Uayt_L_Izbrannoe_Nauka_o_kulture_Kulutrolo

сбора податей с храма...» «Изобильны те награды, — восклицает Мерира при вступлении в должность верховного жреца, — которые раздает Атон, когда он доволен». А другой из помощников Эхнато-

284

на с обескураживающей искренностью говорит: «Сколь счастлив тот, кто внимает науке жизни!»50 Все это звучит странно знакомым. Эта картина Древнего Египта не покажется таинственной никому из тех, кому известно, как действуют политические машины американских городов и штатов, или кому хоть что-то известно об организации и поведении правящих клик где угодно в мире — правящих клик с их общностью интересов и наградами за «верную службу» и поддержку. Не имеет значения, был ли Эхнатон доминирующей фигурой или всего лишь номинальным главой. В любом случае мы имеем дело с властвующей, правящей кликой. Они обладают властью, они держат под контролем богатства, они делят награбленное. Это старая, знакомая модель. Брэстед и Вейгалл пытаются придать религиозный и философский вид этой компактной и маленькой политической машине, которая и правила Египтом, и его эксплуатировала. Вейгалл рассуждает о наградах, которыми осыпались те, у кого было достаточно ума, чтобы постичь те возвышенные понятия, которые внушал Эхнатон, а Брэстед говорит о «ядре тех людей, которые реально оценили идеальные аспекты учения царя». Однако сквозь идеологические одежды политической машины столь явственно проглядывает ее скелет, что становится очевидным: они оба вынуждены были признать, что многих сторонников Эхнатона гораздо больше, по всей вероятности, заботило в высшей степени земное желание земных богатств и почестей, чем возвышенное мировоззрение51.

Предпринимались все усилия для того, чтобы возвеличить оригинальность и уникальность Эхнатона и подчеркнуть его индивидуальную значимость в истории культуры Египта. Он был всего лишь мальчиком, когда взошел на престол, и всего лишь подростком, когда произошла «революция». «Если же вспомнить совершенные детьми чудеса и тех детей-проповедников, которые, несмотря на свое малолетство, приводили в волнение слушателей, — пишет Вейгалл, — то можно поверить тому, что восемнадцати-девятнадцатилетний юноша замышлял построить новый город» и основать новую ре-

285

литию. Вейгалл не приводит каких-либо конкретных примеров чудес, совершенных детьми: возможно, он имел в виду отрока-Иисуса, проповедующего взрослым52.

Для подтверждения представления об Эхнатоне как о феноменальном человеке обычно ссылались на его анатомические и психологические особенности. «Череп у него был неправильной формы, — говорит нам Вейгалл, — и царь, судя по всему, время от времени страдал от эпилептических припадков». А еще он думает, что у юного царя случались галлюцинации. Эпилептиками были некоторые из великих людей — Мухаммед и Наполеон, например. От галлюцинаций часто страдают религиозные лидеры. Если, следовательно, Эхнатон был эпилептиком, подверженным галлюцинациям, то это можно считать указанием на то, что он был человеком в высшей степени необычным, — по крайней мере, такой вывод очевидно напрашивается50.

Но есть ли основание для предположений Вейгалла? Ни скульптуры, ни рельефы, ни предполагаемая мумия Эхнато-на не позволяют сделать вывод о том, что он страдал от эпилепсии или был подвержен галлюцинациям. Да и современные ему источники не содержат фактов, которые подтверждали бы эти предположения.

Правда, имеются некоторые свидетельства, которые указывают на то (или, по крайней мере, дают серьезные основания полагать), что в некоторых отношениях Эхнатон был личностью патологической, хотя свидетельства эти недостоверны, в некоторых моментах противоречивы и уж наверняка неубедительны.

Статуи и рельефы, согласно Море, изображают Эхнато-на времени его восшествия на престол «юношей среднего роста с хрупкими костями и изящным сложением». Однако впоследствии «он округлился, стал женоподобным и похожим на гермафродита с выпирающей грудью, широкими бедрами и чересчур круглыми ягодицами, что заставляет подозревать в нем человека болезненного, с некоторыми патологическими изъянами». Сэр Марк А. Руффер говорит о «патологической тучности» Эхнатона, хотя его лицо, шея и ноги были тонкими. «На изображении царя, раздающего золотые ожерелья, — говорит этот автор, — его живот переваливается через край балкона, что является самой реалистичной деталью портрета». Однако и в сценах на балко-

286

не, воспроизведенных в «Истории Египта» Брэстеда (илл. 139), и в книге Море «Нил и египетская цивилизация» (илл. 63), и в других работах на самом деле он изображен очень тонким. Гардинер говорит, что «портреты представляют его с... деформированным истощенным телом» (курсив автора). Таким образом, его изображения в произведениях являются свидетельствами искусства непоследовательными и неубедительными54.

Если же мы обратимся к мумии, которая, как предполагают некоторые, является мумией Эхнатона, то картина, которая перед нами предстанет, окажется столь запутанной и противоречивой, что поневоле

махнешь на все это в отчаянии рукой и придешь к тому выводу, что по крайней мере имеющихся пока свидетельств недостаточно для того, чтобы гарантированно вынести тот или иной окончательный вердикт. Вейгалл говорит, «что не может быть сомнения в том, что мумия, найденная в гробнице царицы Ти, была мумией Эхнатона». Элиот Смит — английский анатом, исследовавший останки скелета, — считал, что «мы располагаем самыми положительными свидетельствами того, что эти кости являются останками Хноуниатона [Эхнатона]». Однако другие ученые на основе исследований, проведенных после обнаружения спорного скелета, отрицают то (или сомневаются в том), что эти кости принадлежали Эхнатону. Так, Курт Сезе убежден: некоторые свидетельства «доказывают», что это тело не могло быть телом царя-еретика: «Для нас достаточно и того, что во всяком случае тело не может быть телом того царя, в гробнице которого оно было похоронено». Десятилетием позже Р. Энгельбах выразил убеждение, что мумия не была мумией Эхнатона; он думает, что это — останки Сменхкары. Дерри разделяет точку зрения Энгельбаха на этот вопрос. Пит выразил свое сомнение. А Пенддебури говорит, что «имеются все основания предполагать, что это именно его [т.е. Сменхкары] скелет был найден в тайнике царицы Тий в Фивах — скелет, который так долго считался телом Ахенатона»55.

Да и возраст смерти того человека, которому принадлежит изучаемый скелет, тоже был предметом долгих споров. Сначала Элиот Смит полагал, что этот человек умер в возрасте двадцати четырех — двадцати шести лет. Однако, как мы уже видели, археологи ни за что не хотели соглашаться с этой оценкой, поскольку тогда пришлось бы признать, что Эхна-

287

тон, когда он стал царем, был еще мальчиком и потому был слишком юн для того, чтобы сделать все то, что, как предполагали, он сделал. Уступив весьма сильному давлению археологов, Элиот Смит изменил свое мнение. Он пришел к заключению, что кости являют признаки «редкой болезни, только недавно признанной врачами» и известной как Dystocia адипозо-гениталис. «Одним из ее следствий, — говорит он, — является замедление процесса укрепления костей». Следовательно, заключает он, человеку, вокруг которого ведутся споры, во время его смерти могло было быть тридцать или даже тридцать шесть лет. Однако он не мог удержаться от того, чтобы не добавить, что ему все еще кажется, что эти кости принадлежат человеку, умершему в начале своего двадцатилетия! Профессор Дерри убежден, что кости указывают на то, что человек умер не более чем в двадцать три года. Если учитывать патологию покойного, то тут имеется и явное противоречие, и путаница. Элиот Смит, исследовавший скелет первым, был убежден в том, что он принадлежал гидроцефалу. АР.Ферпосон, профессор патологии Каирского медицинского института, также исследовавший череп, заявил, согласно Элиоту Смиту, что «признаки гидроцефала несомненны». Дерри, исследовавший череп после его последующей реставрации, заявил, что «форма черепа не подтверждает положения о том, что человек, которому он принадлежал, страдал от гидроцефалии. На самом деле гидроцефалия приводит к появлению совершенно противоположной этой формы черепа»56 (курсив наш). Имея в виду эти факты и противоречивые свидетельства, мы могли бы, как нам кажется, со всем основанием сделать следующие выводы. 1. Мы не знаем, чей именно скелет был найден. 2. Возраст покойного несколько неопределен, но, вероятно, ему было не больше двадцати пяти лет. 3. Клинический диагноз нельзя считать окончательно установленным.

XI

Величие Эхнатона пытались объяснить его иностранным происхождением. Вейгалл говорит, что «всегда нужно помнить, что в жилах царя было много чужой крови». Раффер полагает, «что его своеобразный гений можно объяснить тем, что в его жилах текла чужая кровь». Многочисленные

288

авторы полагают, что Ти, мать Эхнатона, не была египтянкой, хотя Брэстед и говорит, что «нет ни

малейших доказательств того, что по рождению она была иностранкой, как это зачастую заявляли»57.

Подтверждение неегипетского происхождения Эхнатона Элиот Смит усматривает в его черепе. Различия между Эх-натоном и его отцом — «это нечто гораздо большее, чем индивидуальные различия, поскольку они — расовые. Для лица Аменотеса III характерны египетские черты, но вот в случае с Хноуниатоном мы имеем дело с типично армено-идной челюстью — факт, со всей очевидностью подтверждаемый признаками его восходящей ветви»58.

В этом не было бы ничего удивительного, если бы было доказано, что у Эхнатона «в жилах текла чужая кровь». Нам известно, что женами многих египетских царей до Эхнатона были азиатки. Но какое значение имеет чуждая кровь или арменоидная челюсть, если речь идет об уме или характере, о монотеизме или политической реформе? «Абсолютно никакого», - только так и

можно ответить на этот вопрос. XII

Но как же тогда объяснить те поразительные события, которые имели место в Египте между 1375 и 1358 гг. до н. э.? Мы можем выбрать один из двух типов интерпретации; один из них — психологический и антропоморфический, а другой — культурологический. Каковы же их сравнительные достоинства?

Мы уже видели, что события, происходившие во время правления Эхнатона, были не более чем продолжением и кульминацией тех тенденций в культуре, которые в течение многих веков складывались еще до того, как родился «царь-еретик». Философское развитие в направлении монотеизма происходило еще до рождения Эхнатона. Когда наступил 1386 г. до н. э., соперничество между троном и храмом, борьба за власть между жрецами и царем велась уже давно. Более того: этого рода состязание характерно для всех народов там, где светский и церковный аспекты центрального механизма интеграции структурно различны. Эти же тенденции в культуре продолжались в Египте, по нашим

289

наблюдениям, в течение еще нескольких столетий после смерти Эхнатона. Попытка царской власти исключить из интегрирующего механизма церковный компонент обернулась, как это и должно было случиться, неудачей: церковный аспект социальной интеграции и регулирования до сих пор еще никогда не изымался ни из какой нации, как это со всей очевидностью показывает восстановление церкви в Советском Союзе. Борьба между церковью и государством в Египте продолжалась и после смерти Эхнатона: ее вели со жрецами, обретавшими все больше власти, точно так же, как это происходило при тех царях, которые были до него. На какое-то время богословие монотеизма потерпело неудачу, однако развитие этого течения мысли мы можем проследить на протяжении столетий после Эхнатона. Короче говоря, те волнующие события, которые происходили в правление Эхнатона, могут быть объяснены в том случае, если их считать частью великого процесса изменений в культуре и ее развития. И этот процесс мы можем объяснить посредством него самого. Он состоит из комплексов и классов культурных элементов - философских, политических, экономических, — которые постоянно действуют друг на друга и друг на друга реагируют, производя всякого рода изменения, порождая новые сочетания, новые синтезы, новые тенденции. Этот культурный процесс в Древнем Египте мы можем объяснить точно так же, как можем объяснить те изменения в американской культуре, которые произошли в ней в связи с появлением автомобиля. Чтобы понять эти изменения, нам нет необходимости апеллировать к великим людям или к психологическим силам.

Что же может предложить нам та антропоморфическая, психологическая интерпретация, которая основана на концепции Великого Человека?

В первую очередь мы должны спросить: «А что еще человек, т.е. наделенный исключительными качествами и способностями человеческий организм, мог сделать в этой или во всякой иной ситуации кроме того, как реагировать на нее, использовать имеющиеся в его распоряжении материалы, пытаться преодолевать встающие перед ними проблемы — короче говоря, приспосабливаться к тому культурному процессу, который является его контекстом?» Человек с превосходным нейро-сенсорно-эндокринно-мышечным

290

складом мог бы отреагировать лучше — т.е. эффективнее -по сравнению с тем человеком, умственные и физические данные которого можно считать плохими, хотя модель реагирования была бы по сути той же самой, поскольку она была бы детерминирована той же самой культурной ситуацией. Более того: различия между умственными способностями людей по сути незначительны, если фоном для их измерения служит многовековой культурный процесс. Так что даже если бы организм Эхнатона и отличался исключительно высокими качествами, то этот факт был бы совершенно недостаточным для того, чтобы служить объяснением событий его правления. Однако нам неизвестно, что организм Эхнатона был по своему качеству превосходным. Наоборот: фактически все, что мы о нем знаем, указывает на то, что его организм был больным и потому плохим. Так почему же тогда один историк за другим этот период египетской истории объясняли ссылками на колоссальную гениальность этого человека?

Ответ, судя по всему, будет таким, что, как мы на это уже указывали вначале, мы все еще не переросли тот старый, первобытный, антропоморфический тип мышления, который был столь распространен на протяжении многих сотен тысяч лет. Наука, а особенно социальная наука, все еще слишком молода для того, чтобы сколько-нибудь масштабно проявить себя в исторической

интерпретации. И наука о культуре пока что так нова, что ее собственное название, «культурология», все еще звучит непривычно. Курьезно, что в тех интерпретациях истории, которые основаны на концепции Великого Человека, именно великий человек так и не получает объяснения. Это подобно средневековому объяснению ископаемых, когда говорилось, что они создаются «силами, приводящими к окаменению».

Но вот что Брэстед, Вейгалл, Море и другие и впрямь сделали — так это создали личность Эхнатона, а потом события культурного процесса объяснили ссылками на различные черты этой личности. Образ Эхнатона был создан на основе умозаключений: во время его правления произошли великие события, а потому совершить их должны были великий ум и воля; борьба со жрецами была ожесточенной и длительной, а потому Эхнатон был человеком решительным и упорным; началась новая эпоха в искусстве,

291

апотому юный царь был человеком оригинальным и творческим. Его идеи были такими новаторскими,

апотому у него в жилах должна была «течь чужая кровь». Он должен был быть старше, чем на это указывают предполагаемые останки его скелета, — потому, что столь молодой человек не мог бы совершить столь многого, и так далее. Мы можем привести особенно поразительный пример этого. Сэр Марк А, Руффер, который проводил палеонтологические исследования Древнего Египта и который, следовательно, был хорошо знаком со свидетельствами, указывающими на ненормальность Эхнатона, тем не менее аргументирует свою точку зрения следующим образом:

«...Монарха, который основал монотеистическую религию вопреки сопротивлению самых могущественных жрецов; монарха, который построил новый город, где он поклонялся своему новому богу вдали от своего прежнего окружения и среди близких ему людей; монарха, который украсил этот новый город прекрасными храмами и покровительствовал новой форме искусства и который, вероятно,

сложил величественный гимн Атону, - этого монарха нельзя считать ни недостаточно энергичным, ни дегенератом, ни человеком женоподобным»59. Таким образом, некоторым свидетельствующим о патологии фактам на какое-то время возбраняется вторгаться в лелеемую иллюзию исторической интерпретации. Уж наверняка господство мифа над реальностью не может зайти дальше!

Иногда эти психологические интерпретации противоречат одна другой. Так, сэр Марк «патологическую тучность» Эхнатона считает возможной причиной того, что Египет потерял имперские владения в Азии. «Крайняя полнота царя, — пишет он, — должна служить объяснением его политики. Из-за своей тучности он, вероятно, питал отвращение к физическим усилиям, что могло быть причиной его упорного нежелания повести свое войско в поход тогда, когда возникла угроза для дальних провинций». Однако когда тот же автор делает обзор великих достижений восемнадцатой

династии, он находится под впечатлением той «неутомимой энергичности», которая была характерна для его правителей, — как Эхнатона, так и Ахмоса60!

292

А факт заключается в том, что на самом деле мы очень мало знаем об Эхнатоне как о политическом деятеле и по сути ничего не знаем о его личности и характере. Обычно говорится, что отцом Эхнатона был Аменхотеп III, однако Нью-берри утверждает, что это всего лишь предположение: «Это нигде не подтверждено ни одной из египетских надписей». Что касается происхождения других близких Эхнатона — его жены Нефертити, его «возлюбленного» соправителя Сменкха-ры, а также его зятя и наследника Тутанхамона, — «то здесь абсолютно ничего не известно с определенностью» (Ньюберри). Возраст его восшествия на престол был предметом многочисленных дискуссий и не определен до сих пор. Свидетельства, касающиеся его здоровья и физического состояния, столь разнообразны, что по сути ничего не стоят. Не знаем мы и того, почему он был разлучен с женой. Не знаем мы и того, как он встретил свою смерть, - умер ли он от естественных причин или в результате насильственных действий. И, наконец, не знаем мы и того, где он был похоронен. Если же, следовательно, мы не располагаем этого рода адекватной информацией, не располагаем данными ни об Эхнатоне как о царе, ни о политических институтах, то как мы можем ожидать появления хоть сколько-нибудь достоверной информации касательно его личности и характера? Да и впрямь: есть ли у нас вообще хоть какие-

нибудь факты на этот счет61?

То, что Эхнатон и впрямь жил, — это не оспаривается. А если так, то он должен был обладать и личностными качествами, и характером. Однако о них нельзя сделать вывод на основе знаний о политической истории Египта; они от нее не производны. В настоящее время существуют резкие разногласия по вопросу о личности и характере покойного Франклина Д. Рузвельта, хотя о нем собрано огромное количество фактических данных, полученных в результате непосредственного наблюдения. То же самое можно сказать и о Ленине, и о Гитлере, и о Вильсоне, и о любом другом выдающемся политическом деятеле недавнего времени. Так что же мы тогда надеемся узнать или понять о древнем египетском царе как о личности? И тем не менее бесчисленные исследователи сообщают нам о нем

бы обратиться к тем аспектам созданного учеными образа царя-еретика, которые для него характерны. Когда Брэстед, Вейгалл и другие выдумывают феноменальную личность для того, чтобы объяснить знаменательные исторические события, они, как мы видели, следуют традиции, процветавшей еще со времен раннего каменного века. Однако у них имелась и дополнительная причина возвеличивать Эхнатона. И причину эту можно найти в религиозных взглядах этих авторов.

Если судить по тому, как Брэстед и Вейгалл оценивают роль Эхнатона в философской эволюции, может сложиться такое впечатление, будто они верят, что есть Бог, один-единственный Бог, который, судя по всему, говорит по-английски и является божеством протестантов. А еще представляется, что они предполагают (хотя это выражено скорее имплицитно, чем эксплицитно, как это зачастую и бывает

вслучае философских или научных дискуссий; чем существенней посылка, тем более вероятно, что она останется невыраженной), будто человечество как целое медленно приближалось к осознанию того, что есть только один Бог и только одна истинная вера, — та, которой научил Иисус Христос. По мере прогресса культуры человечество все ближе и ближе подходило к признанию одного истинного Бога и к предощущению тех заповедей, которые в конце концов будут изложены Его Сыном.

И вот теперь — по причинам, которые эти авторы не проясняют, — один-единственный Бог, наш Бог, англоговорящий протестантский Бог решил открыть себя этому египетскому царю около 1400 г. до н. э. Эхнатон воспринял это видение, воспламенился им, после чего страстно и ревностно посвящал всю свою жизнь попытке утвердить истинную веру. Но это ему не удалось. Народ был к этому не готов.

Или, возможно, Бог просчитался и открыл Себя слишком рано. Но хотя это монотеистическое предприятие и завершилось неудачей, дело не было проиграно. Драгоценная истина была разглашена, а истина не может умереть и не умрет. Так или иначе, она была сообщена иудеям, которые, по истечении длившегося несколько веков инкубационного периода, стали готовы опять воплотить ее в личности Иисуса Христа.

Такова наша теория в отношении Брэстеда и Вейгалля. Давайте же теперь посмотрим, на что она опирается.

296

Вейгалл полагает, что Эхнатон был «первым человеком, которому открыл себя Бог... Впервые в истории человека был уяснен подлинный смысл Бога, как мы теперь его понимаем»66. Осирис был всего лишь мифологическим существом. Ими же были и Пта, и Сет, и Гор. Даже и Амон-Ра был не более чем суеверием. Однако тот Бог, который открыл себя Эхнатону, был подлинным; на сей раз он был реальным.

Эхнатон, согласно Брэстеду, был «опьяненным Богом человеком, сознание которого с удивительной чуткостью и проницательностью реагировало на видимые свидетельства о Боге вокруг него. Он был по-настоящему экстатичен в его ощущении красоты вечного и вселенского света... И если для традиционного фараона государственный бог был всего лишь победным завоевателем, который сокрушил все народы и погнал их, нагруженных данью, перед колесницей фараона, то Эхнатон увидел

внем благодетельного отца всех людей. Впервые в истории проницательный взор увидел эту великую универсальную истину»61 (курсив автора).

С «лихорадочным фанатизмом» Эхнатон посвятил себя распространению истинной веры, «вполне уверенный в том, что ему удастся совершенно переделать мир религии»68.

После того как Эхнатону явилось видение истинного Бога, он стал нетерпим к язычеству близких ему соотечественников:

«Он смело смотрел на Бога, как дитя на отца, а после того как он разрешил то, что ему казалось загадкой жизни, у него в сознании уже не оставалось места ни для чего, кроме открытого,

бесстрашного поклонения Творцу. Эхнатон был заклятым врагом тогдашних сторонников столоверчения, а уловки жрецов были как оскорбление его чистому уму (Вейгалл)»69.

Если в стране Эхнатона шла революция, в которую он был вовлечен, то нет ничего удивительного в том, что у царя недоставало средств для того, чтобы защитить египетские владения за пределами страны. Однако у наших авторов имеется другое объяснение причин того, почему в конце восемнадцатой династии Египет утратил свое имперское положение. Это произошло потому, что (1) Эхнатон был слишком погружен в свою новую философию, чтобы заниматься политикой, и (2) как и Христос, он был противником грубой силы:

297

«Вместо того чтобы собирать войско, столь остро необходимое в Нахарине, Аменхотеп IV посвятил всего себя современной ему философии, и философическая теология жрецов представлялась ему важнее всех азиатских провинций... Это является свидетельством поразительной мягкости Эхнатона, указывающей на то, что он был противником применения силы» (Брэстед). Так что он «сидел и воспевал гимны солнечному диску в Тель-эль-Амарне, в то время как завещанная ему отцами обширная империя» распадалась на части70.

Вейгалл сообщает нам, что Египет утратил свою империю потому, что война противоречила

принципам Эхнатона. У него «хватало сил, чтобы отправить в Азию армию, чтобы заставить замолчать всех, кто его оскорблял, но [он] считал, что такой шаг несовместим с его принципами... Эхнатон решительно отказался ввязываться в войну, полагая, что прибегать к оружию — значит наносить оскорбление Богу... Подобно великому Учителю 1300 лет спустя... фараон испытал подлинные крестные муки, когда понял, что его принципы вели его к потере всех самых дорогих ему владений»71. Созданный Брэстедом и Вейгаллом образ Эхнатона во многом похож на образ Иисуса Христа, который, несомненно, свойствен тому, чья миссия — принести человечеству истинную веру. Он и впрямь «был первым пророком в истории... как Иисус... пророком как по природе, так и по своей человеческой жизни» (Брэстед)72.

Наши авторы видят в Эхнатоне первое выражение той истинной веры, которая теперь является нашей. «Вера патриархов непосредственно предшествовала христианской вере, однако обособленным ее прототипом является вера Эхнатона. Можно подумать, что Всемогущий Бог на какой-то миг открыл себя Египту и был истолкован здесь более отчетливо, хотя и в течение меньшего времени, чем даже в Сирии или в Палестине до времен Христа» (Вейгалл)73.

И Брэстед, и Вейгалл обращают внимание на сходство между египетскими гимнами Атону и псалмами евреев. Брэстед указывает на то, что около «полутора глав Книги притчей во многом дословно извлечены из "Премудрости Амене-мопа", а это значит, что версия иудеев является практически буквальным переводом с египетского». «Учения египетских мудрецов оказали глубокое влияние на религиозное мышление иудеев и, закрепившись таким образом в Пале-

298

стине, преодолели первую стадию их долгого перехода от Египта к нам, представителям современного мира»*.

Таким образом, Эхнатон - это не просто Великий Человек, который привел в движение и сформировал историю культуры Египта; он стал орудием Божественного Промысла. Через него Бог впервые открыл себя человеку. Однако время еще не пришло: язычество и идолопоклонство все еще слишком прочно удерживали свои позиции. Так что Откровение, возможно, передавалось от Иосифа Моисею вплоть до тех времен, когда суждено было родиться Тому, Кто пришел искупить нас.

Брэстед когда-то учился в протестантской теологической школе. Возможно, что и Вейгалл тоже был протестантом. А если так, то довольно любопытно посмотреть, как Римско-католическая церковь относится к этому «опьяненному Богом человеку». Представители этой церкви его откровенно недолюбливают. «За исключением одного только Аменхотепа IV, — пишет "Католическая энциклопедия", — позволившего вовлечь себя в дело реформирования египетской религии, все цари Египта были мудрыми и справедливыми правителями»74. Но, в конце концов, нет такой церковной иерархии, которая была бы способна одобрить того светского правителя, который закрывает храмы, выгоняет священников и конфискует их богатства. Остальные же фараоны (те, которые, согласно этому авторитетному католическому изданию, были «великими строителями, отдававшими свои огромные средства... на возведение тех величественных храмов... которые они богато одаряли») были, по мнению автора энциклопедии, «мудрыми и справедливыми правителями». Стоит отметить также и то, что, по мнению этого автора, Эхнатон «позволил вовлечь себя» в дело реформирования египетской религии и что, иными словами, движение против сословия жрецов было тем политическим

* Брэстед, «Закат сознания», с. 22. Бэйки допускает, что сходство между египетским гимном и 104-м псалмом евреев «и впрямь достаточно поразительно», однако он «не видит необходимости воображать, будто здесь имеет место заимствование со стороны более позднего автора» («Век Амарны», с. 321). С другой стороны, В. О. Эстерли ощущает, что свидетельство исторической связи «убедительно» («Египет и Израиль», с. 244-245 в: «Наследие Египта», изд. С. Р. К. Гланвилля).

299

средством, с помощью которого светские правители пытались защитить или усилить свою власть. Католические ученые не слишком-то доверяют той теории, согласно которой Бог сначала открыл себя египтянину. Они с негодованием отвергают представление о том, будто Моисей мог испытать влияние учений Эхнатона:

«Хотя Моисей и был воспитан на мудрости египтян и мог быть обязан египетской модели одной или двумя внешними чертами своей организации богопочитания, однако он, благодаря божественному вдохновению, был всецело оригинален в учреждении иудейского священства, которое основано на уникальной идее завета Яхве с избранным народом»75.

Автор статьи «Египет» в «Католической энциклопедии» слишком хорошо знает о политических действиях, предпринимаемых как светскими, так и церковными политиками, чтобы поверить, будто Эхнатона воодушевляли именно сверхъестественные видения и религиозное рвение. «Попытка Аменхотепа IV, — пишет он, — ввести культ своего единственного бога, Атона, была, возможно, продиктована не одним лишь религиозным идеалом, как это повсеместно предполагается». Он полагает, что долгому пути к монотеизму в Египте «должны были способствовать фараоны в качестве

скорее политических, чем религиозных правителей народа»76.

Иудейские ученые также отвергают идею о том, что Моисей мог испытать влияние Эхнатона. Они допускают, что «понятие о Божественном Единстве возникало и среди других религиозных и философских групп», но настаивают на том, что «иудейский монотеизм уникален»*.

* Авраам Шустерман, «Монотеизм» в «Универсальной еврейской энциклопедии», том VII (Нью-Йорк, 1942), с. 624. Стоит вспомнить, что Джеймс Бэйки не желал допускать того, будто иудейские псалмопевцы могли черпать содержание из египетских гимнов. Бэйки принадлежал к духовному сословию. Таким образом, может показаться, что все ученые духовного звания - в равной мере и католики, и протестанты, и иудаисты - не желают допускать наличия какой бы то ни было связи между их собственной религиозной верой и традицией и другими верами и традициями; исторические связи с божественным откровением не согласуются. Их позиция, основанная на интересе их духовного сословия, конечно, объяснима, хотя она и мало способствует разумным исследованиям.

300

Если Эхнатон и впрямь был орудием первого откровения Бога человеку, то, как мы предположили, явило себя именно протестантское божество.

XV

Драма Эхнатона и монотеизм служат превосходным материалом как для художника, так и для историка и ученого. Образ Иосифа в Египте Томас Манн создал для того, чтобы обратиться к больному

исмятенному миру. Аменхотеп III, отец Эхнатона, был тем самым египетским фараоном, в правление

которого протекала начальная часть жизни Иосифа, согласно принадлежащей Гарри Слочоверу интерпретации романа Манна77. Евнух Потифар, муж Мут, был союзником набирающего силу движения Атона, а Мут принадлежала к партии Амона. Символизм влечения Мут к Иосифу и ее попытка соблазнить его, отвержение Иосифом Мут и его последующая судьба — все это, конечно, любопытно, но в данном случае к делу не относится. Эхнатон мог быть тем фараоном, к которому Иосифа привели после того, как он истолковал сны своих товарищей по заключению. Манн не идентифицирует его по имени, но описывает его следующим образом:

«Фараону семнадцать. Этот сверхчувствительный и нежный юноша, ищущий Бога, как и предки Иосифа, влюбленный в призрачную религию любви, взошел на престол в то время, когда Иосиф

томился в темнице. Он — предваряющий, преждевременный христианин — мифический прототип тех, кто, находясь на правом пути, не является на этом пути праведником»78.

Мы можем лишь заключить, что этот фараон и впрямь был Эхнатоном. Подобно Брэстеду и Вейгаллю, Манн видит в нем орудие откровения Бога человеку. Но поскольку он «не был на этом пути

праведником», то иудеям пришлось сохранять это видение до прихода Мессии, нашего Христа. Зигмунда Фрейда тоже захватила пленительная тема Эхнатона, Моисея и монотеизма79. Он предположил, что Моисей [англ. — Mose] был египтянином — ведь на «мое»

301

[англ. — mose] заканчиваются многие египетские имена собственные — и благоговейным последователем Эхнатона. Когда желание и попытки Моисея установить единобожие в Египте обернулись крахом, он решил передать новую теологию жившим тогда в Египте евреям. Таким образом и была увековечена философия Эхнатона.

XVI

«До Эхнатона мировая история была всего лишь не встречающим сопротивления дрейфом традиции. Все люди были только каплями воды в великом потоке» (Брэстед). Теперь же, когда наше исследование завершено, мы можем сделать тот вывод, что история все еще является не встречающим сопротивления потоком культуры и что все люди — это не более чем щепочки, плавающие по поверхности этого потока. Наше исследование убедительно показало, что события времени правления Эхнатона были всего лишь звеньями той цепи, которая растянулась на века до

ипосле времени его жизни. Звенья эти, конечно, поражали или впечатляли, но тем не менее они были не более чем звеньями. Мы можем прийти только к тому выводу, что общая тенденция событий осталась бы такой же даже в том случае, если бы Эхнатон был всего лишь мешком с опилками.

И все-таки та теория исторической интерпретации, которая основана на идее Великого Человека, обладает неотразимой силой и притягательностью:

«Родился человек Цезарь, и на протяжении нескольких веков после него мы имели Римскую империю. Родился Христос, и миллионы людей росли под таким влиянием его гения и были настолько ему привержены, что теперь он неотделим от добродетели и идеала человека. Институт

— это удлинившаяся тень человека: монашество — Антония Великого, Реформация — Лютера, квакерство — Фокса, методизм — Уэсли, аболиционизм — Кларксона... вся история чрезвычайно легко растворяется в биографиях нескольких отважных и честных личностей» (Эмерсон, «Очерк о доверии себе»).

несущественно, кто именно сидит на месте водителя, — царь или комиссар; великий организм неизменно следует своим собственным путем. То же самое можно сказать и в отношении Германии. Независимо от того, кем был Великий Человек — Вильгельмом, Бисмарком или Гитлером, — тот организм, каким была Германия, следовал неизменным и единообразным курсом: Drang nach Oesten, lebensraum [«жизненное пространство». — Прим. перев.], колонии, торговое соперничество. Причины этого однообразия национального поведения совершенно очевидны: это земля, это живущие на ней люди, это природные ресурсы или их отсутствие, это положение данной нации относительно других наций, это мировые торговые пути и т.д. Все это остается относительно постоянным, а потому остается постоянным и поведение социального организма. Великие Люди и Идеологии скорее затемняют эти фундаментальные факты, чем объясняют их. Великий Человек — это инструмент, а Идеология — это рационализация того социального организма, который борется за выживание в международных джунглях наций.

Глава десятая

Место математической реальности

«— Ему снится сон!— сказал Траляля. И как, по-твоему, что ему снится ?

—Не знаю, — ответила Алиса. — Этого никто знать не может.

—Ему снишься ты!— закричал Тралам и радостно захлопал в ладоши. — Если б он не видел тебя во сне, где бы ты, интересно, была ?

—Там, где я есть, конечно, — сказала Алиса.

—А вот и нет!— с презрением возразил Траляля. — Тогда бы тебя нигде не было. Ты просто снишься ему во сне.

—Если этот вот Король вдруг проснется, — добавил Труляля, — ты сразу же — фьють!— погаснешь как свеча!

—Ну уж, нет! — вознегодовала Алиса. — И вовсе я не потухну! К тому же если я только сон, то кто же тогда вы, хотела бы я знать?

—То же самое, — сказал Труляля.

—Самое, самое, — воскликнул Траляля.

Он так громко прокричал эти слова, что Алиса испугалась.

—Ш-ш-ш, — прошептала она. — Не кричите, а то вы его разбудите!

—Тебе-то что об этом думать? — сказал Труляля. — Все равно ты ему только снишься. Ты ведь не настоящая!

—Нет, настоящая! — крикнула Алиса и залилась слезами.

—Слезами делу не поможешь, — заметил Траляля. — О чем тут плакать?

—Если бы я была не настоящая, я бы не плакала, — сказала Алиса, улыбаясь сквозь слезы: все это было так глупо.

—Надеюсь, тыне думаешь, что это настоящие слезы ? — спросил Труляля с презрением».

(Льюис Кэрролл. «Алиса в Зазеркалье», пер. Н. М. Демуровой)

Пребывают ли математические истины во внешнем мире, где их открывает человек, или же они суть человеческие изобретения? Обладает ли математическая реальность существованием и действительностью, независимыми от человеческого рода, или она лишь является функцией человеческой нервной системы?

306

Мнения по этому вопросу разделялись — и прежде, и теперь. Миссис Мэри Соммервиль (1780— 1872), англичанка, которая была знакома или переписывалась с такими людьми, как сэр Джон Гершель, Лаплас, Гей-Люссак, У. Уивелл, Джон Стюарт Милль, барон фон Гумбольдт, Фарадей, Кювье и де Кэн-долл, и которая сама была выдающимся ученым*, выразила пользующееся широкой поддержкой мнение, когда сказала:

«Ничто не служило мне более убедительным доказательством единства Божества, чем те чисто умозрительные понятия числовых и математических наук, которые мало-помалу открывались человеку и которые теперь, уже в наше время, предоставлены в виде дифференциального исчисления, уступившего теперь место Высшей Алгебре; все они должны были от века существовать в этом возвышенно всеведущем Уме»1.

Чтобы не подумали, будто взгляды миссис Соммервиль были в большей степени теологическими, чем научными, стоит заметить, что за свою поддержку науки она была персонально непублично обличена выступавшим с амвона настоятелем Йоркского собора Кокберном2.

ВАмерике видный ученый Эдвард Эверетт (1794—1865), (первый американец, получивший докторскую степень в Геттингене) выразил просвещенные взгляды своего времени, заявив:

«В чистой математике мы созерцаем абсолютные истины, которые существовали в божественном

уме прежде, чем воссияли утренние звезды, и которые будут существовать и тогда, когда последняя из их сияющего сонма упадет с небес»3.

Внаши дни выдающийся британский математик Г.Х. Харда высказал в «Математической апологии» то же мнение, хотя и выраженное без риторических прикрас, а скорее технически: