Uayt_L_Izbrannoe_Nauka_o_kulture_Kulutrolo

что и Конт. Лестер Ф. Уорд в своей «Динамичной социологии» отметил сходство в этом пункте Конта и Спенсера. Однако когда он повторил то же наблюдение в работе «Место социологии среди наук», в ответ он получил резкое письмо от Спенсера, который опять настаивал на своем отличии от Конта. Уорд обоснованно ответил Спенсеру и опубликовал оба письма в «Чистой социологии». Уорд еще раз указал на то, что, несмотря на решительное противопоставление себя Конту, Спенсер принимает предложенный Контом порядок наук. В «Происхождении наук» - докладе, прочитанном в Философском обществе Вашингтона в 1896 г., — Уорд представил две системы — Конта и Спенсера - в виде двух параллельных колонок для сравнения. По своей сути они одинаковы.

Было бы, вероятно, несправедливым говорить, что противодействие Спенсера иерархии Конта целиком объясняется — со стороны Спенсера — ревнивым притязанием на независимость и оригинальность, хотя трудно избежать того вывода, что в этом споре не обошлось и без ревности. Представляется, что Спенсер рассматривал проблему под несколько иным углом, чем Конт, и что он исходил из несколько иной предпосылки. И все-таки в конце концов он приходит почти к такому же заключению, и трудно не поверить в то, что именно преднамеренное упрямство со стороны Спенсера и удерживало его как от признания собственного сходства с Контом, так и от указания на существующие различия.

Далее мы обнаруживаем, что и Конт, и Спенсер располагают науки, по сути, в одном и том же порядке, причем сначала идут физические науки, потом — биологические и, наконец, социальные. Спенсер указывает на то, что явления физические должны предшествовать явлениям биологическим —

69

что атомы и молекулы должны быть прежде, чем живые клетки и организмы, — и что социальные системы должны покоиться на биологическом основании. Но он не объясняет, почему научная интерпретация физических явлений должна предшествовать интерпретации биологических событий или почему интерпретация биологических форм должна предварять интерпретацию социальных явлений. И тем не менее Огюст Конт именно это и делает. Он объясняет порядок развития наук. Обратимся же теперь к его теории.

Контова концепция иерархии наук в чем-то отлична от нашей. Он не начинает с событий истории, с дат и последовательности, с различных степеней развития наук, чтобы затем перейти к рассмотрению той интерпретации, которую можно было бы дать этим фактам. Скорее он начинает с рассмотрения природы наук (как он ее понимает) и с того, что, по его мнению, является их необходимой логической связью друг с другом. К «иерархии» наук он пришел через дедукцию. Для Конта это — «рациональный порядок» (с. 43). И все-таки он замечает, что его «классификация в главном согласуется с историей науки; более общие и простые науки реально в человеческой истории возникают раньше и лучше развиваются, а за ними следуют более сложные и более строго ограниченные» (с. 43). Таким образом, общая картина развития наук в том виде, в каком она представлена Контом, по сути, является такой же, как и наша; физические науки появились раньше и в своем развитии продвинулись дальше, чем науки биологические, которые, в свою очередь, возникли раньше и достигли больших успехов, чем науки социальные.

Конт так объясняет этот хронологический порядок и это различие в степенях развития: физические науки имеют дело с более простыми и универсальными явлениями, чем науки биологические; биологические же науки имеют дело с явлениями более универсальными и простыми, чем науки социальные. Поскольку биологические явления состоят из химических и физических событий, наука биологии не может возникнуть прежде, чем разовьются науки химии и физики. Подобным же образом, коль скоро социальные явления состоят из психологических реакций (или являются их выражением), а те, в свою очередь, основаны на физиологических процессах, наука социологии не может возникнуть прежде, чем разовьются лежащие в ее основе науки психологии и физиологии. Он пишет:

70

«...Каждая наука [коренится] в той, которая ей предшествует (с. 398)... нельзя достичь успехов ни в одной науке, если подготовкой к ней не послужат достаточные знания тех предшествующих наук, от которых она зависит (с. 48). Следовательно, мы должны начинать с изучения наиболее общих или простых явлений, последовательно переходя к более частным или сложным. Это должно происходить с максимальной методичностью, поскольку этот порядок всеобщности или простоты определяет степень легкости в изучении явлений, в то же время детерминируя и необходимую связь наук посредством последовательной зависимости их явлений (с. 44)».

Судя по всему, здесь мы имеем дело с тремя тесно связанными между собой посылками: во-первых, науки, занимающие более высокое иерархическое положение, имеют дело с более «сложными» явлениями в сравнении с науками, занимающими в этой шкале более низкое место; во-вторых, этими

различиями в степени сложности детерминированы порядок возникновения и степень зрелости наук; и, в-третьих, никто не может «достичь успехов» в науке, «если подготовкой к ней не послужат достаточные знания тех предшествующих наук, от которых она зависит». Мы думаем, что эти положения или необоснованны, или окончательно сбивают с толку. Рассмотрим же их одно за другим. В каком-то смысле психологические явления могут считаться более сложными, чем явления физиологические, подобно тому, как физиологические события, в свою очередь, могут считаться более сложными, чем события химические и физические. «Сложные» в этом контексте означает для нас «обладающие большим количеством классов (или разновидностей) факторов». Таким образом, психологическое событие (такое, как восприятие пищи, приближение к ней и ее захват) путем логического анализа может быть сведено к физиологическим, химическим и физическим процессам — к вынюхиванию или высматриванию пищи, а также к тем разнообразным физиологическим реакциям, которые находят свое открытое выражение в приближении к пище и захвату ее, а физиологические процессы следует расщепить на химические реакции и физические события. В этом смысле можно сказать, что

71

явления одной науки «сложнее» явлений другой науки. В этом смысле можно сказать и то, что одна наука «покоится» на другой.

Хотя все вышесказанное в высшей степени истинно с точки зрения логики и философии, однако в научном плане оно необоснованно. С точки зрения ученого, в любой данной ситуации может рассматриваться только один класс явлений. Даже и в биохимии, которая, как могло бы показаться, включает в себя два класса явлений, реально мы имеем дело лишь с одним классом; возможность препоручить рассмотрение биохимических событий химии, с одной стороны, и биологии — с другой, ни в коей мере не упраздняет целостности биохимических событий как биохимических явлений. Различие уровней явлений и целостность класса событий, соответствующих каждому уровню, мы проиллюстрируем на следующем примере.

Я поручаю моему маклеру купить сотню акций. Он телеграфирует об этом на нью-йоркскую биржу. Находится покупатель, и сделка совершается. В этой сделке, если рассматривать ее как целое и во всем ее диапазоне и глубине, можно выделить множество классов явлений. Прежде всего, и для купли, и для продажи имеются психологические мотивы. Это и желание, предчувствие прибыли, это и страх потери, это и азарт риска и т.д. Все это основано на физиологических процессах: это и состояние моей щитовидной железы, и мое пищеварение, и т.д. А еще мы можем разложить физиологические процессы на химические реакции. Движение атомов, электрическое напряжение и электрические разряды в моей нервной системе и так далее — все это дает нам целый класс физических факторов. Однако для понимания передачи акций как события купли-продажи, как социального события ученому совсем нет никакой необходимости интересоваться всеми этими разновидностями или уровнями процессов. Ученый никогда не будет заниматься всеми этими взаимосвязанными явлениями, с которыми он сталкивается в данной ситуации. Поступать так — значило бы пытаться объять разумом вселенную всякий раз, когда воробей летит вниз. Это столь же нежелательно, сколь и невозможно. Ученый всегда должен вычленять определенный сегмент реальности, определенный класс явлений, абстрагируя его от дру72

гих, и рассматривать его так, как если бы он существовал сам по себе, независимо от остального*.

Подобным образом и физиолог вычленяет определенные процессы, абстрагируя их от всей совокупной реальности и рассматривая их как замкнутую систему. Таким образом, представление о том, будто более высокие по своему иерархическому положению науки являются более сложными (т.е. состоящими из большего количества классов явлений), чем те, которые расположены на более низких уровнях, с точки зрения науки несостоятельно, поскольку в определенный промежуток времени ученый так или иначе имеет дело лишь с одним классом явлений. Социопсихологические явления (такие, как купля-продажа акций) могут рассматриваться в виде единого и однородного класса событий, несмотря на то, что в их основе лежат физиологические, химические, электрические и физические процессы. В этом отношении психология не отличается от физики.

Социологи и антропологи культуры недостаток своих достижений (в сравнении с

достижениями физиков или физиологов) обычно объясняют тем, что заявляют, будто изучаемые ими явления гораздо сложнее тех явлений, с которыми сталкивается физик или биолог". Они редко объясняют, что именно они понимают под «сложностью», и еще реже пытаются доказать, что сложность явлений должна означать скудость научных достижений. Они просто подразумевают, что, во-первых, всякому понятно, что именно понимается под сложностью, и что, во-вторых, должно быть понятно и без доказательств, что «сложность» означает «трудность». Это их рассуждение не представляется нам разумным. Социальные явления не сложнее (в смысле «труднее для научной разработки»), чем явления физические или физиологические.

«Всякую научную процедуру мы начинаем с того, что выделяем некую область или некий предмет в качестве сферы наших исследований. Этим мы и должны ограничить наше внимание и не принимать всю остальную вселенную в расчет до тех пор, пока мы не завершим то исследование, которым мы заняты». Клерк Максвелл (1892), с. 11.

" «Факты общественной жизни гораздо сложнее фактов физики, поскольку до сих пор тут еще не было открыто никаких законов». Лоуи (1940), с. 384.

73

Ссылки социологов на «сложность» обычно являются попыткой (несомненно, бессознательной) скрыть свою беспомощность. Различие заключается не в сложности явлений, но в знании о стоящей перед вами проблеме и о способе ее разрешения. Физик знает, в чем заключается его проблема и как приступить к ее разрешению, а социолог этого не знает. И это объясняется тем, что научное мировоззрение и методология науки в области физики складывались и вызревали веками, тогда как в социальную сферу они были привнесены лишь совсем недавно. Науку не построить за год как небоскреб. Да ее и вообще невозможно построить; она должна вырасти, а это требует времени.

Мы уже видели, что купля-продажа акций — дело очень простое; оно не сложнее падения яблока на землю. Более того: о рынках акций мы, вероятно, знаем больше, чем о гравитации. Война между двумя народами — это, по сути дела, в действительности очень простая вещь: два народа, А и Б, домогаются одного и того же — плодородной речной долины, нефтяного месторождения, зарубежного рынка, морского порта, - и оба полны решимости завладеть этим. Это не сложнее ржавения железа или замерзания воды. По сути, это могло бы быть проще образования льда или снежинки. Да это и кажется гораздо проще — проще в смысле научного объяснения, — чем матереубийство, мазохизм или раннее безумие: все эти события происходят на психологическом уровне, который ниже, чем тот уровень, на котором ведется война между народами (социологический уровень). Символическое поведение (например, артикулируемую речь) мы гораздо лучше понимаем на психологическом уровне, чем на более низком уровне неврологии. О психологии ревности мы знаем больше, чем о ее физиологии. Физиологию интоксикации мы понимаем лучше, чем ее химию, а химию желез мы понимаем лучше, чем их физику.

На деле же нам представляется хороший случай для того, чтобы выдвинуть положение, прямо противоположное тому, которым иногда пользуются социологи, чтобы оправдать свои ошибки и заявить, что сложность явлений и трудность научной интерпретации скорее возрастают, чем уменьшаются по мере того, как мы спускаемся по иерархической лестнице наук. Что может быть проще купли-продажи акций? И

74

что может быть сложнее луча света? Двести шестьдесят лет прошло с тех пор, как умер великий Ньютон, а мы все еще не знаем, как описать свет. Кто-то может справедливо заявить, что по мере нашего приближения к «предельной реальности» в физике сложность явлений возрастает, а трудности научного объяснения становятся большими.

Сложность — это качество явления, а не мера его масштабности. Атом столь же сложен, как и булыжник, а клетка столь же сложна, как и корова. Не является сложность и функцией того уровня, на котором находятся явления, — кроме как в смысле разложения класса явлений на подклассы, как мы это уже отмечали. Сложность и простота одинаково достижимы на всех уровнях. То же самое относится и к понятию «сложность».

Третье положение (т.е. утверждение Конта о том, что «успехов в науке нельзя достичь» до тех пор, пока не обретешь «достаточных знаний в предшествующих науках») было достаточно хорошо изучено нами при рассмотрении первых двух положений. Кому бы пришло в голову доказывать, что сделки на рынке акций невозможно объяснять до тех пор, пока не овладеешь физикой и химией (или даже хотя бы начатками этих наук)? Как мы на это уже указывали раньше, зачастую

мы лучше понимаем явление на более высоком уровне, чем на более низком. Дорис ревнует к Джейн; Том ненавидит своего отца. Мы довольно хорошо понимаем эти события в плане психологии, но мы почти ничего о них не знаем на уровне физиологии, и, насколько это нам очевидно, все, что мог бы рассказать нам физиолог, почти ничего (или совсем ничего) не добавило бы к нашему пониманию. И является ли «химия» или «физика» ревности чем-то большим, чем метафорой?

А если так, то мы должны отвергнуть заявление Конта о том, что предварительное овладение науками, занимающими более низкую ступень в иерархии, должно предшествовать успешной деятельности в тех науках, которые занимают в этой иерархии более высокое положение.

Поскольку мы отвергли положение Конта о том, что различие в степени сложности детерминировало порядок происхождения наук и поскольку различия в сложности мы допускаем лишь в той степени, в какой этот термин («сложность») относится к определенному числу разновидностей тех явлений, на которые

75

можно разложить ситуацию, мы и впрямь почти целиком отвергли рационалистическое объяснение Контом его иерархии. Вместо представленного Контом объяснения того порядка, в котором возникали и развивались различные науки, мы осмелимся предложить следующую теорию.

Каждый живой организм стремится оценить разнообразные факторы окружающей его среды и обнаружить, какие из них — благоприятные, а какие — вредоносные. Все это делается для того, чтобы из одних факторов можно было извлечь пользу, избежав при этом того вреда, который могут причинить другие. Помимо тех сенсорных средств, которыми в процессе этой оценки пользуются другие животные, человек использует еще и словесные символы. Он не только передает словами то, что было оценено его чувствами («огонь горяч», «шипы колючие»), но еще и определяет ценность одной вещи относительно другой. Таким образом, он заявляет, что уханье филина предвещает смерть, падение звезды обозначает удачу и т.д. В результате человек создает философию — совокупность идей и верований, выраженных в словесной форме, - которую он использует в качестве средства приспособления к тому миру, в котором он живет.

С точки зрения анализа и классификации существовали (и логически могут существовать) только два главных типа философии —та, в которой внешний мир интерпретируется посредством человеческого «я», и та, в которой он объясняется посредством самого себя. В случае с первым типом человек бессознательно проецирует себя во внешний мир, описывая и интерпретируя его через свои собственные психические процессы. А если так, то весь мир оживает и населяется духами, которые чувствуют и ведут себя так, как это делают люди. Они, каки люди, испытывают желания; они выказывают предпочтение той или иной пище и напиткам; они восприимчивы к ревности и лести; они сражаются и предаются любви. Один дух создает землю, другой приносит дождь, третий посылает добычу или урожай. Боги или благоприятствуют определенным типам экономических и политических систем, или противодействуют им и помогают войскам избранных народов. Так человек создает мир по своему образу. Такова философия супранатурализма, т.е. анимизма и антропоморфизма.

Во втором типе философии явления природы объясняются посредством их самих, посредством событий приро-

76

ды. Так, дождь идет потому, что ему предшествуют и его сопровождают другие метеорологические явления; ископаемое является всего лишь звеном в цепи палеонтологических явлений. Объяснение в этом типе философии заключается в перечислении имеющих значимость событий, а научное объяснение, таким образом, является концентрированным описанием. Такова философия натурализма.

В процессе развития философии возникает и располагающийся между этими двумя главными типами промежуточный, или переходный, тип, который Конт назвал «метафизическим». Он может быть проиллюстрирован такими положениями, как «ископаемые возникли в результате действия приводящих к окаменению сил», «опиум вызывает сон в силу его способности усыплять», «скот пасется вместе в силу стадного инстинкта»*. Такой вид интерпретации основан на использовании обоих главных типов философии. Он избегает анимизма и, предлагая объяснения, указывает на внешний мир. Таким образом он и заявляет, что ископаемые возникли в результате действия приводящих к окаменению сил — т.е. в результате действия тех природных явлений, которые существуют и действуют в сфере природы, а не были созданы богами, обладающими таким же,

как у нас, сознанием. Однако предлагаемое средство объяснения, «приводящие к окаменению силы», является всего лишь частью нас самих, словесной формулой, которая была создана ad hoc и спроецирована во внешний мир. Функционально она такова, как и понятие «дух», откуда и проистекает ее родство с антропоморфической философией анимизма.

* Время от времени эту разновидность используемой в антропологии культуры объясняющей формулы мы встречаем даже и сейчас. Так, Лоуи говорит, что «по причине сепаратизма аборигенов ни одна из больших популяций древнего мира никогда не обретала для себя общей главы» в Полинезии (1940, с. 293). Радк- лифф-Браун говорит, что некоторые институты «являются продуктом действия социологических принципов» (1930-1931, с. 429). Франц Боас находит, что некоторые явления культуры своим возникновением «обязаны классифицирующей тенденции» (1940, с. 323). Херсковиц говорит нам, что «неотъемлемая от жизни равнинных индейцев демократия... воспрепятствовала развитию экономически привилегированных классов...» (1940, с. 393).

77

В начале человеческой истории философские представления человека были всецело анимистическими; человек как бы растворял свою душу во вселенной, почти в каждой ее части смешивая свое «я» с «не-я»*. По мере прогресса культуры развивалась и созревала философия. Мало-помалу человек перерастал анимистическую философию и начинала развиваться философия натуралистическая. Однако прогресс в философской интерпретации не был единообразным во всех сферах опыта и в одних сферах был значительнее, чем в других. Разграничение между «я» и «не-я» (т.е. объяснение явлений природы скорее посредством природных событий, чем посредством человеческого «я» в обличий богов и духов) прежде всего произошло в сфере небесных явлений. За этим последовало разграничение в сфере земных физических явлений. Потом это было проделано и в биологической сфере — в отношении анатомических, физиологических и психологических явлений и в этом же порядке. Различие между «я» и «не-я» в астрономии и физике было установлено прежде, чем в физиологии и психологии, потому, что в первой группе наук это было сделать легче, чем во второй. А легче это было потому, что явления астрономии и физики более удалены от нас и в качестве детерминантов человеческого поведения имеют для нас меньшее значение, чем процессы физиологии и психологии.

На протяжении веков наблюдения и опыта человек постепенно приходил к пониманию того, что не все веши влияют на его жизнь одинаково. Некоторые вещи находятся в непосредственной близости и оказывают на человека мощное влияние; другие же удалены и затрагивают его жизнь лишь в малой степени. Любопытно отметить, что систематическое наблюдение за звездами началось потому, что суще-

* «Для Омахи ничто не лишено жизни: живет и скала, и облако, и дерево, и животное. Свое собственное сознание он проецирует на все вещи, приписывая им те опыты и характеристики, с которыми свыкся он сам; ему представляется, что между всеми творениями и всеми природными формами есть что-то общее... и это «что-то» он воспринимает как нечто родственное его собственному, наделенному сознанием существу» - Элис К. Флет-чер, «Ваконда» в: «Справочная книга американских индейцев», часть 2 (Бюллетень 30, Бюро американской этнологии, Вашингтон, 1910).

78

ствовало поверье, будто они оказывают мощное влияние на повседневную жизнь человека. Следы этого поверья сохранились и по сей день в названиях дней недели: воскресенье

(Sunday) — это «день солнца» (Sun's day), суббота (Saturday) -это «день Сатурна» (Saturn's day) и т.д. Более того: это древнее верование процветает и по сей день, чтобы делать астрологию прибыльным бизнесом даже и в наше время*.

Однако по мере того как человечество накапливало опыт и сравнивало одну вещь с другой, оно обнаруживало, что звезды оказывают на его жизнь меньшее влияние, чем такие земные явления, как климат, рельеф местности, флора и фауна. В то же время систематическое наблюдение над планетами и звездами привело к открытию закономерностей и порядка, способствовавших их описанию в терминах естественного закона, а не божественного каприза. Так астрономия, перестав быть собственностью анимизма, стала приобретением для натурализма".

По мере того как продолжались наблюдения и накапливался опыт, обнаружилось, что существует и другой класс детерминантов поведения человека, с которыми он связан столь же тесно, как и со средой своего обитания, и которые влияют на него столь же сильно, как и она, имея для него, однако, еще более непосредственное значение. И это — человеческое тело.

Человек, бык, змея и птица -все они живут в одной и той же природной среде, но ведут себя очень по-разному. Олень быстр, белка лазает по деревьям, а птица летает — и все это потому, что им присущи разные типы телесной структуры. Осознание этого факта и привело к зарождению науки анатомии.

Анатомия начала развиваться прежде физиологии вовсе не потому, что структура тела «проще», чем его функционирование, но потому, что разграничение между «я» чело-

*По сведениям журнала «Тайм» от 25 марта 1946 г. (с. 23), в то время в Соединенных Штатах насчитывалось 25 тыс. практикующих астрологов; совокупный тираж пяти ведущих периодических изданий по астрологии приближался к миллиону, а один из ведущих учебников астрологии издания 1945 г. был продан в количестве по крайней мере миллиона экземпляров по доллару за штуку.

" См. принадлежащий Анри Пуанкаре прекрасный очерк по астрономии, матери наук, в: «Ценность науки», гл. VI.

79

века и его руками и ногами провести легче, чем между «я» человека и протекающими в его железах процессами. Тело, каким его ощущает неученый человек, является не более чем оболочкой и тем жилищем, в котором обитает подлинное «я». Он ощущает, что «я» и тело — это две разные вещи*. То «я», которое он рассматривает «относительно самого себя», не испытывает никакого влияния при ампутации органа тела. Человек может потерять обе ноги, зубы и даже глаза, однако его «я» остается при этом незатронутым и невредимым". Однако когда в порыве гнева или страсти его железы распаляются, наивный человек не отличает их от своего «я»; он отождествляет процесс с самим собой.

Сходным образом и наука физиологии достигает зрелости прежде психологии: разграничение между «я» или «не-я» легче провести тогда, когда имеешь дело с физиологическими процессами, а не с душевными явлениями. Мы замечаем, что голодный человек ведет себя одним образом, а сытый — по-другому. Результаты труда и отдыха очевидны. На расположение духа влияет пищеварение. Наркотики и алкоголь могут повлечь за собой глубокие изменения в поведении. И все-таки неученый человек чувствует, что существует тот предел, дальше которого внешние силы действовать не могут, что существуют границы, которых этим силам не перейти. Наивный человек верит, что глубинное в нем является неприступной твердыней, неоскверняемой святыней. Здесь-то он и живет — живет его подлинное «я», его сущностный характер, сама его душа. «Человеческий дух» (или воля) свободен, думает он, и не подчиняется никаким природным или физическим законам. Он рассматривает себя только в качестве субъекта; он не способен рассматривать «я» в качестве объекта, в качестве события в мире природы. Различие между «я» и «не-я» в этом пункте находится за пределами его осознания и понимания.

*Вовсе не одни только «неученые люди» уверены в том, что «сознание» и «тело» - это две разные вещи. Декарт

(несомненно, один из величайших умов Нового времени) утверждает, что «несомненно то, что Я [то есть "мое сознание, посредством которого Я есть то, что Я есть"] всецело и истинно отлично от моего тела и может существовать без него». — «Размышления...» № VI. " «... и хотя кажется, будто все сознание едино со всем телом, все-таки когда отсекается нога, рука или какая-либо иная часть тела, я сознаю, что от моего сознания ничего не отняли». — Там же.

80

Великим днем для науки стал тот, когда человек обрел способность взглянуть на психические процессы так же, как и на многочисленные события в мире природы; когда, если воспользоваться удачным выражением Уильяма Джеймса, носителей сознания стало можно изучать «как объекты в мире других объектов». Было установлено различие между субъектом

иобъектом. Однако борьба за натурализм все еще не была выиграна целиком. Психическую жизнь во многих кругах все еще именовали «человеческим духом», а «душа» и «сознание» даже и сейчас являются синонимами во многих работах по психологии, социологии и антропологии.

Таким образом, мы обнаруживаем, что причиной и того порядка, в котором появлялись науки,

истепени той зрелости, которой они достигли, является не различие в степенях универсальности или сложности, но различная способность человечества проводить разграничение между «я» и «не-я» в разных сферах опыта. Это разграничение легче всего провести тогда, когда имеешь дело с теми явлениями, которые играют незначительную роль в качестве детерминант человеческого поведения. И наоборот, трудно провести разграничение

между «я» и «не-я» там, где явления выступают в качестве глубинных и мощных детерминант. Именно благодаря опыту человечество обнаружило, какие детерминанты являются мощными, а какие — незначительными: априорного способа познания не существовало.

Небесные тела в качестве детерминант человеческого поведения более удалены и менее значимы, чем ветры, дождь, мороз и почва, и поэтому наука астрономии появляется раньше и созревает быстрее, чем физика земли, геология и география. Анатомические детерминанты более удалены от человека и оказывают на него меньшее влияние, чем физиологические процессы, и поэтому наука анатомии предшествует физиологии. По этой же причине физиология возникает раньше психологии. Завершая нашу аргументацию, мы сформулируем следующий закон развития: науки возникают раньше и созревают быстрее в тех сферах, где детерминанты человеческого поведения слабее и удаленнее, и, наоборот, науки появляются позже и созревают медленнее в тех сферах нашего опыта, где обнаруживаются более глубинные и более мощные детерминанты нашего поведения.

Огюст Конт признает этот закон, когда замечает: 81

«Здесь стоит отметить, что наиболее общие и простые явления дальше удалены от обычной сферы человека, и потому необходимо [лучше было бы сказать - "можно". — Л.Э.У.] изучать их при более спокойном и более рациональном состоянии ума, чем те, которые касаются его куда ближе. Так и создается новая основа для более быстрого развития соответствующих наук» (с. 44).

И все-таки, объясняя «иерархию наук», Конт говорит об этой «новой основе» чисто случайно и мимоходом, тогда как аргумент, основанный на «универсальном и простом в противоположность специальному и сложному», акцентируется им снова и снова. Однако в других частях своей «Позитивной философии» Конт берет на себя труд неоднократно указывать на то, что препятствиями, мешающими развитию науки об обществе, являются те теологические и метафизические философские учения, которые из сферы социальных явлений должны быть устранены прежде, чем будет создана подлинная наука об обществе. Хотя мы и отвергаем само по себе объяснение, которое Конт дал порядку возникновения наук, однако к разрешению этой проблемы мы могли применить (и применили) его теорию трех стадий развития философии. В действительности же мы показали, что «теологическая» (суп-ранатуралистическая) философия была в первую очередь и в гораздо большей степени изгнана и устранена из интерпретаций физических явлений, потом - из биологических исследований и, наконец (и в меньшей степени), из объяснений человеческого поведения. А после того как теологическая философия была отвергнута и начался упадок философии метафизической, произошли рост и распространение — pari passu — натуралистической, научной философии. Таким образом, мы наблюдаем ту тенденцию в философии, для которой характерны отход от теологии и движение через метафизическое к позитивистскому (от супранатуралистического к натуралистическому, или научному), — движение через сферу опыта от физического через биологическое к социальному. Для такого объяснения своей иерархии Конт обладал всеми необходимыми фактами, и это на самом деле имплицитно содержится в его «Позитивной философии». Однако он был столь озабочен другим рационалистическим объяснением, что истинное решение было от него почти полностью скрыто.

82

Развитие и последовательность наук мы можем проиллюстрировать с помощью прилагаемой схемы. В центре круга помещен человек в окружении тех событий, которые в разной степени влияют на его поведение, причем некоторые из них тесно с ним связаны, а другие от него удалены. С этой точки зрения прогресс науки в большей степени проявился в расширении диапазона, чем в росте или развитии. Вселенная окружает человека со всех сторон. Наука, или особый способ отношения к опыту, сначала возникла в интерпретациях отдельной части нашей сферы опыта, т.е. в астрономии, явления которой наиболее удалены и незначительны в качестве детерминант человеческого поведения. Отсюда ее методология распространилась и расширилась и на другие сферы опыта. По мере развития и распространения науки антропоморфическая философия анимизма отступает и теряет свое значение, а по мере того как отвоевывают для себя пространство понятия естественного закона и детерминизм, философия свободной воли отступает. Логическим выводом, естественно, будет то, что вся сфера человеческого опыта должна быть охвачена философией науки, а не философией анимизма. В этой связи интересно напомнить слова выдаю-

щегося польского социолога Людвига Гумпловича, написанные им много лет назад: «Современные естественные науки успешно показали, что даже "человеческое сознание" подчинено физическим законам... Однако в сфере социальных явлений действие неизменных естественных законов было доказано не вполне. Между подчиняющимися законам материи явлениями "сознания" и социальным миром затесалась уводящая в сторону и сбивающая с толку концепция человеческой свободы. Создавалось такое впечатление, будто она упорядочивает социальные отношения и управляет ими так, как ей это заблагорассудится. В сфере явлений сознания... монистическая естественная наука отчасти доказала безусловную власть естественных законов... Дуализм [т.е. закон,

противопоставленный свободной воле], будучи изгнанным из этой сферы, отступил в сферу социальных явлений, откуда он должен быть устранен»1 (курсив автора).

Та же самая точка зрения была высказана и великим французским социологом Эмилем Дюркгеймом в его «Правилах социологического метода»:

«Поскольку закон причинности был подтвержден в других сферах природы и поскольку он поступательно расширял свою власть от физико-химического мира к биологическому, а от него — к психологическому, мы с полным правом можем заявлять, что он в той же степени справедлив и по отношению к миру социальному, а сегодня можно добавить и то, что проведенные на основе этого постулата изыскания его подтверждают (с. 141). Было время, когда ощущения, связанные с предметами физического мира, столь же энергично противодействовали утверждению физических наук, поскольку и они также обладали религиозным или моральным характером. А если так, то мы верим, что этот предрассудок, переносимый из одной науки в следующую, в конце концов покинет и свое последнее убежище, т.е. социологию, оставив эту область свободной для подлинных научных исследований» (с. 34).

84

Согласно Конту, Спенсеру и их последователям, социология является последним звеном в логической цепи науки, заключительной стадией ее развития. На языке нашей теории это означает, что когда будут приняты в расчет астрономические, геологические, физические, химические, анатомические, физиологические и психологические детерминанты человеческого поведения, останется только один класс детерминант - социологический. Но хотим ли мы принять этот вывод? Является ли эта классификация адекватной и окончательной? Думаем, что нет. Наоборот, мы считаем ее неадекватной и незрелой. Существует еще и другой класс детерминант человеческого поведения, который находится за пределами сферы как психологии, так и - в значительной ее части — социологии. Существуют традиционные обычаи, институты, орудия, философские учения,

языки и т.д. — т.е. то, что мы собирательно называем культурой. Культурные явления суть супер- (или супра-) психологические детерминанты человеческого поведения. Они являются суперпсихологическими в том смысле, что они находятся за пределами сферы психологии, которая не может строить на них свои объяснения. Психология, например, не может объяснить, почему у одного народа есть кланы (и он ведет себя «клано-во»), а у другого их нет; почему люди одного народа едят ножами и вилками, а другие - палочками; почему люди запрещают браки между параллельными кузенами, но настаивают на кросскузенных браках; почему племя практикует полиандрию, соблюдает табу на тещ, образует множественное число с помощью аффиксов, пользуется деньгами и т.д. Культура как культура может быть объяснена лишь в терминах культуры. Однако давайте вернемся к истории науки и посмотрим, как она распространилась за пределы индивидуальной психологии.

В течение долгого времени, вплоть до последних десятилетий, психология была индивидуальной психологией. Психологи-анатомисты и физиологисты должны были по необходимости заниматься индивидом как предметом своей компетенции. Это же было истинным и в отношении интроспекционистов и ассоциационистов. В прежние времена предметом психологии было «сознание», и созна85

ние было чем-то таким, что «ушло» в индивидуальный организм. Оно изучалось в терминах анатомической структуры и физиологических процессов, путем непосредственного наблюдения через интроспекцию. Во всяком случае, психология представляла собой изучение сознания, а сознание было явлением индивидуальным.

Однако по мере успехов научного изучения человеческого поведения был осознан тот факт, что имеются важные детерминанты поведения, которые, находясь вне и за пределами индивидуального, тем не менее оказывают глубокое воздействие на поведение человека. Оценив этот факт, наука решила овладеть и этими супраиндивидуальными детерминантами и ввести их в сферу научной интерпретации. Однако профессиональные психологи не торопились оценивать значимость супраиндивидуальных детерминант человеческого поведения. В результате наука, взявшись за выполнение этой необходимой задачи, мобилизовала свои силы под другим, так сказать, знаменем. Этим новым движением была социология*. Социология возникла в качестве организованной попытки науки изучить супериндивидуальные детерминанты поведения. По природе своей эти детерминанты были социальными. В результате этого социология стала наукой об обществе. Первые социологи отличали свою науку от психологии на том основании, что последняя ограничивается индивидуальным, тогда как их наука посвящена изучению групп. Вот как об этом пишет Ф.Г. Гиддингс:

«...психология — [это] наука об... индивидуальном сознании... социология — это... исследование более специальных и сложных явлений носителей сознания в их связи друг с другом... Психология

— это наука о связях идей. Социология — это наука о связях носителей сознания»2.

* «Именно потому, что мысль слишком уж поглощена анализом и объяснениями, осуществляемыми в понятиях отдельного человеческого существа, социология и возникла как дисциплина, направленная на изучение коллективной жизни человека. В ранние годы полагали, что она по праву начинается именно там, где перестает действовать психология». — Еубэнк Е.Е., «Понятия социологии» (1932), с. 90.

А тем временем психология набирала силы и, постепенно расширяя сферу своего влияния, включала в нее и супериндивидуальные детерминанты. Уильям Джеймс дал прекрасную оценку социальным факторам поведения в главе «Сознание своего "я"», помещенной в его работе «Принципы психологии» (1890). В 1904 г. на состоявшемся в Сент-Луисе съезде искусствоведов и ученых Джеймс Мак-Кин Каттелл заявил, что он «не убежден в том, что психология должна ограничиваться изучением сознания как такового». На том же съезде Д.М. Болдуин предсказал, что «психология будущего будет насквозь социальной». В 1908 г. Уильям Мак-Дугал опубликовал свой труд «Социальная психология». Это была первая работа с таким названием, написанная психологом. Случилось так, что «Социальная психология» Е.А. Росса, первая с этим названием работа социолога, была опубликована в том же году3.

Хотя у психологии и была возможность расширить свой диапазон настолько, чтобы познакомиться с группой факторов в поведении, она все-таки осталась прикованной к индивидуальному как объекту своих исследований. А потому Г.Ф. Стоут и С.А. Майе в их статье «Психология» в энциклопедии «Британника» (14-е издание) заявляют, что психология — это

«наука об индивидуальном опыте». А другие психологи даже утверждают, что социальная психология — это в итоге наука об индивидуальном. А потому Ф.Г. Олпорт определяет социальную психологию как «науку, которая изучает поведение индивида» в той мере, в какой его поведение соотнесено с поведением других индивидов. «Психология во всех ее ответвлениях, — заявляет он, — это наука об индивиде». Сходным образом и профессор Маргарет Флой Вашборн заявляет, что «всякая психология имеет дело с индивидами». Социальная психология, говорит она,

— это «такое ответвление психологии, которое изучает сознание в той мере, в какой оно затронуто воздействием других носителей сознания и проявляет себя в отношениях с ними». Для Р.Г. Гоулта социальная психология — это всего лишь «аспект психологии индивида». А если так, то психология могла бы изучить или по крайней мере принять во внимание социальные факторы поведения. Однако психология была столь тесно связана с индивидуальным как с объектом своего исследования, что она оказалась неспособ-

87

ной освободиться от этих пут и разглядеть психологическую систему, состоящую из многих индивидов, а не из одного; рассмотреть как социальный организм, так и биологический. А поэтому эта сфера и была в значительной степени оставлена социологам4.

Начало развития социологии было ознаменовано большими надеждами и энтузиазмом. Психология долго посвящала себя изучению индивидуального аспекта человеческого поведения. Теперь же психологии пришлось иметь дело с коллективным аспектом. Дайте социологии время созреть, думали многие, и наука о человеческом поведении будет полной, поскольку что в ней есть еще такого помимо исследуемых ею индивидуальных и коллективных аспектов поведения? Многим социологам конца 90-х годов XIX в. и начала первого десятилетия XX в. казалось (как это казалось и Конту много десятилетий раньше), что по крайней мере «иерархия» наук полна и что социологии предстоит стать венцом или шпилем того величественного здания, каким является наука. Однако этим надеждам и устремлениям не суждено было сбыться. Социология так и не увенчала собой впечатляющую иерархию наук. Наоборот: многие ученые (работавшие как в рамках социологии, так и вне нее) подняли вопрос о том, является ли вообще социология наукой. Каких бы успехов в похвалу себе она ни достигала, ей, безусловно, так и не удалось осуществить надежд и оправдать ожиданий Конта и последующих поколений социологов. Причины этому, как нам кажется, таковы.

За пределами сферы индивидуальной психологии остаются не только супериндивидуальные психологические детерминанты поведения, но еще и суперпсихологические детерминанты. Социология посвятила себя интерпретации супериндивидуальных (т.е. социальных) психологических детерминант поведения и потому стала социальной психологией. Однако, если не учитывать немногочисленных и относительно незначительных исключений, ей так и не удалось распознать и отличить суперпсихологические (т.е. культурные) детерминанты, а потому и не удалось дополнить науку о человеческом поведении потому, что она не стала наукой о культуре (т.е. культурологией). Короче говоря, социология попросту восприняла науку психологии, превратив ее в исследование не только индивидуального, но и коллективного аспекта поведения. Но ей так и не удалось ни создать науку о культуре,

ни стать таковой, в результате чего наука о человеческом поведении осталась незавершенной. Однако за пределами сферы социологии все еще остается не осознанной и другая наука — наука о культуре (культурология). Прежде чем идти дальше, давайте посмотрим, из чего же состоит этот класс суперпсихологических (культурных) детерминант поведения и какими должны быть природа и диапазон науки о культуре.

Это мы можем проиллюстрировать следующим примером: несколько индейцев-навахо проводили ночь в большом доме около своей резервации, когда приблизился отряд других навахо. Голоса подходящих были услышаны в доме, после чего несколько находившихся там человек быстро покинули его через заднюю дверь и окна: в группе приближавшихся людей были их тещи, с которыми не положено встречаться лицом к лицу. Как же объяснить их поведение? Ясно, что здесь имеется психологическая причина их поведения, а у их реакции есть как индивидуальные, так и социальные аспекты. Каждый индивид испытал влияние как своего собственного организма, так и имеющегося у него опыта. И еще каждый индивид находился под влиянием своих товарищей-навахо. Психолог имеет полное право рассматривать оба аспекта этого явления — и индивидуальный, и социальный. Он может исследовать их чувства, представления и т.д., тем самым во многом проясняя этот вопрос. Однако тут имеется граница, за которую психологу заходить нельзя: ему не объяснить того, почему навахо соблюдают табу на тещ, тогда как их