавидит? Именно это нам и хотелось бы узнать. А вот психолог ответить нам на этот вопрос не может. Не сможет он рассказать нам и о том, почему люди избегают или не избегают тещ, практикуют моногамию, 158

хоронят умерших, прибегают к обрезанию, пользуются палочками для еды, вилками, лестницей, шляпами или микроскопами, почему образуют множественное число аффиксацией — или следуют любому другому из тысяч известных этнографии обычаев. Культуролог объясняет поведение народа указанием на то, что оно является всего лишь реакцией особого типа организма примата на особую совокупность стимулов. И объясняет он культуру в соответствии с принципами, изложенными в этой главе выше. Так что хотя культуролог и вполне готов допустить, что это именно люди «красят себе ногти» или пьют молоко, он, однако, хочет указать на то, что, делают они это или нет, это детерминировано не ими самими, но их культурой. Научное объяснение — это поиск детерминант, определение отношений между причиной и следствием, различий между постоянными и переменными, различий между зависимыми и независимыми переменными. Культуролог прекрасно понимает, что культура не существует и не может существовать без человеческих существ. Нужно ли говорить, что без человеческих существ не было бы ни форм множественного числа существительных, ни геометрии, ни динамо-машин, ни игры в карты? И уж, конечно, не было бы табу на тещ, если бы не было женщин! Но, как это показывает культуролог, культуру следует рассматривать так, как если бы она жила своей собственной жизнью совершенно изолированно от человеческих организмов, — точно так же, как физик может рассматривать падающее тело, как если бы не существовало атмосферного трения. Поведение народов рассматривают как их реакцию на их соответствующие культуры. И совсем нет ничего мистического в том, чтобы рассматривать культуру так, как если бы она была независима от человеческих существ (а именно в этом пытались обвинять культурологию Боас, Бенедикт и другие): это ничуть не мистичнее той ситуации, когда при изучении падающих тел физик рассматривает их так, как если бы не существовало трения. Это всего лишь применение к сфере культуры той научной точки зрения и той научной методологии, которая уже давным-давно известна в физике.

Нет необходимости указывать на то, что выдвинутый здесь тезис ни в коей мере не означает критического (и еще менее — пренебрежительного) отношения к психологии. По159

жжение этой науки столь же почетно, сколь и надежно. Мы всего лишь провели разграничение между психологической и культурологической интерпретациями поведения, а затем показали, что определенные проблемы следует разрешать при помощи скорее культурологических, чем психологических методов. Поскольку человеческое поведение составляется из двух разновидностей компонентов — из биологической (или психологической) и из экстрасоматической, культурной, - то имеются и два соответствующих класса проблем. При рассмотрении одного из них мы считаем биологический фактор величиной постоянной, тогда как фактор культурный мы изучаем как величину переменную; при рассмотрении же другого класса величиной постоянной мы считаем фактор культурный и изучаем реакции на него человеческих организмов. Так, например, существование института суда присяжных невозможно объяснить психологически; объяснение должно быть культурологическим. Однако для понимания той функции, которую этот институт имеет в жизни людей, нам необходимо изучить их психологические реакции на него. А если так, то одна и та же совокупность событий может быть отнесена или к одному, или к другому контексту — или к психологическому, или к культурологическому. Потому-то психология и культурология рассматривают биологический и экстрасоматический аспекты одной и той же совокупности событий. Обе науки имеют существенное значение для всесторонней интерпретации человеческого поведения. Однако во избежание путаницы необходимо и знать присущие каждой из них границы, и уважать их.

Глава седьмая

Культурные детерминанты сознания

«Когда при выполнении заключенных, договоров я исполняю свои обязательства в качестве брата, мужа или гражданина, я исполняю обязанности, которые, являясь внешними по отношению ко мне самому и моим действиям, были определены законом и обычаем. Даже и в том случае, если они отвечают моим собственным чувствам и я субъективно чувствую их реальность, то и тогда такого рода реальность все равно будет объективной, поскольку я их не создавал: я просто унаследовал их через полученное мною воспитание... Сходным образом и член церкви еще при рождении воспринимает в готовом виде присущие его религиозной жизни верования и обряды. Тот факт, что эти верования и обряды существовали до его появления на свет, подразумевает, что они существуют вне него... А если так, то в данном случае мы имеем дело с такими способами действия, мышления и чувствования, которые обладают примечательным свойством существовать вне индивидуального сознания. Эти типы поведения или мышления не только являются по отношению к индивиду внешними, но и, более того, обладают той силой принуждения, под действием которой они навязываются ему независимо от его индивидуальной воли...» Эмиль Дюркгейм. «Правила социологического метода»

Человеческое поведение является, как мы уже видели, сочетанием двух отдельных и отличных друг от друга типов элементов — психосоматического и культурного. С одной стороны, имеется особого типа организм примата (т.е. человек), а с другой — та традиционная организация орудий, идей, представлений, обычаев, позиций и т.д., которую мы называем культурой. Поведение человека как человеческого существа — в отличие от его несимволического поведения как примата — является выражением взаимодействия человеческого организма и экстрасоматической культурной традиции. А если так, то человеческое поведение является функцией и культуры, и биологического организ-

161

ма. В предыдущей главе мы довольно подробно изучали отношение между человеком и культурой. Мы пытались показать, что те психологические интерпретации культур — институтов, обычаев, позиций и т. д., — которые были и все еще остаются столь популярными, на самом деле безосновательны и что культуры нужно объяснять не психологически, а только культурологически. В этой главе мы продолжим исследовать отношение между человеком и культурой, но на сей раз в фокусе нашего внимания будет скорее человеческий организм, чем внешняя культурная традиция. Если мы не можем объяснять культуры психологически и если человеческое поведение является продуктом как культуры, так и нервов, желез, мышц, органов чувств и т. д., то, пожалуй, некоторые из тех явлений, которые обычно считались психологическими, на самом деле детерминированы культурой. Если, с одной стороны, существовала широко распространенная тенденция рассматривать культуры в качестве психологически детерминированных, то, может быть, этому соответствовала неудачная попытка признать культурные детерминанты сознания. Если придерживаться устоявшейся точки зрения и по привычке видеть в обычае или в установлении всего лишь выражение врожденного желания, потребности или способности, то и о «сознании» человека тоже можно думать как о чем-то таком, что является для его организма врожденным, биологически детерминированным. Подобно тому как о культуре наивно думают как о простом и непосредственном выражении «человеческой природы», так и о «человеческом сознании» думают как о простом и непосредственном выражении нейро-

сенсорно-эндокринной и т.д. организации человека.

Однако это представление иллюзорно. Если научный анализ обнаруживает неантропоморфическую, культурологическую детерминированность культуры и доказывает неуместность психологических объяснений культур, то он же обнаруживает и то, что многие элементы или свойства «человеческого сознания» нужно объяснять не через функционирование нервов, мозга, желез, органов чувств и т.д., но через культуру. Это не означает того, будто реакции человеческого организма на элементы культуры во внешнем мире не являются «психологическими» или «психическими»; нет, они таковыми являются. Это всего лишь означа162

ет, что в процессе сознания человека как человеческого существа имеются непсихосоматические, т.е. экстрасоматические культурные детерминанты. «Человеческое сознание» — это реагирование человеческого организма на внешние стимулы; сознание здесь, как и везде, — это процесс сознания. Однако это реагирование, это протекание процесса сознания бывает разным. Сознание, или процесс сознания, у готтентота не таково, как у эскимоса или у англичанина. «Человеческое сознание» — процесс человеческого сознания — является, несомненно, величиной переменной. А его вариации являются функциями вариаций скорее культурного фактора, чем фактора психосоматического, который может рассматриваться в качестве константы. В результате все понятие «человеческого сознания» предстает в новом свете и в новой перспективе.

У других видов живых организмов «сознание» является функцией телесной структуры, особой организации нервов, желез, органов чувств, мышц и т.д. Таким образом, сознание гориллы отличается от сознания шимпанзе; сознание медведя отличается от сознания кошки или белки. В каждом случае сознание является функцией соответствующей телесной структуры этих животных, а различия сознания соотносятся с различиями телесной структуры. Однако в случае с человеческим родом дело обстоит не так. Сознание (процесс сознания) китайца не таково, как у сицилийца или у индейца-хопи. Но в данном случае различия в сознании проистекают не из различий в телесной структуре, поскольку с точки зрения человеческого поведения рас или других групп она может считаться величиной постоянной. Различия в сознании среди различных этнических групп человеческих существ проистекают из различий в культурной традиции. Таким образом, мы имеем радикальное и фундаментальное отличие в детерминации психических вариаций, с одной стороны, среди предшествующих человеку видов и, с другой стороны, среди представителей человеческого вида. Для предшествующих человеку видов формула такова: Вс=ф(Вт) — вариации сознания являются функциями вариаций телесной структуры. Для человеческого вида формула такова: Вс=ф(Вк) - вариации процесса человеческого сознания являются функциями экстрасоматической традиции, называемой культурой.

163

В сфере человеческого поведения нас, разумеется, интересуют организмы: организации костей, мышц, желез, нервов, органов чувств и т.д. И эти организмы реагируют на внешние стимулы — как культурные, так и иные. Человеческое сознание остается реагированием человеческого организма. Однако теперь мы видим, что конкретное содержание человеческого сознания в любом из его особых выражений (здесь мы говорим скорее о народах, чем об индивидах) детерминировано скорее экстрасоматическим фактором культуры, чем нейрологическим, сенсорным, эндокринным, мышечным и т.д. строением человеческого организма. Иначе говоря, сознание китайцев, французов, зулусов или команчей в качестве особой организации человеческого поведения объясняется посредством культуры, а не биологии.

Следовательно, в категории «человеческое сознание», в сознании человеческих существ, мы обнаруживаем как культурные детерминанты, так и психосоматические факторы. Более того, мы убеждаемся в том, что при объяснении различий между типами человеческого сознания (такими, например, как сознание эскимоса, зулуса или англичанина) имеет значение культурная детерминанта, а не психосоматическая. Сравнительное, этнографическое исследование человеческого сознания приводит к пониманию того, что многие его свойства своим возникновением обязаны отнюдь не врожденной «человеческой природе», как это

предполагали раньше, но различиям внешнего культурного стимулирования.

Одной из наиболее расхожих формул интерпретации человеческого поведения является формула «человеческой природы». Люди ведут себя так, как они себя ведут, и обладают присущими им институтами, представлениями, позициями, играми и т.д. потому, что «такова человеческая природа». И между прочим, большинство людей — с какой бы готовностью они ни признавали свое невежество в других аспектах — обычно чувствуют, что они «понимают человеческую природу». Согласно этой точке зрения, человеческое сознание и организм устроены таким образом, чтобы просто и непосредственно вызывать определенного типа реакции. Надо всего лишь познать человеческую природу - и тогда можно будет не только

164

понять общество и культуру, но и предсказать ход их развития. Ошибка или иллюзия заключается здесь, разумеется, в том, что принимаемое нами за «человеческую природу» является вовсе не природным, но культурным. Те тенденции, склонности и содержание, которые обнаруживают себя в поведении человеческих существ, зачастую объясняются отнюдь не врожденной биологической детерминацией (хотя такая детерминация, конечно, существует), но стимулированием со стороны внешних культурных элементов. Многое из того, что обычно именуют «человеческой природой», является всего лишь культурой в ее проекции на экран нервов, желез, органов чувств, мышц и т.д. Особенно выразительным образчиком этой иллюзии, этого ошибочного отношения к культуре как к природе является фрагмент из книги Томаса Вольфа «Ты опять не хочешь возвращаться домой»*:

«Что же такое человек?

Сначала это ребенок, неспособный устоять на своих ватных ножках, измазанный своими экскрементами, то ревущий, то смеющийся: он плачет при виде луны, но успокаивается, стоит ему припасть к материнской груди; это соня, обжора, сосун, крикун и заливающийся смехом идиот, сосущий палец своей ноги; это захлебывающаяся в своих слюнях нежная крошка, любимый дурачок. Потом это мальчик: он громко, до хрипоты кричит перед своими товарищами, но боится темноты; он побьет слабого, но убежит от сильного; он обожает дикую силу и любит рассказы о войнах, убийствах и насилии по отношению к другим; он ходит в компаниях и терпеть не может оставаться один; он делает своими героями солдат, моряков, победителей в состязаниях, футболистов, ковбоев, бандитов и детективов; он скорее умрет, чем окажется менее решительным и отважным, чем его товарищи; ему хочется побивать их и всегда выходить победителем; он демонстрирует свои мускулы и требует, чтобы у него их пощупали; он бахвалится своими победами, но никогда не скажет о поражениях.

* Нью-Йорк, Сан Диал Пресс, с. 432 — 433. Цитируется с разрешения издательства Харпера и сыновей.

165

Потом наступает пора для юноши: он бегает за девушками, увивается около них вместе с мальчишками из аптеки, намекает на то, что соблазняет девиц дюжинами, но лицо у него все в прыщах; он начинает думать о том, во что он одет, становится франтом, смазывает свои волосы бриолином, курит сигареты, раздувая их дым, читает романы и тайком пописывает стишки. Теперь для него весь мир — это пара ног или грудей: он умеет ненавидеть, любить и ревновать; он трусоват и глуповат, он терпеть не может оставаться один, он живет в толпе и думает вместе с толпой, он боится, как бы приятели не изгнали его из своей среды за эксцентричность. Он становится членом клубов и боится, что его поднимут на смех; почти всегда ему скучно, почти всегда он чувствует себя несчастным и ни на что не годным. В нем - огромный изъян, он — дурак.

Потом это мужчина: он вечно занят, полон планов и соображений, он работает. Он производит на свет детей, покупает и продает маленькие пакетики с долго хранящимся прахом, он строит козни против своих соперников и ликует, когда ему удается их обдурить. Отпущенные ему семьдесят лет он расточительно тратит на бесславную жизнь; от колыбели и до могилы он почти не видит ни солнца, ни луны, ни звезд, не имея понятия о бессмертном море и земле; он говорит о будущем, но прожигает его, когда оно приходит. Если ему улыбнется удача, он прикопит деньжат. В конце жизни он, со своим жирным бумажником, покупает себе лакеев, чтобы они возили его туда, куда он уже не может пойти на своих ногах; он поглощает роскошные яства и дорогущие вина, которые его больной желудок уже не алчет и не жаждет; его утомленные и безжизненные глаза смотрят на пейзажи тех чужих земель,

куда в молодости он рвался всем сердцем. И вот, наконец, медленная смерть, которую затягивают дорогостоящие врачи, и, в финале, - дипломированные могильщики, надушенная мертвечина и обходительные церемониймейстеры, простирающие ладони влево, быстрый катафалк на моторной тяге и... снова прах».

166

Многие, конечно, сочтут, что та характеристика, которую дал человеку Вольф, и правдива, и соответствует действительности. Другие же, вероятно, не согласятся с ней и скажут: «Нет, человек не таков, каким его изображает Вольф; просто у него жизнь такая». И та и другая точка зрения может показаться правдоподобной; и та и другая точка зрения может быть подкреплена фактами. Однако как бы сильно та характеристика, которую дал человеку Вольф, ни отличалась от той, которую дал ему кто-то другой, они могут сходиться на том, что метод интерпретации разумен. Вы ставите перед собой человека; вы изучаете его, анализируете его, а потом сообщаете о том, что обнаружили. Каким бы правдоподобным и разумным это ни казалось, оно является всего лишь иллюзией. Все «вольфы» описывают вовсе не Человека, но Культуру.

И это совсем никакая не софистика, не уход от ответа. Различие тут реально, глубоко и значимо. То, что Вольф описывает как Человека, на самом деле представляет собой всего лишь тот способ, которым человеческий организм реагирует на определенную совокупность культурных стимулов. В культуре другого типа организм будет реагировать совсем подругому. Его характеристика человека будет, конечно, неприложима ни к зунийским ин- дейцам-пуэбло, ни к пигмеям из Конго, ни к аборигенам Австралии, ни к мексиканским крестьянам. Да и, строго говоря, он почти не говорит о том, что объектом его описания является отнюдь не «подлинная природа» человека. Разве он по крайней мере не предполагает, что человек — это существо, которое могло бы «видеть солнце, луну и звезды и иметь понятие о бессмертном море и земле», если бы не та культура, которая цепко держит его в своих объятиях и вынуждает его тратить свою бесценную жизнь на то, чтобы продавать недвижимость и надувать конкурентов? Вольф описывает культуру в терминах ее воздействия на человеческий организм.

Но какая разница — могут спросить, — что именно является причиной - «человеческая природа» или «культура», -если человек актуально совершает действия и должен нести на себе их последствия? Какая разница, почему именно бандит убивает кассира и грабит банк, - то ли потому, что он родился и воспитывался в определенного типа культуре, то

167

ли потому, что он «по природе» кровожадный, порочный и хищный? В любом случае кассир будет убит, деньги — украдены, а полиция бросится вынюхивать след бандита. Вообще-то, это так: все обстоит так, как оно обстоит. И однако же существует большая разница: одно дело, когда человек убивает и крадет потому, что красть и убивать — в природе человека, и другое дело, если его поведение было детерминировано тем типом культуры, той разновидностью социальной системы, в которой ему выпало жить; т.е. все предстает совершенно в ином свете для исследователя, которому хочется найти адекватное объяснение поведения. Да и для профана тоже картина во многом меняется в силу того, какой именно из этих двух вариантов он предпочтет; культуры могут меняться (да они и впрямь постоянно меняются), но вот биологически детерминированная человеческая природа фактически остается неизменной — по крайней мере, за последние 30 тысяч лет сколько-нибудь заметных изменений она не претерпела.

Принадлежащее Вольфу описание человека является философией поведения, приспособлением для его объяснения. Она, эта философия, основана на определенных посылках. Она может подкрепляться множеством фактов, однако именно поэтому все ее постулаты неверны, что неизбежно влечет за собой огромную путаницу и множество ошибок. Давайте рассмотрим несколько сфер поведения. Возьмем, например, навыки, связанные с едой. Человек един, но вот его вкусы фантастически разнообразны. Пища, вызывающая у одного народа отвращение, может быть деликатесом для другого. Многим китайцам невыносима сама мысль о том, что можно есть сыр, тогда как большинство европейцев его очень любят, а самыми лучшими сырами зачастую считаются те, от которых пахнет гнилью или плесенью. Не любят китайцы и молоко -даже и высшего качества. В некоторых племенах не

станут есть курятины или яиц. А вот в других племенах яйца есть будут, но зато тухлые яйца предпочтут свежим. Бифштекс из отборнейшего филея нимало не прельстит индуса, а запеченная ветчина или свиная отбивная — еврея. Мы испытываем отвращение к червям и насекомым как к пище, но вот многие народы едят их как деликатесы. Индейцы168

навахо не будут есть рыбу. Мы не будем есть собачатину. Человеческое мясо, употребляемое в пищу, вызывает у некоторых народов крайнее отвращение, тогда как другим оно представляется изысканнейшим лакомством. Да и впрямь, было бы трудно назвать хоть чтонибудь съедобное, что считали бы пищей повсюду. Подобным же образом разнятся между собой и объекты отвращения и неприятия. Что же мы тогда можем приписать «человеческой природе»? Фактически ничего. То, что люди любят или ненавидят, детерминировано отнюдь не врожденным влечением или отвращением человеческого организма. Напротив: предпочтения и неприятия создаются в человеческом организме культурой, действующей на него извне. А вот почему именно в этом своем аспекте культуры столь разнообразны — это уже другой вопрос: мы еще вернемся к нему позже.

Является ли свойством человеческой природы привычка целовать того, кого любишь? Если бы это было так, то тогда именно так и происходило бы повсеместно. Однако это не так, и есть такие народы, где вообще не принято целоваться. Некоторые трутся носами. Другие всего лишь нюхают детский затылок. А в некоторых обществах один из родителей или старший родственник плюет в лицо ребенку: слюна там считается магическим веществом, и потому это действие считается своего рода благословением. Среди некоторых народов друг друга целуют взрослые мужчины. Однажды мне довелось быть свидетелем того, как приветствовали друг друга мужчины одной из уединенных долин кавказских гор. Они пылко целовали друг друга и, чтобы достать до губ, отодвигали в сторону густые бакенбарды. Другие народы считают, что поцелуи среди взрослых мужчин недостойны мужчины. Так и где же тут тогда место для человеческой природы? Тут для нее нет места вообще. И отношение к поцелуям, и то, как люди целуются, — все это отнюдь не детерминировано врожденными желаниями человеческого организма. Если бы это было так, то связанное с поцелуями поведение было бы во всем мире единообразным, поскольку единообразен организм. Но ведь это же не так! Поведение изменяется потому, что существуют различия в культурах. К чему будет призывать вас ваша

169

культура, то вы и будете делать (или это, наоборот, будет для вас под запретом). Человеческое поведение отличается большим разнообразием и в других аспектах. Ревность на сексуальной почве в некоторых обществах столь сильна и столь остра, что было бы почти

абсурдным усомниться в том, что она является простым и непосредственным выражением человеческой природы. Это же «так естественно» для любящего — ревновать к своему сопернику! Если мужчина убьет «обольстителя» своей жены, то суд присяжных из числа людей его звания может оставить его без наказания; они скажут, что его поступок был только естественным. Однако же можно обнаружить и такие общества (такие, например, как эскимосское), где жен одалживают гостям, поскольку это является частью обычая гостеприимства. А доктор Маргарет Мид сообщает, что жители Самоа просто не могут понять, что такое ревность между любящими, и находят наши чувства в этом случае прямо-таки невероятными или нелепыми.

В некоторых группах добрачные половые отношения не только позволяются девушкам, но даже являются составной частью ритуала ухаживания. Из этих интимных отношений возникают то знание друг друга, та симпатия и то понимание, которые необходимы для длительного брака. А вот в других группах невесты подвергаются проверкам на девственность и предаются смерти в том случае, если они этих проверок не выдерживают. В некоторых обществах незамужних матерей клеймят, а в других такое положение считается нормальным. Подобным же образом различается и отношение к гомосексуализму: в некоторых группах он считается признаком позора и деградации, а в других он и признается, и принимается. В некоторых обществах признают и наделяют статусом третий, или промежуточный, пол — трансвеститов, - существующий в дополнение к мужскому и женскому. В некоторых обществах мужчина должен избегать встреч со своей тещей: ему не разрешается разговаривать с ней или находиться с ней рядом. В других племенах мужчина не имеет права общаться со своей сестрой. Некоторые народы относятся к полигамии с отвращением и даже с ужасом. Жениться на незамужней сестре умершей жены в

социокультурных сил. Правое и неправое имеют социокультурное происхождение; они являются порожениями социальных систем, а не индивидуальных биологических организмов. Поведение, которое вредит (или кажется, что вредит) общему благоденствию, неправильное, а вот то поведение, которое общему благоденствию способствует, — хорошее. Присущие индивидуальному организму желания исполняются для того, чтобы служить его собственным интересам. Общество, чтобы защищать себя от притязаний индивида и служить своим собственным интересам, должно или влиять на поведение составляющих его членов, или держать его под контролем. Оно должно поощрять хорошее поведение и отбивать охоту к плохому. Для этого оно, во-первых, конкретно определяет «хорошее» и «плохое», и во-вторых, отождествляет всякое добро или зло с сильной эмоцией — положительной или отрицательной — таким образом, чтобы индивид имел стимул совершать добрые дела и воздерживаться от совершения плохих. Этот социопсихологический механизм столь эффективен, что общество не только успешно вербует индивидов, включая их в ряды поборников общего благоденствия, но и в действительности заставляет их поступать вопреки собственным интересам — вплоть до того, чтобы жертвовать своей жизнью ради других или ради общего блага. Эффективность этого социального механизма отчасти объясняется той иллюзией, которая с ним сопряжена: индивида заставляют чувствовать, что это именно он принимает решение, делает нужное дело и что, более того, он совершенно «свободен» и в принятии собственных решений, и в выборе путей действия. На деле же, конечно, этот все еще слабый голос совести является не более чем голосом племени или группы, взывающим к нему изнутри. «То, что называется совестью, — говорит Радклифф-Браун, — это...

всего лишь отражение в индивиде общественных санкций»1. Человеческий организм живет и движется в, так сказать, магнитном поле этики. Некие детерминированные культурой социальные силы действуют на организм и заставляют его двигаться в том или ином направлении, побуждая его к добру и отвращая от зла. Организм испытывает на себе влияние этих сил, хотя и может заблуждаться относительно их

173

источника. И этот опыт он называет совестью. Его поведение аналогично полету радиоуправляемого беспилотного аэроплана. Самолет направляется по тому или иному курсу посредством внешних по отношению к нему импульсов. Эти импульсы воспринимаются механизмом, а потом передаются моторам, рулям и т.д. Этот воспринимающий и контролирующий поведение механизм аналогичен совести.

То, что совесть является скорее культурной переменной, чем психосоматической константой, станет, конечно, очевидным, если мы примем во внимание огромное разнообразие определений «правильного» и «неправильного» среди различных мировых культур. То, что в одной культуре считается правильным, может быть неправильным в другой. Это следует из того, что акт, который при одной совокупности условий содействует общему благу, в других условиях может ему повредить. Таким образом, при наличии общего и единообразного человеческого организма мы обнаруживаем огромное разнообразие этических определений и моделей поведения. А отсюда мы должны заключить, что определение «правильного» и «неправильного» является скорее социальным и культурным, чем индивидуальным и психологическим. Но вот интерпретация совести (скорее, чем обычаев и нравов) в терминах социальных и культурных сил служит для того, чтобы еще раз доказать: индивид таков, каким его делает его культура. Он является сосудом, содержимое которого заполняет культура. Совесть — это инструмент, средство этического поведения, а не его причина. Здесь, как и везде, следует отличать телегу от лошади. Бессознательное также является таким понятием, которое следует определять как культурологически, так и психологически. Рассматриваемое с психологической точки зрения, «бессознательное» является наименованием класса таких детерминант поведения, которые или неотъемлемы от организма, или, по крайней мере, заключены в организме, являясь следствием тех его опытов, о которых личность и не догадывается или не оценивает их значения. Но имеется еще и другой класс детерминант человеческого поведения, о которых обычный индивид или не догадывается (да так оно обычно и бывает), или, по крайней мере, либо мало их ценит, либо вообще ни во что не ставит. Это — эк-

174

страсоматические культурные доминанты. В общем и широком смысле вся сфера культуры представляет собой «бессознательное» как для большинства профанов, так и для многих социологов. Идея культуры и осознание ее значения в жизни человека выше понимания людей (за исключением разве что тех, кто уж очень искушен в науке). Для тех, кто полагает, будто человек

создает свою культуру и контролирует происходящие в ней перемены, сфера культурных сил и детерминант образует, можно сказать, бессознательное — экстрасоматическое бессознательное. Бессознательный характер действия культуры в жизни людей может быть продемонстрирован как на многочисленных отдельных примерах, так и вообще. Мы только что выделили бессознательный фактор в этическом поведении. Детерминанты этического поведения — почему, например, нельзя играть в карты в воскресенье — принадлежат внешней культурной традиции. Однако же индивид, не знающий источника или цели табу, делает таковым свое собственное внутреннее «я»: его сознание является всего лишь экраном, на который проецируются бессознательные факторы общества и культуры.

Инцест получает определение и запрещается для того, чтобы повлиять на экзогамные союзы ради усиления взаимопомощи и, следовательно, ради более безопасной жизни членов общества. Однако ни о существовании, ни о значении этих культурных факторов не догадывается никто (за исключением разве что очень немногих). Для индивида же инцест является просто грехом или преступлением — неким безусловным и абсолютным злом.

Или возьмем, например, правила этикета. В некоторых обществах мужчинам запрещено носить серьги или пользоваться губной помадой. Цель этих ограничений — определить классы индивидов в обществе; мужчина, женщина, священник и т.д. — это такой индивид, который ведет себя положительно тем или иным образом и который должен воздерживаться от определенного рода поступков. Посредством этих определений, предписаний и запретов каждый индивид вынужден приспосабливаться к своему классу, вследствие чего классы остаются невредимыми. Таким образом и достигается порядок в обществе — порядок и структурный, и функциональный.

А

175

для того чтобы жизнь общества протекала эффективно, в ней должен быть порядок. Однако индивиды редко когда догадываются об источнике и цели этих правил; индивид способен считать их (если он вообще о них думает) или естественными и справедливыми, или прихотливыми и иррациональными. А вот и другой пример бессознательного в культуре. Церковь является органом социального контроля; церковь — это механизм интеграции и регулирования. В этом отношении у нее, как и у государства, имеются политические функции (см. с. 264). Ее действия направлены на сохранение целостности общества, которое нужно защитить от внутренней дезинтеграции и от внешней агрессии. А если так, то церковь является важным фактором военной машины той или иной нации; она мобилизует граждан на борьбу против внешних врагов. А еще она должна стремиться к примирению противоборствующих классовых интересов внутри страны. Для этого зачастую бедных и угнетенных она призывает терпеть, довольствоваться своей участью, не прибегать к насилию и т.д.*. Таким образом церковь, подобно государству, осуществляет те политические функции, которые имеют сущностное значение для жизни общества. Но многие ли миряне или клирики имеют хоть какое-нибудь представление об этом аспекте обрядов, церковной утвари, богословия и интересующих их догматов?

Детерминанты той формы, которую приобрела у нас семья, укоренены в нашем культурном бессознательном так глубоко, что даже и социальная наука все еще не имеет адекватного ответа на вопрос о том, почему у нас запрещена полигамия (см. с. 360). Китайцы, по мнению Крёбера, долго не догадывались о том, что их язык — тоновой. «Это по видимости простое и фундаментальное открытие, — говорит он, — было сделано лишь две тысячи лет спустя пос-

* «Религия учит рабочих и ремесленников честно и добросовестно выполнять все те справедливые договоры, которые они по своей воле заключают; никогда не портить собственности и не совершать насилия над личностью того, кто их нанял; никогда при защите своих прав не прибегать к насилию и не учинять мятежей или беспорядков...» (Энциклика папы Льва XII об условиях труда, 15 мая 1891 года. Официальный католический ежегодник от 1928 года, с. 540)

176

ле того, как они овладели письменностью, и тысячу лет спустя после того, как у них появились ученые»2. Но они могли бы не сделать этого открытия даже и так поздно, если бы «изучение санскрита в религиозных целях... не пробудило бы у них фонетического самосознания». Подобно тому невежде, который, сам того не подозревая, всю свою жизнь говорил прозой, народы западного мира тоже долго не имели почти никакого понятия о структуре и процессах индоевропейских языков.