Путь.в.философию.Антология.2001

Поиск ясности

быть сказано, и вопросы какого вида «надлежит» И «не надлежит» за­ давать. Много мастерства и изобретательности было потрачено на прояснение вопросов - является ли определенная метафора «есте­ ственной», а определенный способ выражения «надлежащим». Было бы неправильно обходить молчанием тот факт, что подобные сообра­ жения, явно имея отношение к вопросам стиля, действительно уси­ ливают аргументацию, играют весьма важную и порой решающую роль в способе, которым они позволяют смотреть на предмет. Про­ сматривая, проверяя и сравнивая различные способы выражения, ко­ торые концентрируются вокруг определенных ключевых понятии, например «воображение», «память», «удовольствие», мы улавливаем первый проблеск того, что подчас называется «логикой'> этих поня­ тий. Но можно ли ИЗ этого что-нибудь доказать'? Можно ли доказать, что определенный способ выражения является «надлежащим»? (По­ мните, нет такой вещи, как определение «хорошо построенной фор­ мулы-.) Каждый философ всего лишь совершил попытку - ничего большего ни один из них так и не предпринял. Каждый использует слова таким образом, он оставляет их как есть; и это совершенно пра­ вильно. Ибо какие доводы он мог бы привести в любом случае'? Уже здесь, на самом пороге, идея философского доказательства начинает

звучать несерьезно.

«А, значит возможно только обыденное употребление языка?» Со­

вершенно верно; но даже если так, это не означает, что «нельзя» упот­ реблять язык по-другому. Для иллюстрации: «застывшая музыка» - «говорит» ли это вам что-нибудь'? Наверное, нет; и тем не менее такое выражение, как «Архитектура есть застывшая музыка» (Гёmе), точно передает суть дела. Выражение «Руки полны тупых воспоминаний» звучит странно до тех пор, пока вы не набредете на него в прустовском контексте. Воля к пониманию не отступает даже перед противоречи­ ем, этим пугалом логиков: она трансформирует их, вырывая новый смысл из явной бессмыслицы. «<Тьма при избытке света», «Сияющий мрак Платона» - только чтобы напомнить читателю два примера из Кольриджа.) Существует около 303 причин, почему мы иногда выра­ жаем себя в противоречии и вполне понятным образом.

Результат: нельзя даже доказать, что данное выражение является естественным, полезной метафорой, правильным вопросом (или та­ ким, который нельзя задавать), расстановкой слов, выражающих зна­ чение или лишенных его. Ничего подобного доказать нельзя.

Два других момента усиливают сказанное. Иногда в философс­ ких дискуссиях мы вообще не приводим доводы, а просто поднима­ ем множество вопросов - метод, блестяще используемый Райлом. В самом деле, град ошеломляющих вопросов, безусловно, нельзя опи­ сать как доказательство, и а [опюп как доказательство логическое, и, однако же, это не в меньшей степени побуждает вернуться к рас-

Ф. Вайсман, Как я понимаю философию

смотрению собственных взглядов. Наконец, поверхностному взгля­ ду кажется, что философ занят по большей части тем же самым, что и логик, например выявлением неточных связей в рассуждении или построением доказательства, но это не должно вводить нас в заб­ луждение. Ибо если философу надлежит конструировать строгие до­ казательства, где же теоремы, установленные с их помощью? Что должен он предъявить в качестве ре.зулыата своих трудов? Я сфор­ мулировал эти вопросы не по собственному капризу. Они навязы­

ваются каждому, кто стремится к ясному и непредвзятому взгляду

на предмет. И разве истоком этих трудностей не является природа самой философии?

v

Теперь я перехожу к рассмотрению некоторых философских аргумен­ тов, особенно тех, что, как думают, убедительно свидетельствуют о прогрессе философии, чтобы понять, дают ли они основание смяг­ чить защищаемый здесь взгляд. Вот только несколько классических примеров. Одним из них является знаменитое рассуждение Юма, по­ казываюшее, что отношение причины и действия внутренне отлич­ но от отношения логического основания и следствия. В чем состоит ЭТО «доказательство»? Оно напоминает нам о том, что мы уже знали:

внутренне противоречиво утверждать основание и отрицать след­

ствие; никакого противоречия не возникнет, если допустить, что оп­ ределенное событие, «причина», может сопровождаться не своим обычным действием, но каким-то другим событием. Что следовало бы ответить на вопрос: «Является ли это доказательством?» Опреде­ ленно, это не тот вид доказательства, который можно обнаружить в дедуктивной системе. Почти то же относится к аргументу Беркли,

когда он говорит, что при всем старании, он не может вызвать в сво­ ем уме абстрактную идею треугольника, именно треугольника без ка­ кой-либо конкретной формы, так же как он не может постичь идею человека, лишенного свойств. Является ли это доказательством? Он указывает на очевидное. (Только требуется гений, чтобы увидеть это.)

Не является строгой и моя собственная аргументация против ло­ гического фатализма. Решающий шаг состоит в следовании некото­ рой аналогии с другими случаями. Моя аргументация аналогическая, а не логическая. Сходным образом аргумент, использованный против Зенона, не является окончательным. (У меня нет возможности рас­ пространяться об этом.)

А вот еще два примера, один из общераспространенной разновид­ ности аргументов, применяемых сегодня философами, другой взят у Аристотеля.

Поиск ясностн

Когда мы говорим о ком-то, что он «видит» или «слышит» само­ лет, или «замечает», «обнаруживает» жаворонка в небе, или что он «чувствует вкус» или «ощущает запах» жареной свинины, мы не при­ писываем ему деятельности. То, что всякое «видение» не является ви­ дом действия, можно проиллюстрировать, например, привлекая вни­ мание к тому факту, что мы не используем настоящее длительное время. Мы говорим: «Я вижу часы», «1 see tl1e clock», а не «1 ат seeing the clock» (исключая дЖ.Э. Мура, который, как это ни странно, по­ стоянно говорит, что он «is веешя l1is right папс»), тогда как совершен­ но правильно говорить: «Я гляжу на часы, прислушиваясь к их тика­ нью», а также и в других случаях. Далее, хотя и правильно говорить: «Я забыл опустить в почтовый ящик письмо», никто не скажет: «Я забыл увидеть почтовый ящик» Не имеет смысла спрашивать вас, когда вы смотрите на меня, является ли ваше видение легким или трудным, быстрым или медленным, заботливым или небрежным, ви­ дите ли вы меня умышленно и закончили ли вы видеть меня. Таким образом, это доказывает, что восприятие не является действием (ар­ гумент, используемый мною на лекциях).

Пункт, подлежащий проработке, состоит в том, что этот аргумент не является окончательным. Как бы странно это ни звучало, «Я за­ кончил видение вас» - сказать можно, хотя и при совершенно осо­ бых обстоятельствах. Человек с ослабленным зрением, не способный охватить форму в качестве целого и, наверное, вынужденный осмат­

ривать лицо постепенно в поисках каких-то характерных черт, может

сказать, и это вполне понятно: «Теперь Я закончил видение вас». В некоторых обстоятельствах мы также оказываемся не в лучшем поло­

жении, например, когда при вспышке магния мы смотрим на какую­ либо сцену и жалуемся: «Слишком быстро, я не смог увидеть». Ка­ жется, что между этим случаем и обычными обстоятельствами имеет место не более чем различие в степени. Определенно, это необычные случаи, но что бы вы подумали о математике, чьи теоремы рушатся при применении их к чуть-чуть измененным кривым?

Для следующего примера я выбираю удовольствие. Аристотель, критикуя Платона, указывал, что если бы удовольствие было процес­ сом, происходящим во времени, то можно было бы наслаждаться чем-то быстро или медленно - довод, почти неожиданный по своей разрушительной силе. Безусловно, говорить так очень и очень стран­ но. Тем не менее если я напрягу воображение, то смогу представить себе ряд обстоятельств, при которых говорить подобное было бы вполне естественно. Например, когда, слушая музыку, я следую мед­

ленному и плавному ритму, то кажется, что мое наслаждение в неко­

торых отношениях отличается от того, что происходит при восприя­ тии волнующей части музыкального произведения. Кажется, что сам

характер моего наслаждения меняется, как только в него вливается

Ф. Вайсман. Как я понимаю философию

поток музыки, то медленной и плавной, то дикой и пьяняшей. Если в одном случае я говорю, что наслаждался ею, как будто нежась по солнцем или же смакуя вино мелкими глотками, то в другом - сле­ дуя ее натиску и наслаждаясь ею как морским штормом, я неожидан­

но захлебываюсь дыханием - разве это звучит совершенным нонсен­ сом? Так что в удовольствии, по-видимому, есть временной фактор.

Среди наиболее мощных орудий философских баталий - аргу­ менты ееаиспо ad absurdum и бесконечного регресса. Прежде чем пе­ рейти к оценке этих форм рассуждения, было бы полезно рассмот­

реть, как они работают на своей родине, в математике.

Позвольте мне выбрать в качестве типичного случая доказатель­ ство, что 2 является иррациональным числом. Если бы это число было рациональным, мы могли бы найти два таких целых числа т и

n, что

Далее мы можем рассуждать следующим образом. Так как т' яв­ ляется четным, то m должно быть четным; отсюда m = Тт',

Подстановка дает

2т~ = n2(2)

Так как n2 является четным, то и 11должно быть четным; следова­ тельно, п = 2т. Подстановка дает

т~ = 2т2 (3)

Если, далее, существуют два целых числа т и n, которые находятся в отношении (1), то они должны иметь половины, которые находят­

ся в точно таком же отношении (3), они же должны иметь половины, которые находятся в том же самом отношении и так далее ad infinitum; что, очевидно, невозможно, так как т и п являются конечными. Сле­ довательно, гипотетическое допущение (1) несостоятельно и (2) не может быть рациональным. Что и требовалось доказать. Таков про­

тотип опровержения с помощью бесконечного регресса. Доказательства этого типа применялись и вне математики. Одна­

ко, приглядываясь к ним чуть внимательнее, я начинаю колебаться. Один пример проиллюстрирует мои сомнения. Вот аргумент, исполь­ зуемый против механических моделей. Если упругие свойства веще­ ства можно было бы объяснить как следствие электрических сил, с которыми взаимодействуют молекулы, то, очевидно, бессмысленно объяснять действие электрических сил как результат свойств упруго­ сти механической среды, «эфира». Поступать так - значит идти по

Поиск ясности

кругу: упругость объясняется в терминах электрической СИЛЫ, а электрическая сила - в терминах УПРугости; тогда как Попытка выр­ ваться из круга путем Допущения, что упругость эфира Является

следствием «электрических сил», деиствуюши, между частицами эфира, а эти - упругими свойствами эфира второго порядка, вы­

нуждает к бесконечному ряду шагов редукции. Таким образом, ме­

ханистическая программа столкнулась с дилеммой, обе стороны ко­ торой в равной мере фатальны.

Убийственный аргумент, не так ли? Я прекрасно могу представить

возражение неустрашимого поборника проигранного дела: «Ни гра­ на регресса. Да, эфир является упругим, однако не в том же смысле чт~ и пружина: если Упругость вещества Можно свести к электричес~ кои силе, то упругость эфира, Являющегося Основным постvлатом те­ ории, нельзя редуцировать к чему-либо далее». А этим рушится И ар­

гумент.

Скажут, что это неубедительно. Согласен. Я не настолько слаб умом, чтобы отстаивать сохранение механических моделей и всего остального. Моя цель состоит в том, чтобы понять, является ли это -опровеожеиие» неотразимым. Вовсе нет. Защитника моделей не так легко вытеснить с его позиций. Всегда существует способ избежать дилеммы или, если угодно, УВИльнуть от нее - способ, который па­ рирует аргумент. Он просто показывает, что цепляться за модели та­ кого сорта в данных обстоятельствах весьма неестественно. Но ска­ зать, что что-то неестественно, не значит утверждать, что оно логически невозможно; тем не менее это то, что аргумент должен ус­ тановить. В математическом доказательстве, приведенном выще,'не оставалось никакой лазейки. Вся дедукция была «алмазной цепью»­

именно тем, чем не является приведеиное рассуждение.

Рассмотрим теперь Похожее рассуждение. Говорили, что не может быть такого предмета, как волевые акты. Они были придуманы теоре­

тиками для обеспечения причин не только того, что мы (намеренно) совершаем, но и для таких душевных процессов или действий, как

контроль за побуждениями, привлечение внимания к чему-либо и т. п. Как следствие, было предположено, что акты воли являются тем,

присутствие чего делает действие «произвольнымь, каким-то непос­

тижимым образом «переводитего в телесный или психологический акт. В общем, акты воли мыслились как Причины, а также как дей­

ствия других душевных или физических процессов. Отсюда дилемма: если мое нажатие на курок было результатом психологического акта «воления спустить курок», то что представляет собой сам этот психо­ ЛОгический акт? Был ли он обусловлен волевым актом или нет? Если нет, то он не может быть назван волевым; если да, то мы должны до­ пустить, согласно теории, что он является результатом априорного акта, а именно: волевого действия волить нажать на курок (williпg го

Ф. Вайсман. Как я понимаю философию

will) и так до другого аа injinitllfll, не оставляя никакой возможнос­

ти даже начать.

Как бы остроумен ни был этот аргумент, здесь следует поднять вопрос - является ли он логически неизбежным. Доказывает ли он на самом деле, что допущение актов воления предполагает бесконеч­ ный регресс? Верящий в такие акты не может быть принужден силой. Только действие может быть намеренным или невольным, а не акт воли. Дело в том, что акт воли является актом воли и вытекает из ка­ кого-то предшествующего акта воли только лишь для того, чтобы

вспомнить нечто: сначала я должен вспомнить, что я хочу вспомнить,

а прежде, чем я смогу совершить это, я должен вспомнить, что я хочу

вспомнить о том, что я хочу вспомнить, и так далее ad injinitum. Точ­

но так же, как я могу вспомнить предмет, не требуя акта припомина­

ния того, что Я хочу вспомнить, так и мое нажатие на курок может

быть прямым результатом акта воли без того, чтобы последний выте­ кал из предшествующего акта воли. Таким образом, вся аргументация

явно рушится.

Все это говорится вовсе не для того, чтобы умалить аргумент или лишить его силы, а только чтобы прояснитъ, какой силой он облада­ ет. Если бы он был решающим, то устранил бы своей разрушитель­ ной силой множество психологических актов и состояний, а не толь­ ко акты воли - например, намерения и желания. В самом деле, точно такие же рассуждения могут быть выстроены, чтобы «разоб­ раться с ними». Хотя очевидно, что намерение не является тем, что можно классифицировать в качестве простого «акта», кажется, что оно каким-то образом «связано» с тем, что происходит в нас преж­ де, чем мы его реализуем, - с такими действиями, как рассмотре­ ние, планирование, колебание, выбор. Я, быть может, намерен вы­

явить изъян в данном рассуждении, и, когда впоследствии стану

обдумывать его, оно будет результатом моего намерения. Некоторые

психологические операции могут возникать из намерения, они «на­

меренны». Но как быть с самим намерением? Является ли оно наме­ ренным или нет? Если намерение не намеренно, оно не является намерением, а если оно намеренно, то этим оно должно быть обя­

зано другому намерению, а оно, в свою очередь, следующему и так

ad infinitum. Так же обстоит дело с желанием. Допустим, что я хочу чего-то; является ли само это желание желанным или нежеланным? Любой ответ приводит нас к нелепости.

Если бы сила доказательства коренилась в структуре желания, оно было бы применимо вместе с его опустошительным действием, вме­

сте с изменением некоторых его терминов на другие, например пение» на «намерение»- при условии, конечно, что иные определен­ ные условия, существенные для мышления, остаются теми же самыми. Однако, хотя первый аргумент звучит по крайней мере весь-

Поиск ясиости

ма правдоподобио, едва ли кто-либо будет одурачен его карикатур­ ным представлением. Поэтому если он имеет какую-то силу, то эта сила не связана с его структурой и, следовательно, не имеет логичес­ кого характера. Аргумент призван опровергнуть существование раз­

новидности психологического давления, но следует помнить, что до­ казывать несушествование чего бы то ни было всегда рискованное занятие. Было замечено, что «никому не удалось доказать несуще­ ствование Аполлона или Афродиты». Не следует придавать слишком большого значения этому отдельному случаю. Беспокойство тем не менее вызывает та легкость, с которой аргументы могут принимать псевдодедуктивные формы. Именно к этому факту я хочу привлечь внимание, исследуя аргументацию. Как было показано в предшеству­ ющем обсуждении, это не частный случай. Никакая философская ар­ гументация не заканчивается словами: «Что И требовалось доказать». Ее убедительность никогда не принуждает. В философии не суще­ ствует устрашения ни палкой логики, ни кнутом языка.

Может показаться, что, высказывая столь сильные сомнения в действенности аргументов, используемых философами, я отрицаю за ними какую бы то ни было ценность. Нет, это не входит в мое наме­ рение. Даже если им недостает логической строгости, это определен­

но не должно мешать оригинальному мыслителю использовать их с

успехом или выявлять нечто ранее невидимое, или видимое, но не

так ясно. Так и в случае, который я обсуждал: в ходе доказательства

что-то становится видимым, а что-то делается ясным, хотя и не со­ всем в том смысле, который, возможно, имел в виду автор доводов. Если так, то что-то весьма важное было упущено в описании.

Возможно, наши возражения были несправедливы по отношению к философским аргументам. Совершенно ошибочно было предполагать,

что они являются доказательствами и опровержениями в строгом смыс­ ле. Но философ совершает кое-что еще. Он выстраивает дело (he bllilds цр а case). Во-первых, он позволяет вам увидеть слабые места и недостат­ ки позиции, он выводит на свет ее несообразности или указывает, сколь неестественны некоторые идеи, лежашие в основе целой теории, дово­ дя их до самых отдаленных следствий. И это он выполняет с помощью самых мощных орудий своего арсенала - редукции к абсурду и регрес­ су в бесконечность. С другой стороны, он предлагает новый способ смотреть на вещи, не подверженный этим возражениям. Другими сло­ вами, он представляет вам, как адвокат, все факты своего дела, а вы ока­ зываетесь в положении судьи. Вы тщательно их рассматриваете, входи­

те в детали, взвешиваете все «за» И «против» И приходите к решению. Но, вынося приговор, вы, как и судья Верховного суда, не идете напря­ мик дедуктивным путем. Принятие решения, представляя собой раци­ ональный процесс, вовсе не похоже на выведение заключений из дан-

Ф. Вайсман. Как я понимаю философию

ных посылок, так же как оно совершенно не похоже на действие сло­ жения. Судья должен судить, говорим мы, полагая, 'по он должен про­

явить проницательность в противоположность автоматическому пред­ ложению совокупности механических правил. Нет и не может быть вычислительных машин для выполнения работы судьи - это банальный и тем не менее знаменательный факт. Когда судья принимает решение, оно может быть, и фактически часто является рациональным результа­ том, однако не таким, который достигается дедукцией; он просто не следует из того-то: требуется проницательность, суждение. Принимая решение, вы подобно судье выполняете не определенное число фор­

мальных логических шагов: вы должны проявить проницательность, например заметить самое существенное. Подобные соображения позво­

ляют понять то, что уже очевидно в применении термина «рациональ­ ное»: этот термин имеет более широкую область приложения, чем об­ ласть устанавливаемого дедуктивно. Не будет противоречием сказать, что аргумент может быть рациональным и тем не менее не дедуктив­ ным, как это неизбежно было бы в противоположном случае, при утвер­

ждении, что дедуктивный вывод не обязательно рационален.

Это меняет всю картину. Следует подчеркнуть, что философ мо­ жет понимать важную истину и, однако, быть не в состоянии дока­

зать ее формальным путем. Но тот факт, что его аргументы не явля­ ются логическими, нисколько не умаляет их рациональности. Если

вернуться к предшествующему примеру, аргументу, используемому против волевого акта, хотя он и не является тем, на что претендует, т. е. логически разрушительным, тем не менее он обладает силой, ко­ торой трудно сопротивляться. Чем это вызвано? Не требуется особой проницательности, чтобы найти ответ.

Сама аранжировка столь многих метких примеров, предшествую­ щих выводу, их мастерский анализ вдыхают жизнь в его мертвое тело. Добавьте и примите во внимание то, что связь между душевным по­ буждением и телесным движением остается тайной. Неубедительностъ этой позиции вместе с множеством вопросов, остающихся без ответа, впечатляющие примеры делают аргументацию весьма убедительной.

Что вы находите, читая Р-айла или Витгеиштейна? Множество примеров, чуть-чуть или почти не соединенных логической связью. Почему примеров так много? Они говорят сами за себя; обычно они более прозрачны, чем источник затруднений. Каждый пример дей­ ствует как аналогия; вместе они освещают весь лингвистический фон, в результате чего наш случай становится заметным. В самом деле, правильно подобранные примеры часто оказываются более убе­

дительными и, кроме того, действуют дольше, чем тонкости аргумен­ тации. Это не значит, что предлагаемые «доказательства» бесполезны:

«еаиспо ad аозитит, так же как и регресс в бесконечность, всегда ука­ зывают на загвоздку в мышлении. Но только указывают. Реальная

Поиск ясности

СИЛа кроется в примерах. В хорошей книге по философии можно во­ обще обойтись без доказательств, и она нисколько не утратит своей убедительности. Стремиться в философии к строгим доказатель­

ствам - значит искать тень собственного голоса.

Чтобы предвосхитить неверное понимание, которое определенно возникло бы, я должен уступить в одном: аргументы, содержащие

только несколько логических шагов, могут быть строгими. Суть моих замечаний состоит в том, что замысел всего философского проекта _ от Гераклита до Ницше или Брэдли - не является делом логических шагов. К Wеltапsсhаuuпg (мировоззрению) как любому из этих или

даже новых подходов, таких, как подход Виггенштейна, нельзя «прийти»: В частности, оно невыводимо, и, однажды обретенное, оно не может быть ни доказано, ни опровергнуто строго логическим рас­

суждением, хотя аргументы могут иметь здесь свое значение, прояс­ няя суть дела. Но некоторые авторы считают ниже своего достоин­

ства принимать это во внимание.

Остается задать один, последний вопрос: если взгляды философа

нельзя вывести из некоторых посылок, то как он сам пришел к ним?

Как может он добраться до места, к которому не ведет ни одна доро­ га? Мы касаемся новой и более глубокой проблемы.

VII

Спрашивать: «Какова твоя цель в философии?» и отвечать: «Показать

мухе выход из мухоловки»!', - значит... ну да, отдавая должное зас­

лугам, умолчу о том, что собирался сказать, за исключением разве вот

чег? В философии есть что-то глубоко волнующее, факт, недосгуп­ ныи пониманию при такой негативной оценке. Этим волнующим не являются ни дело «прояснения мыслей», ни вопросы «правильного употребления языка», ни какие-либо другие из этих малоинтересных

вещей. Что же она такое? Философия ВКЛЮЧает в себя очень многое и нет формулировки, которая охватила бы все. Но если бы меня по~

просили одним-единственным словом выразить, что является ее наи­

более существенной чертой, я бы не колеблясь сказал: видение. В сер­ д~e любой философии, Заслуживающей этого названия, НаХОДИТСЯ ВИдение, и именно отсюда она начинается и обретает свои зримые очеРТаНИЯ. Говоря «видение», Я не хочу романтизировать ситуацию. Что Характеризует философию, так это разрушение мертвой коры традиции и условностей, избавление от оков, привязывающих нас к унаследованным предрассудкам, чтобы приобрести новый, более ши­ рокий взгляд на вещи. Всегда существовала смутная догадка, что фи­ лософия должна открывать нам то, что скрыто (я не из тех, кто совер­ шенно нечувствителен к опасностям подобного взгляда). И все-таки каждый великий философ, от Платона до Мура и Витгенштейна, был

Ф. ВаЙСМ:III. Как я понимаю фllдОСОфllЮ

движим чувством видения (ьепзе ofvisiOI1), без него никто не смог бы

придать человеческому мышлению новое направление и распахнуть окна в дотоле неведомое. Можно быть хорошим спеЦИаЛИСТОМ, но не оставить следа в истории идей. Решающим оказывается новый спо­ соб видения, а вместе с ним - воля преобразовать всю мысленную картину. Именно это главное, а все остальное служит ему средством.

Предположим, что человек восстает против устоявшегося мнения, чувствуя себя «Зажатым в тиски» его категориями; может Настать вре­ мя, когда он сочтет, справедливо или ошибочно, что освободился от этих предсгавлений, когда он, оглядываясь назад на предрассудки, пленником которых был, обретет ошушение неожиданного обновле­ ния или когда он поверит, справедливо или ошибочно, что достиг той верной позиции, с которой удается увидеть, что предметы упорядо­

чены в ясные и правильные структуры, тогда как длительно суще­ ствовавшие трудности исчезают как по волшебству. И если у него философский склад ума, он приведет доводы, разберется в этом сам, а затем, возможно, попытается сообщить то, что его осенило, дру­ гим. Аргументы, которые он предложит, критика, которую он пред­ примет, предложения, с которыми ОН выступит, - все послужит од­ ной цели: склонить других людей к своему собственному способу понимания вещей, изменить всю интеллектуальную атмосферу. Хотя стороннему наблюдателю кажется, что он развивает все виды аргументации, не это главное. Решающим является то, что он уви­ дел вещи под новым углом зрения. В сравнении с этим все осталь­ ное вторично. Аргументы появляются только впоследствии, чтобы обеспечить поддержку тому, что он увидел. На сказанное мной воз­ можна реплика: «Бахвальство, не каждый - философ и т.д.. Но на кого же равняться, как не на мастеров? Кроме того, как только тра­ диция поддалась, для специалистов всегда существует обширная сфера действий, чтобы подавить некоторые «очаги сопротивления». Сколь бы неприятным это ни было, но позади столь хорошо проду­ манных, столь четких и логичных аргументов действует нечто иное - воля к переделке всего образа мышления. Аргументируя свой взгляд, философ почти вопреки собственной воле будет вынужден ПОДрЫВаТЬ общепринятые категории и клише мышления, разоблачая заблуждения, лежашие в основе укоренившихся взглядов, на которые он нападает; но это еще не все, он может добраться до вопроса о са­ мих критериях оценки (the сапопз of satisfactoril1ess). В этом смысле философия есть переоценка стандартов. В каждом философе есть что-то от реформатора. По этой причине любое достижение в науке, если оно заграгивает стандарты, от Галилея до Эйнштейна и Гейзен­ берга, считается имеющим философское значение.

Если в этом есть доля ПраВДЫ, отношение логики и философии предстает в новом свете. Предметом спора является не конфликт

Поиск ясности

межд!' формальной и менее формальной или же неформальной ло­

гикои и не конфликт между функционированием технических и

обыденных понятий, а нечтосовершенно иное. Эторазличиемеждувы­

Если сформулировать суть дела в двух словах, то следует сказать, что философская аргументация и больше и меньше, чем аргументация

логическая: меньше в том плане, что она никогда ничего не устанав­

ливает окончательно; больше в том плане, что, оказываясь успешной

она не довольствуется установлением только одного изолированного

момента истины, но вызывает изменение всей нашей духовной перс­

пективы, в результате чего мириады таких маленьких моментов пред­

стают перед взглядом или исчезают из поля зрения, в зависимости от

обстоятельств. Нужны примеры? Однажды Юм разоблачил заблужде­

ния своих предшественников, когда, рассматривая понятие причинно­

CT~, он показал, что невозможно мыслить в соответствии со Спинозой,

чеи мир кажется нам столь же странным, как лунный. Предположим

вы смотрите на картинку-загадку: сначала вы можете увидеть в ней

только путаницу линий, затем неожиданно узнаете человеческое лицо. Можете ли вы, обнаружив лицо, видеть линии так же, как прежде? Оч:видно, нет. T~K же, как с путаницей линий, дело обстоит с пугани­ цеи, проясненнои Юмом: усвоить заново настроение прошлого, путе­

шествовать назад в замешательство невозможно - такова одна из глав­

ных трудностей понимания истории философии. По этой самой причине возникновение лингвистической техники в наши дни поло­

жило конец великим спекулятивным системам прошлого.

Философия является попыткой изменить навыки мышления за­

менитьих менеежесткими и менееограниченными. Конечно, со ~pe­

менем они сами могут закоснеть, в результате чего станут препяг­

ствием к прогрессу: Кант, Айезаеппаппег" дли своих современников

с гордостьюдержится своей таблицы категорий, которая нам кажет­

ся ЧЕРЕСЧУР узкой. Сегодняшний освободитель завтра может стать

тираном.

Теперь видно, что философ делает не то, что делает логик, толь­ ко менее компетентно, он делает нечто совершенно иное. Философ­ ская аргументация не является приближением к логической, как и последняя не служит идеалом, к которому стремится философ. Такой подход полностью искажал бы то, что происходит на самом деле. Фи­ лософия не является упражнением по формальной логике, философ­ ские аргументы не цепочки свободного от погрешностей логическо­ го вывода, их также нельзя каким-либо усилием преобразовать в дедуктивные образцы. Здесь смешивается цель ученого - открыть новые истины и цель философа - обрести прозрение. Поскольку эти две вещи совершенно несоизмеримы, неудивительно, что философ

Ф. 8аЙсман. Как я понимаю философию

не может передвигаться, облачась в лоп!ческие доспехи. Даже если сражается с самой логикой. Столкновение по поводу закона исклю­ ченного третьего в математике - это столкновение двух сторон, каж­ дая из которых обладает ясными и точно определенными понятиями. Однако, по-видимому, нет способа разрешить этот конфликт с помо­ щью бесспОРНОГО аргумента. Если верно, что философское сомнение возникает из-за неопределенности обыденных понятий, то почему подобные конфликты вспыхивают и в связи с самыми точными по-

нятиями науки?

Никогда не существовало абсолютно убедительных оснований пренебречь законом исключенного третьего, принять дарвинизм, от­ казаться от системы Птолемея или же отречься от принципа причин­ ности. Если нечто подобное и можно было бы доказать, то почему всегда находятся борцы за (,проигранное» дело? Похожи ли они на злополучные «круглые квадраты'}, транжирящие свое время в попыт­ ке совершить то, что, как было показано, логически невозможно. Правда состоит в том, что конфликты этого типа нельзя разрешить раз и навсегда путем фактического подтверждения или же с помошью

логического доказательства. Конечно, обе стороны используют в сра­ жении аргументы, но они не являются окончательными. Эти битвы никогда не проигрываются и не Вblигрьшаются бесповоротно. Тако­

ва типичная ситуация, периодически повторяющаяся тема в истории

человеческогО мышления.

Кактолько наука достигает критической отметки, где фундамен-

тальные понятия становятся неопределенными и устанавливаются как бы по соглашению, ВСПbIхивают странные дискуссии. Должен

побудить к размышлению простой факт, что ведущие ученые, воп­ реки различиям темперамента, позиции и Т.Д., принимают в них участие, чувствуя в этом необходимость.Тогда главные действующие лица гласно или негласно стремятся сделать одно - победить свое­ го собрата ученого с помощью его собственногО способа мышления;

и в той мере, в какой доводы несут в себе попытки полностью из: менить интеллектуальную установку, они принимают философскии

характер. Совпадение ли это?

VIII

До сих пор я говорил о (,вщениИ нового аспекта», не предпринимая

усилий разъяснить сам этот термин. Теперь я надеюсь осуществить это, хотя и в общих чертах, приведя один или два примера. Существу­ ет разновидность парадокса, связанного с идеей известнЫХ открытий.

Декарт, например, был первооткрыuателем аналитической геометрии. Но мог ли он стремиться к ней? Сказать, что он потратил годы на ее поиски, совершенно абсурдно. В таком случае мы склонны говорить:

113

Поиск ЯСIIOСТlI

нельзя искать аналитическую геометрию сначала потому, что она

была не видна, а затем потому, что она стала видна. Но если он не мог

ееискать, как он мог ее найти? Это ведет нас прямо к сути дела. Сначала представьте себе воображаемый случай. В пропозицио­

нальное исчисление, как оно было построено Фреге, включены две исходные идеи - «нет» И «или». Позднее Шеффер обнаружил, что все исчисление можно построить на одной-единственной исходной связ­ ке (введенной им функции «штриха»!'). Какого вида было это откры­ тие? Предположим, что Фреге случайно записал все свои логические аксиомы в форме

- ( ...) у- (...)

Т.е. как сумму двух отрицаний, но тем не менее ошибочно полагал, что для выражения этих законов требуются два символа, а именно «-,) И «у» Теперь предположим, что кто-то еще, глядя на эти фор­ мулы, поражен тем, что по нашему допущению ускользнуло от Фре­ ге, а именно, что все они имеют одну и ту же структуру и требует­ ся, следовательно, только один символ. В чем состоит это открытие в самом точном значении слова? В том, что Шеффер видит форму­ лы иным образом, что он выделяет в них новую структуру. В чем со­ стоит его постижение: пока он не видит структуру новой системы в старой системе, для него ее нет. Каждый может смотреть на форму­ лы и все же не видеть того, что увидел Шеффер: наличия идентич­ ной структуры. Именно это является открытием, а не введение осо­ бого символа для обозначения комбинации двух старых. Было бы вполне достаточно, например, если бы Шеффер просто указал на постоянное повторение этой структуры во всех законах, не вводя своего «штриха», что не существенно. Этот пример показывает, что подразумевается под «видением нового аспекта». ВИдение такого аспекта часто является ядром нового открытия. Если вы смотрите на формулы в тот момент, когда вы замечаете в них новую структуру, кажется, что они неожиданно меняются - феномен сродни меняю­ щемуся видению фигуры, скажем, схематически изображенного куба, сначала как объемного и выступающего вперед, затем как по­ лого и отходящего на задний план. Один образ как бы неожиданно «выпрыгивает» из другого. Так же и в нашем случае, хотя здесь есть и различия. Так, новый аспект, как только он стал ясным, может прочно удерживаться в уме и не имеет перцептуальной неустойчи­ вости. По-видимому, постижение новой структуры в формулах в значительной мере зависит от зрительного восприятия, каким-то образом оказываясь более близким ему, чем могло бы показаться на первый взгляд. Кажется, что видение и интерпретация, всматрива­ ние и мышление как бы сплавлены здесь воедино.

114

Ф. ВаЙсман. Как я понимаю философию

А если спросят, можно ли искать новый аспект, что следует от­ ветить'? Ну, ТО, что нечто можно увидеть по-новому, видно только тогда, когда его уже так увидели. То, что новый аспект возможен, видно только тогда, когда уже был его проблеск. не ранее: именно поэтому открытие нельзя предвидеть даже величайшему гению. Оно

всегда приходит неожиданно, как вспышка молнии. Возьмем другой случай. Является ли вычисление

(5 + 3)2 = 52 + 2 х 5 х 3 + 32

одновременно доказательством, что

(2 + 3) 2 = 22 + 2 х 2 х 3 + 32?

Да и нет, в зависимости от того, как на это посмотреть. (Поража­ ет ли вас, что 2 в среднем термине является «структурным» 2, возни­ кая не из конкретных чисел, но из обшей формы операции") Чело­

век, имея дело только с конкретными числами, может тем не менее

осмысленно заниматься алгеброй, если он рассматривает конкретные суммы по-новому, как выражения общего закона. (Открытие алгеб­ ры как открытие нового аспекта вычисления чисел.)

Что справедливо для этих более или менее тривиальных случаев, справедливо и для Декарта, а также для Эйнштейна и Гильберта. Они были не в состоянии искать: Эйнштейн - концептуальную брешь в идее одновременности; Гильберт - аксиоматический метод. Хотя это открытия совершенно разных порядков, принцип, лежаший в их ос­ нове, один и тот же. Никто из них не пришел к своему видению, ибо никто не совершал путешествия. Они не искали, но нашли (как Пи­ кассо). Много ошибочного в том, как такие открытия часто изобра­ жаются - как если бы они были результатом «метода» или «процеду­

ры», как если бы выдающиеся люди принимали свои решения путем выведения логических заключений. Такое представление упускает из

виду наиболее существенное - вспышку, внезапное появление ново­

го аспекта, который нельзя вывести. Моменты видения нельзя пред­

восхитить, как нельзя их планировать, контролировать или же вызы­

вать силой воли.

Есть ли доля правды в том, что я говорю? Я не буду доказывать это с помощью аргументов. Вместо этого позвольте напомнить о некото­ рых известных вам наблюдениях. Прекрасно известно, что филосо­ фию не возделывают, она вырастает сама. Вы не выбираете замеша­ тельство, оно само вас потрясает. Всякий, кто размышлял над неясными проблемами философии, заметит, что решение, если оно приходит, приходит неожиданно. И вовсе не потому, что совершается очень тяжелая работа по его поиску. Происходит, скорее, то, что мы

Поиск ЯСНОСТИ

неОЖИДаННО видим предметы в новом свете, как будто бы подняли завесу, мешавшую нам видеть, или как будто пелена спала с глаз, ос­ тавляя нас в удивлении собственной глупостью, мешавшей видеть перед собой то, что было все время совершенно очевидным. Это по­ хоже не столько на открытие чего-либо, сколько на вызревание, про­ растание имевшихся ранее понятий.

Приведу только один пример видения в философии: Витгенштейн разглядел одну крупную ошибку своего времени. Большинство фило­ софов тогда утверждали, что природа таких вещей, как надежда и страх, намерение, значение и понимание, может быть исследована с помощью интроспекции, тогда как другие, особенно психологи, стре­ мились получить ответ с помощью эксперимента, обладая весьма смутными представлениями о значении своих результатов. Витгенш­ тейн изменил сам подход, утверждая: то, что означают эти слова, про­ является в способе их употребления - природа понимания обнару­ живается в грамматике, а не в эксперименте. В то время это было совершенным откровением и, насколько я помню, пришло к нему

неожиданно.

Защищаемый здесь взгляд состоит в том, что живым центром лю­ бой философии является видение, и судить о ней следует в соответ­ ствии с ним. Подлинно важные вопросы, которые следует обсуждать в истории философии, состоят не в том, были ли последовательны в своих рассуждениях Лейбниц или Кант, но, скорее, в том, что лежит за созданными ими системами. И здесь, в закючение, я хочу сказать несколько слов о метафизике.

Нелепо говорить, что метафизика - нонсенс. Это не позволяет

признать огромную роль, которую сыграли метафизические систе­ мы, по крайней мере в прошлом. Почему это так, почему им удалось приобрести такую власть над человеческим разумом - я не буду здесь обсуждать. Метафизики, как и художники, служат антеннами своего времени: они обладают чутьем, они чуют пути, которыми шествует дух (об этом есть стихотворение Рильке). У великих мета­ физиков есть нечто провидческое, как будто они наделены способ­ ностью заглядывать за горизонт своего времени. Возьмем, напри­ мер, деятельность Декарта. То, что она привела к возникновению бесконечных метафизических каламбуров, определенно говорит против нее. И все же, если мы больше заботимся о духе, чем о бук­ ве, я склонен заявить, что в ней есть определенное величие, проро­ ческий аспект, свидетельствующий об универсальной познаваемо­ сти природы, смелое предчувствие чего было достигнуто в науке значительно позднее. Подлинными последователями Декарта были те, кто претворил дух этой философии в дела: не Спиноза или Маль­ бранш, а Ньютон и математическое описание природы. Болтать с некоторыми крохоборами о том, что такое субстанция и как ее сле-

116

дует определять, значит ничего не понимать. Это было огромной ошибкой. Философия существует. если она живет. Умирает то. что продолжается в слове, а что продолжается в работе - живет.

В.М. Литвинекий

Прорыв К постижению как цель философии

Среди выдающихся философов ХХ столетия фигура Фридриха Вай­ смана не стоит в первом ряду. Даже в том направлении философской

мысли, к которому он при надлежал и вместе с которым совершалась его духовная эволюция. - в философии логического позитивизма и лингвистической философии - он относится в лучшем случае толь­ ко ко второму эшелону. Однако некоторые идеи Вайсмана. его пони­ мание философии, изложенное в замечательной статье «Как Я пони­ маю философию», ряд обстоятельств его творческой эволюции

заслуживают пристального внимания.

Не будет преувеличением сказать, что характер философского творчества Вайсмана в значительной степени определяется обстоя­ тельствами его академической карьеры. Для сообщения на одном за­ седании Вайсман читает «Логико-философский трактат» Витгенш­ тейна и испытывает чувство потрясения. Позднее вместе со Шликом он встречается с Витгенштейном. а через некоторое время, по пору­ чению Шлика, начинает подготовку книги, в которой философские идеи Витгенштейна должны были излагаться в систематической фор­ ме. ЭТа совместная работа стала источником конфликта, который в конце концов завершился полным разрывом между Вайсманом и Витгенштейном.

Работы Вайсмана, изданные при жизни, немногочисленны. Среди них книга «Введение В математическое мышление», серия статей, по­ священная дихотомии аналитического и синтетического, публиковав­ шихся в «Анализе»; статьи о верифицируемости, о языковой страте и, наконец, работа «Как я понимаю философию», охарактеризованная С. Хэмпшайром как, «вероятно, наиболее острое и критическое введение в современную философию, написанное на английском языке за пос­ ледние 50 лет»". Признавая, быть может, некоторую преувеличен­ ность этой оценки, можно утверждать, что даже если бы Вайсман за всю свою философскуюкарьеру написал только эту статью, ее было бы достаточно, чтобы говоритьо своеобразиитворчестваее автора, и это благодаря не только идеям, развиваемым Вайсманом, но и тому блестящемустилю, в котором она написана. Стилистическоесвоеоб­

разие статьи состоит в том чувстве меры, с которым ему удается со­ четать систематичностьизложения, яркую афористичностьмногих высказываний, простоту, подкрепляемуюточностью приводимых

Поиск ясности

примеров, а также формулировку проблем, в обсуждении которых может заключаться дальнейшее развитие философии. Наконец, сти­ листическое своеобразие статьи - в том, что она порожлает ощуще­

ние диалога автора снезримо присутствуюшим оппонентом, которо­ го автор старается убедить в правоте своей точки зрения. Статья представляет собой, по выражению самого Вайсмана, «опыт недогма­ тического философствования». Поэтому интерес к этой работе Вай­

смана - интерес не только к одному из эпизодов определенного эта­ па в развитии аналитической философии, но и к той традиции, в которой сущность философии видится в ее свободе.

Более значительны по объему работы, опубликованные после смерти мыслителя. Среди них работа, вышедшая в свет сначала на английском языке под названием «Принципы лингвистической фи­ лософию} (1965) и лишь значительнопозднее на немецком, озаглав­ ленная «Логика, язык, философия» (1976); работа «Витгенштейни Венский кружок», состоящаяиз записей бесед Вайсманас Витгенш­ тейном, Шликом и др.; «Лекции ПО философииматематики»,читав­ шиеся Вайсманом в Оксфорде в 50-х годах.. У.

Значение работ «Логика, язык, философия» И «Витгенштейн и Венский кружок» определяется одним из важнейших событий био­ графии Вайсмана - совместной работой над проектом систематичес­ кого изложения философских идей Витгенштейна". Этот проект воз­ ник где-то к концу 1929 г. Вайсман должен был написать книгу, содержашую систематическое изложение философии Виттенштейна, в качестве первого тома публикаций Венского кружка - «Sс!пiftеl1 zur

wissel1schaftlichel1 weltauffassul1g,}. Он был назначен для исполнения

этой работы, так как к тому времени уже был хорошо знаком с иде­ ями Витгенштейна и обладал, по свидетельству людей, знавших его, даром ясного изложения. Сам Шлик придавал этой работе большое значение, о чем свидетельствует публикация объявления об издании этой книги в первом номере журнала «Егкеппппэ» Но, возникнув как реализация того, что в иной форме уже было воплошено в «Логико­ философском трактате», книга «Логика, язык, философия» совпала с так называемым персходным периодом в творчестве Витгенштейна и была обречена на неудачу. Вайсман волей-неволей оказался перед ди­ леммой: или исказить взгляды Витгенштейна. или пуститься в пого­ ню за стремительно свершающейся эволюцией его идей. Пытаясь уг­ наться за мыслительной работой Витгенштейна, Вайсман включился в гонку за лидером, в которой он был заведомо обречен на пораже­ ние. Но это же сделало работу над «Логикой, языком И философией» ценным источником в изучении переходиого периол.а самого Витген­ штейна, Более того, Витгенштейн, как известно, после своего возвра­ щения в Кембридж в 1929 г. решительно отказался от встреч со все­ ми другими членами Венского кружка, и Вайсман, по-видимому, стал

118

тем единственным звеном. через которое новые идеи Виттенштеи­ на доходили до участников Венского кружка. Сотрудничество меж­ ду Витгенштейном и Вайсманом было разнообразно. Оно включало беседы, прямую диктовку Витгенштейном своих размышлений, пре­ доставление им Вайсману тех машинописных материалов, которые не были опубликованы и, следовательно, были недоступны широкой публике. Подчас их встречи принимали весьма интенсивный харак­ тер. Так, за время пасхальных каникул 1932 г. они встречались II раз.

Интенсивностьсотрудничестваисподволь готовила его будушее крушение. Во-первых, все более обостряласьпроблема адекватности итоговыхтекстов Вайсманатому, что происходилов мышлении Вит­ генштейна, который все более и более приходил к мысли, что Вайсман многое излагает в форме, совершенноотличной от той, которую сам Витгенштейнсчитал правильной. Ряд измененийв замысле книги и в

характере сотрудничестваприводит, наконец, к возникновениюсхемы, по которой они должны были стать соавторами. В общих чертах схе­ ма сотрудничествавыгляделаследующимобразом. Витгенштейнобес­ печивал идеи, заметки, разрабатывал общую структуру книги, тогда как Вайсман отвечал за компоновкув единый связныйтекст выборок из машинописныхматериалов,диктовок и записей бесед с Витгенш­ гейном. Решающаяроль в окончательнойоценке итогового результа­ та принадлежалабы Витгенштейну.Вероятно, подобнаясхема сотруд­ ничества должна была предотвратитьопасность искажения идей Витгенштейна. Но участие в работе над текстом самого Витгенштей­ на не облегчаловыполнениезадачи, а, скорее, усложнялоего. Вот как это виделось Вайсману: «У него [Витгенштейна]замечательныйдар всегда видеть вещи как будто впервые. Но это показывает,я полагаю, как трудна совместнаяработа с ним, так как он всегда упорно следует сиюминутномувдохновениюи уничтожаетто, что задумал ранее»!'.

Во-вторых, совместная работа обостряла и вопрос об авторстве, которыйдля Витгеншгейна,как и для Вайсмана, имел серьезноезна­ чение. Ярким эпизодомдрамы, разыгравшейсяна этой почве, служит история с публикацией Вайсманом в 1936 г. статьи «О понятии тож­ дества» (ОЬсг dсп Веgгiff dcr identitat), которой им было предпослано примечание с признательностью Витгенштейну за его «ценные сти­ мулы» (<<wertvolle Апгеяцпреп») в отношении развиваемых Вайсманом идей. Однако Витгенштейн выразил недовольство тем, что подобное примечание создает неверное представление, будто речь идет о бесе­ дах с ним, которые лишь стимулировали размышления Вайсмана над темой тождества. Правда же состоит в том, что разработка важной идеи об отсутствии у термина «гождественный» единственного значе­

ния и о существовании, скорее, ряда тесно взаимосвязанных значе­

ний соответствующих различным критериям тождества, исходит от него, причем не просто из бесед, но из диктовок, а также неопубли-

119

Поиск ясиости

кованных машинописных текстов. И это должно быть приэнано". Конфликт разрешился разрывом. Вайсман вступил 13 переговоры с издательством (,SprillgeJ" Vегlаg» о публикации книги под измененным названием «Философское мышление» и подписал контракт на изда­ ние книги только под своим именем. Но и этому проекту не сужде­ но было осуществиться.

Видимо, горечь воспоминаний, психологический подтекст кото­ рых едва ли поддается реконструкции, а по прошествии многих лет - тем более, позволяет отчасти объяснить некоторые строки этой кни­ ги. Так, потратив многие годы на изучение и преподавание идей «Ло­ гико-философского трактата» и великолепно понимая его значение, Вайсман тем не менее позднее писал: «Одна из немногих стоящих ве­ щей, которую вы находите в "Трактате... " Витгенштейна такова: "Те­ ория классов в математике совершенно излишня" (6.031 )>>19. Пожа­ луй, наиболее резкое выражение его разочарование находит в

записи, относящейся к \948 г.: (,Wittgel1steillder fйl1fel1de Denker unserer Zeit (namlich сег il1s Falsuhe fuhrende»20.

Работу над гранками неизданной книги Вайсман продолжал при­ близительно до \953 г. Среди его бумаг после смерти было обнаруже­ но несколько коробок карточек, содержащих исправления и много нового материала, объединение которого показалось его литератур­ ным душеприказчикам и редактору совершенным учебником по фи­ лософии Виттенштейна, который и был опубликован под названием «Принципы лингвистической философии»

Этот эпизод как бы символизировал философскую судьбу Вайсма­ на - быть в тени, а может быть, и тенью ведущих представителей лингвистической философии, прежде всего Витгенштейна. Могло показаться, что его судьба - популяризация, комментирование и дальнейшее развитие чужих идей.

Вайсман, несомненно, обладал чутьем на новые, действительно

перспективные идеи, а также даром их систематического изложения

и кропотливого анализа. Сохраняя следы своего происхождения, ре­ акцию против идеи, что математическая строгость - единственный вид ясности, который не может рассеять метафизический туман, «Принципы лингвистической философию) не являются систематизи­ рованной версией «Философских исследований» Витгенштейна. Многие мысли как по содержанию, так и по форме выражения, спо­ собу аргументации являются итогом напряженной работы Вайсмана. Среди обстоятельств, сделавших работу Вайсмана плодотворной, сле­ дует указать его логико-математическую подготовку. Кроме Витген­ штейна в кругу приверженцев лингвистической философии, он был, по-видимому, единственным, кто пришел в философию из математи­ ки и, владея в совершенстве математической техникой, сумел перей­ ти к лингвистическому анализу. Это было особенно заметно в Оксфор-

В.М. Литвинский. Прорыв к постижению как цель философии

де, где аудитория не имела достаточной предварительной подготовки и где царило безразличие к философии математики и физике. Далее, для Вайсмана переход от немецкого языка к английскому оказался трудным. Перед ним всегда возникала проблема перевода, ибо думал он на родном немецком языке, а уже затем передавал философские аргументы на английском.

Не повторяя сказанное самим Вайсманом, стоит взглянуть на его идеи с позиций, удаленных от его времени на несколько десятилетий. Он объединил лингвистический поворот в философии с темой фило­ софского видения мира, способствовал проблематизации взаимосвя­ зей языка с внелингвистической реальностью. Если речь о мире оп­ ределяет его видение и сама в свою очередь определяется им, то какова роль философии в углублении и расширении этого круга?

Что делает философ, когда он философствует? Каковы те приемы, которыми он пользуется? В чем состоит значение его деятельности?

.На эти вопросы о сущности философии Вайсман пытается дать свой ответ. ОН убежден, что философия включает столь многое, что най­ ти единую формулировку, которая охватывала бы все, невозможно: это философские вопросы, подчас лишенные ясного и точного смыс­ ла, аргументы regl'ession il~til1i/U111 и кеаисио ad absurdum, те приемы, ко­ торыми пользуются философы, наконец то, что Вайсман считает сущностью философии. «Если бы меня попросили одним-единствен­ ным словом выразить то, что является ее наиболее существенной чер­ той, я без колебания ответил бы: «ВИдение».

Прияечания

Перевод с издания: Waismann Р. How [ see рпйоворпу? / / Соптегпрогагу Britisll

Рпйоворпу. Tl1ird series / Ed. Н.О. Lewis. Lопdоп, New York, 1956. Р. 447-490.

1 Речь идет о статье Дж.Э. Мура «Опровержение идеализма». опубликованной в 1903 Г. в журнале «Мшё». Для Мура было характерно стремление доказывать все, что принимается здравым смыслом в качестве самой собой разумеюшегосн.

з Ай-Кью (IQ) - процепура определения умственных способностей личности,

заключаюшаяся в делении ментальиого возраста. установленного с помощью те­ стов, на возраст хронологический и умножении полученного результата на 100. З О Море Времени! Седые воды, где волны будто годы!.. Шелли п.Б. Время. Пе­ ревод К. Чемена / Шелли П.Б. Избранное. М .. 1962. С. 95.

• Образ времени в романе М. Пруста .В поисках утраченного времени».

; У.Б. Йейтс (1865-1939) ирландский поэт и драматург. лауреат Нобелевской пре­

мии по литературе 1923 г.

6 См.: Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. М., 1990. С. 169-170.

7 Расстояние, которое она уже преодолела до того, как в состязание включился

Ахилл. - Прим. ред. раздела.

х Смерть как таковую, т. е. стать бессмертным в буквальном смысле. - Прим. ред.

раздела.

• Вайсман конспективно формулирует некоторые идеи Паскаля, между которыми существует смысловая взаимосвязь. Ср.: «По самой своей натуре мы несчастны