Uayt_L_Izbrannoe_Nauka_o_kulture_Kulutrolo

подобными на символическом уровне. Особенно поучителен случай с Элен Келлер, хотя имеют большую ценность и случаи с Лорой Бриджемен, Мэри Хертин и другими".

Вочень раннем возрасте Элен Келлер ослепла и оглохла в результате болезни. Она достигла детского возраста без символических контактов с кем-либо. Описания того, какой она была в возрасте семи лет, в то время, когда к ней домой пришла ее учительница, мисс Салливан, не об-

наруживают в поведении Элен вообще никаких человечес-ких свойств. Она была упрямым, недисциплинированным и непокорным маленьким животным12.

Втечение одного-двух дней после своего появления в доме Келлеров мисс Салливан учила Элен ее первому слову, которое она по буквам писала на ее ладони. Однако это слово было только знаком, а не символом. Неделю спустя Элен знала несколько слов, но, как сообщает мисс Салливан, у нее не было «ни малейшего представления ни о том, как их использовать, ни о том, что все имеет свое имя». Через три недели Элен выучила восемнадцать существительных и три глагола. Однако она по-прежнему оставалась на уровне знаков; она по-прежнему не имела никакого понятия о том, что «все имеет свое имя».

Элен путала слова-знаки для обозначения «кружки» и «воды», по всей видимости, потому, что и то, и другое ассоциировалось с питьем. Мисс Салливан предприняла несколько попыток прояснить эту путаницу, но безуспешно. Однако как-то утром, примерно месяц спустя после появления мисс Салливан, они вдвоем пошли в сад к водокачке. То, что произошло дальше, лучше всего рассказать ее собственными словами:

«Я заставила Элен подставить свою кружку под струю, пока я качала. Как только холодная вода, наполняя кружку, полилась, я написала на свободной ладони Элен "в-о-д-а". Слово, которое так тесно совпадало с ощущением омывающей ее руки холодной воды, по всей видимо-

49

сти, поразило ее. Она выронила кружку и остановилась, словно парализованная. Ее лицо осветилось новым светом. Она несколько раз написала "вода". Затем она упала на землю и спросила, как это называется, указав на водокачку и на шпалеру и, внезапно обернувшись ко мне, спросила, как мое имя... За несколько часов она добавила к своему лексикону тридцать новых слов».

Однако теперь эти слова были уже чем-то большим, чем просто знаки, какими они являются для собаки и какими они были для Элен до того момента. Они были символами. Элен наконец нащупала и повернула тот ключ, который впервые открыл для нее вход в новую вселенную — в мир человеческих существ. Этот изумительный опыт Элен описывает сама:

«Мы пошли по тропке к колодцу, привлеченные ароматом жимолости, которой он был окружен. Кто-то качал воду, и моя учительница подставила мою руку под струю. Как только холодная вода хлынула на одну мою руку, она стала писать на другой слово "вода" — сначала медленно, а потом быстро. Я стояла неподвижно, все мое внимание было приковано к движению ее пальцев. Внезапно я почувствовала смутное ощущение чего-то забытого — трепета возвращающейся мысли; и мне каким-то образом открылась тайна языка. Я знала, что "в-о-д-а" означает чудесную прохладу чего-то льющегося на мою ладонь. Это живое слово пробудило мою душу, подарило ей свет, надежду, радость, освободило ее!» И тут наступило преображение. Мисс Салливан удалось затронуть символический механизм Элен и

привести его в движение. Элен, со своей стороны, восприняла внешний мир посредством этого механизма, который все эти годы оставался неподвижным и инертным, в темном и немом заключении, скрытый для глаз, которые не могли видеть, и ушами, которые не могли слышать. Но вот она пересекла границу и вступила на новую землю. С этого момента ее прогресс должен был быть быстрым.

«Я ушла от колодца, — рассказывает Элен, — переполненная желанием учиться. У всего было свое имя, и каж-

50

дое имя порождало новую мысль. Когда мы вернулись домой, каждый предмет, к которому я прикасалась, казался мне полным трепета жизни. Это было потому, что я увидела все тем странным новым зрением, которое я обрела».

Элен быстро очеловечилась. «Я вижу у Элен улучшения день ото дня, — писала мисс Салливан в своем дневнике, — почти час от часу. Теперь все должно иметь имя... Она перестает пользоваться теми знаками и той мимикой, которой она пользовалась раньше, как только у нее появляются слова, чтобы их заменить... Мы замечаем, что с каждым днем ее лицо становится все выразительнее...» Трудно себе представить более красноречивое и убедительное свидетельство значения символов и той огромной пропасти, которая разделяет человеческое сознание и сознание, лишенное символов.

VIII

Итог. Естественные процессы биологической эволюции привели к появлению у человека и только у человека новой и отличительной способности — способности использовать символы. Самой важной

формой человеческого выражения является артикулируемая речь. Артикулируемая речь означает обмен мыслями; обмен мыслями означает сохранение — традицию, а сохранение означает накопление и прогресс. Возникновение способности к символизированию имело своим результатом возникновение нового порядка явлений — экстрасоматического, культурного порядка. Все цивилизации родились из использования символов и благодаря этому сохраняются. Культура, или цивилизация, является лишь особым видом той формы, которую принимает биологическая, направленная на поддержание жизни деятельность особого животного — человека.

Человеческое поведение — это символическое поведение; если оно не символическое, то оно и не человеческое. Детеныш рода Homo sapiens становится человеческим существом лишь тогда, когда он вступает в тот порядок явлений, каким является культура, и участвует в нем. Ключ к этому миру и средство соучастия в нем — символ.

51

Глава третья

Об использовании орудий приматами

«Орудия х символы = культура»

Человека зачастую характеризовали как «использующее орудия животное», что подразумевало, будто никакие другие животные орудиями не пользуются. Говорят, что Бенджамин Франклин пошел дальше* и определил человека как изготавливающее орудия животное. Столетием позже, когда все обсуждали дарвинизм, многие образованные люди были готовы допустить, что пользоваться орудиями могут и другие животные, но они настаивали на том, что изготавливать их может один только человек. Так, например, герцог Аргильский в своем «Первобытном человеке» [«Primeval Man»] говорил о том, что огромная «пропасть», «неизмеримое расстояние»1 отделяет человека от животных — если говорить об использовании орудий. Он допускал, что некоторые из низших животных используют орудия, однако настаивал на том, что «они никогда и ни в каких случаях не использовали приспособлений, сделанных ими самими». Эдвард Клодд также настаивал на том, что «если человек не является единственным из тех, кто использует орудия, то не является он и единственным среди приматов существом, которое изготавливает орудия»2. Дарвин, не желая заходить дальше того, чем это позволяли имевшиеся в его время факты, мудро оставил вопрос открытым. А в наши дни благодаря, в частности, наблюдениям и экспериментам, проводившимся Вольфгангом Кёглером среди шимпанзе, и описанным в его восхитительной книге «Ментальность обезьян» [«Mentality of Apes»], мы знаем, что

* Множество сборников цитат приписывают Франклину это определение. Хотя автор не располагал временем, достаточным для переработки его Полного собрания сочинений, серьезное исследование не сумело обнаружить этого высказывания в работах Франклина. Так на самом ли деле Франклин это сказал, или это просто научная легенда?

52

обезьяны могут изготавливать орудия и изготавливают их. Этот факт признан доказанным такими исследователями приматов, как Р.В. Йеркс, Е.А. Хугон, Т.К. Шниерла и АЛ. Крё-бер. И тем не менее мы все еще не испытываем охоты включать человекоподобных в категорию изготавливающих орудия. Так, английский антрополог Грэхем Кларк в своей недавней работе «От дикости к цивилизации» [«From Savagery to Civilization»] утверждает, что «осмысленное использование орудий и их целенаправленное изготовление характерно только для человека» (с. 7). Да и Вильгельм Шмидт, глава так называемой Kulturkreis [«культурный круг»] — школы в антропологии, не желает признать того, что низшие приматы способны даже использовать «настоящие орудия», не говоря о том, чтобы их изготавливать3.

Проводившиеся в последние десятилетия научные исследования обезьян показали, что они замечательно ловко и по-разному пользуются орудиями. Они охотно используют палки в качестве рычагов; они строят пирамиды из коробок, они пользуются палками, чтобы копать, используя и в других целях в качестве орудий великое множество разных материалов. Но еще замечательнее то, что обезьяны (шимпанзе) показали себя способными изобретать — в процессе понимания и интуиции — орудия и изготавливать их в тех случаях, когда требуется искусственно создавать материалы. Султан, один из тех шимпанзе, за которыми наблюдал Кёглер, составил комбинацию из двух палок, воткнул конец одной из них в полый конец другой, тем самым изготовив орудие, достаточно длинное для того, чтобы достать пищу, которая до тех пор была для него недосягаемой. «То, что соединенные палки и считались настоящим орудием, и в таком качестве использовались, и использовались не просто случайно, — пишет Шниерла, специалист в области сравнительной психологии, — доказывается тем фактом, что когда палки были разделены, животное тотчас же соединило их так, что это предполагало понимание их совместного функционирования»4. Обезьяна даже умудрилась соединить таким же образом три палки. Однажды, когда одна палка оказалась слишком длинной для того, чтобы вставить ее в полый конец другой, Султан жевал ее до тех пор, пока она наконец не подошла. Шимпанзе без

труда строят пирамиды из коробок - иногда в четыре или пять ярусов, — чтобы достать прежде не доступную им пишу. Таким

53

образом они демонстрируют свою способность изменять и пересоздавать окружающую их среду, соотносить одну вещь с другой посредством их физических свойств, что и является сутью процесса обращения с орудиями.

А если так, то естественно встает вопрос о том, почему у обезьян нет культуры — по меньшей мере материальной культуры. Почему использование орудий обезьянами не является тем же накопительным и прогрессивным явлением, что у людей?

Ограничения в использовании орудий обезьянами не проистекают, судя по всему, от недостатков их анатомии или органов чувств. Органы чувств обезьян, за исключением чувства равновесия, почти так же хороши и пригодны для пользования материальными объектами, как и органы чувств людей. Нельзя сказать и того, чтобы обезьяны могли пользоваться лишь грубыми орудиями или такими орудиями, которые требуют скорее грубой силы, чем деликатного обращения. Они могут ловко обращаться с веревками и соломинками; они способны ловко вынимать занозы из пальцев своих рук и ног. Одна из наблюдаемых шимпанзе быстро научилась продевать нитку в иголку. Маленькая Гуа, детеныш шимпанзе в эксперименте Келлоггов, научилась есть ложкой более проворно, чем это делал обучавшийся вместе с ней ребенок. Она выказала себя ловкой и умной и в разрешении проблемы с «подвешенным пирожком», а также в добывании пищи с помощью мотыги. Таким образом, ясно, что ограничения, связанные с использованием орудий обезьянами, не являются по своему характеру физическими. Вот как это выразил профессор Е А Хутон:

«В результате наблюдений над человекообразными обезьянами очевидно, что их способности к использованию орудий вовсе не ограничены устройством их рук, несмотря на относительную грубость их членов, что, несомненно, является результатом того, что они активно двигают руками и на них висят... Я не думаю, чтобы человекообразные обезьяны были неспособны совершать руками большинство из тех обычных движений, которые человек совершает своими руками»5.

Профессор Р.Г. Лоуи предположил, что причиной отсутствия у обезьян культуры является их неспособность переда-

54

вать свои знания об орудиях и свой опыт обращения с ними посредством подражания. «Если бы его соседи стали ему подражать, — говорит профессор Лоуи о шимпанзе, который изобретает и использует орудие, — если бы он научил их своим умениям и все они передали бы их своему потомству, то шимпанзе оказались бы на столбовой дороге культуры. Но они ничего такого не делают»6. Судя по всему, профессор Лоуи располагает неверными сведениями об обезьянах. Согласно таким авторитетам, как P.M. и А.В. Йерксы, «шимпанзе повсеместно и очень легко подражают действиям»7. Множество примеров того, как опыт передается путем подражания, можно найти также и в книге Кёглера «Ментальность обезьян». Есть основание полагать, что обезьяны действительно научают обезьян. Как это еще давно заметил Э.Б. Тайлор, «способность к обучению посредством подражания проявляется у обезьян почти по-человечески»8. Таким образом, причины отсутствия материальной культуры следует искать не здесь.

Вряд ли можно выдвинуть тот аргумент, что материальной культуры у обезьян нет потому, что они не испытывают в ней потребности, или потому, что они не могут получить от нее никаких преимуществ или пользы. В первую очередь мы должны отметить, что рычаги, молотки, палки для копания, палки для помешивания, орудия для метания и т.д. на деле используются обезьянами в целях практической выгоды. Так почему бы для самозащиты им не воспользоваться копьями и кинжалами? Почему бы им не воспользоваться сумками, чтобы переносить в них или складывать в них пищу или что-нибудь другое? Если от практического и утилитарного обратиться к эстетическому и рекреационному и отметить любовь шимпанзе к играм, пляскам и самоукрашению, то разве нельзя сказать, что барабаны, погремушки, ожерелья и бусы и многие другие подобные вещи не станут для обезьяньего сердца источником бесконечного удовольствия и удовлетворения? И впрямь: обезьяна может использовать культуру и наслаждаться ею с тем же успехом, что и ее человеческий родственник.

Так почему же тогда у обезьян нет материальной культуры? Согласно профессору Хугону, это проистекает от «отсутствия мозгов» или «отсутствия ума»9. Это, по нашему мнению, достаточно верно, но этот ответ недостаточен. Просто сказать об «отсутствии мозгов» — значит очень мало что сказать о различии в использовании орудий человеком и обезьяной.

55

Сущностное различие между обезьянами и людьми в отношении использования орудий состоит, как мы уже видели, не в том, что человек более ловок, разносторонен или даже изобретателен. Строго говоря, изобретательскую способность человека зачастую переоценивают. Археологические данные о культурном развитии делают очевидным, что вплоть до относительно недавних времен изобретения

были крайне редки; тысячи лет могли пройти между появлением шила и изобретением иглы - хотя, чтобы добиться этого преимущества, нужно было только всего и сделать, что просверлить дырочку в тупом конце шила. Изобретение парохода зачастую считают великим достижением, каковым оно и является на деле. И тем не менее оно состояло всего лишь из соединения уже существующих орудий - двигателя и корабля — путем их сочетания. Но это могут делать и шимпанзе. Различие между человеком и обезьяной не заключено и в способности подражать, передавать другим свой связанный с употреблением орудий опыт, поскольку, как мы уже отмечали, обезьяны это делают свободно. Фундаментальное различие заключается в том, что использование орудий является у людей накопительным и прогрессивным процессом, тогда как у обезьян оно не является ни тем, ни другим. Это не означает ни того, что отдельная обезьяна не совершает никакого прогресса в использовании ею орудий, ни того, что она не может расширить «репертуар» своего орудийного поведения. Нет, мы имеем в виду совсем другое — то, что обезьяны как вид не совершают прогресса в использовании орудий; новое поколение не добивается больших успехов, чем предыдущее. А вот с человеком, разумеется, все происходит как раз наоборот: каждое поколение может развивать и дополнять орудия и методы, созданные предшественниками. Именно этот процесс накопления и технологического прогресса поднял человечество от уровня животного и привел его через рабство и варварство к цивилизации.

И тем не менее наш вопрос все еще остается без ответа: «Почему существует это различие между человеком и обезьяной?» Использование орудий людьми является особым видом деятельности, который в психологическом

смысле фундаментально и качественно отличен от использования орудий обезьянами. У обезьян использование орудий является концептуальным процессом в той же степени, что и процессом

56

нейро-сенсорно-мышечным. Под «концептуальностью» мы понимаем формирование обезьяной такой конфигурации поведения, в которой обезьяна, орудие и та вещь, к которой должно быть применено орудие, функционально соотнесены друг с другом. Обезьяна способна разрешать встающие перед ней проблемы посредством проникновения и понимания, имплицитно принимая решение до того, как она выразит его в действии. Именно это мы и имеем в виду, говоря о концептуальности. У человеческого рода орудийный процесс также является по своему характеру концептуальным и нейро-сенсорно- мышечным. Однако одним только этим дело не ограничивается: этот процесс является также и символическим. Человеческие существа выражают свои понятия в символической форме. Таким образом, они обладают не только орудиями и понятиями орудий, но также словами для обозначения орудий и ими пользуются: «топор», «нож», «молоток» и т.д. Антропоидное орудийное поведение было преобразовано в человеческое орудийное поведение именно благодаря внедрению в орудийный процесс символов, образованных словами.

Мы должны различать два аспекта процесса использования орудий — внутриорганизменный и внеорганизмен-ный, субъективный и открытый, или эксплицитный. С одной стороны, мы имеем чувственное восприятие животным орудий и других материальных объектов внешнего мира и его телесные реакции на них. С другой стороны, имеются те внутренние, нервные процессы воображения и интуиции, в которых формируются те модели поведения, которые должны быть выражены открыто. Одним словом, мы имеем внутренний, психический, аспект использования орудий и внешний, моторный, аспект.

Важной характерной чертой орудийного поведения обезьяны является то, что оно представляет собой прерывистый психологический процесс. В своем открытом, моторном аспекте прерывистость опыта использования орудий является, разумеется, неизбежной; невозможно оперировать орудиями постоянно. Однако у обезьяны опыт использования орудий является прерывистым как с субъективной стороны, так и с объективной. «За пределами видимости нашего сознания» — это выражение превосходно характеризует ментальность обезьяны. Кёглер замечает, что «исчезновение больного (или умирающе-

57

го) животного [шимпанзе] не произвело существенного впечатления на остальных — стоило ему только исчезнуть из их поля зрения»10. У обезьян имеются своего рода предусмотрительность и своего рода непредусмотрительность. Однако характерной чертой их психической жизни являются «необычайно тесные границы» того временного мира, в котором они живут; это, согласно Кёглеру, составляет «главное различие... между человекоподобными и даже самыми примитивными человеческими существами»1'. Обезьяна живет в тесном мире. Пространственно он ограничен тем, что воспринимается ее органами чувств, а во временном плане он ограничен настоящим моментом — пожалуй, с кое-какими временными рассветными проблесками и предчувствиями и

хватания орудий, пользования ими и откладывания их в сторону. Эти открытые действия являются всего лишь осуществляемыми время от времени выражениями того понятийного опыта в нем, который постоянен и непрерывен.

Вот каково различие между обезьяной и человеком: для обезьяны орудийный опыт является чередой прерывающихся эпизодов; внутренне опыт и начинается открытым действием, и завершается им. Для человека орудийный опыт — это континуум. И хотя открытое выражение этого опыта является прерывистым и эпизодическим, внутренний опыт представляет собой непрерывный поток. И эта непрерывность опыта становится возможной благодаря символу, воплощенной в слове идее.

Когда профессор Лоуи причиной отсутствия у обезьяны культуры предлагает считать ее неспособность подражать, а потому и передавать и увековечивать орудийный опыт, он и впрямь оказывается на правильном пути, хотя и исходит из ложной посылки. Потому что он пытается уразуметь постоянство опыта. Сходным образом и профессор А.Л. Крёбер, рассуждая об «изобретательной, но бескультурной обезьяне», предполагает, что, «вероятно, сущностным источником культуры являются именно эти передающие и сохраняющие элементы, эти соотносящие или соединяющие факторы, которые социологи на самом деле изучают, хотя они и склонны считать их имеющими в конечном счете второстепенное значение в сравнении с динамическим феноменом изобретения»13.

Культура без непрерывности опыта, разумеется, невозможна. Но какого типа непрерывность опыта необходима культуре? Это не такая непрерывность, которая возникает в результате передачи опыта путем подражания, поскольку мы обнаруживаем ее и среди обезьян. Ясно, что сущностное значение имеет здесь непрерывность как нечто скорее субъективное, чем объективное, или открытое. Как мы уже показывали, именно символ (а особенно в его словесной форме) и обеспечивает этот элемент непрерывности в орудийном опыте человека. И наконец, именно этот фактор непрерывности в орудийном опыте человека и делает возможными накопление и прогресс — одним словом, материальную культуру.

60

Глава четвертая

Сознание — это процесс сознания

«Мы в мире спорили бы гораздо меньше, если бы слова принимались за то, чем они являются, — всего лишь за знаки наших идей, а не за сами по себе вещи».

Локк. «Опыт о человеческом разуме»

61

Проблема отношения между телом и сознанием занимала философов и ученых со времен зарождения мысли, и многим кажется, что теперь она так же далека от разрешения, как и тогда. Ее называли центральной проблемой всякой философии — как фундаментальной, так и теории познания, как этики, так и религии. Однако не менее фундаментальное значение она имеет для психологии и для физической науки...» Так начинается статья «Тело и сознание» в «Энциклопедии религии и этики» Джеймса

Льюиса Мак-Интайра, андерсеновского преподавателя сравнительной психологии университета Абердина. Сотни книг, тысячи выступлений и статей были посвящены проблеме «сознание — тело». Как может тело обладать сознанием? Как может сознание обладать телом? Что реально - тело или сознание? Каким образом тело и сознание сочленяются друг с другом? Таковы некоторые из тех вопросов, которые терзают человечество вот уже много веков. И «многим кажется, что теперь они так же далеки от разрешения, как и тогда».

Так почему же «решение» так и не было найдено? В чем здесь трудность?

В этой статье мы отстаиваем тезис о том, что «решение» не было найдено потому, что проблема эта - ложная, чем-то сродни парадоксам Зенона. Трудность имеет здесь словесное происхождение: мы ее создали сами. Если выразить проблему другими словами, то «проблема» исчезает: стоит только употребить слово «сознание» в глагольном значении, а не как существительное, как сразу же не останется проблемы — «фундаментальной как для теории познания, так и для этики, и для

психологии, и для науки» или для чего-либо еще. Сознание — это процесс осуществления сознания: это поведение и реагирование живого организма как целого, как единого. Давным-давно, в некотором государстве людей заботила проблема Голшока. Никто не знал точно, что такое Голшок, но все были согласны с тем, что он (она или оно) имеет

необыкновенную важность и что их существование и благополучие в значительной мере зависят от Голшока. Многие лучшие умы этого народа всю свою жизнь посвящали изучению Голшока. Результаты их мучительных трудов записывались, а их рассуждения имели большой вес. Было издано распоряжение, согласно которому вся общественная жизнь должна протекать в соответствии с принципами Голшока в том виде, как они изложены мудрецами. И конечно, было необходимо время от времени казнить людей за то, что они не соблюдали эти принципы. Казнь обычно заключалась в том, что их сжигали заживо. Так тянулось веками. Но не все люди были довольны. Некоторым хотелось узнать, чем же на самом деле является Голшок — если он является хоть чем-нибудь. Но им так и не удавалось обнаружить ничего, кроме слов — за исключением того, что они узнавали во время проходивших порою сожжений бунтовщиков.

Но наконец кто-то все-таки нашел выход из этого тупика. Он без обиняков объявил, что вся эта возня с Гол-шоком, от начала и до конца — это всего лишь «слова, слова, слова» и что мудрецы веками бегали за собственными хвостами, но и «теперь они так же далеки от решения, как и тогда». Более того, он провозгласил, что если люди будут жить в соответствии с человеческими принципами, а не с принципа Голшока, то они станут гораздо лучше. Естественно, мудрецы приговорили его к сожжению, а его пепел развеяли по ветру. Но было уже слишком поздно. Тайна вырвалась наружу. Простые люди вокруг говорили: «Никакого Голшока нет». И после этого они зажили счастливо.

То же самое произошло и с «Сознанием». «Сознание» — это существительное. Существительное — это название чего-либо. А если так, то во Вселенной должно

62

быть что-то такое, что и является сознанием*. У человека есть сознание, и он может его «потерять». Следовательно, сознание, некое существо, «вещь в себе», было создано и спроецировано в космос. А потом люди начали пытаться отыскать его так же, как все эти многие годы они мучительно искали Истину, Добро и Красоту. С таким же успехом можно было бы искать космос и для Vl. Философское бегание за своим хвостом, и ничего более. Живые организмы следует отличать от неживых систем. Живые организмы извлекают вещества из окружающей их среды и включают их в свои собственные структуры. Они забирают свободную энергию из внешнего мира и используют ее для того, чтобы поддерживать себя, расширять сферу своего обитания и продолжать свой род. Они едят, растут и производят себе подобных, они имеют клеточную структуру. Мы можем выделить две разновидности движений или реакций живых организмов — внут-риорганизменные и внеорганизменные. Первая разновидность включает в себя отношения части к части и части к целому. Вторая разновидность включает в себя отношения организма как целого к внешнему миру. Именно реакции организма как целого, как согласованного единства, на внешний мир мы и можем назвать сознанием или процессом осуществления сознания.

Это приводит нас к положениям типа «у устрицы есть сознание». Сходным образом и у редиски, и у лишайника и т.д. «есть сознание». Может быть, фраза о том, что у ре-

* С аналогичной ситуацией мы сталкиваемся в истории физической теории. «Тот неизвестный, который изобрел слово "теплота", — говорит Анри Пуанкаре в своей "Ценности науки", — ввел в заблуждение целые поколения. Теплоту понимали как вещество просто потому, что она обозначалась именем существительным». А вещества обладают весом. Однако когда в конце концов было открыто, что нагретые тела (то есть «содержащие больше теплоты») весят не больше, чем холодные, то есть содержащие меньше теплоты, то из этого не был сделан логический вывод о том, что теплота - это не вещество. Наоборот, власть слов над человеком была столь сильна, что он продолжал мыслить о теплоте как о веществе, хотя он и пришел к выводу, что должны быть и невесомые вещества. Потребовалось много времени для того, чтобы осознать, что теплота - это не вещь, а действие.

63

диски «есть сознание», и звучит нелепо. Но вовсе не будет звучать нелепо, если сказать, что редиска существует сознательно, т.е. реагирует на свой внешний мир как живой организм. Власть слов над нами столь сильна, что даже такое небольшое изменение, как замена субстантивного словоупотребления глагольным, приводит к тому, что весь мир начинает выглядеть по-иному. А если так, то сознание (или процесс осуществления сознания) со-временно и со-про-странственно с жизнью. Оно является внеорганизменным аспектом того класса движений, который присущ материальным системам, имеющим клеточную структуру*. Возвращаясь к исходной точке, спросим себя: «Что такое сознание? Как может сознание обладать телом?» Решение будет следующим: сознание — это процесс осуществления сознания, это

когда-либо означает) расширение сферы того, что мы называем материей и причинностью, и сопутствующее этому постепенное изгнание из всех сфер человеческой мысли того, что мы называем духом и спонтанностью...» Т.Г. Гексли. «Физическая основа жизни»

Если посмотреть на историю науки, то с первого же взгляда мы увидим, что прогресс не был единообразным и равномерным на всех направлениях. Продвижение в одних направлениях происходило быстрее, чем в других. В астрономии и физике произошел более значительный прогресс, чем в биологии; физиология как наука гораздо более продвинута, чем психология, а психология — наука более старая и более зрелая, чем социология. Разумеется, невозможно назвать точную дату появления каждой из наук: одна дата там накладывалась на другую, а развитие во многих из них (если не во всех) совершалось одновременно. И тем не менее очевидно, что некоторые науки по отношению к другим являются и более старшими, и более зрелыми. Поскольку существует тесное соотношение между возрастом науки и степенью ее развития, оба этих фактора мы можем рассматривать как один. А если так, то мы можем выстроить науки в порядке их возникновения и степени зрелости.

Предельно обобщая, можно сказать, что физические науки появились раньше и в своем развитии продвинулись дальше, чем науки биологические; биологические же науки обрели форму раньше и в своем развитии продвинулись дальше, чем науки социальные. Естественным образом возникает следующий вопрос: «Почему так произошло? Почему в истории науки мы обнаруживаем именно такой порядок — как в отношении времени, так и в отношении степени развития?» 67

Одной из самых примечательных попыток ответить на этот вопрос была попытка Опоста Конта. В своей «Позитивной философии» Конт излагает и объясняет «иерархию наук». Его классификация по сути такая же, как и наша. Он различает, по порядку, «пять фундаментальных наук...

астрономию, физику, химию, психологию и, наконец, социальную физику [т.е. социологию]» (с. 46). Однако вместо того чтобы сгруппировать науки по трем категориям, как это сделали мы, он подразделяет их на две — на «неорганическую физику», которая включает астрономию, физику и химию, и «органическую физику», охватывающую физиологию и социологию (с. 44-45). Хотя и не отделяя «психологию» от «физиологии», психологические явления Конт рассматривает в книге V («Биология»).

Герберт Спенсер также интересовался развитием науки и классификацией, или порядком, наук. В 1854 г. в очерке под названием «О происхождении науки» он подверг критике теорию Конта о последовательности наук. Спенсер заявляет, что «на протяжении всего хода их эволюции существовало постоянное согласие наук» (с. 143). Он пишет:

«Представление о последовательной классификации наук ошибочно... науки нельзя правильно расположить ни в каком линейном порядке... Не существует "истинного родства наук". Вся эта гипотеза в основе своей ошибочна» (с. 144; см. также с. 190—193).

Я не уверен, что в полной мере понял аргументацию Спенсера. На протяжении всего этого очерка он представ-

68

ляет науку в виде совокупного продукта многостороннего психологического процесса. Однако (возможно, за исключением намека на «социальные науки» в древние времена) он не показывает и не пытается показать, что физические науки не созрели раньше, чем науки биологические, а эти, в свою очередь, раньше, чем науки социальные.

Десять лет спустя в «Классификации наук» (1864) Спенсер опять возвращается к той же теме и опять оспаривает иерархию Конта. Однако в конце концов он приходит, по сути, к тому порядку,