Rossiyskaya_imperia_Aravia_i_Pers_zaliv_2018

гались, с их слов, «всевозможным бедствиям и поборам». И поэтому возвращаться тем же путем не хотят. В виду чего просил бы предоставить консульству право выдавать таким паломникам разрешения на возвращение «через пределы России» (21).

Чрезвычайно важным вопросом для русского консульства в Джидде, докладывал Ш. Ибрагимов, был вопрос «о наследствах» умиравших во время хаджжа паломников из России. По полученным сведениям, информировал он, «много наследств умерших пилигримов находилось тогда на хранении в Мекке, Медине и Ямбо [Йанбу]» либо у вакилей, либо же у лиц, «взявших у шарифа подобные дела на откуп». Случалось, что в течение целого ряда лет родные умершего человека считали, что он жив и остался жительствовать в Святой земле. Такое мнение складывалось у них потому, что лица, в руки которых переходило имущество умерших, поддерживали переписку с семьями и родственниками скончавшихся пилигримов, «требуя от их имени присылки денег» (22).

Делясь впечатлениями о самой Джидде, Ш. Ибрагимов рассказывает, что в городе «насчитывается до 2 тысяч домов. Жители — арабы, индусы, турки, бухарцы, персияне и афганцы. Говорят на арабском и турецком языках. Все другие языки не в употреблении. Жара пока — не особо большая, но сырость — ужасная. …Ни днем, ни ночью нет покоя от комаров. … Дел — невпроворот, — замечает Ш. Ибрагимов. — Встаю в 4 часа утра, и тружусь, сколько есть сил, до 9 часов вечера. Часто приходиться присутствовать в … суде при разбирательствах различных тяжб и претензий наших подданных» (23).

«Среди населения Джидды, — извещал Ш. Ибрагимов (22.06.1891), — наибольшим авторитетом пользуется австро-венгер- ский консул Галимберти [владел крупной торговой фирмой с отделениями во многих городах Хиджаза]. Серьезным отношением к делу в течение продолжительного пребывания в Джидде (живет здесь уже 12 лет) он сумел снискать к себе всеобщее расположение».

Надо сказать, что и Ш. Ибрагимов успел кое-чего добиться. Близко сошелся он и с колонией подданных России, которые проживали в то время в Аравии. По их просьбе Ш. Ибрагимов поставил перед Санкт-Петербургом вопрос об открытии в Джидде русской школы. Желание отдать на обучение в нее своих детей, сообщал он, высказывали и многие местные торговцы, намеревавшиеся развивать коммерческие связи с Россией (23*).

10 июля 1891 г. жизнь Ш. Ибрагимова трагически оборвалась. Обстоятельства его смерти описал в статье «Мекка —

Священный город мусульман» Шакираджан Ишаев, служивший нештатным драгоманом (переводчиком) в российском консульстве в Джидде. До командировки туда Ш. Ишаев числился «вольнонаемным переводчиком Ташкентской городской Думы». Согласно сведениям, полученным Азиатским департаментом МИД Российской империи от управляющего канцелярией генерал-губернатора Туркестана (01.08.1894), «Шакирджан Ишаев, татарин, отличался усердием к службе; многие восточные языки знал в совершенстве; обладал достаточными навыками письменного и словесного перевода, чем составил себе репутацию одного из лучших переводчиков в Ташкенте». Известно, что во время службы в Джидде он совершил паломничество в Мекку (в 1895 г., в сопровождении одного из кавасов консульства). Расходы по этой поездке были отнесены, к слову, «на счет чрезвычайных по службе издержек консульства».

Следует отметить, что на должность нештатного драгомана консульства в Джидде претендовало еще два человека. Управляющий канцелярией туркестанского генерал-губернатора рекомендовал начальнику Первого департамента МИД графу Дмитрию Алексеевичу Капнисту, наряду с Ш. Ишаевым, Уразбая Кичкенбаева, занимавшего «штатную должность письменного переводчика канцелярии начальника г. Ташкента», а губернатор Баку — «переводчика своей канцелярии, Гаджи-Кули Рагимова». Урузбай Кичкенбаев «по окончании наук в Туркестанской учительской семинарии поступил на штатную должность переводчика канцелярии градоначальника Ташкента; хорошо владел персидским и тюркским языками. Свободное от службы время употреблял на изучение восточных авторов и собирание памятников народного эпоса, былин, преданий и сказаний», но состоял под судом. Переводчик Гаджи-Кули Рагимов, «поступив в 1891 г. на службу в канцелярию Бакинского губернатора, отличался надлежащим развитием, сметливостью и служебным тактом. Владел татарским и персидским языками». Однако согласен был принять должность драгомана консульства в Джидде только в том случае, если «она будет штатной и не ниже IX класса», то есть соответствующей той должности, которую он тогда занимал (24).

Вопрос о нештатном переводчике являлся для консульства чрезвычайно важным. Отсюда — и то внимание к нему со стороны посола в Константинополе, курировавшего в то время деятельность консульства в Джидде. Разделяя мнение консульства о том, что нештатным драгоманом должен быть русскоподданный, он в письме графу Д. А.Капнисту отмечал, что смысл такого пожелания состоит в

том, что «нештатный драгоман — это главный поставщик всяких сведений, а также посредник, — как он его называет, — между консулом и местными властями. ... Для пользы дела, — резюмировал

А.Нелидов, — полагал бы необходимым иметь драгоманом русскоподданного мусульманина, с ежемесячным жалованием до 15 турецких лир, сверх казенных подарков на сумму до 10 лир в год» (25).

Граф Д. А. Капнист в письме на имя начальника канцелярии ге- нерал-губернатора Ташкента информировал его о том, что «посольство в Константинополе остановило свой выбор для занятия должности вольнонаемного драгомана консульства в Джидде на Ишаеве. Предложите ему, — уведомлял он, — в самом непродолжительном времени отправиться к новому месту служения и выдайте ему на путевые расходы 500 рублей кредитными, каковые будут возвращены канцелярии через Ташкентскую Казенную Палату» (25*).

Надо сказать, что проработал Ш. Ишаев в Джидде недолго. 21 июня 1895 г., совершив паломничество в Мекку и Медину, подал рапорт управляющему консульством Ф. Никитникову «на разрешение вернуться к месту прежнего служения, ввиду крайне неблагоприятных климатических условий в Джидде, уже отозвавшихся на здоровье и его самого, и всего его семейства».

Вдонесении графу Д. А. Капнисту посол в Константинополе

А.И. Нелидов докладывал, что «кровавое избиение» консулов в Джидде, а также волнения и погромы в Мекке, Медине и Джидде (обо всем этом будет рассказано ниже) произвели на Ишаева глубокое впечатление. «В постоянном страхе за жизнь своих детей и жены, и без того уже страдающей от местного климата», он дошел до нервного срыва; «почти совершенно потерял сон, и не может надлежаще исполнять свои обязанности». С учетом сказанного, информировал А. Нелидов, он разрешил Ш. Ишаеву вернуться на родину. Не преминул указать при этом, что перед отъездом из Джидды Ш. Ишаев «представил подробный и в высшей степени интересный отчет о совершенном им весной [1895 г.] хадже [хаджже]» (26).

Когда Ш. Ибрагимов был в Мекке, рассказывает Ш. Ишаев, там вспыхнула эпидемия холеры. Прервав паломничество, и оставив жену в Мекке, Ш. Ибрагимов с «двумя джигитами-слу- гами» срочно выехал в Джидду, дабы предпринять меры по защите прибывающих в Джидду паломников из России. С ним отправился еще «какой-то врач египетской службы». При выезде из Мекки «все были здоровы», и двигались в Джидду вместе с караваном. В первой же кофейне, располагавшейся на пути, остановились отдох-

нуть; «пили кофе, чай, закусывали». Передохнув, двинулись дальше. «Не проехав и несколько сот сажен», Ш. Ибрагимов вдруг почувствовал себя плохо. «С ним сделалось расстройство желудка, и случился сильный кровавый понос». Слуги сняли Ш. Ибрагимова с седла и положили на землю. «Врач начал растирать его и предложил какое-то лекарство, но больной решительно отказался». Ибрагимова уложили

втахтарван (специальные носилки, крепящиеся к верховым животным) и двинулись дальше. Спустя какое-то время врач приказал одному из слуг осмотреть Ш. Ибрагимова и непременно «ощупать его тело». Сделав это, слуга сказал, что «тело больного уже похолодело». Врач тут же сорвался с места и ускакал, бросив на ходу, что будет ожидать их в следующей кофейне; и с тех пор его больше никто не видел. Консул скончался, «не доезжая до стации Хадда». Тело его доставили

вДжидду, где и захоронили (26*). На могиле Ибрагимова поставили камень с надписью на русском и арабском языках (сделал это, кстати, его преемник, консул Александр Дмитриевич Левитский).

«Загадочное исчезновение» врача-египтянина, пишет Ш. Ишаев, конечно же, вызвало подозрения. Проконсультировавшись с известным врачом Г. Л. Василенко, Ш. Ишаев, по его словам, «выяснил, что холера не дает такой скоротечной смерти. Смерть от холеры наступает через несколько суток — от обезвоживания организма. Таким образом, — заключает Ш. Ишаев, — можно предположить, что Ибрагимов был отравлен».

Покойный консул, отмечает Ш. Ишаев, относился к своим обязанностям ревностно, дела вел энергично. И поэтому его со злобой вспоминали впоследствии «разные далили, вакили и те туркестанцы», которые «жили исключительно обиранием наших легковерных паломников». Ш. Ибрагимов «старался защитить своих соотечественников от этой саранчи, как только мог»; и всячески помогал паломникам.

Вдепеше начальника Департамента личного состава и хозяйственных дел МИД России послу в Константинополе А. И. Нелидову (23.08.1891) сообщалось, что «г-ну министру иностранных дел угодно было назначить вдове консула в Джидде, действительного статского советника Ибрагимова, денежное пособие на возвращение в Россию, в размере 450 рублей» (27).

Вписьме в одно из московских издательств исследователь жизни и деятельности Ш. Ибрагимова, житель Ташкента, Вертелецкий Владимир Петрович, упоминал о том, что бытует, дескать, предание, что дед Шахимардана Мириясовича Ибрагимова был участником войны 1812 г., и с русскими войсками ходил в Париж. В боях проявил

доблесть и мужество, за что потомки его «жалованы были правом» учиться в Смольном институте и в Пажеском корпусе (28).

После смерти Ш. М. Ибрагимова обязанности консула временно исполнял (по март 1893 г.) секретарь (он же и врач консульства) Федор Федорович Никитников.

Окончив в 1889 г. «курс медицинских наук» в Московском университете, не зная арабского языка, обычаев и нравов арабов Аравии, он, конечно, не был в должной мере готов к дипломатической работе в Джидде. Вместе с тем, будучи человеком образованным, интересовался историей края. Подготовил несколько интересных справочных материалов о Джидде и прожевавшей в ней колонии русскоподданных.

«Весь контингент местной колонии русскоподданных, — докладывал Ф. Никитников, — составляют выходцы из Бухары

иХивы, наших среднеазиатских владений и Татарстана. Главным занятием их и средством к существованию являются торговля и отчасти ремесла». Наиболее состоятельные из них «имеют лавки» на рынке; «менее зажиточные тоже занимаются торговлей, но торгуют с лотков». Продают «преимущественно английские произведения хлопчатобумажного производства, в основном ситцы, а также набивные платки и чалмы». Некоторые из них торгуют «металлическими изделиями: ножами, бритвами, ножницами, портсигарами, а заодно и кошельками, женскими браслетами на ноги, перстнями с фальшивыми камнями, изделиями из перламутра, кораллов и янтаря в виде четок, колец и брошей». Другие подвизаются на лоточной торговле мылом, аравийскими духами и хной, а также «на единственном

ивсюду востребованном здесь индийском чае» (29).

Колония русскоподданных в Джидде, как следует из записок Ф. Никитникова, была небольшой. В год открытия консульства насчитывала «21 человека» (к концу 1891 г. составляла 36 чел.). Более многочисленная колония русскоподданных — около 200 человек — проживала в Мекке.

Многие из мусульман-выходцев из России, «по обычаю местных жителей владели невольниками». Вопрос этот, по словам Ф. Никитникова, являлся для консульства «крайне щекотливым»; и он неоднократно обращался к российскому послу в Константинополе за соответствующими разъяснениями и рекомендациями. Ф. Никитников полагал, что некоторые из обращений рабов в русское консульство об оказании им помощи имели под собой политическую подоплеку — инициировались бриттами и «де-

лались с их подачи». Англичане, сообщал он, были заинтересованы в том, чтобы именно русские «сделали официальный почин в деле освобождения невольников». Имели в виду, таким образом, «поставить консульство в неловкое положение», подав повод для недовольства его поведением со стороны местного населения, крайне негативно реагировавшего на любые действия, направленные на прекращение рабства и работорговли (30).

Надо сказать, что настороженное отношение Ф. Никитникова к данному вопросу не было лишено оснований. В случае обращения раба за помощью в консульство перед русским консульским представителем, действительно, вставала дилемма: не укрыть невольника и ничем не помочь ему — значит продемонстрировать несоблюдение Россией подписанных ею договоров об уничтожении рабства, и ценой человеческой жизни купить расположение к себе местных арабов; защитить раба — значит вызвать недовольство арабов.

По депешам Ф. Никитникова можно хорошо проследить за теми действиями, что предпринимали турецкие власти по борьбе с работорговлей в Святых землях ислама. Так, в донесении послу в Константинополе Александру Ивановичу Нелидову от 12 января 1892 г., он извещал, что вслед за запретом на торговлю невольниками (1891), турки учредили в Джидде особый суд (меджлис), где рассматривались все дела, касавшиеся освобождения невольников. Указывал, что «с открытием этого учреждения местные власти дали свободу только десяти лицам»; что арабы отнеслись к инициативе турок крайне настороженно, даже враждебно, и потому работа суда «почила в Бозе» (31).

Несмотря на запрет на торговлю невольниками, докладывал Ф. Никитников, в Мекке, на базаре Шамие, в трех располагавшихся там домах, велась торговля рабами. В Джидде, «при существовавшем запрете иметь невольников и торговать ими, в пригороде, на берегу моря, имелся не один кишлак», где шла «неофициальная торговля неграми и абиссинцами». Купленные там рабы, будучи задержанными у городских ворот, спокойно пропускались в город после уплаты бакшиша (взятки) стражнику. Негласным комиссионером со всех сделок по купле и продаже рабов был сам полицмейстер Джидды. Более того, местные турецкие власти довольно часто распоряжались освобожденными рабами по своему усмотрению, как своей собственностью; «оставляли их у себя, дарили и перепродавали».

Запрет на торговлю рабами, отмечал Ф. Никитников, не искоренил зла, но «больно ударил по бедуинам, промышлявшим этой торговлей. Наряду со злоупотреблениями и взяточничеством властей,

введенный запрет вызвал сильное неудовольствие среди арабских племен». Бедуины девяти из них, в районах Джидды, Мекки и Медины, открыто воспротивились. «Порубили в отместку телеграфные столбы» и повредили телеграфный кабель между Джиддой, Меккой и Та’ифом. Стали «захватывать караваны с хлебом и почтой», «угрожать перекрытием сухопутного сообщения между Меккой и Мединой».

Для наведения порядка турецкие власти использовали войска. Разместили их на сторожевых постах, располагавшихся вдоль дороги из Мекки в Джидду; усилили гарнизон в Джидде. «Шариф выслал на дорогу около 200 жандармов».

«Последствиями волнений стало прекращение доставки в Джидду из мест жительства недовольных племен», главным образом из Мекки, «масла, сена, баранины и молочных продуктов».

Недовольство жителей Джидды каймакамом и полицмейстером — всеобщее, извещал Ф. Никитников (15.04.1892) А. И. Нелидова. Все в городе знают, что взятка каймакаму освобождает от ответственности всех и всякого за любой неблаговидный поступок. Это не скрывается. Всем известно не только кто, но и сколько, и за что заплатил. С лиц неимущих губернатор «довольствуется малым». Последнюю взятку, в 60 лир, дали каймакаму владельцы лодок — «за разрешение повысить плату, взимаемую за перевозку хаджей с пароходов».

Недовольно местное население и шарифом, указывал в своих донесениях Ф. Никитников. «По слухам, шариф представляет собой человека в высшей степени вспыльчивого, несправедливого и корыстного, насильно отнимающего земли и имущества», и «преследующего исключительно цели личного обогащения». В погоне за наживой, «он пользуется услугами … ловких людей, производящих, по его же указанию, грабежи; и делит с ними добычу». Позволю себе сказать, заключает Ф. Никитников, что «едва ли есть еще край, где, как между властями, так и местными жителями, было бы развито хищничество и попрание чувства справедливости в большей степени, чем … в Джидде» (32).

Новый генерал-губернатор Хиджазского вилайета, «вторично назначенный на этот пост Осман-паша, — информировал посла в Константинополе (22.08.1892) Ф. Никитников, — энергично взялся за дело уже в первые три дня его пребывания в Джидде». Результатом рассмотрения «представленных ему 200 жалоб стали аресты высших чиновников и прочих служащих в Мекке и Джидде». Во время всех этих чисток «был арестован (впоследствии

освобожден) и драгоман русского консульства, уроженец Дагестана, Ахмед-эфенди Шукри. …Три года тому назад он состоял на службе в администрации Джидды — сборщиком квартирного налога. Ввиду кругового хищничества при участии каймакама никаких отчетов от него истребовано не было. Теперь же, с прибытием Османа-паши, власти воспользовались образовавшимся недочетом в кассе», чтобы, обвинив его в хищениях, «удалить со службы в консульстве», на которой он числился с 01.11.1891 года. Поступая так, объясняет Ф. Никитников, «турецкие власти хотели вынудить консульство принять на службу другое лицо, более соответствующее интересам нового валия», иными словами, — человека, подотчетного генерал-губерна- тору напрямую, его «глаза и уши» в российском консульстве. Задумка не удалась (32*).

Вопрос о преемнике Ш. Ибрагимова на посту консула в Джидде решался, судя по всему, непросто. В донесении в МИД Российской империи посол в Константинополе А. И. Нелидов высказывал мнение, что назначить новым консулом в Джидду следовало бы мусульманина, ибо он смог бы быстро и должным образом «обозначить и установить в Джидде положение русского представителя». Пользуясь «правом доступа к святыням мусульманского мира, открытым ему его религией», отмечал посол, кон- сул-мусульманин оперативно и, что важно, «всесторонне выяснил бы обстановку в крае». И, исходя из этого, правильно сориентировал бы МИД относительно «первостепенных и неотложных вопросов» деятельности российской консульской миссии в Аравии. Впоследствии должность эту мог бы исполнять и «продолжать начатое дело, хотя и не без затруднений, и консул-христианин». К сожалению, замечает посол, пребывание Ш. Ибрагимова в Джидде «было слишком кратковременным», чтобы полностью выполнить такую важную «предварительную работу» в деятельности любой дипломатической миссии, как утверждение ее авторитета в местных структурах власти и в сообществе дипломатов. Хотя русское консульство уже и функционирует, вопрос о выстраивании его отношений с властями, местным населением и дипломатическим корпусом по-прежнему остается открытым, и «состояние его такое же, как и до отправления в Джидду покойного консула» (33).

Деятельность консула в Аравии, подчеркивал посол, имеет ярко выраженную специфику, известную далеко не каждому дипломату. Работать там приходится и с турецкими чиновниками, «отличающимися особым менталитетом», и с «арабским духовенством», и с «край-

не смешанной по своему составу» колонией русских подданных, проживающих в Джидде, Мекке и Медине, и с «покровительствуемыми Россией иностранцами». Поэтому такие качества, как «принадлежность к магометанской вере», «знакомство с магометанским вероучением», равно как с обычаями, бытом и «нравами магометан», для консула в Джидде чрезвычайно важны. Следовательно, «прежде, чем окончательно отказаться от мысли назначить в Джидду консула-му- сульманина, было бы желательно вновь поискать подходящего кандидата из числа мусульман-чиновников Туркестана, Закаспийской области или Кавказа, или же среди имеющихся в значительном числе на русской службе офицеров из мусульман-суннитов». Во время «последнего пребывания моего в Петербурге», говорится в депеше посла, рассматривался вопрос «о назначении консулом в Джидду муллы Ахуна Баязитова. И выбор этот представляется мне весьма подходящим» (34).

Среди других кандидатов на эту должность фигурировал, к слову, и «нештатный чиновник генерального консульства России в Константинополе, отставной титулярный советник Амрулла-бек Вазиров». Его кандидатуру посол А. Нелидов также считал достойной; отзывался о нем, как о «наилучшем преемнике Ибрагимова». Именно его, к слову, он рекомендовал в свое время назначить и первым консулом в Джидду (35).

Амрулла Вазиров, как следует из документов АВПРИ, «был родом из грузинских дворян магометанского вероисповедания (шиитом). Имел на Кавказе богатую и чиновную родню. Братья его находились на русской военной службе, из коих один — в чине подполковника драгунского полка». Первоначальное образование А. Вазиров получил в Тифлисском мусульманском училище, курс которого «окончил с успехом в 1861 г.». Состоял затем (до 1874 г.) «на государственной службе (по местному гражданскому управлению). Вышел в отставку за упразднением сего управления с чином титулярного советника, орденами Святого Станислава 2-й степени (по представлению Военного министерства за “услуги нашим военным агентам и командирам стационеров по добыванию секретных сведений и деятельную помощь при производстве сими лицами специальных работ”) и Анны 3-ей степени и мундиром». По завершении службы отправился в Константинополь — «для занятия частными финансовыми делами». Однако «за неуспехом оных, вынужден был поступить на незначительное жалование в нештатные чиновники» российского генерального консульства в Константинополе. Отличался «замечатель-

ным трудолюбием, редким знанием нескольких восточных языков …

имусульманского права. Хорошо владел русским языком, и обладал элементарными познаниями во французском языке». Несомненным преимуществом А. Вазирова перед другими кандидатами было то, что он «прекрасно говорил, читал и писал по-арабски, по-персидски

ипо-турецки», и «владел наречиями: азербайджанским, джагатайским, татарским и некоторыми другими» (36).

«Принадлежность А. Вазирова к шиитскому толку», на чем, судя по всему, акцентировали внимание при рассмотрении его кандидатуры в Азиатском департаменте МИД, лично у посла А. Нелидова никаких отрицательных соображений не вызывала. Такая принадлежность, писал он, «нисколько не затронула бы исполнение им своих обязанностей». В Мекке, в «этой общемусульманской святыне, сглаживаются и теряют силу все вероисповедные различия между последователями Пророка. Все мусульмане совершают там, беспрепятственно, предписанное поклонение, пользуются одинаковыми правами и одинаковым уважением». И в назначении шиита на должность консула в Джидду едва ли можно будет усмотреть «какое-ли- бо пристрастие русского правительства к этому толку». Напротив. Всем известно, что «первым нашим лицом, занявшим этот пост, был суннит». Назначение же новым консулом шиита лишь укрепило бы «среди мусульман уверенность, что Императорское правительство нисколько не вмешивается в дела веры своих магометанских подданных, и озабочено лишь выбором наиболее достойного лица для охранения их интересов и своих» (37).

«Хотя подарки на Востоке и служат сильным и полезным рычагом для успешного ведения дел», резюмировал А. Нелидов, но для «верного ознакомления с трудно доступной европейцу и весьма специфической во всех отношениях Аравией» крайне полезным было бы, «хотя бы временное, сроком на 5–10 лет», повторное назначение консулом в Джидду мусульманина (38).

Как бы то ни было, но назначение А. Вазирова на пост консула в Джидде не состоялось. В течение довольно длительного времени (июль 1891 г. – март 1893 г.) обязанности консула временно исполнял Федор Федорович Никитников.

Следующим дипломатом, возглавившим консульство Российской империи в Джидде, стал Александр Дмитриевич Левитский (работал с 9 марта 1893 г. по август 1894 г.).

Секретарем при нем состоял Ф. Ф. Никитников, а драгоманом (с 1894 г.) — Шакирджан Ишаев (39).