Путь.в.философию.Антология.2001

Мудрость сострадания, мудрость любви

плохой оборот, и что здесь мы имеем дело с необратимым процессом, как и в случае с контролем, осуществляемым наукой и базируютпейся на ней техникой над человеческой жизнью. Это всего лишь констатация, не пре­ тендующая на то, чтобы быть ценностным суждением, поскольку весь наш жизненный опыт и все, что нам еще, без сомнения, предстоит пере­ жить в различных наших странах, свидетельствует о том, сколь хрупко при демократическом режиме равновесие; многочисленных причин этого

шаюшую роль денег, которую Пеги (все он же) изобличал с такой страс­ тью. Но плутократия сегодня не откровенна на собственный счет; она прибегает к алиби, которое не всегда раскрывается должным образом. Единственная цель Этих кратких замечаний - показать, насколько бди­ телен должен быть философ, хотя при этом он, разумеется, ни в каком

случае не должен вступать на легкий путь, поддаваясь соблазну предвзя­ тости. Достаточно сказать, что ему приходится идти по гребню, что он в определенном смысле обречен на одиночество. Думаю, что этим одино­ чеством ему не следует гордиться. Более того, в одиночестве заключено

другое искушение, которому он должен противостоять.

Однако этих замечаний, на мой взгляд, недостаточно, чтобы отве­ тить на главный вопрос, который я ставил, говоря об ответственнос­ ти философа в современном мире.

Мне кажется, я вижу, с одной стороны, - как уже говорил внача­

ле, - что этот мир все менее расположен принимать, хотя бы теорети­ чески, предупреждения и рекомендации философа, а с другой - что это недоверчивое и даже презрительное отношение таит в себе глубокое заб­ луждение, которое именно философ, и только он, может вскрыть. Воз­ можно, в этой обязанности и заключена его главная ответственность.

В чем состоит это заблуждение? Оно - в представлении, что наш мир несет в самом себе свое оправдание.

Идея и понятие ситуации уже встречались на этих страницах, но сейчас следует вернуться к этому в гораздо более широком плане, что­ бы попытаться решить занимающую нас проблему. Я не думаю, что­ бы имело смысл говорить об ответственности философа игЫ et оп», Т.е. во вневременной или вообще чуждой измерению времени перспекти­ ве. Анализ ответственности как таковой позволил бы показать, что она может реализоваться лишь в измерении длительности, точнее, во вре­ менном контексте. Таким образом - и это необходимо повторить, - ответственность философа должна быть рассматриваема перед лицом конкретной современной ситуации. Что это за ситуация?

Мне кажется, надо сказать, что она является следствием определен­ ного способа захвата власти человеком. Скажем точнее: речь идет о кон­ кретном кризисе в истории этого захвата власти - истории, начавшей­ ся с первых завоеваний техники. Ситуация, сложившаяся сегодня, явно

Г. Марсель. В защиту трагической мудрости

беспрецедентна, ибо она предоставляет человеку возможность, опира­ ясь на технику, которую ему удалось в совершенстве разработать, по­ средством ее разрушить свое земное обиталище; короче, совершить са­ моубийство в масштабе рода человеческого. Да, я уверен, что ужасные

возможности, которые стали реальностью на наших глазах начиная с

1945 г., следует интерпретировать именно в свете идеи самоубийства. Однако было бы серьезной ошибкой рассматривать данную ситу­

ацию исключительно с точки зрения встепсе-Пспоп. Само это разви­ тие, - как это, на мой взгляд, очень ясно увидел Хайдеггер, - нуж­ но связать с носящей гораздо более обширный характер эволюцией, затрагивающей сознание и самое субъективность людей: она кульми­ нировала в утверждении Ницше «Бог умер». Добавлю, что, со своей стороны, я бы сделал здесь и другую отсылку - к знаменитой фразе, которую вложил в уста одного из своих персонажей Достоевский: «Если Бога нет, то все дозволено». Тот, кто развязал бы атомную вой­ ну, каковы бы ни были мотивы, которыми он попытался бы оправ­ дать инициативу подобного рода, был бы повинен в покушении, с ко­ торым не может сравниться ни одно преступление в истории. Это было бы деяние человека, который продемонстрировал, что больше не испытывает уважения ни к чему из того, что вплоть до на­ ших дней рассматривалось людьми как достойное почитания.

Но можем ли мы поставить точку на этом утверждении? Или сле­ дует задаться вопросом: не способствуют ли все, каждый, соответ­ ственно, на своем уровне, тому, чтобы подобное деяние стало воз­ можным? Не становятся ли они действительно заранее причастными этому - каковы бы ни были аргументы, к которым они могут прибег­ нуть, дабы оправдать себя? И не приходим ли мы отсюда к выводу, что находимся в ситуации, где, с этической точки зрения, единствен­ но приемлемым является абсолютный отказ?

Во всех случаях я бы склонялся К мысли, что перед лицом столь трагической ситуации, определяющей участь всего человечества, соб­ ственная миссия философа могла бы состоять именно в вынесении подобного безапелляционного осуждения и что с этой точки зрения объемистый труд Ясперса, посвященный этой грозной проблеме, полностью отвечает такому требованию. Соучастник или не соучас­ тник? Я спрашиваю себя не без тревоги: не здесь ли дилемма, с ко­ торой столкнулся философ, и не уклоняется ли он от своей миссии,

храня молчание или поддаваясь искушению того, что следует назвать

определенного рода приспособленчесгвом?

Но, откровенно говоря, здесь я должен сделать оговорку или, точ­ нее, поставить знак вопроса. Не значит ли это избрать легкий путь и предоставить самому себе, недорогой ценой, сертификат чистоты, произнося такое осуждение? Не значит ли это с легкостью абстраги­ роваться от реальных исторических условий, в которых сегодня нахо-

Мудрость сострадания, мудрость любви

дится то, что мы зовем свободным миром? Забыть непростительным образом, что, если бы Америка не обладала с конца Второй мировой войны ядерным оружием, Западная Европа, возможно, была бы пол­ ностью захлестнута волной экспансии Советов?

Вывод, который, как мне кажется, отсюда надо сделать: в подоб­ ном случае ответственность философа предстает в двух трудно при­

миримых аспектах.

С одной стороны, нужно, разумеется, чтобы философ неустанно напоминал об определенных принципах, которые нельзя преступать

и которые он должен строго соблюдать, никогда не поддаваясь иску­ шению судить различно в зависимости от того, идет ли речь об одном или о другом лагере; он должен, например, на какой бы стороне он ни находился, заявить, что бомбардировка Дрездена была военным

преступлением, непростительным коллективным злодеянием.

Но, с другой стороны, философдолжен понимать, что, дабы его утвер­ ждения могли быть приняты во внимание, они должны быть историчес­ ки весомы; это означает, что они должны учитывать исторический кон­

текст, так как если они с ним не соотносятся, они падают в пустоту.

Здесь для философа, как я уже говорил в докладе о мире во Франк­ фурте-на-Майне в 1964 г., содержится убийственное и, я бы сказал,

унизительное противоречие. Но, может быть, в конечном счете есть необходимость в том, чтобы философу было знакомо это чувство

унижения, так как, без сомнения, для него это единственный способ быть застрахованным от греха гордыни.

Это общее соображение мне кажется верным, но нельзя, чтобы оно служило отговоркой. Не будем забывать, что всякая подлинная ответственность должна претворяться в действие. Однако какую фор­

му может принять действие в нашем особом и столь тревожном слу­ чае? Я не верю, что это долг философа - или хотя бы даже право _

участвовать в шумливых демонстрациях вроде тех, в которых прини­ мал участие Рассел в Англии. Я полагаю, не столь важно было ему и

ставить свою подпись под призывами, публиковавшимися в газетах. И напротив, мне кажется, что философ, каким я его себе представ­

ляю, должен поддерживать контакт с учеными, - в данном случае с

физиками и биологами, - и, с другой стороны, он должен стремиться (безусловно, это значительное труднее) быть услышанным людьми, обремененными опасной миссией руководить делами общества. Только на этом уровне, на этой ступени и с этой серединной позиции

он может, мне кажется, выступать с пользой, к тому же всегда в ог­ раниченной аудитории, а не перед толпами, собранными в огромных

залах, где страсти разряжаются наподобие электричества.

Как я уже говорил в своем докладе во Франкфурте, надо рассчи­

тьшать на время, на эволюцию, которая определенно совершается в странах Восточной Европы>. Не будем забывать, что любой внезап-

Г. Марсель. В защиту трагической мудрости

ный поворот глубоко подозрителен и опасен. Философ, помнящий о своей ответственности, должен сотрудничать с глубинными силами жизни, к тому же с постоянным ощущением своей недостаточности, слабости. Никогда он не должен позволять себе слыть оракулом: в подобной области пророческое неизбежно оборачивается шарлатан­ ством, а что может быть презреннее и смешнее шарлатана, который сам о том не подозревает?

Но, разумеется, нужно идти гораздо дальше; это неизбежно с момен­ та, когда мы осознали ставку, которая есть не более и не менее как жизнь или выживание человечества. Но только уточним, речь здесь идет не исключительно лишь о его физическом выживании. ДЛя человека существует много способов саморазрушения или, точнее, дегуманиза­ ции. И здесь вновь долгом философа оказывается безусловная бдитель­ ность. Однако совершенно очевидно, что для него дело не сводится к несению караула (как это сейчас делается вокруг общественных зданий). То, что важно прежде всего и что приходится на его (и только на его) долю, - это осознание того, '11'6 есть человек как таковой, и здесь я об­ ращаюсь к философской антропологии, той, какую мы находим, в час­ тности, у Мартина Бубера, хотя на этом пути ему, разумеется, предше­ ствовали многие мыслители. Но что сегодня бросается в глаза с поразительной очевидностью, так это то, что человек должен рассмат­ риваться как призвание, а отнюдь не как природа, что имело место еще до сравнительно недавнего времени. В общих чертах можно сказать, что заслугой экзистенциалистской философии было то, что она вывела это на свет. К сожалению, в некоторых конкретных случаях, получивших широкую огласку, мало сообразующуюся со статусом достойной этого имени философии, это учение привело к самой роковой путанице, ша­ рахаясь от радикального анархизма к догматизму, ссылающемуся, -

быть может, без основания, - на марксизм. Вот два рифа, между кото­ рыми экзистенциальной мысли приходится прокладывать себе путь в неустойчивых и даже опасных условиях. Задача философа действитель­ но, на мой взгляд, сегодня гораздо сложнее, чем когда бы то ни было прежде, - и здесь я возвращаюсь к сказанному в начале этого очерка.

По крайней мере частично эти трудности могут быть проиллюст­

рированы возражением, которое не замедлят вызвать представленные мной данные. Мне скажут: «Когда Вы изобличаете процесс дегумани­ зации, совершающийся, по Вашему мнению, в современном мире, Вы руководствуетесь при этом определенной идеей о человеке, Ва­ шей идеей (которая, кстати, еще требует разъяснения); но на каком основании Вы претендуете на то, что философ (вообще) должен раз­ делять эту идею и критиковать, исходя из этой предпосылки, новые ценности, которые открыты или будут открыты новыми поколения­ ми, - теми, что как раз отворачиваются от классической концепции, приверженцем которой Вы являетесь?»

Мудрость сострадания. мудрость любви

Вопрос это чрезвычайно важный, его нельзя оставить без внимания. Добавлю даже, что, на мой взгляд, философ должен хотя бы на время

принять это возражение; я хочу сказать, что его мысль может оставать­ ся живой. только если она принимает и даже поддерживает эвристику, дух которой здесь выражен. И я объясню вновь, в самых общих чертах, позицию, занимаемую мной по проблеме атомного оружия.

Конечно, философ всегда должен стремиться побороть в себе склонность облегчить себе задачу. Он должен поставить перед собой вопрос, не является ли идея человека и человеческих ценностей, ко­ торые он поддерживает, плодом чистой субъективности. Но он дол­ жен будет также ответить - ответить самому себе, что то, что важно

здесь, что, единственное, может оправдать данное утверждение или

выбор, это свидетельства, примеры, сохраненные историей; такими

свидетельствами являются, конечно, не только письменные источни­ ки, но еще - и, быть может, в первую очередь - жизни: эти свиде­ тельства все тяготеют к универсализму, который может рассматри­

ваться как под углом зрения рациональности, так и под углом зрения христианства. часто - под тем и другим одновременно. Конечно, слово «универсализм» слишком абстрактно, но речь идет о духе. ко­ торый способен вызвать у людей взаимопонимание и уважение одних

другими, - разумеется. не навязывая при этом эгалитаризма. относи­ тельно которого критическая мысль, главным образом со времен Ницше и Шелера, показала, что он лежит в основе хаоса и озлобле­ ния. Так стоит ли в самом деле говорить, что дух этот отражает лишь субъективное требование? Подобное утверждение может строиться только на злоупотреблении словами. Кроме того, история понятия «субъективность» показывает, с какой осмотрительностью должно

использоваться это понятие.

К тому же право философа - очертить те пределы, в которых он считает обновление возможным, а стремление к обновлению - оп­

равданным.

Я уже пытался показать (это было давно), что жажда обновления, например, в искусстве всегда сомнительна и безусловно заслуживает порицания. Новшество в искусстве - это то, что можно встретить и чего, очевидно, не следует искать; иначе обстоит дело в технике, где целью инноваций является повышение эффективности. Но в об­ ласти этики инновациям, разумеется, нет места. Приведу пример, ко­ торый мне кажется характерным.

Вероятно, в истории науки не было большего новатора, чем Эй­ нштейн. Но когда перед ним с особой, как мы знаем, остротой вста­ ла проблема совести: осознать, не был ли он виновен, дав людям в руки средство. оружие, которому они могли найти преступное при­ менение, - эта проблема встала перед ним в понятиях, можно ска­ зать, вечных. Если решение этой проблемы окажется возможным, на

Г. Марсель. В защиту трагической мудрости

нем никак не отразится безусловная новизна теорий, которые приве­

ли к хорошо известным последствиям.

Мне кажется, можно было бы сказать, - здесь я подхожу к выводу, вытекающему из этого изложения, бесспорно, часто следующего окольными путями, - о том, что долг или собственное призвание фи­ лософа состоит в поддержании в душе парадоксального равновесия

между духом универсальности, поскольку он воплощен в ценностях, которые должны быть признаны непреложными, - и личным опытом, от которого философ не имеет ни возможности, ни даже права абстра­ гироваться, так как именно этим опытом обусловлен его индивидуаль­ ный вклад. Конечно, природу этого вклада трудно определить, но,

прежде чем попытаться это сделать, я должен отметить, что он как раз

неотделим от ложащейся на философа ответственности. Слово «вклад» не слишком удовлетворительно, поскольку оно как бы указывает на вещь, тогда как речь, скорее, идет о том, чтобы вывести на свет: фи­ лософу гораздо важнее вскрыть, нежели показать; и вновь следует ос­ теречься, поскольку мы здесь не в системе вещей, где показать - зна­ чит указать на то, что уже есть в наличии. Здесь, а именно в том, что мы можем в целом назвать областью духовного, показать - значит дать вызреть, иными словами, содействовать росту и преображению.

Недавно, в совершенно ином контексте, я попытался уточнить, <по я подразумеваю под словами «экзистенциальная зрелость». Ос­ новная цель философа, на мой взгляд, состоит в том, чтобы не толь­ ко способствовать этому созреванию. но прежде определить его усло­ вия. Поэтому он должен очень тщательно различать, что является зрелым и что находится уже в процессе разложения. Не преминем за­ метить, что таким образом мы вновь отводим место традиционной идее совершенства, однако подходим к ней с позиций и в перспекти­ ве жизни. Совершенство. отделенное от жизни, - это всего лишь ешоюп, философ не должен ему доверяться.

Возвращаясь еще раз к идее ответственности, я хотел бы сказать. что, быть может, именно в свете этой идеи экзистенциальной зрело­ сти можно наилучшим образом постичь ее природу. В самом деле, мы видим, что ответственность философа в отношении самого себя лишь ценой абстракции может быть обособлена от его ответственности в отношении других людей: никогда и ни в каком случае ему не дозво­ лено отмежевываться от них, предоставляя себе какой-либо привиле­ гированный статус. На мой взгляд, философ, достойный этого име­ ни, может быть способен к творческому развитию и даже просто к самоопределению лишь под знаком этого братства.

Мудрость сострадання, мудрость любви

Г.М. Тавризян

Габриэль Марсель

Творчество видного французского философа, драматурга, литера­ турного и музыкального критика Габриэля Марселя (1889-1973) ох­ ватывает более шести десятилетий, неся на себе печать многих со­ бытий, в первую очередь - двух мировых войн, преломив в себе целую эпоху. Сложившаяся в новейшей истории философии крити­ ческая традиция относит его к яркой экзистенциалистской плеяде. Для этого есть много оснований: имя Г. Марселя неотъемлемо от

мощного экзистенциалистского движения, всколыхнувшего начи­

ная с 20-х годов интеллектуальную жизнь Западной Европы. Более того, именно Марсель был первым, кто, переживая и осмысливая беспрецедентный исторический опыт, выдвинул ряд важнейших положений экзистенциальной философии ХХ в., по-новому сфор­ мулировав проблемы истории, индивида, взаимоотношений челове­ ка с окружающим миром. Опыт этот нашел свое отражение на стра­ ницах «Метафизического дневника», который Марсель вел начиная с 1913 г.; здесь запечатлелась эволюция его взглядов, от неогегель­ янства к философии живого, чувствующего, «инкарнированного» индивида; эта точка зрения кульминировала в статье «Экзистенция И объективность» (опубликованной в заключение «Дневника» В 1927 г. в качестве приложения к нему), название которой явственно го­

ворит о ее программном характере.

Особенность судьбы учения r. Марселя в том, что, стоя у истоков экзистенциализма, философ в самый пик его популярности во Фран­ ции, в середине 40-х годов, отмежевался от него: ему был абсолютно чужд политический радикализм «левого крыла» французских экзис­ тенциалистов, как и многое из теоретического содержания филосо­ фии Ж.-П. Сартра и его приверженцев.

Термин «христианский экзистенциализм», с которым имя Марсе­ ля, казалось, было связано особенно прочно, сам он считал мало со­ ответствующим своей философии. Будучи глубоко религиозным фи­ лософом, католиком, Марсель постоянно ощущал значительную отчужденность в отношении томизма; мысль его привлекали Платон, Августин. Он признается, что Григорий Нисский, греческие отцы церкви ему ближе, чем св. Фома; современный томизм он критику­

ет за архаичность.

С 50-х годов за философией Марселя закрепилось название «нео­ сократизм»: оно было дано теми, кто главным в его учении считал способ постановки вопроса, своего рода майевтику, - при отсутствии системы как таковой, жесткой последовательности концепций, обус­ ловливающих одна другую. Конечно, форма беседы, вопросов и от-

Г.М. Таврнзян. Габриэль Марсель

ветов была в высшей степени характерна для философа, о чем мож­ но судить уже по ПрИ130ДИМЫМ в настоящем издании фрагментам из

его книги.

И все же на последнем этапе творчества Марселя возобладали то пронизанное любовью к античности, ее духом мистико-пантеисти­ ческое отношение к миру, тот специфический поиск бытия (сбли­ жавшие его с «поздним» Хайдеггером), которые давали основание назвать учение Марселя «новым орфизмом»; здесь следует учесть глу­ бокое воздействие на Марселя поэзии Р.М. Рильке.

Вцелом это самобытное учение постоянно находилось в развитии;

вто же время неизменно складывается впечатление, что на этом пути

философ одинок. Этьен Жильсон писал о Марселе: «В философии, как и во всем остальном, долговечно лишь подлинное; вот почему Габри­ эля Марселя всегда будут читать - как Монтеня, Паскаля, Мен де Би­ рана. В его книгах человек непосредственно обращается к человеку

Действительно, Марсель - пожалуй, единственный среди фи­ лософов в этот период, - продолжает истинно французскую тра­ дицию философской культуры: философию «от первого лица», с ярко выраженным индивидуальным началом, приобщение читате­ ля-собеседника к драматическим перипетиям рефлексии, пережи­ того духовного опыта. Не случайно Марселя в современной ситу­ ации тревожит то, что сциентификация философии лишила ее извечно бывших ей свойственными человеческих черт заботы, муд­ рости, лишила качества индивидуального размышления, с кото­ рым неразрывным образом связана личная ответственность мысли­ теля. Именно в этом свете следует понимать слова Марселя о том, что опора на искусство, осознание близости с искусством стано­ вится для философии на современном этапе необходимостью, это вызвано потребностью самой философии, У которой как бы пере­

крыто жизненное русло.

Как мыслитель, не столько приверженный доктрине, сколько со­ средоточенный на осмыслении человеческой ситуации, Марсель отка­ зывает в статусе философии схоластике официальных курсов, читаю­ щихся в университетах, уничижительно отзывается о философском багаже, - достоянии широкой печати, - ставшем модной тематикой разговоров. И это отнюдь не потому, что именитый философ, полу­ чающий приглашения выступать с лекциями в прославленных уни­ верситетах мира, в Канаде и Японии, США и Латинской Америке, считает это делом избранных. Напротив, он глубоко убежден, что в философском постижении мира, человеческого существования ог­ ромное значение имеет душевный опыт, знакомый почти каждому, пережитый любым из нас хоть раз в жизни. Это рефлексия, пробуж­ дающаяся при тех или иных событиях экзистенциального характера, способных глубоко потрясти, заставить взглянуть на мир новыми гла-

Мудрость сострадания, мудрость любви

зами. Так, рождение ребенка, любовь, смерть - вот, по Марселю, подлинные таинства (слово подчеркивает их отличие, их необъясни­ мый и всепоглощающий характер) в противоположность проблемам, составляющим предмет размышлений в науке. Это потрясение, вне­ запное преображение окружающего, стремление человека понять мир - исток всякого философствования, «философский опыт В заро­ дыше», хотя он редко ложится в основу дальнейшего систематичес­ кого философского исследования, поиска.

Однако подобная экзистенциальная направленность философ­ ских размышлений вовсе не означает недооценки Марселем про­ шлого философии, отрыва от ее истории. Напротив, связь с мыс­ лителями самых разных эпох жива, она не хрестоматийна. Так, неустанный диалог Хайдеггера с близкими ему мыслителями - в глазах Марселя яркий пример этого жизненно необходимого для философии подхода, постоянного «обращения» вечных проблем философии. Для самого Марселя непревзойденным остается Пла­ тон. Характерно, что Марсель особенно подчеркивает значение в нашу эпоху истории философии.

Опасность, создаваемая функциональным регулированием жизни

и всемерным распространением научно-технического прогресса, но­ сит специфический характер: наряду с другими отрицательными яв­ лениями она заключает в себе искушение скуки, истощение смысло­ вых ресурсов существования. Поэтому, по убеждению Марселя, в философии следует выдвинуть на первый план все то, что неопровер­ жимо свидетельствует в пользу бытия: проблемы осязательности,

«вещности» мира, в котором человек существует, тему «инкарниро­

ванности» самого человека, его телесности, равно как и человеческой открытости, способности к универсальному обшению. В передаче опыта вещности, предметности приоритет должен быть признан за искусством (Клодель, Сезанн), тогда как открытость человека была непревзойденным образом выражена Бетховеном в Девятой симфо­ нии, в заключительной оде «К радости».

Тем самым Марсель как бы делает попытку вернуть философию в русло жизни и метафизики, того измерения, которое, в соответствии с христианской концепцией мыслителя, стоит за человеческим опы­ том. Он признается, что после переворота, совершенного экзистен­ циализмом во второй четверти ХХ в. и направленного против опре­

деленного рода рационализма, следует вновь призвать «к ясному

осознанию безусловных ценностей, создававшихся в великие перио­

ды цивилизации, их инвариантного характера», и что нигилизм, тен­ денция к разрушению цивилизации - очевидно, самая реальная из грозящих нам опасностей. Нигилизм этот обрел особенно тревожа­ щие черты весной 1968 г., в период завершения философом работы над книгой «В защиту трагической мудрости».

Г.М. Тавризян. Габриэль Марсель

в мире функциональности и фактов, прагматических целелолага­

ний и некритического упования на автоматизм прогресса, касается ли то социального или научно-технического развития, глубокий ме­ тафизический кризис поражает отношение человека к себе, к соб­ ственному существованию, к ближним. В этих условиях проблемы межличностного общения, взаимопонимания, коммуникаций, дей­ ствительно становящиеся к середине века чрезвычайно актуальными в философской культуре Запада, поглошают внимание Марселя - философа и драматурга. Здесь он со всей убежденностью отдает пред­ почтение искусству. Сложное сплетение человеческих отношений, выражение их в диалоге, в прямой речи (что, согласно экзистенциа­ листской концепции, особенно существенно), где каждый является субъектом, говорит от своего имени, - вот чем для Марселя важна драма, в чем ее преимущество перед философскими концепциями. В этой связи он часто напоминает об отношении к театру С. Кьеркего­ ра. Субъект, подчеркивает Марсель, может быть полноценно мыслим лишь там, где ему предоставляют слово. Всякая теория в той или иной мере угрожает интерсубъективности. И лишь специфика теат­ ра позволяет наметить то, чего, по мнению Марселя, сейчас не может сделать философия: так, театр позволяет «инсценировать мир, проек­ тировать ситуации, в которых каждому находилось бы место, где каж­

дый был бы поняг»".

Этот особый мир философии Марселя, в те дни казавшийся мар­ гинальным (особенно с появлением таких течений, как структура­ лизм, пришедших на смену философии экзистенции) в отношении к «магистрали» сциентифицированной философской проблематики (в том числе и философской антропологии, философии человека), где-то на рубеже поэзии, растворенности в «бытию}, либо, напро­ тив, в психологических рамках марселевских драм, с их специфи­ ческими нравственными коллизиями, - отнюдь не должен, однако, наводить на мысль об отстраненности философа от происходящего в современной ему действительности. Книга, главы из которой

представлены здесь, написана философом уже в преклонном возра­ сте. Тем не менее поражает внимательность его взгляда. ЭТО отно­

сится не только к событиям в странах Запада, но и к происходяще­ му в государствах Восточной Европы. Он отмечает назревающие перемены, как символ глубинного обновления воспринимает весну

1968 г. в Чехословакии. И хотя Марселю были чужды политические демарши, которыми была насыщена общественная жизнь Западной

Европы тех лет, и, по собственному признанию, ему случалось оши­ баться, однако он всегда предельно внимательно всматривался в происходящее, никогда ничего не писал и не говорил в угоду гос­ подствовавшим умонастроениям, рискуя прослыть консерватором, а то и просто «несовременным,}. Для него, как об этом можно судить

Мудрость сострадания, мудрость любви

уже по приводимым текстам, всегда характерны были живая мысль

и чувство ответственности: ответственности не перед «сиюминут­ ным», но перед будущим.

Примечания

Перевод с издания: Максе! G. Ропг цпе sagesse tragiqlle е! воп ац-сега, Paris, 1968. Перевод первой и второй глав осуществлен с незначительными сокращениями.

I Васпогаце (франц.) - поспешная зубрежка к экзамену на степень бакалавра. - Прим. пер.

2 Речь идет о лекции «Розпюп е! арргоспез сопсгётев dll птувгеге oHtologiqLle», про­ читанной 21 января 1933 г. в Философском обществе в г. Марселе. Эта лекция была издана в том же году как приложение к пьесе Г. Марселя «Разбитый Ш1р» (<Le гпопсе саззе». Р., Desclee de Вгопмег). Впоследствии много раз переиздава­ лась. - Прим. пер.

3 С одной стороны, события, развернувшиеся весной в Чехословакии, как кажет­ ся, являются ценным подтверждением сказанному выше; но, с другой - совет­ ская интервенция, совершенная этим летом, показывает - увы! - что в Москве по сушеству ничего не измеНИ.10СЬ. - Прим. авт,

4 Цит. по кн.: ВоигЬоп Визхе! J. de. Ргегасе / / Мап:е! О. Еп спеппп, vers ЧLlе! cveil?

Рапз, 1971. Р. 9.

5 Етпгепепв Раш Кгсоецг - Gabriel Marcel. Paris, 1968. Р. 56.

Жак Маритен

Философ во граде

1. Власть философа

1. Философ - человек, ищущий мудрость. Мудрость на самом деле не является чрезмерно ходовым товаром - в этой сфере никогда не было перепроизводства. Чем более редким оказывается то, что предположи­ тельно интересует философа, тем более обнаруживается склонность думать, что общество чрезвычайно нуждается в философе.

К сожалению, трудно сказать, кто он такой, собственно философ: это достойная уважения абстракция существует лишь в наших умах. Философов множество, но, как только они начинают философство­

вать, выясняется, что они не согласны или делают вид, что не соглас­ ны по поводу всех вещей, в том числе и по поводу первопринципов философии. Каждый идет своею собственной дорогой. Философы ставят под вопрос все объекты, относительно которых существует об­ щее согласие, и их ответы противоречат друг другу. Чего же ожидать от них, имея в виду благо общества?

Более того, великие философы и истинность философии - неза­ висимые друг от друга ценности. Может оказаться, что и великие фи­ лософы заблуждаются. Историки почитают в качестве «отцов совре­ менного мира» двух людей, из которых один, Жан-Жак Руссо, был великим мечтателем и слабым философом, а другой, Гегель, - неуме­ лым мечтателем и великим философом. Но именно Гегель втянул со­ временный мир в ошибки, гораздо более значимые и более злополуч­ ные, нежели те, что принадлежат Руссо.

Это обстоятельство по крайней мере обнаруживает влиятель­ ность и значение философов там, где речь идет о добре и зле. (Эзоп, если мне не изменяет память, то же самое говорил о заме­ чательном органе, каковым является язык.) Если плохой фило­ соф - язва для общества, то каким благословением может быть для него хорошая философия! Не забудем, кроме того, что, если Ге­ гель, отрицая превосходство человеческой личности и трансцен­ дентность Бога, дабы преклонить колени перед историей, был от­ цом современного мира, то св. Августин был отцом западной

Мудрость сострадання, мудрость любвн

христианской цивилизации, в которой современный мир, несмот­ ря на все свои опасения и просчеты , продолжает соучаствовать.

2. Чтобы обсуждать вещи более точно, скажем, что в своем реаль­ ном существовании град не может обойтись без философов. Даже когда философы ошибаются, они подобны зеркалу в высотах духа, глубинным потокам, что скрыто работают в человеческом уме в каждую историческую эпоху (и чем более они велики, тем более ак­ тивным и мощным будет сияние этого зеркала). Итак, поскольку мы являемся мыслящими существами, такие зеркала нам необходимы. Учитывая это, человеческому обществу лучше разбираться с ошиб­ ками гегельянства с помощью Гегеля, нежели без него, в противном случае они будут распространяться в обществе как ошибки неявные,

размытые, и хотя они относятся к гегелевскому типу, но предстанут

анонимными и нераспознаваемыми. Великий заблуждающийся фи­ лософ подобен маяку на рифах; он говорит морякам: плывите по­ дальше от меня; он позволяет людям (по крайней мере тем, которые не были им обольщены) выявлять ошибки, от которых они страда­ ют, полно осознать их и бороться против них. И в этом состоит су­ щественная потребность общества, поскольку оно не просто чисто животное сообщество, но общество личностей, наделенных интел­

лектом и свободой.

И хотя философы безнадежно разделены между собой в своем по­ иске высшей и направляющей все вещи истины, они, по крайней мере, ищут эту истину; и сами их несогласия, постоянно возрождаю­ щиеся, свидетельствуют о необходимости такого поиска. Противоре­ чия не являются доказательством иллюзорности или недоступности того, что ищут философы. Они суть доказательства того, что этот объект труден, поскольку обладает решающей значимостью: то, что наделено решающей значимостью, не является ли единственно труд­ ным? Платон сказал нам, что прекрасные вещи трудны и что нам не следует избегать прекрасных опасностей. Род человеческий оказался бы в опасности и был бы повергнут вскоре в отчаяние, если бы укло­ нился от прекрасных опасностей интеллекта и разума. Кроме того, многие вещи являются спорными и чрезмерно упрощенными в об­

щих надоевших всем положениях относительно непреодолимых про­ тиворечий, что разделяют философов. Эти противоречия действи­ тельно существуют. Но и в определенном смысле в философии

существует большая преемственность, нежели в науке, поскольку но­ вая научная теория полностью меняет сам способ постановки вопро­ са. Философские же проблемы остаются, напротив, в той или иной форме всегда теми же; более того, однажды открытые фундаменталь­ ные философские идеи становятся постоянными приобретениями философского наследия. Они используются различным, подчас про­ тивоположным, образом, но они продолжают оставаться. И наконец,

Ж. Мариген. Философ во граде

философы ссорятся так оживленно лишь потому, что каждый из них увидел истину, которая в большинстве случаев ослепила его взор и ко­ торую он концептуализировал ложным образом, другие же философы должны осознавать ее каждый в своей собственной перспективе.

2. Чему служит философия?

3. Таким образом, мы приходим к существенному вопросу: чему слу­ жит философия? Философия сама по себе выше утилитарной сферы. И по этой самой причине философия в высшей степени необходима людям. Она заставляет их вспомнить о высшей пользе тех вещей, ко­ торые имеют отношение не к средствам, а к цели. Ведь люди не жи­ вут лишь хлебом, витаминами и техническими открытиями. Они жи­

вут ценностями и реалиями, которые возвышаются над временем и достойны познания сами по себе; они питаются той невидимой пи­

щей, что поддерживает жизнь духа и заставляет их задуматься не

только о тех или иных средствах, служащих их жизни, но и о самом

смысле существования, страдания и надежды.

Философ во граде свидетельствует о высшем достоинстве мышле­

ния; он демонстрирует то, что в человеке является вечным, он стиму­

лирует нашу жажду чистого, незаинтересованного познания, пости­ жения тех фундаментальных реалий - затрагивающих природу вещей, природу духа, самого человека, Бога, - что выше и независи­

мо от всего, что мы можем сделать, произвести или сотворить и от

чего зависит вся наша практическая активность, поскольку мы,

прежде чем действовать, мыслим, и ничто не может ограничить поле

нашего мышления; наши практические решения зависят от позиции, занимаемой нами относительно предельных вопросов, которые чело­ веческая мысль способна поставить. Вот почему философские систе­

мы, которые не предназначены для практического использования и применения, обладают, как я отметил вначале, таким влиянием на

человеческую историю.

Сторонники диалектического материализма заявляют, что задача философии - не в созерцании мира, а в его изменении: философия, по существу, становится праксисом, инструментом действия, властью над вещами. Здесь мы имеем дело лишь с возвращением старого ма­

гического смешения познания и власти и с полным непониманием

функции мышления. Философия, по существу, - незаинтересован­

ная деятельность, ориентированная на истину, притягательную саму по себе, а не утилитарная активность, направленная на овладение ве­ щами. И именно поэтому мы нуждаемся в ней. Если философия и есть одна из сил, которая способствует движению истории и измене­ ниям, происходящим в мире, это происходит потому, что философия

Мудрость сострадання, мудрость любви

в своем предназначении, состоящем в метафизическом проникноне­ нии в бытие, как ничто иное внимательна к выявлению и созерцанию того, что есть истина в определенных сферах, обладающих самостоя­ тельной значимостью вне зависимости от происходящего в мире, и как раз по этой причине она оказывала существенное влияние на мир.

4. Два аспекта деятельности философа во граде обладают, как мне кажется, особой значимостью сегодня. Они затрагивают Истину и Свободу.

Чрезвычайной опасностью, которая угрожает современным об­ ществам, является ослабление чувства Истины. С одной стороны,

люди весьма привыкли мыслить в плане вопросов и ответов и при­ способления к окружающим условиям; с другой стороны, они столь дезориентированы политической рекламой и пропагандой, искусно использующими язык, что испытывают соблазн оставить всякий

интерес к истине: для них имеют значение лишь практические ре­

зультаты или чисто материальное подтверждение фактов и цифр без внутренней связи с какой-либо реально постигаемой истиной. Фи­ лософ, посвящая себя собственно умозрительной задаче, оставляет вне своего внимания интересы людей, или социальной группы, или государства, и напоминает обществу об абсолютном и неколебимом характере Истины.

Говоря о Свободе, он напоминает обществу, что свобода есть само условие мыслительной деятельности. И это - требование самого обще­ го блага общества, которое распадается, как только страх, превращаясь во внутреннее убеждение, становится своего рода показателем челове­ ческого ума. Итак, философ, даже если он заблуждается, по крайней мере свободно критикует то, к чему привязаны его современники. Со­ крат дал образец такой критической деятельности, которая внутренне присуща философии. Даже если град высказал ему свою признатель­ ность в весьма специфической форме, он остается великим примером философа во граде. Наполеон не без основания ненавидел идеологов, и диктаторы, повинуясь общему правилу, ненавидят философов.

3. Философия морали

5. Я говорил прежде всего о спекулятивной, или теоретической, фи­ лософии, основной ветвью которой является метафизика. Имя Со­ крата приводит нас к другому типу философии, а именно к мораль­ ной, или практической, философии.

Здесь потребность общества в философии, в здравой философии, обнаруживается самым непосредственным и настоятельным образом.

Довольно часто приходится констатировать, что наука снабжает нас средствами все более могучими, все более удивительными, но эти

Ж. Мариген. Философ во граде

средства могут быть использованы и во благо, и во зло. Это зависит от целей, во имя которых их употребляют. А установление истинных и подлинных целей человеческой жизни не относится к области на­ уки. Оно принадлежит мудрости. Другими словами, оно относится к области философии, и, дабы сказать всю правду, не только лишь к философской мудрости, но также к мудрости, что исходит от дара Божьего. С этой точки зрения град испытывает потребность в фило­ софах. В еще большей степени ему нужны святые.

С другой стороны, науки о человеке - психология, социология, эт­ нология - дают нам неисчислимый и все возрастающий материал от­ носительно поведения отдельных людей и коллективов, а также о фун­ даментальных компонентах жизни и человеческой цивилизации. Это

очень помогает нам в нашем усилии по проникновению в мир челове­

ка. Но весь этот материал, все эти огромные фактические данные не представляли бы никакой пользы, если бы они не были интерпретиро­ ваны способом, позволяющим нам раскрыть, что есть человек. И именно на долю философа выпадает эта работа по интерпретации.

Я утверждаю, что обществу настоятельно необходима такая рабо­ та. Ведь чистая материальная информация и все возможные жанры отчетов Кинси относительно человеческих нравов могут, скорее, рас­ шатать фундаментальные верования любого общества, если они не

сопровождаются правильным пониманием человека, которое зависит

в конечном счете от мудрости и от философии. Лишь философское

познание человека позволяет нам, например, различать то, что соот­ ветствует природе и разуму человека, и то, каким образом люди себя фактически ведут в большинстве случаев; другими словами, разли­ чать способы поведения, которые действительно нормальны, и спо­ собы поведения, которые статистически превалируют.

6. Наконец, когда осуществляется переход к ценностям и нормам морали, анализ нашего современного мира заставляет нас сформули­ ровать следующее замечание: действительное несчастье состоит в том, что цивилизация страдает от пропасти между идеалом, который задает основания присущих ей способов жизни и действия и за кото­ рый она продолжает сражаться, и внутренним расположением духа, его наличным состоянием, ей присущим, вносящим в жизнь неуве­ ренность относительно этого самого идеала. В действительности пси­ хология общества или цивилизации, память об опыте прошлого, тра­

диции семьи и среды, тип эмоционального темперамента или

вегетативных структур чувственности могут поддержать в практичес­ ком поведении людей уважение и преклонение перед правилами и ценностями, которые утратили доверие их интеллекта. В подобном состоянии они, если нужно, готовы умереть, лишь бы отказаться от совершения какого-либо аморального действия, или защитить спра­ ведливость или свободу, но они ощущают затруднения в обретении

Мудрость сострадання, мудрость любви

рационального обоснования понятий справедливости, свободы, нрав­ ственного поведения; эти вещи не имеют более для их умов объектив­ ной и безусловной ценности и, вероятно, даже значимости. Подобная ситуация возможна, но она не вечна. Придет время, когда люди от­ вергнут фактически и на практике эти ценности, относительно кото­ рых они не обладают более интеллектуальными убеждениями, С этой точки зрения мы понимаем, насколько необходима здравая филосо­ фия морали во граде человеческом. Она должна дать или вернуть об­

ществу интеллектуальное доверие к ценности своих идеалов.

Эти замечания относятся к демократическому обществу в высшей мере, поскольку основы общества свободных людей тесно связаны с моральным порядком. Имеется определенное число моральных прин­ ципов, касающихся достоинства человеческой личности, прав челове­ ка, равенства людей, свободы, законности, взаимного уважения и тер­

пимости, единства человеческого рода и идеала мира между людьми, с которыми согласна любая демократия; без общего целостного и ар­ гументированного убеждения относительно этих принципов демокра­ тия не может выжить. Поиск рационального обоснования и выявле­ ния демократической хартии должен занимать не ученых, экспертов, специалистов и техников, а относиться к компетенции философов. В этом смысле не лишне сказать, что философ играет в обществе в от­ ношении принципов столь же важную роль, как и государственный деятель в отношении политического правления. Оба они, если оши­ бутся, могут стать великими разрушителями. Оба они могут быть под­ линными служителями общего блага, если находятся на верном пути. Ничто не является столь настоятельно необходимым нашему време­ ни, как здравая политическая философия.

7. Я пошел бы против совести, если бы не добавил, что, с одной стороны, в условиях замешательства и раздора, в котором пребы­ вает современный дух, а с другой стороны, принимая во внимание, что наиболее глубоко стимулирующим демократическую мысль, как отмечал Бергсон является отзвук во временном порядке еван­ гельского вдохновения, - философия, в особенности философия морали и политики, может выполнять свою моральную функцию в современном обществе (особенно когда речь идет о необходимос­ ти для демократического общества установить подлинно рацио­ нальным образом основные моменты его документальной хартии),

только если она поддерживает живую связь с духом иудеохристи­ анской традиции и мудростью Евангелия, иными словами, только если она является результатом усилий человеческого разума, чут­ кого к наиболее строгим методологическим требованиям и прин­ ципам философии, опирающимся на все достижения современной

науки и направляемым светом высших истин, которые открывает

нам христианская вера.

Ж. Мариген. Философ во граде

я знаю, что понятие христианской веры противоречиво и в высшей мере сложно. У меня нет намерения обсуждать здесь эту проблему. Я лишь хотел бы просто отметить, что ее нельзя обойти молчанием. Что касается меня лично, то, чем более я размышляю об отношениях между философией и теологией в исторической перспективе, тем более убеж­ даюсь, что в конкретном существовании эта проблема благоприятно решается в понятиях христианской философии.

8. Наконец, последний момент, относительно которого я попы­ таюсь дать некоторые пояснения. Речь идет об отношении филосо­ фии к человеческим, социальным, политическим делам.

Разумеется, философ может отложить свои философские исследо­ вания, чтобы стать человеком политики.

Но что сказать о философе, который остается просто философом и действует лишь в качестве философа?

С одной стороны, мы можем предположить без страха обмануться, что у него отсутствуют опыт, информация и компетентность, которые присущи человеку действия: для него было бы несчастьем попытать­ ся заниматься законодательством в социальной и политической сфе­ рах от имени чистой логики, как это делал Платон.

Но с другой стороны, философ не может, в особенности в наше время, затвориться в башне из слоновой кости; его не могут не бес­ покоить дела человеческие - во имя самой философии и тех ценно­ стей, что философия должна защищать и поддерживать. Он должен защищать эти ценности каждый раз, когда они подвергаются атаке, как это было во время Гитлера, когда безрассудные расистские те­

ории провоцировали коллективное уничтожение евреев или, как это происходит сегодня, когда миру грозит порабощение коммунисти­ ческим деспотизмом. Философ должен открыто заявлять о своих взглядах, выражая свою мысль и отстаивая истину, какой она ему видится. Это может иметь политический отзвук; само по себе это не политическое действие - это просто практическое применение фи­ лософии.

Правду говорят, что трудно пересечь линию переднего края. От­ сюда следует, что никто, даже философы, не может избежать подоб­ ного риска, когда дело касается справедливости и любви и когда не уклониться от сурового требования Евангелия: haec opportuit [асеге, ет Ша поп omittere - «сие надлежало делать, и того не оставлятъ»'.

Мудрость сострадания, мудрость любви

Б.Л. Губман

Жак Маритен

С именем Жака Маритена (1882-1973) тесно ассоциируется эволюция неотомизма в ХХ столетии. Можно с уверенностью сказать, что имен­ но благодаря его усилиям многие основоположения томизма, «вечной философии», которая и сегодня остается официальной мировоззренчес­ кой доктриной католицизма, обрели современное звучание, были ин­

терпретированы в контексте сложившейся в нащи дни социокультурной ситуации. Хотя Маритен неоднократно повторял, что является «палео­ томистом», отвергал применительно к своему учению определение «нео­ томистское», очевидна специфика прочтения им воззрений Фомы Ак­ винского, что В первую очередь сказывается в предлагаемом им понимании природы и функций философского знания.

Католический мыслитель попытался увидеть в Аквинате «апостола

нашего времени», несущего призыв к абсолютным ценностям, столь необходимым изверившемуся во всем современному человеку. Фо­ ном для подобного истолкования «ангельского доктора» послужили собственные жизненные, мировоззренческие и политические иска­ ния Маритена. Родившись во вполне обеспеченной, добропорядоч­ ной интеллигентной семье, Маритен уже в детском возрасте понял, что далеко не все люди могут наслаждаться благополучием, не заду­ мываясь о хлебе насущном. Он пережил увлечение социалистической идеей, с упоением читал Маркса. В стенах Сорбонны собирал день­ ги в поддержку подвергавшихся гонениям царизма русских револю­ ционеров. Уже на студенческой скамье у Маритена возникает непри­ ятие сциентистски-позитивистской философии и определяются новые привязанности - Ш. Пеги и А. Бергсон. Философские симпа­ тии Маритена, его понимание истоков кризиса западной культуры сложились во многом также под влиянием произведений его люби­ мых писателей - Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. В 1906 г. Ма­ ритен принимает католицизм, а четыре года спустя избирает Аквина­ та в качестве духовного учителя, способного указать выход из тупика

трагических противоречий западной цивилизации.

Став приверженцем «вечной философии», Маритен отнюдь не превратился в кабинетного мыслителя, занимающегося ее апологией. Он по-прежнему внимателен к бурям политических страстей, дина­ мике событий общественной жизни, тем философским направлени­ ям, что приобретают влияние над умами его современников. Он глу­ боко пережил потрясения двух мировых войн, кровавые кошмары фашистского и казарменно-коммунистического тоталитаризма, зас­ тавившие его задуматься над перспективами человечества, возможно­ стью воплощения абсолютных ценностей в конкретных делах людей,

Б.Л. Губмап. Жак Мариген

живущих в нашем столетии. Его ответом на эти животрепещущие

вопросы явилась программа единения христианских и демократичес­

ких ценностей, культурфилософский идеал интегрального гуманизма. Выступая с университетской кафедры, обращаясь в годы борьбы с фашизмом с яростным его обличением по британскому и американ­ скому радио, являясь в послевоенные годы послом Франции в Вати­ кане, Маритен был верен своему пониманию миссии философа. Его обращение к наследию «ангельского доктора» не стало аргументом против современной западной мысли. Всякий, кто возьмет в руки со­ чинения французского мыслителя, сможет убедиться в том, что он был вдумчивым читателем работ представителей католического мо­

дернизма, протестантских авторов, хорошо знал неопозитивистов,

сторонников неорационализма, содержательно интерпретировал

идеи теоретиков экзистенциализма. Маритен был талантливым поле­ мистом, но спор как отрицание отнюдь не был его страстью. И в этом опять проявляется его понимание предназначения философа. Жизнь Маритена - своеобразная иллюстрация вынашиваемых им представ­ лений о природе философии и ее функциях в обществе, культуре.

Философ, по мысли Маритена, обладает прежде всего мощью реф­ лексивной способности, даром видения и концептуального выражения тех проблем, которые одолевают его современников, не всегда способ­ ных внятно сказать о них. Великие философы отличаются именно тем, что служат своеобразными зеркалами духовных устремлений, распро­ страненных в питающей их общественной среде, культуре. Их мысли оставляют отпечаток на облике той или иной эпохи, и именно в этом состоит основной признак значимости учений, из которых складыва­ ется история философии. Не только великая истина, высказанная фи­ лософом, по справедливому замечанию Маритена, может многому на­ учить внимающих ему людей: подчас заблуждение, подтвержденное в своем статусе такового жизнью, в неменьщей степени полезно для них - становится ясным, какие мыслительные ходы могут повести к опасным, а порой и фатальным, следствиям, если принять их на воо­ ружение, руководствоваться ими. Заблуждающийся крупный философ как бы чеканит знак беды, опознаваемый современниками и последу­ ющими поколениями. Продуктивные идеи, напротив, становятся об­

щим достоянием, рождая позитивные плоды.

За спорами представителей различных философских направлений зачастую забывается преемственность, существующая между мысли­

тельными системами, уходит из поля зрения вопрос о трансляции идей в истории. Приверженность «вечной философии» отнюдь не ме­ шает Маритену обратить свое внимание и на это обстоятельство. Он настаивает на сохранении идейного наследия прошлого, продолже­ нии его жизни в контексте культуры. Томистская философия, на его

взгляд, отнюдь не закрыта для ассимиляции истин, ставших достоя-